trounin.ru

В 1925 году советским издательством «Книга» выпущен литературный труд «Джек Лондон как поэт рабочего класса» в переводе А. Ариона. С течением времени ныне трудно установить, кем именно являлись Франц Юнг и А. Арион. Никаких выводов предлагается не делать, кроме как рассмотрения по существу. Представленный вниманию труд являет собой подобие расширенного предисловия к содержащимся на его страницах произведениям Джека Лондона. Построение повествования сформировано по принципу максимального цитирования с упором на революционную деятельность писателя. В качестве исходных данных Джек Лондон награждается эпитетом поэта рабочего класса, в том числе ставилась задача увидеть в нём рабочего, писателя и социалиста.

Джек Лондон — американец. Из понимания этого прежде всего и исходил Франц Юнг. А что такое американец конца XIX века? И существовали ли тогда американцы? Возникает сомнение. Не из каких-либо побуждений, призывающих вспомнить историю по заселению континента европейцами. Отнюдь, именно к концу XIX века в США сформировалось особое общество, разделённое на два класса — капиталисты и пролетарии. Они настолько отличались друг от друга, что не получается их объединить по национальному признаку. Эти люди жили во имя разных убеждений и стремились к различным целям. Вроде бы такое разделение не сильно отличало США от ведущих промышленных держав, однако Франц Юнг об этом размышлять не стал. Для него ясно, что США опередили в данном плане весь мир, потому требуется разделять людей не по национальности, а именно по их принадлежности к конкретному классу.

Усвоив это, читатель наконец-то станет понимать, почему Джек Лондон называется поэтом рабочего класса. Вполне очевидно, Джек Лондон — из среды рабочих, он — крепкий середняк своего класса. Он с юных лет проводил дни в тяжёлом труде, практически ни для чего другого не успевая найти времени. Его вхождение в литературу — своеобразное чудо. Тому причина — в той же занятости рабочих, у которых не хватало свободных минут для чтения художественной литературы, к тому же они не располагали деньгами, дабы позволить себе покупать книги. Поэтому в США литература о рабочих не пользовалась спросом. Тогда каким образом Джек Лондон сумел прославиться? Об этом Франц Юнг повествует дальше.

Слава к Джеку пришла не за произведения о пролетариях. Нет, успех ему принесли рассказы и романы, написанные вполне в духе романтизма. И уже потом, когда он стал действительно знаменит, он мог себе позволить писать произведения о текущем положении людей — о тяжести жизни рабочих. Революционный порыв продолжал нарастать внутри Джека, содержание его произведений соответственно изменялось. Он получил возможность громко освещать проблемы рабочего класса. Тогда-то он и стал его рупором, либо поэтом — смотря как нравится читателю. Не яркими красками Лондон красил жизнь, однако и не чернил без лишней надобности.

Новых обстоятельств жизни Франц Юнг читателю не сообщит. Всё это и без того известно. Читатель прекрасно представляет, как Джек с юных лет предавался труду, плавал по морям, бродяжничал, сидел в тюрьме. Исключение — Франц Юнг ссылается на Лондона, утверждая, что однажды Джек твёрдо решил: больше никогда он не займётся тяжёлым физическим трудом, поскольку в нём тогда истощатся человеческие силы, и он ослабнет к пятидесяти года, вскоре умерев. Что же, писательская деятельность оборвёт жизнь Джека Лондона даже раньше — на целых десять лет.

Теперь осталось установить, кем же являлись Франц Юнг и А. Арион. Если кто знает, огромная просьба сообщить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1852 год — это время смерти не только Загоскина, но и Гоголя. Аксаков ощутил невосполнимую утрату. Его друзья продолжали умирать. И Гоголь был одним из тех, кого Сергей считал наиболее важными деятелями русской литературы. Требовалось задуматься о сохранении воспоминаний, чем Аксаков и занимался до собственной смерти. Результатом его измышлений стал труд «История моего знакомства с Гоголем», открывающий для читателя ряд особенностей жизни сего писателя. Помимо него потомку доступна переписка Гоголя с Аксаковыми, достойная отдельного подробного рассмотрения.

Сергей имел первое знакомство с Гоголем в 1832 году — году издания «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Николай выглядел не совсем хорошо — это можно назвать словом «отталкивающе». Бритые виски не способствовали лучшему восприятию, да и хохол смущал, потому и характеристика дана Аксаковым однозначная: перед ним явил себя хитрый хохол. Вскоре Сергей узнал и о проблемах Гоголя со здоровьем, невзирая на цветущий вид. Эти проблемы станут притчей во языцех. Они о поныне порождают неопределённости с трактовкой жизни Николая, особенно касающиеся смерти.

Литературная деятельность Гоголя переполнена схожей загадочностью. Он писал на важные темы, при этом не ограничиваемый цензурой. Все удивлялись, как удалось осуществить публикацию «Ревизора», но ещё большее изумление вызвала вернувшаяся от цензуры рукопись «Мёртвых душ», где ничего не было зачёркнуто, чего, кажется, ни с кем и никогда не случалось. Аксакову и прочим казалось — тут не обошлось без императора. Впрочем, в данную сторону Сергей размышления не направлял. Он просто выражал радость за друга.

Особое удивление — манера Гоголя писать. Вернее, в какой наряд он облачался. Вполне то может оказаться случайным совпадением. Однако, Аксакову довелось лицезреть Николая в момент творения. Одет Гоголь был по-украински. И ладно бы только это. На голове Николая возвышался кокошник.

Помимо постоянного общения и переписки, Гоголь отправлялся с Аксаковыми в путешествие. Николай постоянно таскал за собой мешок с вещами, нигде его не оставляя. А ежели находил возможность пошутить — обязательно всё обращал в смех.

Сергей — один из тех, кому Гоголь читал второй том «Мёртвых душ». Об этом он рассказал в «Письме к друзьям Гоголя» за 1852 год. И теперь, вместе со смертью автора, Аксаков предложил не ссориться друзьям над могилой, поскольку никто доподлинно не знал Гоголя, раз не всякий соглашается довериться составленному Николаем завещанию. В 1853 году Аксаков написал «Несколько слов о биографии Гоголя». Прошёл год с печальной даты, нашлись минуты вспомнить отошедшего в лучший из миров друга.

Всего и не упомянешь, если бы оно вообще требовалось. Достаточно знать, что «История моего знакомства с Гоголем» сыграла важную роль и высоко ценится даже сейчас биографами Николая Гоголя — таковой она останется навсегда, так как повествует от лица очевидца, знавшего и любившего Гоголя, высоко ценившего его литературные дарования. Другое дело, что творчество самого Аксакова — удел редкого читателя, решившего заглянуть далее «Аленького цветочка». Особенно изысканных произведений он там всё равно не найдёт, зато окажется в окружении обилия из воспоминаний — в них он и найдёт одно из первых жизнеописаний Гоголя, ведь прочие имена ему скорее всего ничего не скажут.

Из прочитанного делаем вывод: каждый писатель заслуживает людей, способных о нём когда-нибудь в будущем рассказать. Таинственность — это хорошо, но всё-таки лучше остаться понятным человеком, нежели быть источником непроверенных слухов. И пусть Аксаков сообщил достаточно, всё же именно он заронил семена сомнения, не позволяя читателю придти к единому мнению.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Оставляйте заметки о прошлом, дабы было о чём после вспомнить. Необязательно вам — эта память нужна и для потомков. Кто ещё расскажет о людях, след которых затеряется в истории? Именно с осознанием этого Аксаков взялся за литературные и театральные воспоминания. Будучи имевшим отношение к какой-никакой культурной столичной и московской жизни, Сергей прямо отметил необходимость говорить о второстепенных литераторах, за счёт чьего недоразвитого таланта позже вырастают первостатейные писатели. Всего воспоминания вместили события с 1812 по 1830 год.

1812 год — это знакомство с Сергеем Глинкой, издателем «Русского вестника». Без стеснения, поскольку скрывать от оставшихся современников уже было нечего, Аксаков отметил несовершенство художественного стиля Глинки. Глинка познакомил с поэтом Шатровым, переводившим псалмы Давида. А тот, в свою очередь, со слепым драматургом Николевым.

К 1815 году Шушерин и Николев умерли. Москва отстраивалась после пожара. Из друзей-литераторов досуг в основном скрашивал Глинка. Вместе они посещали репетиции по произведениям Батюшкова, что умер за три года до издания «Литературных и театральных воспоминаний». Особенно Аксаков отметил игру актёров Мочалова и Синицына.

К 1816 году отмечено знакомство с Державиным, тогда же Сергей впервые встретился с Загоскиным. Зачем-то Аксаков показал нелицеприятные подробности, обычно им нигде не упоминаемые. Дело в такой особенности, где обычно воспринимаемый дружелюбным, Сергей вышел перед читателем в образе надменного человека, способного заранее составлять о людях мнение, толком не имея о них представления. Так и Загоскин, пробовавший силы в драматургии, подвергся жестокой критике, хотя Аксаков толком и не понимал, вследствие каких побуждений он оказался вынужденным быть настроенным негативно. Положение спас сам Загоскин, не искавший причин для ссоры. В том же году снова среди театральных друзей князь Шаховской, но теперь и драматург Кокошкин.

К 1820 году знакомства не ослабли. Среди новых знакомых — князь Иван Долгоруков (писатель). Умелый сочинитель водевилей Александр Писарев, тогда же стал дружен с Аксаковым. Как раз о Писареве Сергей сложит сказ про его горькую судьбу, забравшую из литературы сего мастера пера в возрасте двадцати четырёх лет.

К 1825 году Аксаков на протяжении последних четырёх лет провёл в Белебее. Думал ещё шесть лет числиться невыездным, если бы не смерть императора Александра I, случившаяся неожиданно для всех — царю было сорок восемь лет и на здоровье он не жаловался. Поэтому обязательно требовалось быть на коронации Николая I, а значит и свидеться с прежними знакомыми: Писаревым, Загоскиным и Кокошкиным.

К 1826 году отмечено первое лицезрение Щепкина на сцене. Снова отмечается блеск пьес Шаховского. И традиционно, ибо Сергей держал себя до окончания воспоминаний как мог, описывается поездка с друзьями на рыбалку. Следом за этим Аксаков пытался трудиться в цензурном комитете, но денег там платили мало, собираться приходилось раз в неделю. Тем временем стал исходить кашлем с кровью Писарев, и вскоре мучительно умер.

Так проходила жизнь Аксакова в среде литературных и театральных деятелей. Отдельной строчкой всякий раз упоминался Николай Полевой — недруг Сергея. Не зная, каким образом уязвить Николая, Аксаков предпочёл сослаться на окончание одного из водевилей Писарева, где завуалировано сказано, что нужен людям цветок оранжерейный, надоел им цветок полевой.

Читателю необходимо задать себе вопрос: прав ли был Аксаков, откровенно делясь с читателем воспоминаниями именно на склоне лет? Возразить ему уже никто не мог, как и оспорить его слова. Всё-таки хорошо, когда прошлое не уходит окончательно в тень.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В год смерти Загоскина потребовалось написать о нём биографию, не мог Аксаков забыть о человеке, с кем имел крепкую дружбу. Особых откровений читатель от Сергея не должен ждать. Творческая деятельность Загоскина, несмотря на богатство, сходила на нет, стоило ему отметиться первым крупным произведением — «Юрием Милославским», вызвавшим горячие восторги Пушкина и Жуковского, даже Вальтер Скотт и Проспер Мериме, говорят, присылали восторженные отклики. И для потомка Михаилу Загоскину следовало остаться именитой фигурой, чего так и не случилось. Пусть для Аксакова он являлся личностью — звездой на небосклоне литературы, для последующих поколений он превратился во второстепенного писателя.

Итак, Михаил Николаевич Загоскин с юных лет любил читать, а имея слабое зрение — был лишён возможности знакомиться с литературой, что вынуждало его ото всех прятаться, предпочитая ночами знакомиться с похождениями героев романов. Уже в одиннадцать лет Загоскин попробовал собственные силы в написании. Впрочем, обо всём этом Аксаков рассказывает, опираясь на записки брата Михаила. Оттуда же становится известным, что из всего написанного в юности, сохранилась только одна комедия. Так это или нет? Вполне может быть и так — Загоскин сам уничтожил плоды деятельности молодых лет.

Взрослая жизнь для Михаила — это государственная служба. Как он служил? Должно быть хорошо, поскольку всегда оказывался примечаем, восходил по служебной лестнице без затруднений. Он же десять лет прослужил, изначально записавшись в ополчение, под Полоцком ранен в ногу, получил в качестве отметки заслуг орден и шпагу. По увольнении сразу же посвятил себя литературе, предпочтя заняться драматургией. Первым читателем трудов стал князь Шаховской (сам сочинявший для театра), которому работа Михаила понравилась. Следом последовал ещё ряд пьес, пока не случился «Юрий Милославский». И Аксаков в дальнейшем описывал сугубо творческие моменты биографии Загоскина.

Второе крупное произведение — «Рославлева», читающая публика приняла без восторга, третье — «Аскольдову могилу» — смела критиковать. А на «Кузьму Петровича Мирошева» и вовсе уже не обращала внимания, сочтя пустым трудом, ровно как и жизнь представленного вниманию главного героя. Слава пришла быстро, но ещё быстрее она ушла. Потому и не получается назвать Загоскина примечательным автором, даже писателем одного важного произведения.

Так почему Аксаков взялся о нём сообщить читателю? Может это был один из ярчайших примеров, развитие которого Сергей видел от начала до самого конца. Аксаков застал взлёт Загоскина, пристальное к нему внимание, в том числе и последующее охлаждение, чему Михаил Николаевич не мог ничего противопоставить. И смерть его несла малое значение, если и послужив чем-то, то разве только всплеском интереса к «Юрию Милославскому».

Осталось сказать о Загоскине: дать характеристику его личности. Добрее человека не найти — таково главное впечатление от общения с Михаилом. Имелась единственная отрицательная черта — вспыльчивость. Не намереваясь обидеть, Загоскин порою неосмотрительно бросал злые слова или действовал грубым образом, отчего собеседник или находящийся рядом человек приходили в смятение. Михаил не сразу понимал, не видя причин для огорчения. Но, спустя время, к нему приходило осознание совершённого им проступка, за который ему становилось стыдно, и он начинал искать всевозможные способы, дабы загладить вину. Поэтому однозначного мнения о Загоскине не скажешь, хоть и не отмечаешь в составленном о нём описании моментов, способных сформировать негативное восприятие.

Знакомиться ли с творчеством Михаила Загоскина современному читателю? Вот о чём следует думать. Вполне достаточно «Юрия Милославского». Остальное — по желанию.

Автор: Константин Трунин

» Read more

К началу XIX века российская литература оказывалась бедна на имена. Как так получилось, что в Европе существуют произведения с древнейших времён, прославляются определённые авторы, тогда как в России ежели о ком и известно, то только о церковных деятелях, чьи труды переписывались последующими поколениями писцов? Тому объяснение чаще даётся в виде последствия нашествия монголо-татар, уничтожавших культуру завоёванных ими народов. Однако, просвещённые деятели средневекового Востока сохранились в памяти потомков, хотя были покорены ордами Чингисхана, а вот у русских в целостности осталась только память обыкновенных людей, причём обезличенная. Как бы то не оказывалось, Карамзин решил выделить двадцать пять литераторов, достойных быть занесёнными в Пантеон российских авторов.

Первый среди всех последующих — Боян. Это предполагаемый автор «Слова о полку Игореве». Второй — наш Тацит — Нестор Летописец, создатель «Повести временных лет». Третий — патриарх Никон, чинитель раскола, собиратель летописей. Четвёртый — Матвеев (Артемон Сергеевич), убитый стрельцами в 1682 году боярин, сочинитель «Истории царей и князей», опубликованной Новиковым, к тому же прадед Румянцева-Задунайского. Пятая — царевна София Алексеевна, писавшая трагедии. Шестой — Симеон Петровский Ситьянович (Полоцкий), учитель Петра I, переводчик религиозных трудов. Седьмой — Димитрий Туптало, митрополит Ростовский, писавший много поучительных слов.

Восьмой — Феофан Прокопович, богослов, оратор и поэт, предвестник Ломоносова. Девятый — князь Хилков (Андрей Яковлевич), посол при дворе Карла XII, автор «Ядра Российской истории». Десятый — князь Кантемир (Антиох Дмитриевич), поэт, российский Ювенал сатиры. Одиннадцатый — Татищев (Василий Никитич), историк, заслуживающий всестороннего внимания. Двенадцатый — Климовский (Семён), малороссийский казак, поэт. Тринадцатый — Буслаев (Пётр), дьякон, автор большой поэмы в честь Марьи Строгоновой. Четырнадцатый — Тредиаковский (Василий Кириллович), поэт и теоретик российской поэзии, чьё имя будет известно самым отдалённым потомкам.

Пятнадцатый — Сильвестр Кулябка, архиепископ, сочинявший проповеди. Шестнадцатый — Крашенинников (Степан), профессор ботаники и натуральной истории, автор произведений о Камчатке. Семнадцатый — Барков (Иван), переводчик Горация и Федра. Восемнадцатый — Гедеон, епископ, тоже сочинявший проповеди. Девятнадцатый — Димитрий (Сеченов), митрополит Новгородский, славный всё теми же проповедями. Двадцатый — Ломоносов (Михаил Васильевич), сын бедного рыбака, первый образователь русского языка, несмотря на заслуги, бывший утомительным поэтом и прозаиком. Двадцать первый — Сумароков (Александр Петрович), славный деятель времён царствования Елизаветы Петровны, Петра III и Екатерины II, чья слава не должна погаснуть в веках.

Двадцать второй — Эмин Фёдор, человек загадочного происхождения, вероятно родившийся в Польше, служивший янычаром при Османах, бежавший в Англию и через тамошнего русского посла ставший подданным Российский Империи; славен трудолюбием в сочинении увлекательных повествований, собственного жизнеописания, посредственный историк. Двадцать третий — Майков Василий, желавший идти по стопам Сумарокова. Двадцать четвёртый — Поповский (Николай), профессор, переводчик «Опыта о человеке». Двадцать пятый — Попов (Михаил), секретарь комиссии сочинения законов, сочинявший к тому же прозу и стихи, названные «Досугами», в том числе и сказки про Древнюю Русь.

Таков Пантеон российских авторов на состояние до XIX века. Заслужено ли в него вошли обозначенные Николаем литераторы, это судить лишь ему и его современникам. Но потомкам ясно, мало кто из обозначенных Карамзиным сохранился в памяти, и их вероятно уже никто не причислит к Пантеону, найдя в нём место другим прозаикам и поэтам. Даже больше можно сказать, потомок имеет хорошее представление о писателях, творивших непосредственно при жизни Карамзина и после, но никак не до него. Это в свою очередь порождает понимание проблематики современной литературы, когда значение придаётся далеко не тем авторам, которые его заслуживают. Впрочем, всякое суждение на этот счёт всё равно лишено смысла, поскольку у каждого читателя личное мнение касательно предпочтений в литературе.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Мережковский назвал Лермонтова поэтом сверхчеловечества. Дмитрий разглядел излишне много, нежели могло быть доступно навсегда оставшемуся юным поэту. Он буквально его демонизировал, объяснив раннюю смерть необходимостью понести наказание. В плеяде деятелей пера прибыло и новое имя, поставленное в один ряд с Достоевским, Львом Толстым, Гоголем, Чеховым и Горьким. Но в отношении Лермонтова Мережковский не стал широко распространяться. Он не описывал жизнь, творчество и религиозные предпочтения. Просто не о чем сказывать, когда человек покидает мир не перешагнув с третьего десятка лет на четвёртый. Лермонтов мог сформироваться цельной личностью, однако без проявления личностных качеств, должных вести за собой других.

Поэзия Лермонтова — необычное явление. Она не просто имеет вид рифмованного созвучия. Тут стоит говорить о скрытых смыслах. Дмитрий сам отмечает, как с детства любил его стихотворения, понимая на собственный лад. Каждый может вспомнить, как он неверно воспринимал показываемый ему текст. Например, утверждение на счёт слабости слушателей «богатыри — не вы!» приобретало иное значение. Казалось, словно Лермонтов всего лишь рассказывал, какие прежде на брегах Невы рождались богатыри. Осуждающий оттенок при этом будто и не замечался вовсе. Подобных примером хватает и у Мережковского.

Вместе с тем, Лермонов казался ему понятнее, нежели Пушкин. Но как быть с демонизацией? Лермонтов был одержимым? Допустим. Скорым на подъём в решениях? Без сомнений. Заслуживающим кары за быстроту суждений? Сомнительно. Однако, Дмитрий настаивает на необходимости принять факт загадочности смерти Лермонтова за данность. Не пуля Мартынова его убила, то был неоднократно посылаемый знак, в конечном счёте ставший для него роковым. Не Мережковский один стремился найти виновника убийства, чаще обычного сводя всё к существованию нам неизвестного убийцы. Дмитрий уверен, то было по желанию кого-то из высших сил. И не станет удивлением, если Лермонтова прибрал к рукам непосредственно дьявол.

Мережковский не смущался, одаривая званием поэта сверхчеловечества. Более того, следовало найти нечто такое, о чём прежде никто не смел рассуждать. Дмитрий, в привычной ему манере, взялся искать в Лермонтове богоборца и богоотступника. То есть к чему лежала душа как раз Мережковского. Ведь именно Дмитрий видел необходимость отказаться от Бога, дабы свершилась ожидаемая им революция. И ежели он то отчётливо представлял, значит подобное он должен был искать у других. На беду Лермонтова, именно он и оказался под прицелом Дмитрия, решившего беспокоившие его идеи передоверить другому человеку. Почему бы не Лермонтову?

В качестве вывода Мережковский предложил совместить важность творческих изысканий Пушкина и Лермонтова. Ни один из этих поэтов не должен превосходить другого. Дмитрий не сразу пришёл к такому заключению. Ему потребовалось сперва перешагнуть сорокалетний рубеж, поскольку до того он к творческому наследия Пушкина относился прохладно, и сразу ему стало ясно — нельзя превозносить лишь Лермонтова, как бы он не казался ближе в доступности понимания некогда в той же мере юному Дмитрию.

Опять же, насколько оправдано видеть в воззрениях поэта устремления себя, уже успевшего достигнуть периода формирования окончательных взглядов на жизнь? Мережковский не мог понять задор юности, оттого и искал в Лермонтове демоническое. Думается, значение сыграла поэма «Демон», видимо не зря написанная поэтом сверхчеловечества. Не совсем разумно на основании чего-то одного делать обобщающие выводы.

Дмитрий не мог остановиться на варианте, будто люди существуют, потому как они обязаны дожить данную им жизнь до конца. Хотя, как не рассуждай, это именно так и есть. Всё прочее от чрезмерных дум. Порою нужно смотреть на жизнь глазами человека, не находя в ней более имеющегося.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Повесть о жизни» | Книга №6

С 1923 года Паустовский ощутил одиночество. На оставшуюся ему жизнь он отныне один. Мать и сестра умерли, поэтому предстояло окончательно определиться, куда направиться. И Константин выбрал Москву. Но кто он? Знакомый для столичных литераторов одессит. Вот самая яркая его характеристика. Но именно благодаря обретённым в Одессе знакомствам, Константин получил возможность обрести почву под ногами. А устроившись работать в «Гудок», попал в требуемую для творчества атмосферу. «Гудок» тех лет — больше чем периодическое издание. Только отчего-то Паустовский следующий этап жизни воспринял за время скитаний. Тому стали причиной поездки на залив Кара-Бугаз и на болота Колхиды.

Теперь, как и раньше, на страницах воспоминаний появляются Бабель и Багрицкий. Вот и Женька Иванов — в качестве редактора газеты «На вахте». Булгаков рядом, чей жизненный путь вызывал у Константина чувства от радости до глубокого сожаления, ввиду первых успехов и последующей опалы. Встретился Паустовский и с Грином — кумиром детства. Не обходится повествование без литературного объединения Конотоп, созданного по аналогу Арзамаса. Пришвин выскажет Константину недовольство красиво описанной Мещёрой, куда теперь понаехали люди, загубив природу массовым строительством.

На страницах «Книги скитаний» Паустовский делится мыслями о Есенине, умершем за пять лет до Маяковского. И о самом Маяковском. Рассказывает про гениальное литературное чутьё Гайдара и Роскина, погибших на полях сражений Второй Мировой войны. Это заставит пожалеть о достающейся писателям доле, никогда не успевающим сообщить читателю всего ими желаемого. Есть у Константина слова про смерть Ленина. Он же вспоминает о единственной встрече со Сталиным.

Жизнь в окружении замечательных людей оказывается связанной с претерпеванием нужды. Константин не стал скрывать своего увлечения. Он любил куда-то идти, по пути собирая окурки. Ему не нравились жадные курильщики, ничего после себя не оставлявшие. А вот делавших несколько затяжек Паустовский даже уважал. Что он делал с окурками? Давал им новую жизнь: потрошил и делал самокрутки. И это он говорит читателю, вскоре переключая внимание на посещение во Франции тех мест, где прежде не ступала нога русского человека.

Но более важным Константин считал период жизни перед написанием «Кара-Бугаза» и «Колхиды». Это можно воспринять в качестве предисловия к соответствующим книгам. Паустовский сообщает о побуждающих причинах, каким образом собирал материал, чему приходилось становиться свидетелем. Зная о собственной манере изложения, Константин сам опасался, как бы не рассказать прежде им сообщённое. Он итак сказал достаточно, чтобы не потребовалось повторяться снова.

Завершит Паустовский «Повесть о жизни» беседой с Максимом Горьким. Тогда читатель в очередной раз поймёт, как быстро пролетели дни, описанные в шести книгах. Поймёт и то, что Константину предстояло жить ещё долго. Невольно возникло чувство недосказанности, забытых Паустовским оставшихся лет, проведённых в иных скитаниях. Как пример, вынужденная поездка в Сибирь и Среднюю Азию. Чем-то ведь жил и дышал Константин, когда создавал литературные произведения, вместо чего возникает единственное мнение, будто жизнь Паустовского завершилась с началом публикации его первых трудов, вроде пробы пера на заказ в «Блистающих облаках», ну и разумеется в написанных следом «Кара-Бугазе», «Колхиде» и других работах, в которых Константин показывал жизнь уже не свою, а некогда живших и боровшихся за присущие людям идеалы.

Значит, жизнь литератора трудно назвать жизнью. Скорее её следует именовать существованием. Всё забывается и отодвигается на второй план ради написания текста. Откуда только потом биографы находят материал для жизнеописания?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Повесть о жизни» | Книга №5

Паустовский прибыл на Кавказ. Он начинал с Сухума, дабы дойти до Батума и Тифлиса, и далее в сторону Армении. Что он мог отметить в здешних местах? Разумеется, первое — это нравы кавказцев, вроде кровной мести. Второе — красота природы. Третье — богатая история. Всему этому Константин посвятил очередную книгу из цикла о собственной жизни.

Революция пришла и сюда. Но каким образом? Как резали друг друга из-за свар, так и продолжали. Нельзя разом изменить сложившиеся веками традиции. Ежели попытаешься — будешь едва не сразу убит. Поэтому с кровной местью придётся смириться. И с почётом в отношении представителей княжеских родов… их продолжат уважать, будут вставать в их присутствии. Если чему и суждено измениться, то не в столь короткий срок.

На Кавказе Паустовский начал страдать от приступов малярии. Периодически у него будут случаться обострения, из-за чего он в течение нескольких лет окажется вынужден претерпевать высокую температуру и галлюцинации. Это не остановит его от посещения красивых мест с красивыми названиями, от вкушения яств. У читателя обязательно сложится впечатление авторской нарочитости. Даже возникнет недоумение, из-за расхождения данного в предисловии обещания показать столкновение с революциями.

Лишь в Батуме Константин опомнится. Вспомнит про Бабеля, газету «Маяк» и приюты для моряков. Если с Бабелем всё понятно, газетные страсти вокруг периодического издания в той же мере ожидаемы, то про приюты предстоит узнать порядочно. Впрочем, более будет сказано о непорядочном. Приют для моряков — это публичный и питейный дом вместе с вытрезвителем под одной крышей. Попадают туда отставшие от своих кораблей.

Отдельно Паустовский рассказывал про лейтенанта Шмидта. Знает ли читатель, насколько Шмидт стремился помогать людям? Как он отказывался видеть плохое, неизменно придавая всему позитивное восприятие? О том и говорит Константин. Сообщается о жене Шмидта — бывшей проститутке. Несмотря на желание изменить человека, Шмидту пришлось смириться. Всё должно было катиться под откос, и, как известно, бунт на крейсере «Очаков» обязательно случится, вследствие чего Шмидту вынесут расстрельный приговор. К чему вспомнился Шмидт Константину? Может по причине двух дней сидения за решёткой, куда Паустовского определили в виду революционной сумятицы.

Напоследок читатель прочитает историю про Армению, её исторические ценности, про любовные чувства. Святыни армянской нации расположены на территории соседней Турции. Это и возвышающийся на горизонте Арарат, и развалины древнего города Ани. Видом Арарата Константин насладился, побывал он и на развалинах под пристальным наблюдением турецких пограничников. Имелась и любовь к девушке Мари, отчасти разбившая ему сердце.

«Бросок на юг» завершается на печальной ноте. Паустовский принял решение уехать в Киев. Он слишком долго не посещал родных. Ему желалось увидеть мать и сестру. К таким мыслям он не стал подводить читателя, понимая, сколько тягостных слов ему предстоит о том сказать в следующей книге цикла.

Что остаётся сообщить дополнительно? Константин с трудом подходил к завершению «Повести о жизни». Он сообщал читателю далеко не то, о чём требовалось рассказывать. Да и жизнь не заканчивается в юном возрасте, её течение переходит в зрелость и в ту же старость. Но Паустовский излишне старался придать всему им сообщаемому вес важности, отчего часто не сходил в повествовании далее определённого рассказываемого обстоятельства. Ничего тут уже не изменишь, с мнением автора читатель всё равно не может спорить.

Но вот спрашивается, почему Константин так спешно покинул Боржом? Он мог остаться на Кавказе если не навсегда, то не намного меньше.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Повесть о жизни» | Книга №4

Пока Паустовский дописывал «Романтиков», Одессу покинули деникинцы. Установление новой власти не затрагивало мыслей Константина. Он трудился в журнале «Моряк». Беспокойная юность продолжалась, став теперь временем больших ожиданий. Но чего ждать, когда кругом разруха? Журнал печатался на царских чайных бандеролях, зарплату не платили, приходилось воровать дрова. И цены тех времён устремлялись к небесам. Миллион рублей уподоблялся ветру. Остаётся смотреть на происходившие в Одессе тогда события, поскольку ни о чём другом Паустовский не рассказывал.

Читателю предстояло узнать про корпус русских солдат, просидевших всю Мировую войну в Париже. Правда перед этим они совершили почти кругосветное путешествие через Тихий и Атлантический океаны, так и не сумев добраться до полей сражений. Как раз становление третьего десятка в XX веке побудило французов вернуть солдат домой, попутно переслав помощь белому движению. Это лишь первая история, которых у Константина с избытком.

Рассказывает Паустовский про встречи с литераторами. Он познакомился с Файнзильбергом — будущим Ильёй Ильфом. Особенно выделял Бабеля, неизменно с добром о нём отзываясь. В дальнейшем Бабель ещё не раз окажется на страницах воспоминаний. Где только не будет сводить его жизнь с Константином, как в Москве, так и на Кавказе. Есть в тексте и слова про Блока и Багрицкого. Отзывается Паустовский даже на творчество Куприна, с детских лет оказывавшего на него благоприятное воздействие. Кто бы знал, ведь и Константин того прежде не знал, у него с Куприным имелся общий знакомый Сашка-музыкант, тот самый из «Гамбринуса». С горечью, поскольку Сашка умер, Константин осознал, что близкий для него герой литературного произведения оказывается был настоящим, всегда находившийся рядом.

Всяких событий стал свидетелем Паустовский. Видел он и самый настоящий бунт на корабле. Не слишком ли сохранилось в памяти свидетельств? Ещё понятно: запомнить трудности работы в журнале, чехарду в творческом процессе, сохранить представление о коллективе, но пронести через годы столько деталей о прошлом, дабы поделиться ими через сорок лет. Это кажется удивительным. Впрочем, «Повесть о жизни», как бы не могло казаться, отнюдь не о всей жизни. Она обрывается на самом расцвете способностей Константина, не требующая продолжения. Поэтому с четвёртой книги, речь про «Время больших ожиданий», читатель должен быть готов к скорому окончанию повествования.

Не долго проработал журнал «Моряк», вскоре его закрыли, а после снова открыли, но уже иной по духу и содержанию. Паустовский нашёл себя в «Станке». Отныне он плавал по портам Чёрного моря, собирая материал для публикаций. Ему могло желаться воспеть каждый городок, известный малому кругу людей, если бы тем не занимался другой знакомый ему писатель. Приходилось наблюдать за становлением советской власти. Обстоятельства складывались так, что куда бы не отправлялся Константин, там вскоре его настигала революция. Он пережил этот период не один раз, поэтому ещё успеет подивиться подобной особенности своей жизни.

Впереди Паустовского ожидал «Бросок на юг». Ему предстояло расстаться с Одессой. Обо всех, с кем ему довелось встретиться, он ещё обязательно расскажет. Пути одесситов разойдутся, чтобы сойтись в Москве. К шестой книге воспоминаний Константин измается воспоминаниями, видимо позабыв, о чём он собственно хотел рассказать. Его юность излишне затянулась. Каким бы слогом он не владел, он всё-таки продолжал жить, чего по «Повести о жизни» не скажешь. Возникает ощущение, словно Константин выбрал момент во времени, предпочтя на нём навсегда остановиться. Пока это Одесса начала двадцатых.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Дабы лучше понять жизнь, надо своими глазами посмотреть на окружающую действительность. И тогда окажется, что всё далеко не так, как о том принято думать. Халед Хоссейни прежде негативно отзывался о режиме советской власти в Афганистане, имея о ней представление сугубо со слов американской прессы. Но вот им написан «Бегущий за ветром», Хоссейни получил возможность побывать в родившей его стране. И что он узнал? Отнюдь! Оказалось, советский режим правления позволил афганцам почувствовать свободу от предрассудков, отказавшись от всего, что связывало по рукам и ногам. Но вот власть советов пала. Кто пришёл вместо них? Сперва моджахеды, затем талибы. Небывалое насилие посетило Афганистан, не знавшего подобного унижения никогда прежде. Процветающий Афганистан уподобился Камбодже, поедавшей себя точно тем же автогеноцидом. Пусть красные кхмеры выдавали себя за социалистов, тем на собственный лад творя безумие. Пришедшая к афганцам язва начала разъедать их разум, порождая чудовищные изменения в общественной жизни. Обо всём этом узнал Халед, стоило ему встретиться с реалиями Афганистана лично, заново осмыслив судьбу проживающих и проживавших на его территории народов.

Не надо ничего придумывать. Достаточно лишь ознакомиться с рассказами свидетелей. Мало ли имеется примеров, сообщающих о горькой человеческой доле? Хоссейни взял в качестве примера несколько семейств, воссоздав на основе их жизни цепочку событий, охватив тем самым историю Афганистана от последнего короля до прямого вмешательства американцев. И получилось у Халеда протяжённое повествование, где основные ужасы коснулись женской доли, обречённой оказаться на последней из доступных ролей. Только при социализме женщины Афганистана обрели право на выражение личного мнения, могли получить образование и устроиться на работу. Тогда как в последующем ничего подобного им никто не давал.

Беда афганцев — в них самих. Они не способны преодолеть доставшееся им в наследство мировосприятие. Они погружены в заботы, от которых следовало избавляться при первой на то возможности. Усугубляет быт афганцев и исповедуемая ими религия. Точнее не сама религия, а её трактование. Прежде над человеком должен властвовать разум, чего по произведению Хоссейни заметить не удаётся. Халед показывал так, чтобы читатель бесконечно возмущался им описываемым. В какой-то момент обязательно возникнет недоверие. Уж ежели всё настолько было плохо, то как афганцы до сих пор не самоистребились, всё-таки продолжая существовать и поныне? Это объясняется стремлением ряда писателей к излишней драматизации, полностью отказываясь видеть происходящее в самую чуточку лучшем свете.

Что остаётся? Как нужно поступать? Смогут ли афганцы сами ответить на эти вопросы? Если Хоссейни не приукрашивал, говорил существенно важные вещи, тогда необходимо задуматься, как всё-таки нужно жить, каких устремлений придерживаться. Конечно, всякое общество имеет право на существование, покуда находятся его приверженцы. Отказывать в том праве никому нельзя. Должна быть единственная оговорка. Она гласит: когда хочешь жить по своим правилам, тогда позволь другим жить по правилам, которые по нраву окажутся им. Такое получится когда-нибудь осуществить? Ответить можно положительно, но с той же единственной оговоркой, означающей развязывание войны между всяким, чьё мнение не может сойтись.

Хоссейни отмечает благость пришествия американцев в Афганистан. Наконец-то афганцы заживут достойной их существования жизнью. Но понимает ли Халед, как велики противоречия, не скоро способные утихнуть? Ведь будут среди афганцев рождаться люди с иным мышлением, считающие противным жить по американским нормам поведения. И тогда будет новый виток конфликта. К сожалению, с противоречиями быстро сладить нельзя, для этого нужны решительные меры. Однако, спешка скорее даст отрицательный результат. Как не удержался социализм, так может не удержаться и любой другой режим.

Автор: Константин Трунин

» Read more