trounin.ru

Олега Ермакова честно пытаются раскачать. Происходит это второй год подряд, причём за счёт будто бы читательского на то желания. Остаётся недоумевать, как читатель соглашается принимать точку зрения писателя, продолжающего оставаться на позициях нежелания дружить с хронологией внутри собственных произведений. Обласканная Ясной поляной, «Песнь тунгуса» нашла продолжение в ещё более сумбурно написанном произведении с настолько же лишённым смысла названием — «Радуга и Вереск». Опять Олег запутался, о чём именно он взялся рассказывать. Им смешано личное настоящее и глубокое прошлое. Искать в этом увязки полагается лишь ему. Не было нужды заставлять других стараться разбираться с пространственно-временными коллизиями. Ермаков не Кортасар , а «Радуга и Вереск» — не «Игра в классики».

Но выбор читателем сделан. Ему предоставляется право узнать мысли человека, выросшего в Советском Союзе, глубоко прочувствовавшем прелесть тех дней. Вот западная рок-группа, чьё имя у всех на слуху. Песни такового исполнителя прослушать — за великое счастье. Не говоря уже о походе на концерт. Вот фотоаппарат, прекрасный своим наличием, невзирая на механические несовершенства. Вот ещё что-то, а вот ещё о чём-то, и вот уже Олегу надоело: он пожелал переключиться, допустим на историческую беллетристику, например о Речи Посполитой. Но почему сделан столь сложный для русского писателя выбор? Ермаков — не является Юзефом Крашевским, дабы с удовольствием писать романы про польских королей. И всё-таки причина определяется ясно.

В ходе рассуждений с самим собой, взирая на новостные ленты, материал для книги рождается спонтанно. Собственно, под Смоленском потерпел крушение самолёт Леха Качиньского — президента Польши — направлявшегося почтить память павших при Катыни. А ежели речь пошла о восточных славянах, отчего не пофантазировать об их былом? Может получиться в духе Генрика Сенкевича, лауреата Нобелевской премии по литературе, к тому же подданного Российской Империи. Если мог он — получится и у Ермакова. За одним исключением!

Требовалось писать об определённом, не расползаясь мыслью по древу. Как поступил Ермаков? Он, скорее всего, вдохновился «Крепостью» Петра Алешковского. Читатель помнит, как Алешковский отметился с данным романом на Русском Букере за 2016 год. Он в схожей манере писал о буднях ему близких, то есть представил вниманию жизнеописание археолога, настолько увлечённого работой, что порою позволял себе, а заодно и главному герою, погружаться в далёкое прошлое, будто лично принимая участие в качестве свидетеля походов кочевников. Примерно так же повествует и Ермаков. Только без стремления сообщить читателю некое суждение, отчего «Радуга и Вереск» проходит перед глазами, не вызывая ответного отклика.

И тут встаёт вопрос внутренней хронологии. Почему Олег с неугасаемым упорством продолжает забывать приводить произведения в удобоваримый вид? Зачем требуется показывать сюжет, не проработав логику подачи текста читателю? Или тут кроется авторская задумка? Не проще написать два разных произведения? Для чего в первой части показывать настоящее, после прошлое, затем это чередование продолжать? Или воздействие оказала Ясная поляна, приметившая и давшая добро на подобного рода самовыражение? Теперь одобрила и Большая книга. Впрочем, говорить надо по существу, из чего всегда исходил Бальзак.

Оноре не писал произведения разом, он создавал их частями, после, в требуемый для того момент, объединяя. Потому и Ермаков, вполне-вполне, исписавшись к старости, возьмётся за им опубликованное, дабы создать особый цикл, схожий с «Человеческой комедией». Будет там место Речи Посполитой, экспедиции Даррелла на Таймыр и вплоть до современного для тогдашнего Олега дня. Тогда-то и будет оценен его талант в полной мере. Бальзака ведь современники не ценили — как раз за такой подход к творчеству.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Литературная диспепсия — нарушение пищеварения, вследствие чтения портящей аппетит беллетристики. Для лечения используется отказ от непроверенных ранее писателей, либо полное воздержание от чтения на период до пробуждения прежнего интереса. При повторном проявлении литературной диспепсии рекомендуется набраться сил и более не отказываться от знакомства с вызвавшую оную трудами, вырабатывая умение быстро усваивать и выводить из организма переработанный материал. Тогда литературная диспепсия перестанет беспокоить, позволив наслаждаться любой беллетристикой, какого бы качества она не была. Вы заслушали рецепт сотворения собственного счастья, неподвластного разрушению, как бы кто это не пытался сделать, пусть и используя для того громкость собственного имени.

А теперь о произведении Андрея Филимонова.

Всего Андрей выделяет четыре рецепта сотворения мира, посвящая каждому отдельную главу. Читателя ждёт мужское, женское, советское и магическое преображение действительности. Вернее, изменяться будет прошлое, и только по желанию непосредственно Филимонова. Каждый рецепт связан с предками, начиная от бабушки с дедушкой и завершаясь, по логике, матерью с отцом. Получилось своеобразное толкование действительности, о котором, скорее всего, никто Андрея не просил. По крайней мере, никто точно не просил говорить тем языком, каким он себе позволил. Обсценная лексика, конечно, помогает в жизни и в современной началу XXI века литературе, но таковое не должно допускаться по отношению к ушедшему. Но из написанного слов без редактуры не выкинешь, поэтому придётся принимать, как то пропустила внутренняя цензура писателя и опубликовавшего книгу издательства.

Сюжетная канва растянулась на долгом протяжении: от расцвета сталинского режима до заката эксперимента большевиков с социализмом. Всякий раз предки Андрея оказывались вынуждены справляться с поставленными перед ними проблемами. Основное затруднение постоянно исходило от государства, не испытывавшего нужду в людском ресурсе. Гражданин мог заниматься чем ему угодно, при условии, что он будет трудиться на благо дающей ему право существовать страны. И это при абсолютном отторжении стремления заботиться о благе населения. Ежели выжил в трудное время — воздай государству положенное. Подобное кажется неправильным, однако Россия всегда стояла и будет стоять на данном постулате. Филимонов о том пытается громко заявить, причём если и прикрываясь, то всё той же обсценной лексикой.

Как быть? Требуется создавать собственный рецепт сотворения мира, чем и озадачивались предки Андрея, выживая в непригодных для них условиях. Стоило им опустить руки, не смогли бы встать на ноги. Иногда дело касается спорадических случаев, то есть случайных. При не должных возникнуть затруднениях, они приходят с неожиданной стороны, например — подводит здоровье. Собственно, отец Филимонова не должен был жить: у него не вырабатывался желудочный сок, что грозило ему смертью ещё во младенчестве. Не государство проявило заботу о больном ребёнке, то сделала мать, понадеявшись на удачу, применив народное средство. Хотя, с каких времён введение некоей субстанции растительного происхождения в вену стало народным?

Не стремись предки Андрея выживать — не родился бы и он, не написал бы «Рецепты сотворения мира», не получил бы приз читательских симпатий, заслуженный вместе с признанием в рамках национальной литературной премии «Большая книга». Теперь осталось проследить, насколько его слава продержится, не растаяв, подобно ряду прочих писателей, прежде добивавшихся столь же громкого успеха, к нынешнему моменту совершенно забытые.

Надо признать, «Рецепты сотворения мира» следует читать с открытым сердцем, поскольку душа не желает принимать написанного, и тому причина уже была озвучена. Думается, Андрей Филимонов найдёт способ спастись, вступив в согласие с собой и перестав воспринимать окружающее через творимое другими саморазрушение.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Война нависла над Советским Союзом. И всё бы ничего, но у одного из главных героев повествования вылез сифилис. Теперь и война может отойти на задний план, покуда переживания касаются проблемы предстать перед родителями, которые по наличию сыпи сразу определят, чем их сын в столь сложное для страны время занимается. Уж если не смог уберечься от сей противной хвори, каким образом он окопы рыть собирается, дабы уберечь государство от немецкого захватчика? Однако! Впрочем, особого значения всему тут сказанному придавать на стоит. В нём столько же смысла, сколько в очередном произведении Дмитрия Быкова, в прежней мере написанного в духе фэнтезийных представлений о литературе. Как именно? Представьте, описываемое происходило давным-давно, а на самом деле привязано к прошлому сугубо по желанию автора, так как аналогичное действие могло развиваться при любом антураже.

О взаимоотношениях студентов допустимо писать разным образом. У Быкова всё в тех же красках, знакомых его современникам. Не Советский Союз конца тридцатых годов перед читателем. Скорее Россия десятых годов, только уже XXI века. Тот же обоюдоострый пафос, отдающий невзрачностью посеревших от долгой мирной жизни душ. Заметьте, не классический советский подъём, знакомый по произведениям советских же классиков. У Быкова нет у студентов желания совершать подвиги во имя достижения коммунизма, скорее читатель видит пижонов, упивающихся друг перед другом никчёмностью доступных им знаний. Подумаешь, кто-то ведает, кто именно издал «Дубровского» после смерти Пушкина… Надо же, действующему лицу известны обстоятельства жизни Мопассана… И это при полном безразличии к геополитике… И это при полном знании исходных данных и должных последовать вскоре событий.

Быков просто пишет, может согласно заветов Бальзака, Дюма, Джека Лондона и Стивена Кинга. Он отдаёт дань литературе ежедневным трудом, изливая на страницы определённый процент мыслей, выраженных в некоем числовом значении символов, строк, абзацев, страниц или глав. О чём подскажет муза сегодня? Дмитрий может и не знать. Вдруг музе захочется вписать историю о загадочном убийстве семьи во французском Аррасе, случившемся ещё в Первую Мировую войну. Или подумается о необходимости построить диалог вокруг судьбы маршала Тухачевского, неожиданно оказавшегося для советского государства шпионом. И тут к читателю вновь должно вернуться понимание, о каком времени взялся писать Быков.

Советской действительности в «Июне» почти нет. Над государством властвует неведомый правитель, вокруг людей кружат вороны, и где-то там вдали за горизонтом слышен рокот разрывающихся снарядов. Ежели о чём-то всё это напоминает, то о древнегреческих трагедиях. Убийства не должно происходить на сцене, а вот умирать персонаж выйдет специально для зрителя. После произнесённых речей автором обозначается пришествие гонца, сообщающего важную новость. Она, снова, гласит о важном, оставшегося там же за сценой. Получается, запри Быков действующих лиц внутри ограниченной локации, допускай туда вестников, как действие будто бы сообщит читателю о происходившем при советской действительности накануне рокового сорок первого года.

Остаётся главное — необходимость понять: о чём хотел сказать автор? Ведь Быков должен думать, какие вопросы будут задаваться ученикам, обязанных понять нечто, якобы задуманное писателем. И они обязательно придумают, поскольку дети должны отличаться сообразительностью. Пусть и неважными окажутся их ответы. От ученика ожидают определённых мыслей, коими он и поделится с учителем. Но хотелось бы, чтобы мысли пробуждал в ученике непосредственно писатель, а не толкующий его неведомым образом учитель. Поэтому нужно наконец-то задуматься о будущем месте в литературе уже сейчас, особенно оборачиваясь на прежде пройденный путь.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В России не существует подлинной государственной премии, какие имели место быть в СССР. Подобие таковой на себя решилась взять «Большая книга», учреждённая в 2005 году и провозгласившая себя национальной литературной премией. С самого начала выбираются три лучших лауреата, вручается три приза читательских симпатий, раздаются дополнительно: «За вклад в литературу», «За честь и достоинство» и прочие специально учреждённые для какого-либо события или мероприятия. Но насколько «Большая книга» соответствует вложенным в неё ожиданиям?

Прежде всего, «Большая книга» находится в поиске псевдохудожественного или документального текста, обходя стороной художественную литературу, редко объявляя лауреатом писателя, полностью сочинившего произведение, но при этом обязательно должного опираться на случившиеся в прошлом события, опять же — стараясь придерживаться документальности в отражении описываемого. Это не позволяет говорить о «Большой книге», как про премию, сосредоточенную на выборе лучшего текста, поскольку предпочтения заранее ограничены строгими рамками.

Понятие прозаического произведения размыто. Это позволяет акцентировать внимание читателя на редко упоминаемых писательских трудах. Номинированными могут быть воспоминания и биографии. Причём именно им чаще всего достаётся звание лауреатов. Из тридцати девяти премий к 2018 году таковыми оказались порядка двадцати произведений, тогда как о большинстве оставшихся имеется твёрдая уверенность в их псевдохудожественности.

Дабы у читателя не было ощущения, будто всё так обстоит, обычно один из лауреатов представлен на контрасте. Особого стремления к модернизму у «Большой книги» нет, однако порою и авторы данной направленности становятся отмеченными той или иной степенью премии. Такие писатели ещё не раз в последующем заслуживают звание лауреата, чаще начиная тяготеть как раз к пседохудожественности. Поэтому не так сложно предсказать, кому предстоит в итоге оказаться в числе выбранных.

Стоит ли доверяться выбору «Большой книги»? В действительности, к чему не прояви премия симпатию, в конечном счёте выбираются достойные из достойных, но не всегда лучшие. Приходится соглашаться с негласным установлением останавливаться на определённых работах, отдавая им приоритет над прочими. В числе лауреатов оказывается, как минимум, одно произведение-биография или книга воспоминаний, один псевдохудожественный труд и иногда нечто отвлекающее, становящееся поводом для обсуждения, что приковывает к «Большой книге» внимание непричастных к миру литературы лиц.

Обязательный к вручению «Приз читательских симпатий» отражает время вручения премии. На его примере можно понять, к чему именно стремился читатель. Но вместе с тем, это показывает, насколько интерес к данным произведениям скоротечен. Если его удостоиться, значит быть на слуху не долго, вскоре предстоит оказаться практически навсегда забытым. Исключение касается именитых авторов, имя которых само служит знаком качества, и при этом совершенно не имеет значения — о чём их произведение, выбираемое читателем по причине того, что о других писателях он ничего не слышал.

В 2018 году «Большая книга» решила испробовать новую номинацию «Литблог» — премия лучшим книжным блогерам. Механизм выбора до конца не ясен, скрыт от читателя и максимально лишён прозрачности, к тому же всё доверено сторонней организации, к чьему мнению не прислушиваются. Остаётся надеяться, что номинация не исчезнет, будет усовершенствована и иметь более строгие рамки, нежели заданы изначально, причём на тех же условиях, на каких выбираются основные лауреаты премии.

Осталось дождаться, когда в России появится подлинная государственная премия. Довольно редко писателей примечают в настоящей Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства, делая это от случая к случаю, причём награждая в общем, а не за определённый вклад в литературу. Вполне может быть, «Большая книга» тому обязательно когда-нибудь начнёт способствовать.

Это тоже может вас заинтересовать:
— Большая книга: Лауреаты

К написанию второго тома воспоминаний Коржавин приступил в 1998 году. Для себя он ясно понимал — России скоро не станет. Её исчезновение с политической карты — вопрос недалёкого будущего. И причину того он видел в разрушительной деятельности Сталина, с довоенным энтузиазмом продолжавшим уничтожать государство, хотя требовалось поднимать страну из руин. Очередную долю горя пришлось хлебнуть и Коржавину, отправившемуся по этапу в колхоз под Новосибирском. Но почему именно Сталина обвиняет Наум, несмотря на прошедшие десятилетия после его смерти? Видимо причина в том, что Коржавин эмигрировал и точно не знает происходивших после обстоятельств. Может показаться, второй том оставленных им воспоминаний полностью восстановит картину, показав и жизнь в США. Но нет, повествование завершится осознанием венгерских событий 1956 года, положившим конец представлениям о соблазнах сталинского социализма.

Восприятие прошлого у Наума оставалось только негативным. Ничего в Советском Союзе не делалось для человека. Любое благо становилось проклятием. Вроде бы неубранная пшеница никому не нужна, однако за подобранный колосок давали от семи до десяти лет лагерей. Вроде бы предназначенные для перевозки заключённых вагоны, по планам создателя имеющие удобные места для размещения, набивались вплотную. Вроде бы распределение по колхозам должно было способствовать возрождению хозяйства, но нахождение там считалось более тяжёлым, нежели отбывание наказания где-нибудь в глухом краю за колючей проволокой.

Науму шёл двадцать четвёртый год, Он ничего не умел делать руками, и не старался. Раз за разом он объясняется перед читателем, находя слова в оправдание. Ему проще смотреть на окружавших его людей, стараясь запомнить каждого. Как оказалось, это помогло ему при написании воспоминаний, так как на страницах избыточное количество человеческих жизней, наравне с Наумом прозябавших на просторах сталинского государства.

С 1948 по 1951 год Коржавин провёл на сибирских просторах, наконец-то освобождённый он предпочёл отправиться в Москву. Опасался одного — быть заново осужденным. Тогда практиковалось повторно наказывать и ссылать по той же самой статье. Впрочем, путь его лежал далее в Киев, а после в Караганду. Он ещё не состоялся в качестве поэта, особо к тому и не стремился. Наум выучился в техникуме и некоторое время проработал на благо советских шахт. Читатель откроет талант Коржавина к управлению! С большой любовью Наум рассказывает технические подробности добычи угля, какие беды ожидают шахтёров в случае нарушения техники безопасности, особенно ярко описывает механизм взрыва, когда вслед за детонацией метана — детонирует каждая частица пыли, отчего и случается множество человеческих жертв.

В 1953 году Сталин умрёт, а вскоре и Коржавин потеряет интерес к продолжению написания воспоминаний. Самое страшное оказалось позади, вместе с кровавым диктаторским режимом. Будет закрыто дело врачей-убийц — очередная дьявольская фикция, раздутая для угнетения населения. Коржавин, тем временем, но пока ещё продолжавший именовать себя в печати Манделем — по своей настоящей фамилии, вернётся в Москву и узнает о новых трагедиях, вроде самоубийства Фадеева и попытки отказа Венгрии от «честного коммунизма».

Жизнь менялась, но не настолько, чтобы это казалось таковым. Последовали реабилитации, доступные не всем. Например, её трудно было добиться осужденным за колоски. Но с соблазнами кровавой эпохи приходилось прощаться. Только осталось непонятным, как всё происходящее воспринимал сам Наум Коржавин. Воспоминания он писал спустя половину века, имеющий достаточно свидетельств о творившемся в Советском Союзе непотребстве. Не мог ведь Наум с позиции своих лет в схожей манере думать о себе, тогда ещё не достигшим тридцати лет.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Проблематика литературы формируется за счёт сохранения творчества одних писателей, забывая о других деятелях от литературы. И ещё понятно, когда забывчивость формируется спустя десятилетия или века, но ежели такое происходит в течение пяти лет, года, а то и вообще моментально, тогда и приходится говорить о существовании проблематики. Особенно, если желаешь поговорить о читательских пристрастиях, всё чаще вызывающих недоумение. Закономерность ясна — любовь к произведениям сменяется обязательным отторжением у последующих поколений. Бывает обратное — неоценённое современниками в будущем становится объектом особого поклонения. Однако, чаще труды литераторов напрочь забываются. И чаще всего из-за банальной причины невозможности раздобыть искомый текст.

«Годовые кольца» Владимира Костина — это сборник, состоящий из повестей и рассказов. В виду невозможности раздобыть сам сборник, приходится доверяться посторонним источникам информации. Примерно он должен выглядеть следующим образом (даётся перечисление произведений в алфавитном порядке наоборот): Что упало — то пропало, Тоска зелёная, Стихия, Рожок и платочек, Против солнца, Остров смерти, Огорчённая на Волге, Музонька, Ленину и без вас хорошо, Годовое кольцо, Вальс-бостон, В центре Азии, Бюст, Брусника, Бригада.

Рассказываемое Костиным можно охарактеризовать жизненными историями. Берётся нетривиальная ситуация, описываемая в детальной точности, чаще на игре чувствами действующих лиц, не старающихся понять, почему в мире существует такое количество недоразумений, ежели они сами вроде бы разумны.

Допустим, повествование про мужчину, не имевшего средств расплатиться за проезд в такси. В залог он оставил меховую шапку. Разумеется, шапку ему никто не вернёт. Зато сколько душевных переживаний ему предстоит испытать. Обвинит всех, начиная от друзей, которые ушли раньше, нежели он мог у них занять, но так и не сможет признать собственной неосмотрительности. Ничего определённого читателю подобная история не даст. Разве только научит не разменивать крупные вещи на мелочь. Проще говоря, носи с собой мелкие купюры — целее будешь.

Есть повествование про место, имеющее печальное прошлое. Некогда там во множестве гибли людей. И ныне потомки боятся туда приближаться. Проще рассказывать друг другу страшные истории, чем провести изыскательные работы, каталогизировать и придать былому вид наглядной демонстрации недопустимости подобного снова. И Костину проще поделиться услышанным, чем предложить способ разрешения насущного затруднения.

Ещё одна из историй рассказывает о жизни женщины, буквально от первого мужа до последнего. Оных ей пришлось сменить порядочное количество. Были и пылкие влюблённые, и прагматичный слепой, и психиатр, и самоубийца. Все приходили, чтобы уйти. Читателю придётся самостоятельно выработать вывод, что существуют женщины, вроде бы вдохновляющие на существование, являющиеся музами. Да отчего-то иные музы позволяют не вдохновение находить, а окончательное отдохновение — в буквальном понимании испускания духа.

Подобным Костин не ограничивается. Всего в сборнике пятнадцать сюжетов, каждый из которых примечателен чем-то особенным. Иной раз и не догадаешься, о чём тебе Владимир расскажет. Ему вполне по силам сообщить жизнеописание бабушки из Харбина, решившей на склоне лет посетить родные края предков. Поэтому удивляться наполнению не приходится. Осталось пожелать всему придавать законченную форму, сообщать нечто важное, не ограничиваясь одним лишь желанием.

Как бы не хотелось говорить о грустном, но писателю следует писать о больном. Если отказаться от этого принципа и не задевать за живое, тогда и читать твоё творчество не станут. Так случилось и со сборником «Годовые кольца», вроде бы добившимся читательского внимания, но почему-то именно читательского внимания и не видно. Как же такое могло произойти?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лев Данилкин взялся рассказать о товарище L, человеке печальной судьбы, ибо ему ныне не купить одежду по размеру в интернет-магазине. И пусть товарищ L давно умер, он не знал о творчестве Пелевина: всё это не помешало постараться его понять так, словно жить ему пришлось не на рубеже двух предыдущих веков, а буквально вчера, только в иллюзорном мире. И показан он, будто Чернышевский действительно написал великое произведение «Что делать», а не ткнул читателя носом в его же тупость. Осталось найти в тексте товарища L, чего сделать не получится. Если кто и есть на страницах, то сугубо пантократор солнечных пылинок, живший в определённое время, ставший его современником и более о нём ничего знать не нужно.

Ещё не L, и даже не Ленин, а мальчик Вова, постоянно бившийся головой, заставляя сомневаться в ином грамотном применении мыслящей части тела. Кто он? Еврей, калмык, русский? Для чего биографы с таким остервенением стараются показать корни исследуемого ими человека? Не зная точно, не следует и начинать. Гораздо важнее показать, какой отпечаток на характер может наложить казнь старшего брата, случившаяся на пороге наступления совершеннолетия Владимира. Для Данилкина то досадный факт, не требующий иного понимания, как возникновение трудностей с получением образования. Революция иначе влияла на будущего товарища L, ибо ею был пропитан каждый окружающий его человек. Более ничего не скажешь! Коли масло кто разлил на трамвайных рельсах, значит кому-то предстоит потерять голову.

За огромным величием фигуры Ленина нет самого Ленина. Стремясь показать происходящие в Российской Империи процессы, Данилкин опирался на повзрослевшего Вову, показывая на его примере обыденность тех дней. Позже это станет более очевидным, когда катания на велосипеде окажутся настолько важными, что можно забыть о России на добрый десяток лет. В топку русско-японскую войну, малозначительную деталь на полотне истории, сыгравшую значение в росте революционных настроений, но не имевшей роли для Данилкина, прошедшим мимо сознания Льва бесполезным эпизодом былого.

Ленина не будет в границах России, значит она перестаёт иметь значение. Перед товарищем L Германия, Англия, Франция и Швейцария — потенциальные места, где революции суждено произойти. Начнётся подпольная работа, почему-то направленная в сторону Российской Империи, тогда как мысль устремлялась в подготовившую почву для социалистического переворота Европу. О чём Ленин думал и к чему всё-таки стремился? Неужели он, на самом деле, предпочитал крутить педали и ругаться с оказавшимися на пути зеваками? Он тем и занимается на страницах, написанных Данилкиным. Иногда кажется, что к революции товарищ L не имел отношения — просто так сложилось.

И вот 1917 год! Настала пора борьбы за власть над Россией. Где Ленин? Он спешно пробивается в Петроград. Зачем ему это? Он должен там оказаться. Чем он займётся? Претворит в жизнь убеждения, против которых прежде выступал. Случилась требуемая ему революция? Нет. И как он поступил? Стал проводить собственную политику, далёкую от представлений Маркса. Как это показал Данилкин? Именно так и показал, снова забыв о Ленине. Ни чувств и эмоций, лишь человек-машина, живший ради чего-то, только не по той причине, что человеку полагается дышать, питаться и отвлекать мозг от чрезмерных дум. Потому товарищ L дышит, питается, но отчего-то не думает, полностью отдавшийся течению событий.

В конце Ленин наконец-то умрёт, запертый в возведённом для него иллюзорном мире.

Автор: Константин Трунин

» Read more