trounin.ru

У каждой страны собственная история, которая лучше всего понимается теми людьми, для кого она является родной. Если в России или Соединённых Штатах Америки определённые представления о былом, то аналогичная история у Австро-Венгрии, разве только с тем отличием, что от былого величия ничего не осталось. Некогда империя, теперь соседствующие друг с другом территории — вот характеристика современных государств, чьи земли прежде входили в состав Австро-Венгрии. Но всему приходит начало и конец. Причиной развала империи стало чрезмерное этническое разнообразие, где каждый народ стремился к обособлению, претендуя на право считаться титульным. В подобном случае кризис всегда неизбежен, отдаляемый до той поры, пока находящиеся у власти не утратят доверие населения, из-за чего и последует крах.

Австро-Венгрия — не единственная империя, утратившая значение по итогам Первой Мировой войны: настал конец для Османского владычества, рухнула царская Россия. При этом турецкий народ сумел сохранить влияние в ближайших регионах, а Советский Союз и вовсе отделался незначительными территориальными потерями. Чего не скажешь об Австрии, с того периода воспринимавшаяся за осколок Священной Римской империи, после за часть Германии, лишь затем обретя право на подлинную самостоятельность. Так рассуждая, обязательно осознаёшь, насколько можешь заблуждаться, так как лучше самих австрийцев не расскажешь.

Жорж Зайко повествовал об обострении противоречий в империи. Никто в государстве не понимал, зачем и для чего воевать на полях очередной крупномасштабной войны. Случился 1914 год, императором продолжал быть Франц Иосиф, правивший уже долгие шестьдесят шесть лет. Может из-за проводимой им политики, либо в результате последовавшего осмысления через половину века, а то и по причине периодически вспыхивавших революционных порывов, случавшихся повсеместно в европейских странах, никто не соотносил себя с империей настолько, чтобы видеть наличие общих интересов.

Если австрийцы с венграми имели общее представление о необходимости сосуществования, то представители славянских народов вступали с ними в основное противоречие. Терялся смысл во взаимном уважении, если каждый скрипел зубами, стоило понять причину заносчивости, когда хорваты или чехи высказывали личные суждения, порою полностью противоположные. А ежели всем разом оказаться в имперской армии, противоречия только усилятся. Вот потому Австро-Венгрии следовало избегать участия в Первой Мировой войне. Однако, принято считать, будто убийство эрцгерцога Франца Фердинанда (наследника Франца Иосифа) послужило причиной развязывания войны.

Можно думать, якобы внутренние дела империи не касались Европы. Впрочем, политика Австро-Венгрии привела к росту числа этнического разнообразия в государстве, вследствие чего начали возникать террористические организации, член одной из которых и убил Франца Фердинанда. Только об этом лишь желал повествовать Жорж Зайко? Больше он стремился показать, насколько неприятно ему думать о военных действиях. На страницах произведения появляются ужасы войны, живо описанные в натуралистической манере. Отчего читатель должен был понять, насколько бессмысленна любая война, особенная такая, когда нет цели у солдат, скорее готовых свести счёты друг с другом, нежели действовать против номинального противника.

Проблема восприятия сменяется другой проблемой восприятия. Продолжи Жорж Зайко повествовать, нашёл бы ещё больше причин, почему империи следовало быть разрушенной. Нельзя жить в государстве, постоянно претендующем на осуществление проявления безнаказанной привычки властвовать. Как бы не были велики аппетиты, прирастать новыми территориями крайне опасно. Да разве могло иначе быть в случае Австрии? Расположенная практически в сердце Европы, не имела другого способа расти и развиваться, кроме как укрупнения за счёт земель соседних с нею народов, способных на стремление точно к тому же.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как сделать так, чтобы заставить человека полюбить ему противное? Для этого нужно представить так, будто противное является желанным. Каким образом? Объяснить можно на примере стремления отвергать всё, чего следует избегать. Допустим, разве мог советский человек принимать продукт капиталистических стран? Вполне очевидно, делаемое на Западе — есть отрицательное качество, ни к чему хорошему привести не способное. Даже учитывая вероятность важности, сомнение в необходимости того остаётся стойким. Тогда возникает надобность обратного переосмысления. Идёт отторжение радио? Значит радио придумали в России. Телевидение? Придумано русскими. Может паровой двигатель? Само собой — Россия. Вертолёт? Из России с приветом! Под таким видом можно заставить верить, будто любая современная разработка имеет происхождение из России, только переосмысленная и будто бы заново открытая учёными Запада, тогда как надо правильно расставлять приоритеты — нельзя отказываться от своего же, каким бы чужим оно не оказывалось на первый взгляд. В таком духе Анатолий Суров и строил повествование пьесы, отражая тенденции своих дней.

К чему бы не стремился советский человек, он обязательно делает это к лучшему. Потому Суров и назвал произведение «Зелёной улицей» — зелёный свет нужно давать всему, способствующему развитию. При этом не так важно, насколько стремление способно оказаться оправданным. Главное — стремиться к достижению лучшего, тогда как до прочего дела нет. То кажется довольно непонятным, учитывая задор ради желания осуществления скорейших перемен. Расчёты могут делаться в спешке и с ошибками: с надеждой на единственное — кто-нибудь заметит и исправит. Подобное отношение к делу кажется невразумительным. Однако, если ради общего результата нужно жертвовать множеством недочётов — требуемое обязательно будет достигнуто.

Суров наглядно показывает, какие ошибки возникают на пути новаторов, с какими они сталкиваются трудностями, каким образом убеждают окружающих в целесообразности, как им указывают на ошибочность суждений в малом, при том соглашаясь на здравость мысли в большем. В конечном итоге может оказаться, что не настолько сильно ошибается человек, скорее не хватает знаний помогающим, ещё не достигшим уровня способности осознать верность замысла. Из чего следует очевидное — нельзя укорять людей в их деле, насколько бы ошибочным оно не являлось в общем или частном, поскольку никому не может быть точно известно, к чему приведёт замысел изобретателя. Конечно, рациональность постоянно будет возникать в мыслях у действующих лиц, дабы замысел сперва полностью формировался в голове, допускающий существование определённого процесса, после чего и приступать к его реализации. То есть уверенность должна быть практически стопроцентной.

Трудно представить, насколько востребованной могла быть пьеса с сюжетом о подобном. Разве шли рабочие люди на представление, где разыгрывалась повседневность, в той же степени для них обыденная? И без того понятно, производство нужно постоянно совершенствовать, каждый день добиваться всё более лучших результатов. А тут очередное напоминание, кому-то даже ножом по сердцу, настолько болезненное, из-за невозможности отстоять точку зрения, разбивающуюся о стену неприятия неуверенных в успешности замысла.

Уместным ли будет сказать, какое отношение к Сурову возникало у современников? Поговаривают, «Зелёная улица» — не его произведение. Тому приводились доказательства, указывалось на определённых писателей, кому следует приписать авторство. Но насколько это теперь следует считать важным? Чаще всего, особенно касательно сталинских лауреатов, по большей части не видишь различия между писателями, творившими на одной волне, поднимая темы, интересные тогдашнему обществу сугубо по настойчивому желанию партии и товарища Сталина.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Саянов рассказал про зарождение авиации, проследив до современных ему дней. И как же всё начиналось? На голом энтузиазме. Ни у кого не было заинтересованности в развитии воздухоплавания, кроме как у любителей. В России с этим делом и вовсе всё обстояло крайне плохо. Чтобы научиться летать, требовалось ехать за границу. Никто не гарантировал, будто тебя возьмут на обучение. Находилось множество отговорок, возникавших чаще из-за невозможности обеспечить практику для ученика на летательном аппарате. Но имелись и другие ограничения, вроде изрядно грузной комплекции. Кому-то приходилось продолжать стремиться в небо, оставаясь на земле. Посчитаем за такового самого Саянова, чей рассказ позволил увидеть первых авиаторов не в самом приглядном свете, зато то переставало иметь значение, когда авиацию всерьёз начали считать за средство, способное обеспечить победу в любой войне в кратчайший срок.

Самолёт в небе — некогда удивительнейшее событие, собиравшее любопытствующих. Благодаря повышенному спросу, авиаторы являли собой подобие цирковых воздушных акробатов. Люди были готовы платить за небывалое для них зрелище. Отсюда следует, что как такового стремления развивать авиацию не было, надо говорить только об извлечении прибыли. И авиаторы-одиночки встречались редко, чаще представляя интересы деловой стороны, предварительно заключив трудовой контракт. Не приходится говорить и про благожелательный настрой к полётам. Азарт открывателя небывалых видов и покорителя рекордов чаще частого омрачался стремлением нажиться. Именно потому редкий авиатор умел к себе расположить. А если доводилось двум авиаторам встречаться на земле — ругательных препираний хватало без меры. Не редки были моменты, когда специально подстраивались катастрофы. Ожидание гибели лётчика — одно из возможных желаний зрителей, либо боязнь за возможность подобного происшествия.

С 1914 года самолёты стали частью вооружённых сил сражавшихся армий Европы. Но тогда они с особым энтузиазмом не воспринимались, как и танки. Но позже, спустя два десятилетия, когда не настал черёд Второй Мировой войны, всерьёз рассуждали, насколько авиация являет собой грозное оружие. Достаточно совершить мощный налёт на противника, долететь до его крупных городов, после чего победа становится тут же достигнутой. Писались произведения, вполне фантастического содержания, объясняющие мощь авиации, способной положить конец войне за несколько часов. Читатель из будущего с тем же усердием начнёт представлять ядерное оружие, обладающее бесспорным потенциалом. Однако, что авиация не смогла стать универсальным средством, так и ядерное оружие — скорее заставляет сомневаться, но уже под пониманием пирровой победы.

Было бы интересно, продолжи Саянов рассказывать дальше, но он итак охватил период почти в половину века. Писал он со знанием очевидца, поскольку развитие авиации происходило у него на глазах. Рождённый в Швейцарии, он набрался впечатлений, настоящий свидетель имевшегося в Европе увлечения полётами. И даже Первая Мировая война не оказалась для него пустым звуком. Только в 1917 году Саянов переехал в Россию. Но теперь за продолжением развития авиации можно было следить и тут, пусть былые асы, вроде Уточкина и Нестерова к тому моменту умерли. На смену прежним покорителям неба приходили другие, но уже с твёрдым осознанием ими делаемого, где потеха публике переставала иметь определяющее значение. Недаром у Саянова цирковое представление начинается со временем восприниматься за самое совершенное оружие.

В качестве литературного труда на Сталинскую премию произведение Виссариона Саянова разительно отличается от прочих лауреатов. Оно может быть интересно широкому кругу читателей, вполне способное сойти за средство, позволяющее понять, каким образом развивалась авиация.

Автор: Константин Трунин

» Read more

За Гомера браться не бойтесь, раскройте тему войны Троянской сполна. Ведь непонятно поныне, какой же была она — за Трою война. Не стояли всегда под стенами града ахейцы, то лишь последний эпизод. Кто ищет информацию о том — найдёт. Известно из мифов — терпела крушение Троя не раз. Отчего эпическим стал момент лишь в определённый час? Того Приама, что царём над Троей был, не кто иной, а сам Геракл на царство посадил. И за Елену так ли важно было устремлять движение вперёд? Одним словом, много открытий чудных читателя ждёт. А пока, для пущего осведомления, нужно понять, какие испытывал Жуковский впечатления.

В 1828 году он отрывками «Илиаду» переводит. Детской забавой он то действо находит. Не себе в усладу, сугубо для подрастающих детей, кому быть в числе русских царей. Создав шестьсот строчек, сей порыв благостный остановив, потом отложив и вовсе забыв. К 1846 году принялся за раскрытие темы большой — показать, какой была на самом деле Троянская битва войной. Задумал он объяснить суть конфликта, изучив его от начала до конца, но на сотой строчке стихов отказался от права считаться за сей истории творца. Так и закончилась «Повесть о войне Троянской», практически не получив начала, да и другого мысль Василия желала. Взялся он вскоре за «Одиссеи» перевод, который поныне читательского внимания ждёт.

В 1849 году вновь идея о переводе «Илиады» возникла, но годом позже снова погибла. Нашлись другие важные дела, только идея о замысле оставалась цела. Следовало найти силы и перевод завершить, чему уже не суждено оказалось быть. Как не брался Жуковский, всякий раз находил иные занятия. Можно подумать, перевод «Илиады» стал навроде проклятия. Таковы уж домыслы, коих не избежать. Но найдём, о чём по сему поводу сказать.

Сложность перевода, который планировал Жуковский осуществить, в читательском внимании, которого не может вовсе быть. Это поэту легко играть со словами, наслаждаясь чужими именами, воссоздавая на языке своём… поэтику иных стран и времён, используя тот же самый подход. А разве поэзия другой страны себя в той же мере за границей найдёт? Увы, гекзаметр, сколько не пытайся выдать его за допустимое, — нечто для понимания русского человека невообразимое. Нельзя толком донести, о чём пытаешься сказать. Как не говори, не станут тебя ни в коей мере понимать. Пусть пафос заметен, слышна напыщенная речь… Да разве не пойдёт корабль на дно, имея течь? В том и заключена сложность, о чём Жуковский должен был размышлять. К сожалению, где можно обойтись без рифмы — так он и предпочитал поступать.

Честно нужно сказать и о том, насколько Жуковский оказался зависим от складывавшихся обстоятельств. Особенно теперь, когда лишался приятельств. Ступал он на опасный путь, другим дорогу перекрывая, авторитетом одолеть одним желая. Ведь не мог Жуковский с оригинала переводить, вновь через переводы он пытался смысл к сложению стихов находить. Обращался и к русским переводам, благо такие появились. И всё же мечты поэта не осуществились.

За началом работы так продолжения и не случилось, Жуковского попытка перевода в архивах пылилась. Требовалось извлечь и показать… Разве? Будто без того талант поэта не могли потомки осознать. Не всякий замысел даётся осуществить, и с грузом этим надо дальше жить. В конце концов, что случается чаще всего — запомнят не по множеству созданного, а достоинства найдут, исходя из чего-то одного.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Сколь славен путь, усеянный переводами славными, где-то проходными, а где-то трудами для поэта главными. И как же велико желание переводить, причастным к переводу на русский мирового наследия быть. Но берясь за часть, берись за целое тогда, да разве какого поэта сможет осилить рука? Великое наследие, хочется объять, начинаешь себя распылять. Как итог, «Одиссея» покорилась поэту, осуществил он мечту эту. А прочее — частями освоено, увы… сколько, причитая, о том не говори. Из Овидия крошка от огромного массива, про Сида маленько — как-то некрасиво. Из необъятного «Шах-наме» — жалкий эпизод, не больше кусочек «Махабхараты» в переводе оживёт. Где тут не печалиться? Как осознать разрушение надежд? Всё же не будем походить на невежд. Поэт стремился прекрасное понять, может не мог он более доступного ему взять, не созрела русская литература для принятия откровений, бедная от доступных пониманию мгновений, потому и брался Василий идти по верхам, в том уже он казался превозмогшим трудности сам.

Скажем о том, к чему вскользь обращаемся. Отчасти так к подходу Жуковского мы приобщаемся. В 1822 году к Вергилию Василий обратился, чтобы русский читатель «Энеидой» насладился. Брался краткий момент — с сюжетом гомеровских поэм пересечение. К осознанию «Разрушения Трои» проявил Василий стремление. Ведь читатель должен был наконец-то понять, куда старались троянцы бежать. Повержен град Приама, разрушен Илион… и где же троянцев после найдём? Удивительно, но следом за ахейцами они шли, ибо новый дом на полуострове за Элладой они обрели. Туда устремился Эней, и там он брался за восстановление сил. Сугубо к знанию этого Жуковский талант приложил. Что до содержания перевода — можно сказать кратко: резня. Ничего тут не поделаешь — такова любая война.

В 1828 году перевести «Конрада Валленрода» пытание, к творчеству Мицкевича проявил Жуковский внимание. Остановлен вскоре стался порыв, одной страницей интерес быстро закрыв. «Преданием» именована попытка перевода, из которой понятно не так уж и много. Зато читатель имя одного из магистров Тевтонского ордена узнавал, к чему стремление никогда прежде ни в чём не проявлял. Говорят, замечательным магистром Валленрод был, и орден о могуществе вновь заявил. А как на деле, да и мог ли Мицкевич в положительных чертах о магистре говорить? Известно, Польше и Литве с орденом в соперничестве и после смерти Валленрода быть. Что читателю Жуковского до того? Да и у Василия не получилось толком ничего.

В 1836 году Жуковский браться за «Потерянный рай» Мильтона пытался. Но не получалось — замысел буквально рассыпался. Не выходило, и не могло выйти никак, вместо должного душу радовать — сплошной брак. Требовалось бросить, какие бы причины для того не послужили, оттого все мы подобное в творчестве Василия справедливо забыли.

Скажем ещё об одном опыте — к Данте Жуковский обратился. Доподлинно известно — никто в России переводом тем не насладился. Самую малость «Божественной комедии» в 1843 году Василий брался переводить, но после нескольких абзацев предпочёл текст отложить. Раз не получается, или пропало желание замысел раскрывать, тогда так и нужно поступать. Зачем терзать себя, никакой смысл не пытаясь извлечь? На отсутствие смысла разве нужно себя тем обречь? Не взялся Жуковский, значит не стоит на то внимание обращать, сумеет Василий через другое свой талант доказать.

Конечно, можно было обойтись и без упоминания неудачных проб пера. Но раз наследие сохранилось, нужно и о нём иметь слова.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Минуло время, шаг сделал Василий вперёд, как ногу в стремя, верной дорогой идёт. Переводить старался, но и сам писал, в чужие тексты он вгрызался, о своём мечтал. Ведь раньше он старался, говорил сперва сам, стих новый создавался, верил читатель Василия словам. Он мог и не говорить, выдавая за изобретение своё, от стыда не сгорит, не говоря, взял он чьё. Как в случае Сида, что из города Вивар происходил: забыта интрига, Жуковский сам сочинил. Брал ли он частью или иначе сказывать брался, к личному счастью, на этот раз рассказ удался. Ожил Сид у Василия, живым предстал героем, странной вышла о днях тех идиллия, где бой следовал за боем.

Некогда, такое происходило прежде, в былые года, в слепой ли надежде, когда Испания раздробленной была, мавры землями теми владели, когда-то готов потеснив, не добившиеся цели, при Пуатье французам уступив, осели они, более на север идти не желая, коротая с той поры дни, владения укрупняя. И вот событие — куражился Сид, совершивший открытие, никто пред ним не устоит. Легко одолевал царей, кто бы против него не шёл, становился только злей… Как ещё царский титул не обрёл? Не того Сид желал, Фердинанда он видел королём, его честь он защищал, бился за него огнём и мечом. Тогда же Коимбру пытался взять, чего не получалось, семь лет был вынужден под стенами стоять, овладеть градом сим ему желалось.

Но не так Сид у Жуковского интересен, бывший во времена Фердинанда героем, пускай сей рыцарь нам казался честен, о чём легко читать хотя бы и запоем. Интересен Сид после наступления Фердинанда смерти, когда кастильский Санчо взялся право на власть насаждать, пошла жизнь по извечной круговерти, за власть каждый каждого стремился убивать. Но Санчо ведь правитель по наследству, каким бы не был: он — король. Потому предстояло развернуться кровавому действу, описывать, умелым Сид оказывался сколь. Отбиты стремления Гарсия, и Альфонса аппетит умерен, разыгрывалась царская партия, в которой Сид показывал насколько верен. В одном он Санчо уступать не брался, ибо помнил Фердинанда завет, град Самора дочери Урраке по наследству достался, иного правителя для града значит нет. Разлад случился, изгнан Сид из королевских земель, он удалился, он — прогнанный зверь. Что дальше было? Смерти Санчо не избежал, его сердце остыло, жизнь пресёк вражий кинжал. И Сид не печалился, ибо ясным стало ему, лучше бы у Санчо пыл убавился, так поступать недостойно королю.

Такова баллада, которую Жуковский сам сочинил. Безусловно, сюжеты он черпал, какие находил. Верный рассказ, разве добавить чего получится, хороший юному поколению посыл, может чему мудрому оно научится. Каким бы не был король, верой и правдой ему служи, проглоти обиду и боль, о прочем не тужи. Таково призвание человека — блюсти сохранение порядка! Иначе не дано людям избежать общего упадка. И пусть король окажется без царя в голове, такое бывает, подданный ему зла всё равно никогда не пожелает. Пусть правит твёрдой или безумной рукой, на служении порядку вечно стой. За то тебя вознесут, кто вспомнит о тебе, обелён будешь даже по случаю, участвуй в кровавой войне. Пусть мог Сид за Санчо биться до последнего вздоха, но порядок всё-таки чтил, даже будь правитель прав, не он вечный ход сущего определил.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Немецкая поэзия казаться могла Василию прекрасной, черпал он вдохновение и силу. И подавал читателю в России в жарком переводе, словно с пылу. А был ли верен перевод? И есть ли важность в верности переводимых слов? Ведь всякий видит так, каким он образом желает видеть, и видит собственный оттенок из теней-полутонов. И думает поэт, что верно подал текст, каким он должен быть. И думает, наверное, что оригинала сможет налёт смыть. А если и не думает, то в забвение отправляет перевод, не давая читателю узнать, чего не дано найти среди оставленных работ. А может вовсе не хотел Жуковский делиться с читателем вариантом своих изысканий, поскольку приложил излишне мало стараний. Оттого, например, «Сид в царствование Фердинанда» вышел сух, не очень способным понравиться, читай хоть громко вслух.

Кто Сид? Герой баллад испанских, рыцарь, достойный вечного почёта. Не ведал сей воитель от арабов притязания, не испытывал под ними гнёта. Он — смелый воин, кто царям служил, кто мавров сторонился. Впрочем, читатель в том бы лучше усомнился. Запомнить нужно, суть иной в жизни бывает всегда. Воевал ли Сид с арабами, или иначе протекала вовсе война? Не для того сейчас нужно упражнять речь, важно Сида облагородить, достоинством великим облечь. Да и забыть можно, что Сид — главный герой. Нет, Родриго в стихах сражает врага железной рукой. Именно он — есть Сид, надо то для читателя пояснить, во строках у Жуковского это можно пропустить.

Чем славен Сид? Сказать ли то потребно… или промолчать? За прошедшие века правду всё равно не узнать. Его образ — компиляция трудов, а сам Сид — лишь одна из основ. Отважный рыцарь, славный делами прошлых лет, про чью жизнь ряд песен спет, и ныне способен служить для потомков за лучшее из напоминаний, к чему прилагалось порядком стараний. Сид стал тем, о ком сложили предположений изрядно, внимать которым можно с упоением жадно, но есть ли доля правды в большинстве рассказов? Может славился Сид за друга и среди… допустим, мавров? Припомните короля Артура, рыцарей круглого стола, чего только о них не разнесла молва. В той же мере и Сид, рождённый некогда в граде Вивар, возбуждал в умах поэтов пожар.

Что же, Жуковский приложил старание, нашёл своё о Сиде понимание. Взял те эпизоды из Гердера, к которым проникнулся желанием, отобразив под личным осознанием. Убрал всё, способное помешать читателю из русской земли, внеся тем вымыслы сугубо свои. Никакого уравнения в правах Василий не допустил, каждый на страницах важным по всем аспектам был. Если дворянин, то по чистоте крови, не допуская мысли иной. Кто бы интересовался настолько героев судьбой. Допуская погрешности, смысля Сида на собственный лад, мог понять Жуковский, насколько стался виноват. Лучше не давать свободу переводу, не дозволяя публиковать, нет нужды, ведь это будут читать.

А как же Сид? Он семь лет под стенами Коимбры провёл. Сей град он взять не мог, и счастье не скоро его взятьем обрёл. И вовсе как-то умирал, чего избежать не дано, и как-то свадьбу закатил… ну да это всё равно. Не к подобному должен читатель склонять взор, если всё же знакомиться с творчеством Василия желание обрёл. Ещё скажет после Василий про Сида, внимательней возьмётся изучать, может тогда и получится больше про Сида сказать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Кто бы стихи Овидия переводил так, чтобы рифмой осветить силлабо-тонической поэзии мрак? Не Жуковский — точно. Наоборот, Василий рифмой ощутимо становился тяготим, он предпочитал браться за стих так, словно с рифмой не дружил. А как не взяться за поэзию древнейших лет? Там рифмы не было никогда, и снова рифмы нет. В том сложность понимания, ибо нельзя научиться понимать, если не можешь одного с другим связать. Тяжёлыми словесами окутан, будто прикоснулся к одному из искусных творений, работал над которым не простой ваятель, а работал гений. И так он творение своё обрамлял, талантливо и велеречиво, отчего получалось на взгляд отстранённый красиво. Ежели приблизиться, рассмотреть собственным взором, наградишь от досады гения немногословным укором. Но ничего не поделаешь, коли к точности Жуковский стремился в переводе, ведь рифмой не владели древние вроде.

«Цеикс и Гальциона» — овидиевых «Метаморфоз» фрагмент малый. Надо сказать, был Овидий в годы их написания от жизни усталый. Рушилась жизнь, перед глазами поэта печаль, недоволен оказался поэтом государь. Пока писал «Метаморфозы», думал, будет прославлен в веках, делился радостью, оживали мифы в его ритмичных словах. Как не славить Овидия, чьё имя должно вечно сиять? Но любили в античности на край света лучших из лучших отдалять. Вот и Овидию было суждено покинуть Рима пределы, отправившись в скифских земель наделы. Оттого печаль, и горе оттого же, судьба была к поэту с каждым годом строже. Что до перевода Жуковского, взялся он за эпизод, примечательный момент расставания действующих лиц, в итоге обретших счастье, но уже под видом птиц.

Ту легенду толковали на разный лад. Одни видели, любили друг друга люди как. Иным мерещилась заносчивость и спесь. В общем, всегда желающим доступен спектр мыслей весь. Всякую историю можно с любой стороны рассмотреть, разным образом оценить её сметь. Да вот Жуковский переводил Овидия так, чтобы не смущал потомка невежества зрак. Конечно же, молодые любили друг друга, он был супруг, она — его супруга, ему — отплывать, ей — остаться суждено, даже думалось, что корабль может уйти скоро на дно. Кто бы спорил с волей богов, ежели они желают судьбы людские вершить, им лучше ведомо, чему миновать, чему всё-таки быть. За заслуги, либо за грехи, во славу сделанного или думая о поступке, достоинство божеств умаляющим, поступая для награды за страдания, а то и от спеси бессовестно сгорающим, наслали боги наказание, по сути дар, когда корабль отправили на дно, но встретиться двум любящим сердцам оказалось, правда, суждено. Течение принесёт тело супруга к берегу, где проливала слёзы жена, в награду то случится за верность браку, либо такова за гордость цена… Никак не понять, благо Жуковский вёл размеренный с читателем разговор. У Василия становилось ясным, что любовь побеждает, прочее — вздор.

Следовало не останавливаться на пути, дальше «Метаморфозы» переводить. Тяжёлый этот труд, смог бы кто его достойно оценить. Но перед глазами множество поэтов, славных стихами. Пусть Жуковского их строки говорят устами! Может потому Овидий оказался в стороне, а может Василий думал тогда о себе. Ведь и он старался в тот момент стихи правильно подбирать, о любви своей желал он сказать. Разве делается нечто без причины? Бывает, безусловно, поступок спонтанным. Но не мог быть выбор Жуковского на этот раз настолько случайным.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Зная примеры чуждых земель, не ведая о красоте мудрости народной, берёшься думать о былом, говорить о прошлом в манере притворной. Были князья некогда славные славой, воля чуждая им не являла указ, жили они, правя достойно, сами на прочих поднимали глас. Печенеги ли, половцы ли, едино было — кого с земли родной изгонять, и хотелось потомкам тех князей именно всё так себе представлять. Но вот век девятнадцатый наступил, из архивов извлекли творение стародавних дней, стало явным неприятное — били русских смертельно, как раз люди кочевые — дети степей. У многих с момента понимания того факта появлялось желание «Слово о полку Игореве» перевести, чтобы своим слогом ясность в это дело внести. Среди прочих оказался и Жуковский, чей вклад должен скромным показаться, ведь не сразу стало ясно, кому автором перевода надо считаться.

Когда написал Василий перевод? Вероятно, когда шёл 1817 год. Точно ли следует таким образом считать? Приходится исследователям творчества поэта доверять. Уверены они и за необходимость автором Жуковского считать, чего не могли сперва предполагать. Кто автор перевода, если среди наследия Пушкина он был? В веке девятнадцатом Александр Сергеевич за переводчика «Слова» прослыл. Сложность в другом, поскольку публикации прижизненной не произошло, уже не мог ничего сказать никто. Вроде бы Пушкин, ибо гений перевода очевиден. Такой выбор автора не мог быть постыден. А если не Пушкин? Тогда с чего переводу среди его работ быть? Благо пушкинистам есть причина хоть о чём-то найти повод говорить. Выяснили скоро, Жуковский — автор перевода, ему стоит воздать славу за гений переведённого «Слова».

Так оно так, если в само «Слово» глубоко не вникать. За чей перевод не берись — не сможешь одного понять! В чём прелесть изложенного в сём творении древних времён? Что полезного о прошлом в тексте мы с вами прочтём? Не о славе написан древний стих, не о том, как княжеский поход оказывался лих, хоть есть случаи у Игоря удачных хождений во степь, в памяти остался эпизод, за который князь пожелал бы от стыда скорее истлеть. Поражение нанёс ему тогда враг, пришлось бегством спасаться, о чём и пришлось потомкам в знании того отныне расписаться. Проиграл бой Игорь, ушедший несолоно хлебавши, однако героем на века всё-таки ставши.

Жуковский в переводе не спешил, пусть говорят — он в каждом слове точен. Показано вступление, где Боян затянутую вёл речь, ни на слог в переводе не укорочен. И шли воины Игоря, долгой поступью ступая, надежды на победу словно не питая. Будто ворон омрачил криком начало похода, или вина кроется в алом цвете восхода, или солнце сокрыла от глаз ворона тень, отчего померк свет на краткий миг в тот день. Шли воины, зная о неудаче, которая их ожидала. И знали они, русского сила духа никого ещё не покидала. Быть битыми — такая судьба, но не ослабнет отбиваться русских рука.

А как же сражение… где красок полёт? Увы, читатель того не найдёт. Видно лишь, как шли, ожидая поражение потерпеть, и как поражение потерпели, о чём предок древний посчитал за нужное спеть. Может оттого, ибо грустен момент, не стал Жуковский перевод публиковать, смысл содержания понимая, ничего подобного стране родной не желая, особенно в годы, когда о русском оружии прознала вся Европа, отброшенная от России богатырской силой, повернувшей вспять течение французского потопа.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В романе «Солона ты, земля!» читатель знакомился с юным Аркадием Даниловым, убеждённым большевиком и сторонником необходимости свержения колчаковщины. В повести «Сибиряки» — он же, но уже проживший жизнь, теперь желающий приняться за старое дело, только уже на чужой земле, ибо требовалось создать партизанское движение на оккупированной немцами территории. Важно в повествовании и то, что Егоров опишет гибель Данилова, как расскажет и о скорой смерти его сына.

Повествование пропитано патриотизмом и любовью к Отечеству. В самом начале читатель видит, как в пределах Новосибирска Данилов пожелал увидеть старых товарищей по оружию, созвав всех ради необходимости решить, кому предстоит снова послужить на благо России. Невзирая на прошедшие годы, обрастание болезнями, многие пожелали явиться на призыв. Теперь не было необходимости принимать каждого желающего, требовалось отобрать крепких людей, способных переносить лишения и страдания. Проведя отбор, Данилов получил назначение. Отряду предстояло отправиться в калининские леса.

Партизан не забрасывали по воздуху, им пришлось самостоятельно преодолевать линию фронта через лес и болота. Егоров описал, насколько это было трудным, поскольку передвигаться по болотистой местности всегда опасно. Но помимо возможности оступиться и утонуть, приходилось бороться с гнусом. Непонятно, каким образом людям удалось преодолеть испытания. Видимо, как оно и должно быть, каждый проявил стойкость в убеждениях, готовый идти до конца. Таким образом партизаны окажутся на занятой немцами земле.

Что делать дальше? Встать лагерем и осмотреться. Почему именно теперь остро встала необходимость обучения молодых людей искусству партизанского ремесла? У Егорова геройствовать предстоит не наделённым опытом людям, а молодняку, который постоянно совершает ошибки, и на которых тут же учится. Когда будет поставлена задача осмотреть местность, они не придадут значения некоторым деталям, будут огорчены тем, что не сумели взять языка. Тогда надо исправлять упущения, найти силы и возможности, чтобы раздобыть немца, привести его в лагерь и узнать всю информацию об обстановке.

Суть деятельности партизанского отряда сводилась к разрушению инфраструктуры. Требовалось взрывать мосты, автомобильные и железные дороги. То есть всеми силами стараться ослабить возможность немцев перебрасывать силы на фронт. Для более верной деятельности следовало искать и находить местные подпольные организации. Ежели кто-то желал расправиться с немцами, то его усилия отныне становились ощутимее, так как партизаны стремились разрушать до основания, не допуская бесполезного (по сути) мелкого вредительства.

Обязательно возникнет необходимость иметь своего среди немцев. Причём, желательно, тот должен быть сам немцем, занимать высокое положение. Вполне очевидно, найти такого у партизан получится. Останется непонятным, почему тот немец проявит сочувствие к партизанам, станет сообщать требуемую им информацию. Егоров ничего не сказал, кем немец являлся, относился ли он в прежние годы к пролетариату, или просто проявил симпатию к красивой девушке, поставленной партизанами специально ему в услужение. Речи о мощи Красной Армии в тот момент не шло, не было ещё ясности, кто в ближайшее время продолжит удерживать занимаемые позиции, а кто сдвинет фронт в ту или иную сторону.

Под конец повести партизаны продолжат разрушительную деятельность, но уже будут теснимы. Это читатель знает, как повернётся ход боевых действий впоследствии, на момент завершения повести как раз партизанское движение и было практически полностью разбито. Тогда-то и примут решение переправить раненного Данилова на большую землю с помощью санитарного самолёта. К сожалению, самолёт будет сбит.

В качестве завершения Егоров предложил читателю ознакомиться с письмами самого Данилова, взятыми им за основу для написания повести.

Автор: Константин Трунин

» Read more