trounin.ru

Пока исследователи творчества Мёрдок ссылаются на Ксенофонта, видя в том явный намёк на радостное ликование древнегреческих воинов, пробившихся к морю, читатель склонен отметить саркастический намёк непосредственно Айрис, ёмко отразившей подход к написанию произведения. В лучших традициях потока сознания, Мёрдок пыталась нащупать сюжетную линию. Повествование сплеталось с обозначенного замысла, после перебором всего и вся выводя к драматической составляющей. Зачем и почему? А это ещё одно переосмысление названия. Пусть для читателя на страницах отражена обыденность момента, будто бы вовсе неважная. Ну кому интересно знать, чем питаются гедонисты? Какие мысли сидят в головах у сибаритов? Может спустя две тысячи лет стряхнут пыль с книги Айрис Мёрдок, прикоснувшись к скрупулёзному описанию действительности давно ушедших в былое лет. Говорить можно о чём угодно. Но всё же нужно взглянуть и на саму историю, с которой читатель оказался вынужден познакомиться.

Говорят, нужно прожить жизнь так, чтобы не было мучительно больно. Это не про главного героя произведения. Он прожил жизнь, наполненную событиями, достигнув всего им желаемого, кроме самого основного — личного счастья. За жизнь он ни с кем себя не связал, не завёл детей, теперь вынужденный проводить дни на берегу моря. Где-то в глубине души он явно понимал, сколь много потерял. Особенно ярко осознав, встретив на том же берегу некогда им любимую женщину. Годы прошли, она счастлива в браке, воспитывает сына. Как теперь главному герою мыслить своё дальнейшее существование, имея такой пример перед глазами? На его беду — он стал героем книги за авторством Айрис Мёрдок. И начнётся череда из событий, в которые не следовало вмешиваться, поскольку каждый его шаг будет воспринят за правильный, тогда как после всё будет низведено во прах.

Читатель должен понимать, приведённое изложение сюжета — малая часть повествования. Это та самая канва, обёрнутая во многие лишние для текста слова. Или как читатель должен понимать тех же исследователей творчества Мёрдок, ссылавшихся на французских экзистенциалистов? Канон экзистенциальности — ничего лишнего. Не бритва Оккама, но всё же! Айрис полагалось вымарать лишнее, начиная от вступления и до поиска сюжета, ознакомив читателя с лаконичным изложением человеческой драмы, где главный герой хотел для себя лучшего, сломав жизнь каждого, до кого он дотянулся. Может быть Мёрдок таковую работу проделала, облегчив текст от ещё большего напластования слов. Или всё оставила без изменений, согласно другого приписываемого ей принципа — что не делай, совершенство будет достигнуто и без твоего участия.

Как тогда следует относиться к содержанию произведения? Оно останется неизменным, в каком бы возрасте читатель не принялся за знакомство с текстом. Надо иметь особый склад ума, позволяющий сохранять усидчивость до последнего. Опять же, следуя заветам исследователей творчества Мёрдок, если Айрис идёт по пути дзен, то читатель — освобождённый от пут даос. Чтение не должно приносить удовольствие, оно должно напитывать разум. И цельное зерно всегда будет найдено, какого бы уровня не был текст. В одном Мёрдок помогла — обозначив сюжетную линию, разрушив для читателя идеально выстроенную модель выражения гнева. Теперь не получится указать на чрезмерное количество воды в тексте, так как самое главное находилось на поверхности. Пока читатель пытался проникнуть вглубь содержания, течением его вынесло обратно.

Как не добавить то обстоятельство, что за «Море, море» Айрис Мёрдок получила Букеровскую премию? Пожалуй, этой строчки могло быть достаточно.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Не курите, дети… в Африку гулять. Или, как следует из Пелевина, о чём прочитаете, то вам и померещится. Написав парадоксально универсальную книжку «Омон Ра», объегорив действительность фантасмагорическими выдумками, получив за то одобрение от писательской братии, Виктор должен был рассказать новую историю, никак не уступающую по смысловой нагрузке. Беда заключалась в другом — в сложившемся положении: вливайся в стройные ряды бытописателя криминальных хроник, либо жги напалмом. Быть может начни Пелевин писать в иное время, знать нам его другим. Он же предпочёл раз за разом создавать новые парадоксально универсальные книжки. Хотелось Виктору рассказывать о действительности, но говорить о происходящем в лоб не хотелось. Не дело, когда абсолютно всё разжёвываешь для читателя. Пелевин на такое не мог согласиться. Пусть лучше читатель не поймёт половину из содержания, а то и в лучшем случае сможет усвоить десять процентов текста. Хорошо, если хотя бы что-то осмыслялось. Чаще всего читатель захлопывал книгу и говорил: «Бред!»

Обычно принято, когда речь заходит про «Жизнь насекомых», искать схожие по сюжету произведения. Зачем это делать? Достаточно того, что сам по себе Пелевин парадоксально универсален. Он смотрит на жизнь расфокусированным взглядом, в короткий момент находя смутные образы заинтересовавших его обстоятельств, уже только на них фокусируя внимание. И начинает излагать. Сперва он говорил про комаров, осуждавших всякого, кому желалось пить русскую кровь. Рассуждали комары здраво, почему-то сами разделённые по национальному признаку. Читатель старался понять, кому понадобилось пить именно русскую кровь. Адекватно воспринимать беседы комаров никак не хотелось.

Другое дело, когда Пелевин повёл сказ о жизни навозных жуков. Этой внутренней истории хватит для полного осмысление манеры изложения. Все проблемы мира Виктор уподобил навозному шару, который навозный жук старательно катит. Чем дальше жук его катит, тем шар становится больше. Самое основное для понимания — прозвание шара. Называется он древним египетским словом «Я». И так уж складывается жизнь, что для навозного жука всё построено вокруг этого самого «Я». Читателю так и хочется заметить, сколь просто рассуждать с помощью силлогизмов, ведь Пелевин не услышит возражений. Сказав в меру будто бы правдиво, Виктор удовольствовался полученным результатом.

Захлопнув книгу уже как минимум два раза, сопровождая гневным высказыванием о бредовости содержания, читатель возвращался к тексту. Его ждали новые герои в виде муравьёв, мотыльков, клопов и прочих насекомых. Приходилось ждать, может произойдёт нечто парадоксально универсальное. Но ничего не происходило. Или происходило, но это практически невозможно понять. Гораздо проще было у Маршака, когда «муха по полю пошла» или «а лисички взяли спички». Виктор в такой манере излагать не мог. Беда заключалась ещё и в тех веществах, о которых не в каждый исторический период времени разрешено рассказывать. То есть и в данном плане Пелевину повезло, поскольку спустя тридцать лет такую книгу не стали бы публиковать, будь она тогда написана. Правда могут отказать в переиздании.

«Жизнь насекомых» писалась в сложное для страны время. Не имел Виктор Пелевин прежнего задора, дабы сложить нечто в духе «Омона Ра». Идеалы советской поры оказались полностью утраченными, впереди маячило осознание мрачных и тёмных лет. Казалось, лучше сойти за нестандартного писателя, выделяющегося особым видением мира. Ежели книгу кому-то пожелается прочитать — хорошо. Особых надежд возлагать не приходилось. Даже публикация случилась в журнальном варианте, до издания в книжном формате пройдёт ещё три года.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Пелевин поставил перед читателем проблему, решения которой не существует: мир для человека или человек для мира? Всё ли так происходит в действительности, каким образом это воспринимает человек? Или всё происходит вне воли человека и вне зависимости от его способности это осознать? Как тогда быть? Например, постараться убрать шоры с глаз, то есть расширить миропонимание до максимально возможного. Но и тогда будет казаться, представление человека о мире может быть определяющим. Разве нет наивности в такого рода попытке осознать действительность? Вот и Виктор посчитал таким образом, наглядно показав, что для представления о мире достаточно закрыть глаза и представить происходящее, как внутри головы сама собой сложится нужная картинка. Только всем необходимо когда-нибудь вырасти. К сожалению, многие живут с закрытыми глазами, так никогда и не узнав, насколько миру было безразлично на их мнение, он ни в чём не был похож на их представления.

Поэтому Пелевин пишет про мальчика по имени Омон, чья мечта — стать лётчиком. Он закрывает глаза, представляет себя внутри летящего самолёта, издаёт звуки, соответствующие небесной машине, производит движения, должные быть характерными для полёта — и Омон летит. Став взрослее, старается проникнуть в тайны авиамоделирования, более останавливаясь на желании понять устройство самолётиков, особенно в случае присутствия внутри пилота. И для читателя очевидно, почему главный герой поступает в лётное училище. Что происходит далее? На страницах произведения начинается подлинный абсурд: от ампутации ступней до полёта на Луну, при оговорённой невозможности вернуться назад. Читатель сразу выпадает в осадок. И если с ампутацией ступней всё строится на логике: лётное училище названо в честь Мересьева, повредившего ступни при крушении самолёта; то прочее — обозначение мерной поступи Пелевина в мастера жанра абсурдной литературы.

Всё же читатель продолжит хранить уверенность, действующих лиц на самом деле готовят к полёту на Луну. Не совсем понятно, зачем их отправлять в один конец. По мере продвижения по сюжету недоумения будет становиться меньше. Пусть каждый смертник отделяет ступени вручную, принося себя в жертву, и главный герой пусть пытается застрелиться, оказавшись в безвоздушном пространстве Луны. Однако, завершение повествования станет подлинной неожиданностью, переворачивающей понимание книги с ног на голову. Это произведёт неизгладимое впечатление, от чего читатель в самый последний раз выпадет в осадок. Ему захочется задать новый вопрос: это некий эксперимент, проводимый с особой жестокостью? Только ответа не последует. Пелевин довёл абсурд до абсолюта, предоставив читателю возможность самому решать, насколько им описанное хоть на самую малость допустимо в действительности.

Так что для человека мир? Что мир для человека? Полностью ли всё построено на основании внутреннего ощущения должного быть? Или должное быть всегда происходит вне способности человека осмыслить возможность его существования? А может кто-то скажет, будто абсурд от Пелевина невозможен к осуществлению? Тогда надо теперь спросить уже у читателя: почему так тверда в это уверенность? Сама мысль о необходимости ставить человека в рамки — мягкая форма способности для того, чтобы научить пониманию действительности. Если происходящее в рамках видоизменять — человек ничего не сможет этому противопоставить. Он может начать бороться. Тем лучше! Наблюдать за его поведением станет во много раз интересней. На самом деле — человек живёт в социуме, рамки которого могут вести себя разным образом. И никто не мешает проводить эксперименты. Читатель должен знать — они проводились прежде, их проводят сейчас, а в будущем реальность станет много хуже, чем самые абсурдные предположения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Разобраться с творческими аспектами от Венко Андоновского не так-то просто, особенно ничего не зная о литературных трудах данного писателя. На первых порах можно запутаться, пожелав прочитать «Пуп света», вместо чего находя лишь упоминание «Пупа земли» — более раннего произведения. Проблему усугубляет едва ли не одинаковое название, различающееся в оригинале лишь окончанием. Пока с этим не разберёшься, не поймёшь, в чём суть разности понимания в прочитанном. Не говоря уже о не самом простом способе подачи текста.

Как же вникать в содержание произведения? Придётся пройти тернистым путём из постоянных возвращений назад. Не один раз предстоит переосмыслить прочитанное, продолжая чтение. Согласится ли читатель с точкой зрения непосредственно писателя? В том есть доля сомнения. Нужно быть подлинно проникнутым христианством, причём на этапах его формирования до раскола между западным и восточным направлением. С первых страниц Андоновский пишет словно прописные истины, делая их будто откровением для читателя. Насколько должен быть мягким ум, чтобы в таком видеть до того неведомое? Но если Венко писал «Пуп света» с ориентацией на европейского или американского читателя… Тогда вполне такие истины сойдут за раскрытие скрываемых от них тайн бытия, до которых они почему-то редко доходят самостоятельно.

Европейцы вспоминаются не зря. В произведении звучит явный укор издательствам Франции, отказывающимся принимать к печати произведения писателей Северной Македонии, не видя в них ценностей определённого толка. Аналогичный отказ звучит и от издательств России, тогда ещё продолжавших смотреть в рот европейцам, желая приобщения всё к тем же ценностям определённого толка. К 2023 году укор от Андоновского окажет воздействие, хотя бы пока только в России, чему свидетельством примечание литературной премией «Ясная поляна» (до того, к слову, к тем самым определённым европейским ценностям проявлявшей явную симпатию).

Поведение европейцев непосредственно в Северной Македонии видно по персонажу из Дании. Этот гражданин Европейского союза приехал развратничать. Он считает себя хозяином положения, принуждает прочих к исполнению всех его прихотей, в основном требуя плотских утех. Он считает, за мелкую купюру перед ним раскроются все двери, ему везде дадут постель, и выйдут, дабы не мешать. На этом же датчанине главное действующее лицо произведения будет вынуждено доказывать истинность христианских убеждений, когда датчанин впадёт в немощь, уже вне воли нуждающийся в необходимости поддерживать его существование. Читатель может самостоятельно сделать глубокие выводы из сложившегося положения.

Отдельного внимания заслуживает персонаж, испытывающий страсть к чтению заметок на страницах книг. Кто-нибудь задумывался, насколько порою интересно знакомиться с чужими мыслями людей, читавших книгу до тебя? Они поступили кощунственно, подчёркивая приглянувшиеся им строки, где-то внося правки, чаще оставляя собственные суждения на полях. Иные готовы обзавестись библиотекой подобного рода книг, пусть и разными экземплярами одного и того же издания, но прочитанного разными людьми. И пусть Андоновский построил на этом некоторый сюжет, стоит ли поддаваться стремлению находить единство душ с теми, кто не сдержался и испортил библиотечное имущество? Читатель и тут сделает глубокие выводы из прочитанного.

Так есть ли о чём задуматься? Пусть «Пуп света» читают в Европе, смотрят на себя со стороны. Только европейцы скорее увидят явление отдельного датчанина, нежели разглядят в нём самих себя. А вот то, что в восточной Европе за европейцами с запада готовы убирать нечистоты, кормить с ложечки и не давать умереть от беспомощности: найдёт отклик для радости в их сердцах.

Автор: Константин Трунин

» Read more

2023 год — проклятый год на литературные премии в России. Посудите сами, годом ранее прекратили существование «Национальный бестселлер» и «Новая словесность». «Большая книга» выбирает лауреатами абсурдистику, причём члены жюри и сами читатели единодушны. «Ясная поляна» останавливает выбор на Андоновском и Николаенко, не менее абсурдных по содержанию. Каким образом удалось приметить Ачебе и Джафарова понять невозможно: они лишние на данном празднике. Но так как разговор касается преимущественно Николаенко, придётся пролить горькие слёзы по задуманному риску. Читатель помнит, на ком пресёкся «Русский Букер». И так уж получилось, что «Муравьиный бог» мало отличен от «Убить Бобрыкина». Едва ли не аналогичное пальто, накинутое для приличия на другое тело.

Однако, «Муравьиный бог» воспарил над «Пупом света», «Всё рушится» и «Его последними днями». Так и видится рука, должная положить конец. К тому же «реквием» — заупокойная месса. Могло подуматься, неизбежное вскоре обязательно случится. В лучшем случае — «Ясная поляна» прекратит существование. Риск был действительно велик. Но год пройдёт, премия вновь слегка видоизменится. То есть ничего плохого не случилось. Просто 2023 год был на редкость неудачным. Это нужно принять за свершившийся факт.

Не станем обращать внимание на мелочи, вроде имени «Саша» на обложке. Автору так захотелось. Манера подачи сохранилась прежней. Читатель будет вынужден идти по страницам из белых поэтических предложений, сложенных из таких вот выражений, друг от друга в виде отражений, коих в тексте множество скоплений, словно бы занятных наблюдений. Всё ради приятных впечатлений, ведь писатель точно гений. В том не может быть сомнений! Нужен ли был подобный модернизм? Оказалось, что да. Книга отмечена литературной премией, автор доволен полученным результатом. Значит, ещё не одна книга будет написана в схожей манере. Раз есть спрос, будет и предложение. Но насколько тяжёлое это чтение!.. Заразное всё-таки во строках изложение.

История у Николаенко незамысловатая. Внук попадает под влияние бабушки. Та выражается стародавним говором, вспоминает слова, которые в ходу лишь в разных частях страны, либо не используются века с семнадцатого. Зачем ей вехоткой натираться, утираясь после ширинкой? И где-то рядом влагалище припрятано. Такого рода погружение разумно у Владимира Личутина в трилогии «Раскол», где как раз и век семнадцатый, и говор потому соответствующий. Не будет удивлением, если она оттуда прямиком и шагнула на триста пятьдесят лет вперёд. Какая от того польза содержанию? Никакого.

Что внуку от всего этого? Мучение. Желает спокойно проводить дни. У него не получается. То заведёт воронёнка, будет радоваться. Ему же всю душу за то вынут, после чего кот благополучно птенца съест. Трагедия и мрак! Психологическая травма до конца жизни. И чему бы внук не порадовался, результат всегда одинаковый. Читатель даже не удивится, если «Муравьиный бог» окажется предысторией к «Убить Бобрыкина». Немудрено, почему действующее лицо будет пытаться найти мыло и верёвку, мечтая положить конец мучениям, причём не всегда своим, а чаще — желая прекратить мучения других.

Самое удивительное во всём этом то, что при «Ясной поляне» существует школа для литературных критиков. Неужели никто из подрастающего поколения не способен направить премиальный процесс в нужное русло? Или чем более изощрённый текст, тем занимательней выходят рассуждения? Критикам необходимо находить нужные слова. Ругать Николаенко они не могут — согласно премии «Муравьиный бог» является лучшим из предложенного для чтения в отчётный период. Или кто-то изначально плохо провёл отбор произведений?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Годы идут, Буйда остаётся неизменен. Он пишет в том же стиле, ни в чём ему не изменяя. Тот же преобладающий надо всем абсурд. В чём же секрет успеха? Как издавна повелось в любом художественном ремесле, чем непонятнее, тем для более искушённых. То есть нужно видеть скрытые смыслы. И чем непонятнее, тем таких смыслов можно увидеть гораздо больше. Даже возникнут разногласия. Всякое кривое слово будет сразу же перечёркнуто обвинением в скудоумии. Тебе скажут о твоей неспособности понять прекрасное творение рук человеческих. Скажут, насколько отдалённым должно быть искусство от толкования скучного обывателя. Человеку полагается испытывать мучения. Он должен вникать. Для него не подразумевается лёгкой прогулки. И если у великих мастеров абсурда случаются вполне очевидные по простоте вещи, то при знакомстве с очередным трудом Юрия задаёшься вопросом: неужели вот оно, то самое, очевидное и понятное. Увы, «Дар речи» не такой.

Годы идут, Буйда становится менее экспрессивным. Уже нет вакханалии на страницах. Быть может его попросили убавить разудалость в использовании ряда образов, не побуждая читателя к ощущению тошноты. Пусть в действии появится труп. Никто не станет задумываться над наполнением сей человеческой оболочки, разбирать на составляющие части, подвергать экспериментам. Достаточно того, чтобы труп периодически упоминался. Он станет загадкой для читателя. Кто всё-таки убийца? И насколько следовало искать оправдания? И почему труп появился поздно? У Чернышевского всё случилось сразу, читатель был заинтригован. Спасибо, Юрий не назвал читающего дураком. Да и причём тут Чернышевский?

Годы идут, Буйда задумывается над цельностью сюжета. Не просто движение вперёд по прихоти необходимости наполнения строк, целенаправленное развитие событий. Суметь бы отделить одно от другого, потому как Юрий ушёл от прямого изложения, показывая события в разных временных промежутках, постоянно перескакивая от прошлого к будущему, после возвращаясь. В чём-то следовало остаться прежним. Читателю надо напрягаться, пока Юрию захотелось поразмыслить о чём-то другом. Почему тогда после написания нельзя было сложить фрагменты истории в прямой последовательности? Это искусство! Вам должно быть тяжело.

Годы идут, Буйда продолжает упрощать повествование. Но каким образом он сумел пленить современников? Нашедших в «Даре речи» нечто для них притягательное. Этаким образом ещё лет через десять Юрий заберёт главную литературную премию, хотя бы той же «Большой книги». Окажется, вполне можно написать очевидное, красиво его изложив, восхитив абсолютно всех. Почему-то думается, Буйда сумеет поразить воображение. Или это всё надуманно. Новое время потребовало отказаться от до того казавшегося необходимым. Стало нельзя сохранять тот стиль, который в ближайшее время запретят. Однажды законотворцы проснутся, запретив многое из литературных трудов, написанных благодаря имевшимся в предыдущие годы вольностям.

Году идут, Буйда пересматривает подход к литературному процессу. Не скажешь, будто «Дар речи» обладает хотя бы каплей понятности. Всё может свестись к случайности. Говорить увереннее не получится, надо быть постоянным читателем Юрия, изучать его творчество. Но на такой подвиг не каждый согласится пойти. Или спросить о том самого Юрия? Отчего-то кажется, его характер за прошедшие годы не смягчился. Интересно и другое, начал ли Буйда хранить свои труды? Неужели он продолжает творить, не оглядываясь на уже написанное?

Году идут, критик Юрия остаётся точно таким же созерцателем его творчества. И критик не знает, действительно ли Буйда остаётся неизменным. Но дар речи он имеет. Потому и говорит.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В какой момент Сергей Беляков посчитал необходимым сойти на рельсы потока сознания? Причём настолько изощрённого, что информация подаётся блоками, когда каждый из них самодостаточен. Читатель вынужден каждый раз начинать сначала, после заканчивать, и вновь приступать к чтению следующего блока. Таким образом сложено всё повествование. В этих блоках собрана едва ли не энциклопедическая информация. Не проще ли было позаимствовать идею Кортасара из «Игры в Классики», заставив читателя не перелистывать страницы, а переходить к чтению следующих друг за другом сносок? Тогда бы и недопонимания не возникло. Либо создать произведение наподобие «Хазарского словаря» Милорада Павича, когда вся информация подаётся по главам, сложенным в алфавитном порядке. Суть ведь от этого не поменяется. Да хоть обратиться к творчеству Василия Гроссмана, взять образом произведения «За правое дело» и «Жизнь и судьба», тогда все бы сказали, насколько Беляков хороший беллетрист.

О чём повествуется в блоках? О футболе, о Сталинской премии по литературе, о прочем. А между ними, или непосредственно в них, происходит становление Георгия Эфрона (сына Цветаевой) и Дмитрия Сеземана. Они действительно рождены вне Советского Союза, теперь проживающие в Москве. Они обуреваемы страстями полового созревания, рвутся понять мир согласно нахождения по разным сторонам способности его познавать. Вся информация была доступна Белякову из оставленных ими же свидетельств. Требовалось свести всё под одно. Тогда-то видимо и произошёл слом в авторском сознании, Сергею хотелось рассказать больше, чем могла вместить книга. Он впитывал новые свидетельства, ими же наполняя страницы. Можно было действительно написать про парижских мальчиков в сталинской Москве, вместо чего взыграло желание набить содержание до отказа. Впору сказать, следовало семь раз отрезать написанное, сократив до подлинно необходимого объёма.

Сколько бы не возмущался данным словам Беляков, со стороны его изложение воспринимается за блуждание в поиске новых обстоятельств. Какая в сущности разница, какие тогда были цены, чем питались люди, какая температура была в разные годы, какие маршалы имели место быть. Достаточно сказать в общем. Но зачем приводить читателя в магазин, ставить у прилавка и перечислять ему все продукты на полках, называть цену на каждый из них. Это всего лишь пример манеры подачи информации. Беляков без спешки перечисляет все обстоятельства, словно тот самый переводчик, который изрядно добавил биологических наименований в «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна, не взирая на отсутствие оных в оригинальном произведении. Или Беляков возжелал лавров Дюма и Диккенса, выживавших за счёт количества написанных ими строк?

Что остаётся думать читателю? Проникнуть в чужую душу не так легко. Порою сам человек не понимает, каким его воспринимают окружающие. Можно бесконечно переосмыслять других, не умея понять себя. И другие тебя никогда не поймут, смотря на твою жизнь со своей колокольни. Что оттуда видно? Мелкие штрихи и детали. Были ли такими Георгий Эфрон и Дмитрий Сеземан, какими их представил Сергей Беляков? И настолько ли были они правдивы в излагаемых о себе свидетельствах? На эти вопросы одновременно легко и тяжело ответить. А учитывая чрезмерное расползание автора по событиям тех десятилетий, вполне можно заблудиться, свернув не туда. Лишь кажется, будто так оно и было. На деле — нельзя осмыслить прошлое, взирая на него из будущего. Ныне сложно внять людям, отстоящим от тебя на двадцать лет. Так отчего будет иначе касательно происходившего сто лет назад?

Главное понять, «Парижских мальчиков в сталинской Москве» погубил изощрённый поток сознания.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Годы прошли, Степнова осталась верной себе. Повествование точно такое же, каким оно было прежде. Кажется, к любому её роману подойдёт любая рецензия, написанная на её же книгу. Если довелось прежде ознакомиться с «Женщинами Лазаря» и составить впечатление, можно смело считать его аналогичным по содержанию. Ничего нового добавлять не потребуется. Однако же, литературные критики обладают умением говорить о книгах так, чтобы автору было немножечко стыдно, если это не конъюнктурные критики, самих книг не читающие, зато выдающие на-гора множество лестных эпитетов подобного рода произведениям. Поэтому, давайте снова о том же самом чуть другим словами.

Как рассказывает историю Степнова? Давайте представим колокольчик. Не спешите. Сконцентрируйтесь на колокольчике. Автор сообщит его цвет, поиграет с нюансами палитры. Задастся вопросом — насколько он звонок. Или не звонок? Точно не глух. Не может быть колокольчик глухим. Кхм… А как часто он используется? Или им пользуются? Или он пользует? А трогают ли его? Аккуратно срывают? Грубо рвут… Сколько раз? Сколько раз позавчера? Один раз? Подумайте… Сколько раз за неделю? Вы уверены? Кстати, про цветок шла речь или про маленький колокол? Загвоздка. Или автор попивал одноимённый газированный напиток, аналог сами знаете чего. Не знаете? Значит вы молоды. Он прозрачен как слеза. Речь сейчас про напиток. Он наполнен пузырьками газа. Или… кол о кол чик. Сколько скрытых граней.

Степнова тот случай, когда спасает краткое содержание или аннотация. Глазам своим не веришь. Правда? Такое есть в произведении? Кто эти люди, сумевшие разобраться с нюансами слов-колокольчиков? Если оно и было, то утонуло в прочих словах. Когда Марина задумывала сказать А, обмусолив его всевозможные характеристики, где-то промелькнул сюжет, чтобы продолжить рассуждениями о свойствах Б, дабы где-то между слов пролить немного сюжета, попутно разыскивая понимание прочим словам. Как через такое продраться читателю? Непонятно.

Но! Степнова нравится читателю. Каким же образом? Того не дано понять. Читатель ангажирован? Зачем это ему… Зачем-то. Приз зрительских симпатий от литературных премий «Большая книга» и «Ясная поляна». Каким образом??? Чёрт его знает. Неким образом «Сад» прошёл через отборочные этапы, попал в длинные списки, оказавшись в коротких. Или нужно рассуждать о более высших материях, сравнимых с художественным ремеслом? Чем полотно более отдалённое от понимания, тем оно большего внимания достойно. Касательно изображений — такое вполне можно допустить. Там кто-то обязан быть первым, чтобы уже тем обессмертить своё имя, выделившись из множества прочих мастеров. Но разве такое возможно в литературе? Чрезмерное нагромождение слов ничего не должно давать. Загадка.

Не стоит вспоминать прочих писателей, творивших в подобном духе. Они были обласканы читающей публикой, не побоявшись после этим людям плюнуть в душу. Степнова так поступать не стала. Ей нет смысла этого делать. Она продолжит создавать произведения, ничем не уступающие прежде написанным. Изменится ли сам читатель? Вероятность того имеется. Сможет ли Степнова вновь привлечь к себе его внимание? Так и произойдёт. Почему? Достаточно того, что имя автора на слуху. Всё прочее приложится.

Теперь, когда слова исчерпаны. Приходит время замолчать. Необходимо собраться с мыслями в ожидании нового романа от Марины Степновой. О нём будет не тяжелее рассуждать, ведь о романах Степновой думать нет смысла. Кто не согласен, продолжайте и дальше возносить все книги подряд, вы ангажированы в силу вашего склада ума, вы — самовольный конъюнктурщик, вы боитесь сказать честно о прочитанном. Или… Но не будем говорить о крупах. Подумаете ещё про кашу в головах, хотя подразумевался лошадиный круп, близкий к тому, что рядом с репицей, тогда как речь шла про осиплость голоса и лающий кашель. Довольно!

Автор: Константин Трунин

» Read more

Эта история случилась в советские годы между 100-летием Ленина и 60-летием Октябрьской революции. Этого вполне достаточно. Можно узнать дополнительные обстоятельства, вроде городка Шулешма-5, имени главного героя — Василий Иванович Бочажок, его армейском звании — генерал. Что ещё можно рассказать? Может быть прочитать стихи? Давайте стихи. Особенно памятуя про любовь автора к поэзии. Ещё о чём-нибудь? Можно про интернет поговорить. Нет! Неважно! Интернет, значит интернет. Да хоть про колонизацию Марса можно поговорить, если бы автор того пожелал. Почему вы такому вдруг противиться решили? Он вам добрую часть повествования про секс станет рассказывать, смакуя пикантные детали. А как же генерал и его семья? Собственно, вы правы. Будет и такое. Более о книге можно не рассказывать.

Внезапно, уже в конце, автор посчитал необходимым рассказать про прошлое генерала, как он рвался на Мировую войну, будучи не достигшим призывного возраста, как решил эту проблему, но был ранен в пути. Что по итогу получилось? Служить ему пришлось в мирное время. И раз сумел достичь генеральского звания, не зря жил. Теперь уже точно можно заканчивать рассказ.

Нет, подождите, можно ещё про собаку рассказать. Какую? Вы правы. Пусть читатель сам находит, что автор писал про собаку.

Верно говорят, манера изложения автора свела произведение в пустоту. Он допускал постоянные отхождения для рассказов о постороннем. Смешалось всё! Генерал и его семья. Генерал и его прошлое. Генерал и его настоящее. Генерал и время, до которого он не мог дожить. Смешалась даже поэзия с генералом. Непростые были дни в доме семьи Бочажок. О чём читатель с подлинным, либо натужным интересом пытался узнать. Кто дошёл до последней точки, получает в награду звание молодца. Остальные такого звания, увы, не получают.

А как быть с признанием? Автор взял литературную премию. Все его поздравляли. Он, должно быть, пожал руку обошедшему его Иличевскому, быть может пожал руку Идиатуллину, не сумевшему его обойти, и вероятно дал доброе напутствие Елизарову, Рубиной и Макушинскому, удостоенных только приза зрительских симпатий. Признание было заслужено. Иного быть не может. Но куда смотрели читатели? Издатель книгу изъял из свободного чтения. Её долго не могли найти. Потом она появилась. И никто не кинулся её читать. Кто-то обещал прочитать после, в итоге до сих пор не прочитав. Высказать мнение о книге решилось ещё меньше… Потому как непонятно, каких слов можно удостоить данное произведение. Читатель этого текста и сам должен был понять, читая попытку критика осмыслить им прочитанное.

Критик может сказать единственное разумное. Отнести произведение автора к модернистическому направлению литературы, сделав выбор в пользу потока сознания. Сразу позволив себе вспомнить о литературных изысканиях Вирджинии Вульф: окно, небо, облака. В данном случае: гарнизонный городок, генеральские будни, авторская поэзия, бесконечные мысли на какие угодно темы. Тут бы и закончить. Но рано!

Самое время вспомнить Басинского. Неожиданно, согласитесь! Если произведение тебе не нравится, не следует себя мучить, пролистывайте его кусками. Скажете — так нельзя поступать. Взялся читать, тогда следует ознакомиться со всем текстом от первой до последней страницы. Ваша правда! Если вы хотите потратить время впустую, поступайте именно таким образом. У вас ничего в голове не останется. Конечно, можно разбирать текст на составляющие, находить в нём новые грани. Только ежели само произведение не хотят читать, ваши изыскания и подавно никто не прочтёт.

Автор: Константин Трунин

» Read more

К 2022 году мир практически сошёл с ума. Это произошло не одномоментно, оно тянулось к этому постепенно. И хорошо, что где-то безумию был положен конец. Но сделанное до того уже не воротишь, его надо рассматривать как историю человеческого помешательства, которое обязательно ещё вернётся. Почему? За каждым падением следует возвышение, чтобы вновь упасть. Правда, безумцы прошлого редко интересуют столь же безумных впоследствии. Как же быть тогда с «Пленниками Амальгамы» Владимира Шпакова? Будем считать, он поместил своих героев в мир Зазеркалья. Там царит сумасшествие. Только мир произведения не перевёрнут с ног на голову, он просто отражался от настоящего тех дней.

Со своей стороны читатель должен смотреть на «Пленников Амальгамы» в качестве осуждения самого себя. Не будь его интереса к произведению, быть может премия «Новая словесность» продолжила существование. У подобного рода литературы имелись поклонники, пожелавшие её вознести на Олимп именно читательского одобрения. Тогда как книга не удостоилась одобрения критического сообщества, отдавшего предпочтение ещё более безумным формам понимания бытия.

Как же читать книгу, столь безумную по содержанию? Читатель, имеющий адекватное представление о реальности, пожелает прикоснуться к содержанию лишь в случае интереса к миропониманию психически нездоровых людей. А может и нет. Такие суждения оставим для психиатров. Читатель видит на страницах сумбурное изложение в форме потока сознания. Шпаков брался описывать разное, не давая конкретики. Он мог начать рассуждать о Ницше, буддизме, хуматонах, Бетельгейзе, про фараонов и собственную мать, не забывая кормить героев произведения таблетками.

Не совсем неожиданно, вполне в духе литературы первых двух десятилетий XXI века, Владимир опустился до пошлостей. Русские писатели с усилием продолжали тянуть в литературу вульгарные образцы западной литературы, где описание низменных человеческих потребностей описывается с большим интересом, нежели прочие обыденные человеческие желания. Непонятно, насколько читатель должен иметь моральное уродство, дабы искать низменность в литературе, скорее желая найти оную в иных визуальных формах. К сожалению, редкий писатель понимает, насколько абсурдно помещать на страницы книги абсолютно всё. Разве не видят они в том гибель ими написанного для будущих поколений? Рано или поздно такого рода литература подвергнется полному уничтожению. А какой писатель творит ради забвения?

Другое дело, не каждый писатель способен создавать произведения иначе, нежели у него получается. Надо быть лучше знакомым с творчеством Шпакова для вынесения иных суждений. Вместе с тем, первое впечатление не позволяет обратить взор на иные литературные труды. Даже можно сказать почему. Так уж складывается, что современная русскоязычная литература практически лишена разносторонних творцов, имея повторение одного и того же из книги в книгу. Исключения практически не встречаются. Читатель может сам это проверить, прочитав произведения какого-либо автора от первого до последнего. Много ли он найдёт различий в манере повествования? Думается, и у Шпакова в произведениях найдёшь на страницах безумие.

Ничего не поделаешь, «Пленники Амальгамы» — ровно то произведение, которое написано в духе прочих номинантов и лауреатов ныне почившей премии «Новая словесность». Выдерживать подобное и дальше русская литература не могла. Да и кто бы позволил такому продолжать функционировать. Не будь Шпакова, кто-нибудь другой стал бы ещё одним гвоздём в крышку.

Смахнём слезу печали. Лучше русская литература всё равно не стала. Она далека от уровня классических лет. Даже далека от уровня советской литературы. Она продолжает оставаться на дне…

Автор: Константин Трунин

» Read more