Метка: литература россии

В девятом-десятом выпуске «Литературных листков» Булгарин поместил повествование «Талисман, или Средство жить без денег». Действительно, как прожить, не имея гроша за душою? Очень просто — таким будет авторский вывод. Достаточно дружить с теми, кто располагает деньгами, благодаря чему получится существовать, будучи совершенно бедным. Приводимый на страницах человек отнюдь не слыл за бедняка, он осознанно отказался от родительских накоплений, ни разу не зарабатывал, зато за прожитые им тридцать лет он опрятно одевался, хорошо ел и жил при отличных условиях, при этом умело находил подход к людям, никому не дозволяя унижений в свой адрес, способный лично дерзить кому угодно, кроме, вполне очевидно, тех, кому следует в соответствующее мгновение упасть в ноги, либо иначе проявить участие. Впрочем, ума герою повествования не совсем хватило, так как гонора был излишне завышенного. А умей он подлинно находить общий язык — продолжал бы существовать самому себе в радость.

В том же выпуске опубликована статья «Разговор о Дамском журнале». Булгарин посчитал нужным сказать, насколько ценит каждого читателя «Литературных листков», с какими претензиями они к нему не обращайся. Оспаривать мнение такого читателя, влиять на него или как-то противопоставляться Фаддей отказывался.

В одиннадцатом-двенадцатом выпуске заметкой «Новое значение старых слов, или Беседа у человека прошедшего столетия» Булгарин возвращался к личности Архипа Фаддеевича, коему было уже за восемьдесят лет, будто бы имевшему дурную привычку говорить правду в глаза. Если к нему обращались «почтеннейший», то Архип Фаддеевич вздыхал, понимая, теперь в значение данного слова вкладывают совершенно иной смысл, нежели в его молодые годы. Поменялось буквально всё. Прежде порядочным называли человека, кто прилежен и честен, примерный сын и добрый отец. Ныне порядочным является тот, кто хорошо ведёт себя в обществе, умеет одеваться, поддерживает беседу. Воспитанными ранее считались учтивые люди. Ныне за воспитанного принимается всякий, способный говорить на французском языке и сочинять дурные французские стихи. Изменилось понимание доброго малого, доброго человека и прочего, и прочего.

В том же выпуске Фаддей составил ответ на замечание издателя «Дамского журнала», допустившего выражение «полемические битвы». Булгарин смело возразил, сославшись на синонимичность сих слов: полемика и битва являются довольно близкими понятиями. Там же Фаддей составил очередной перечень возражений отзывом издателя «Северного архива» и «Литературных листков» почтенному издателю «Отечественных записок» (ad interim) Б. М. Фёдорову.

В пятнадцатом выпуске продолжил обозревать «Мнемозину» и написал письмо Гречу, рассказав, как его позвали присутствовать на освещении корабля, должного отправиться в американские колонии (заметку об этом следует именовать «Поездкой в Кронштадт»).

В шестнадцатом выпуске Булгарин на полном серьёзе брался осуждать современных поэтов. Его заметка «Литературные призраки» повествует о якобы вымышленных лириках, бравшихся утверждать, насколько легко им удаётся творить. Среди них был единственный поэт, считавший необходимым учиться поэтическому ремеслу, дабы вкладывать в творения багаж накопленных знаний. И читатель понимал, к чему пытался его подвести Фаддей. Действительно, свободный стих настолько становился популярным, отчего академическое стихосложение уходило в прошлое. Оно и понятно — проще создать подобие, нежели полноценный труд, продуманный от и до.

В том же выпуске произведение «Очки». Для читателя показывались две точки зрения на один и тот же предмет. Отчего-то люди не могли сойтись во мнении. Позже выяснится, представленные вниманию обозреватели смотрели на им предлагаемое через очки. Только тот, кому нравилось, смотрел через прозрачные стёкла. А вот видевший всё в мрачных тонах, взирал соответственно через затемнённые стёкла.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В 1824 году публицистическая деятельность Булгарина свелась к работе над «Литературными листками». Более нигде он не оставлял заметок, сосредоточившись на собственном издании. Уже первый выпуск предваряли две статьи Фаддея: «Новый год» и «Нравственная математика». Булгарин говорил читателю о существовании традиции встречаться с друзьями накануне нового года, подобное случилось и на этот раз. А о чём говорить знакомым людям, особенно если речь про мужскую компанию? Вполне очевидно, они стремятся делиться свидетельствами и фактами. Например, Булгарин напомнил про летоисчисление, перенятое у византийцев, и объяснил, почему в ряде жизненных моментов новый отсчёт времени продолжает опираться на сентябрь — подобное повелось от римлян. Дополнительно Фаддей поведал про китайских математиков, подлинно считавших одинаково богатыми того человека, у которого есть несколько миллионов, и того, у кого столько же миллионов, но со знаком «минус».

Прежде чем говорить о статье из второго выпуска, названной «Свидание Зерова с самоучкою, или Разговор о всякой всячине», обязательно поясним — излюбленный Булгариным персонаж Архип Фаддеевич был по фамилии Зеров. В целом же, статья продолжила прошлогоднюю традицию уличать «Отечественные записки» в искажении фактов.

В том же втором номере опубликована рецензия на «Стихотворения» Ивана Дмитриева. Выступать с резкой критикой Булгарин не стал, вероятно по причине издания книги Николаем Гречем. Зато — касательно вступления от Вяземского — Фаддей позволил высказаться с более полным спектром эмоций.

В третьем номере статья «Опыт сатирического словаря для людей так называемого большого света» — часто встречающееся у русскоязычных авторов желание приметиться оригинальным определением для слов. Допустим, чем является «ложь»? Это то, что используется в логике вместо силлогизмов.

В четвёртом номере в разделе «Литература» изложение по поводу неприятия немецкого переводчика из Петербурга, бравшегося доводить до сведения своего читателя произведения русских писателей. Начинание следовало бы признать похвальным, если бы этот господин — фамилия его Ольдекоп — не приписывал в текст излишне много собственных вымыслов. В шестом номере эта критическая заметка получит продолжение в качестве «Ответа издателю «Благонамеренного» на его изъявление благодарности издателю «Литературных листков». У немецкого переводчика находились как защитники, так и хулители.

С пятого по шестой выпуск Булгарин описывал «Прогулку по тротуару Невского проспекта». Невский проспект он решил назвать лучшей улицей в мире. Да вот не получишь удовольствия, прогуливаясь среди толпы неизвестных людей. Ведь Петербург — не древний Рим и не античные Афины, где прохожие рассуждали о политике, гимнастике и искусстве пения, проводили словесные соревнования по софистике, именуемые ими за философию. Если в Петербурге прохожие чем-то заняты, то желанием на других посмотреть и себя показать.

Непосредственно в пятом номере помещена критическая заметка на собрание сочинений в стихах и прозе «Мнемозина», издаваемое Одоевским и Кюхельбекером.

Заметка «О прелести» с посвящением прекрасному полу — одна из статей в седьмом выпуске. Фаддей рассуждал, каким образом он понимает под прелестью грацию, находя оную в баснях Крылова и Дмитриева. Там же диалог «Человек и совесть» — про желание выходить из дома без совести, поскольку она будет мешать. В разделе «Литературные новости, замечания и прочее» Булгарин закрывал обсуждение басен Дмитриева, начиная воспевать вышедший трёхтомник сочинений Крылова.

В том же разделе, но уже в восьмом выпуске Фаддей хвалил Вячеслава Озерова за «Сочинения» в двух частях, посчитав нужным укорить Измайлова — ему не понравилось составленное им предисловие. Другая заметка из того же раздела — сухое уведомление о публикации перевода на польском языке книги Головнина «Замечания об Японии».

Ещё в восьмом выпуске помещена заметка «Прогулка в Екатерингоф». Булгарин хвалил русскую натуру, коли чего пожелавшую, тут же добивающуюся исполнения. Вот есть набережная в Петербурге, появившаяся сразу по надобности. О подобной мечтают в Париже не одно десятилетие, только ничего не делая для осуществления замысла.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

1822 год был бедным на публицистические работы, возможно это связано с переосмыслением Булгариным своей деятельности. Всё-таки именно к этому году относятся первые выпуски «Северного архива» — издания, которое Фаддей самолично редактировал и выпускал. Возможно, одним из авторов текста двадцать третьего выпуска являлся сам Булгарин, но конкретно сказать невозможно, так как текст служил скорее предуведомлением для читателя о предстоящей на протяжении последующего времени публикации работ Лелевеля. Посему, негласно та статья называется «Предисловие к статье: Лелевель Иоахим. Рассмотрение «Истории государства Российского» господина Карамзина». Другая статья за тот же год — это возражения на ответ господина Анастасевича, помещённый в сорок первой книжке «Сына отечества».

В 1823 году Булгарин серьёзнее отнёсся к творческой деятельности. Он основательнее подошёл, работая над содержанием «Северного архива». Уже в пятом выпуске Фаддей публикует «Краткое обозрение русской литературы 1822 года». Булгарин предварительно оговаривался, выражая сочувствие русской литературе — презираемой едва ли не большинством, кто способен проявить к оной внимание. В России скорее предпочтут французскую беллетристику, нежели снизойдут до внимания слогу на русском языке. Художественными произведениями Фаддей не собирался ограничиваться, он смотрел шире.

Булгарин похвалил Греча за «Опыт краткой истории русской литературы», снисходительно принял «Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов» Раевского, затем более сухо отзываясь про «Краткое начертание всемирной истории» Ивана Кайданова, «Хронологическую историю всех путешествий в северные полярные страны» и «Древние государственные грамоты» Берха, «Памятники российской словесности XII века» Калайдановича. Далее шли переводы, информация о географических, статистических изданиях, про путешествия, словесность. Восхитился «Кавказским пленником» Пушкина и «Шильонским узником» Байрона в переводе Жуковского. Рассказал о новых журналах.

Другая статья из «Северного архива» — рецензия на польский перевод книги Николая Греча «Опыт краткой истории русской литературы». Вместо попытки осмысления перевода, Фаддей детально разобрал предисловие от переводчика, попутно объяснив, насколько поляки не имеют склонности видеть различие в словах «русский» и «российский», считая их за слова, имеющие одинаковое значение.

В качестве приложения к «Северному архиву» с 1823 года Булгарин выпускал издание «Литературные листки». В первом выпуске Фаддей разместил заметку «Ответ на статью, помещённую в №19 «Новостей литературных», издаваемых при «Русском инвалиде» под заглавием «Замечания на краткое обозрение русской литературы 1822 года», напечатанное в №5 «Северного архива». Булгарин вновь сетовал, насколько высший свет оторван от понимания русской литературы, насколько губительно писательское ремесло для человека, выбирающего для творчества именно русский язык. Дополнительно Фаддей привёл свидетельство, что из миллиона способных читать, большинство к книгам не прикасается. Иначе каким образом объяснишь тираж изданий, не превышающий пяти тысяч?

С первого по пятый выпуск в «Литературных листках» Булгарин публиковал цикл очерков «Письма о Петербурге». Фаддей составил нечто вроде путеводителя с размышлениями. Он обсуждал с читателем, почему в России настолько любят летом выбираться за город. Может по той причине, что лето умещается в три-четыре месяца, вследствие чего и нужно пользоваться моментом. Выйдя из города, Булгарин продолжил озирать Петербург с реки, про себя думая, как ещё за сто двадцать лет до сего момента в сих местах не имелось того града, теперь именуемого Северной Пальмирой. В последующих выпусках Фаддей рассказывал об увиденных им зданиях, описывал местность.

Статьёй-письмом от читателя «Отечественных записок» к издателю «Северного архива», Булгарин вступал в полемику с изданием «Отечественные записки», постоянно уличая его сотрудников в отсутствии профессионализма, они писали о том, чему в действительности не было подтверждения.

Пьесу «Несколько явлений из характерной комедии под заглавием Лотерейный билет, или Люди так как они есть» к числу статей относить не станем. Булгарин показал, как в семействе Мотиных не умеют жить по средствам. Ежели отец ещё как-то ощущает почву под ногами, то мать живёт мечтами о Париже, не желая смириться с действительностью, зато надеясь обрести счастье с помощью удачи в лотерейном розыгрыше.

Произведением «Самоучка, или Журнальное воспитание» Булгарин продолжал нравственно наставлять читателя. Теперь рассказывая про знакомого, живущего в восьмидесяти верстах от Петербурга. Знакомый воспитывает сына так, что тот не имел представления о России, не говоря уже о русской литературе и культуре. Да мало того, если о чём сын знакомого и ведает, то опирается сугубо на сведения из «Отечественных записок». Сделав такое предуведомление, Фаддей продолжил разносить содержание данного издания, конкретными примерами объясняя, насколько ошибочны сведения, приводимые в «Отечественных записках». Схожая по содержанию статья выйдет ещё раз, уже под названием «Поправка ошибок в №42 «Отечественных записок».

К сожалению, выпуски «Сына отечества» за 1823 год с публикациями Булгарина считаются библиографической редкостью, поэтому ограничимся перечислением опубликованных статей: ответ на антикритику в №66 «Русского инвалида», «Осада Сарагоссы» (отрывок из книги «Воспоминания об Испании»), письмо к издателю «Сына отечества» с исправлением опечаток в публикации «Осада Сарагоссы», ответ господину Воейкову на его критику, помещённую в №76 «Русского инвалида», «Смерть Лопатинского».

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Публицистика Фаддея Булгарина не поразит читателя глубиной. Скорее она даст представление о том, каким человеком он являлся. И не получится найти положительных сторон. Наоборот, Булгарин никогда и ни с кем не собирался соглашаться, выступая против обвинений, готовый постоянно отвечать на выпады против него, согласный и нападать первым, если где видел заведомо ложные умозаключения или извращение фактов.

Первые публицистические работы на русском языке Фаддей помещал сперва в издании «Сын отечества». За 1820 год он опубликовал три статьи: «Краткое обозрение польской словесности», «О славнейших древних и новых библиотеках», в том числе замечания на статью, помещенную в №45 «Сына отечества» под названием «Возражения на некоторые места в статье «Академия художеств», сочинения господина Отто Игнациуса. Все эти работы ныне считаются библиографическими редкостями.

В 1821 году Булгарин продолжил сотрудничество с «Сыном отечества». Опубликовано всего три статьи, две из которых не могут быть найдены в свободном доступе: «Ответ на письмо к господину Марлинскому, писанное жителем Галерной гавани» и «Нечто о переводчиках Гомера». Третья статья публиковалась в нескольких выпусках издания, поскольку содержала обширный материал, суть которого ясна из названия — «Взгляд на историю испанской литературы».

Читатель «Сына отечества» ещё не имел представления, почему автор статьи с таким пристрастием относился к литературе с самого запада Европы. Кто знаком с Булгариным лучше, тот понимает, каким образом Фаддею довелось побывать в Испании. Описать содержание статьи можно просто — краткая характеристика литературы, практически неизвестной для русскоязычного читателя. Оттого становилось интересно, когда упоминался драматург Лопе де Вега, создатель двух тысяч двухсот пьес и двадцати одного миллиона стихотворных строк. Сообщалось и о творчестве другого значимого для Испании драматурга — Кальдерона де ла Барки. После следовало перечисление поэтов с упоминанием их лучших произведений. Булгарин всерьёз намеревался провести изыскания вплоть до современного ему дня.

В журнале «Благонамеренный» за тот же год опубликовано две статьи. Вернее, одна из статей являлась письмом к Александру Воейкову, представлявшая подобие критической заметки на «Учебную книгу российской словесности, или Избранные места из русских сочинений и переводов в стихах и прозе» за авторством Николая Греча. Булгарин заключал, что сия книга предназначалась для простых людей, должных овладеть умением грамотно писать на русском языке. Вторую статью для «Благонамеренного» проще назвать художественным произведением. Фаддей охарактеризовал сей труд историческим анекдотом, взятым из рукописи, приготовленной к печати под заглавием «Воспоминания об Испании». Сама статья называлась «Геройством испанки». Читатель подводился к пониманию того, почему испанский народ не стал мириться с властью французов, подняв общее восстание.

Упомянем ещё три статьи, опубликованные в журнале вольного общества любителей российской словесности «Соревнователь просвещения и благотворения». Сперва Фаддей брался судить за всех философов разом, составив заметку «О метафизике наук». Он брался серьёзно осуждать мыслителей древности и последних веков, не признавая авторитет Иммануила Канта, считая всякое упоминание метафизики за игру словами, будто философам совсем более нечем заняться было.

В этом же издании Фаддей опубликовал дополнительные отрывки из рукописи под заглавием «Воспоминания об Испании». Но основной труд того года для сего издания — статья «Известие о древнейших историках польских, и в особенности о Кадлубке, в опровержение Шлёцера, сочинения Лелевеля», должный приниматься более за перевод, нежели за самостоятельное сочинение Булгарина. Точка зрения Шлёцера не нравилась полякам, поскольку тот опирался более на Нестора, игнорируя непосредственно польских хронистов. Проблема заключалась ещё и в том, что поляки начали относительно поздно составлять летописи, если брать для рассмотрения того же Кадлубека, из-за чего их слова о древности как поляков, так и славян вообще, могут походить на вымысел. Опять же, есть мнение, будто Шлёцер приписывал польским хронистам то, о чём они никогда не сообщали.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Порою писать невыносимо хочется, и сказать о своих мыслях имеется огромное желание, и даже пытаешься этим заниматься, и вроде выходит нечто сносное. А на деле… На деле ничего не получается. Как же так? Неужели такое возможно? Как тогда быть с тем, что творческие изыскания получали одобрение на самом высоком уровне? Всё-таки, насколько бы странным не казалось, вымучивая «Первые радости», Константин Федин нашёл поддержку в лице круга людей, ответственных за подготовку списков для присуждения Сталинской премии. Не станем искать причин, побудивших найти слова для необходимости включения литературных трудов Федина в число лауреатов. Сочтём это исторической данностью.

«Первые радости» — роман о событиях, случившихся в годы, последовавшие за войной с Японией и предшествовавшие Первой Мировой войне. Тогда общество беспокоил единственный вопрос: когда же государь соизволит дать народу больше власти? Вот за пять лет до того имели место быть события кровавых расправ 1905 года, теперь подобного допускать не следовало. Общество будоражила мысль о возможностях, власть с подозрением относилась абсолютно ко всем. Вот об этом и брался повествовать Федин, не имея определённых представлений о том, как равномерно расположить события. И получилось у Константина создать многослойное творение, где каждый слой описывался отдельно, оказавшись в итоге под видом единого произведения. Вполне допустимо даже уподобить роман Федина каше. Однако, каждый слой представляет самостоятельную ценность. И внимать им следует, не придавая значения другим слоям в доступном вниманию содержании.

Как понравится читателю история про взятку? В царской России существовало негласное правило — принимающих решение требовалось склонять на свою сторону денежным вознаграждением. Но не всё так просто. Казалось бы, оказавшись не у дел, должен получить деньги обратно. Не тут-то было, да и как станешь доказывать дачу взятки? Считай, что сделал добровольный взнос, не запросив соответствующих документальных подтверждений.

А как сцена с беседой людей на реке? Вроде бы удят рыбу, при этом разговаривая обо всём на свете. Иной собеседник вспомнит, как основывали Петербург, каким образом царь Пётр обещал отсель грозить шведу, как он ходил на Лифляндию. И тут же будут воспоминания о детских годах, собеседники сами себе напоминали о счастливых или может наоборот годах, добровольно или может принуждённо, занимавшиеся посадкой деревьев.

Доступна читателю история и про писателя. Его в воскресный день попросили явиться в полицейский участок. Он под подозрением за написание и распространение революционных прокламаций. Попробуй сойти за честного человека, отвечая служителям правопорядка, говорящим с тобой елейным голосом, будто к тебе они не имеют претензий, но обязаны найти виновного, окажись им хоть даже случайно приглашённый в полицейский участок писатель, хотя бы даже и в воскресный день.

Чтобы обозначить время повествования, Федин поместил в роман подробную историю о пропаже Льва Тостого из Ясной Поляны. Со всеми подробностями, какие только могут быть, Константин созидал полотно, отражение волнения буквально каждого человека в Российской Империи, разделяя всеобщее опасение судьбою писателя, имевшего влияние на умы современников.

Как видно, читателю предлагаются разные слои, уместившиеся в описание событий 1910 года. Это не хроника, скорее отражение части процессов, имевших место в тогдашней жизни. Может тем самым «Первые радости» в исполнении Константина Федина должны были способствовать выработке определённого мнения, или читателю следовало обзавестись представлением, почему революция обязана была в скором времени свершиться. В любом случае, читатель сам решит, насколько ему пришлось по духу данное произведение.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

О «Шах-наме» нельзя спокойно говорить! Стоит раз прочесть — не сможешь забыть. Поэма славная сия, богами свыше данная нам, сообщает, как бился за право быть свободным Иран, должный жадный взор Турана долгими веками отбивать, пока не станет сам вражьим станом обладать. Вот тогда-то, когда минует малость лет, раздастся плач ребёнка: Зораб появится на свет. Об этом брался Рюккерт рассказать, желая современника очаровать. Что до Жуковского — он вновь подражал, стихом вольным в свойственной ему манере сообщал. Василий совсем иное читателю поведать не мог, трижды выйдет Зораб на бой с отцом, только бы хоть чуточку ритмичнее оказывался слог, совсем уныло с эпосом знакомиться в варианте таком.

С чего начать рассказ? Откуда изыскать начало? Долгие века Ирана население под ударами Турана стонало. Каждое поколение познало горечь обид, мечтало о времени — враг будет разбит. И вот случилось желанное, пал под натиском Туран, царствовать над ним стал храбрый Рустам. Конечно, у Жуковского Рустем… давайте уж смиримся с тем. Не был царской породы воин сей, но был он многих в Иране смелей, отважным слыл воином, бил врагов без пощады, потому и удостоился от царя Ирана подобной награды. Но долго не властвовал над Тураном, устал от его власти туранский народ. Теперь к иному подводил читателя Фирдоуси, благодаря которому «Шах-наме» поныне живёт. В этот миг Рюккерт интерес обретал, на свой лад он историю ту сообщал. Что до Жуковского — он вновь подражал, стихом вольным в свойственной ему манере сообщал.

Рос Зораб быстро, к двенадцати годам ростом всех превзойдя. Силы был великой, сильнее любого в Туране богатыря. Не знал он единственного — отца своего. Не ведал, мать его любила прежде кого. Кто он — в кого пошёл Зораб? Неужели отец не таким был? Был небольшого роста и слаб… Не мог узнать, а тут Туран с Ираном вновь задумал биться. Юный богатырь смог на полях сражений пригодиться. Он вёл за собой, побеждая в боях, с именем отца он шёл всегда на устах. Ему желалось Иран одолеть, иного не мог он хотеть. Не знал главного, как не ведал Рустем того, сойдутся в пылу борьбы, про друг друга не зная ничего.

Но успела перед войною поведать мать Зорабу, отцом Рустема назвала. Теперь Зораба война сильнее влекла. Наконец ему предстоит свидеться с отцом, славным иранским воином-богатырём. Так почему ничего не поняли они, ведь были они в сражениях близки? В том непонятный момент повествованья, к которому прилагал Фирдоуси старанья. Не ведал Рустем, с кем он выходил биться, ярость в его мыслях не могла с поражением смириться, не уступал ему соперник, некий Зораб, презренный житель Турана, жалкий раб. Когда же Зораб Рустема спрашивал, кем является соперник по бою, тот молчал, думая: лучше от такого богатыря имя скрою. Так и не ведали, пока Рустем подлым обманом Зорабу не нанёс смертельных ран, чтобы Зораб рассказал сопернику, почему он желал покорить Иран: дабы добиться незначительного — отца повидать, его имя назвала ему совсем недавно мать. От имени своего Рустем впадёт в печаль, терять сына такого ему было жаль.

Таков сюжет эпизода из «Шах-наме» — славного эпоса про жителей Ирана, про их желание жить вдали от хищных взоров Турана. Как хватило сил, так Жуковский донёс до читателя историю битвы богатырей, где каждое деяние, хоть и из доброго помысла, самого себя было злей.

» Читать далее

Долгие годы не мог Василий найти вдохновение для перевода, не имел способности превозмочь эпохальность индийского стиха, или не мог понять мысли другого народа, или рифма своя для того казалась плоха. Иначе требовалось посмотреть на былое, без ладности окончания строк обойтись, так лучше получится отразить злое, смогут в борьбе с оным силы добрые сойтись. Но о чём писал древний народ? О том Жуковский ничего не знал. Не ведал, какая легенда на брегах Индостана живёт, какой сокрыт от жителей России лал. Ему в том Рюккерт помог, на немецком языке эпизод из «Махабхараты» отобразив, был поэтичен этот слог, но Василий писал, про рифму давно позабыв. Теперь Жуковский высокой речью говорил, в которой поэзию сыскать способен эстет, читателя он тем довольно утомил, но именно так нашим поэтом перевод стался пропет.

О чём в поэме говорится? Сложно о том рассказать. Для того нужно от Василия строк отдалиться, трактовку в прозе прочитать. Станет ясно, как некогда на брегах Индостана, в сердце того необъятного края, может когда-то слывшего за прообраз Турана, существовала страна золотая. С прекрасным там считались, умиротворение в милости богов находя, жизнью райской люди наслаждались, иной радости нигде не ища. Не знали азарта, не пили хмельного, с почтением волю родителей исполняли, не думая о греховном, желая иного, дабы за добрейших людей принимали. В тех краях наверное, ибо иначе быть не могло, погибало всё скверное, умирало в мучениях зло. Но такого не бывает, чтобы без испытаний жить, один из богов тогда о себе напоминает, ему придётся уступить.

В чём уступка? Пред соблазном не устоять. Теперь не простят человеку проступка, не должен он был ему даваемое брать. Взяв в малом, потерял себя и пустил на ветер страну, словно стоял на снеге талом, не ведая, приведёт проступок к чему. Азарт душу у человека забрал, он забыл про добро, став духом во плоти, кидая кости, всё сильнее забывал, не мог от греховных помыслов отделаться, сойти. Но добро победит, ибо всегда оно побеждает, ибо Брахма потому и спит, пробуждением он мир сокрушает. Пробудится и герой повествованья, только по силам ему разрушить чары зла, благими станут вновь его старанья, рада будет его возвращению к благому жена.

Смутный стался пересказ, да яснее того, каким образом Жуковский повествовал, не обрадовавший читательских глаз, не тот — с восточных земель — лал. Излюбленным стилем, который гекзаметром прозвал, излагал на русский Рюккерта стих, многое из творения немецкого поэта убрал, может потому содержанием читателя обделив. Стремился к конкретному отображению? Почему бы не думать именно так. Тогда откажем своему воображению, красивыми картинами пусть завладеет мрак. Раз накинул Василий пелену, не станем её снимать, доверимся поэту своему, не будем немцу доверять. Лучше с оригинала найти перевод, к коему и проявить немного внимания, правда и там читателя несовершенное ждёт, для усвоения эпоса не хватит простого желания.

Хочется забыться, представить иное на миг. А мог ли талант Гнедича раскрыться, если бы его порыв перевода «Махабхараты» настиг? Не Древней Греции бы нам были известны сыны, может и не стали внимать приключениям под стенами Илиона, другой бы нам были понятным причины войны, не было бы милее Кауравов с Пандавами сражения звона. Почему не думать так? Остаётся забыть. Оттого индийский эпос — слабый для воображения зрак, понятным русскоязычному читателю ему не скоро предстоит быть.

» Читать далее

Соллогуб слукавил, дав представление, будто собирается рассказывать историю двух калош, то есть одной пары. Калоши — это отвлечение, тогда как под оными следует понимать молодого музыканта Карла Шульца и его возлюбленную Генриетту. Как раз они — молодой музыкант и возлюбленная — воплощение ненужности обществу, с чьим мнением никто и никогда не станет считаться, на кого всем всегда было и будет безразлично. Они такие же, как калоши, воспринимаемые за необходимое к существованию, но к чему относятся с презрением. И это при том, что даже без самого презренного не обойтись, потому как оно всегда требуется. Например, калоши помогают сберечь красивую обувь от непогоды. Так и люди нужны всякие, в том числе и такие, кто будет влачить за других жалкое существование, обеспечивая общество всем необходимым.

Но Соллогуб действительно начинает повествование с настоящих калош, бывших в распоряжении у мастера по изготовлению обуви, объясняя, каким образом они попадут к молодому музыканту. Будучи предназначенными для влиятельного лица, случайно испорченные, оказавшись дырявыми, они теперь только на то и сгодятся, чтобы их кому-нибудь отдали. Отдавать бесплатно мастер не будет, он попросит музыканта обеспечить музыкальное сопровождение на предстоящем празднике. На этом, ибо про калоши будет упомянуто лишь немного раз ближе к концу повествования, Соллогуб переходил к истории молодого музыканта — одной из калош, упоминание о которой вынесено в название.

Удивительная жизнь, калошей способен оказаться даже примечательный в талантах человек. Пусть Карл Шульц являлся музыкантом не из лучших, поскольку его инструментом было фортепиано. А сей инструмент являлся настолько распространённым, что нужно обладать кривым лицом или слыть за диковинку, если желаешь приковать к себе внимание. Молодой музыкант был обычным человеком, может с привлекательной внешностью, на поприще музыки ему казалось не суждено состояться. И у него имелись кумиры, вроде Бетховена. А кто такой Бетховен? С точки зрения Соллогуба — калоша. Почему? Проживая в Вене, Бетховен скорее походил на сумасброда, рисующего на стенах нотные записи, про него толком никто из местных не знал. Очевидцем этому станет молодой музыкант.

Разобравшись с калошей в виде молодого музыканта, предлагается узнать историю ещё одной калоши — Генриетты. Сия девица воспитывалась при графине, ездила по загранице, где и познакомилась с Карлом Шульцем. Они поклялись друг другу в любви, не способные продолжать быть рядом. Генриетта, зависимая от воли графини, поедет в Италию, затем вернётся в Россию, куда следом поедет молодой музыкант, не умея её найти, должный теперь влачить жалкое существование и давать концерты буквально за одежду, еду и кров над головой. Вскоре он узнает — Генриетту выдали замуж, не спрашивая мнения. Чего ещё взять с калоши, как не разменять на некие выгоды?

Мир действительно жесток. Графиня по сюжету казалась воплощением добродетели, радетелем за талантливых людей, пристрастной к музыке и искусству вообще. Увы, кто стремится к красивому, часто привержен соблюдать требования, диктуемые временем. Так и графиня, когда была мода на музыку — любила музыку, стоило моде пройти — прошло и увлечение. Теперь предметом хорошего тона считалась благотворительность и забота о сиротах. Графиню это тяготило, как и музыка прежде, но положение обязывало. Способствовать преуспеванию музыкантов она теперь не собиралась, тем более оценивать заслуги каких-то калош, вроде Карла Шульца.

Да, мир действительно жесток. И с этим нужно смириться. Если Генриетта согласится с судьбою, то молодой музыкант не переживёт нервного истощения. Соллогуб верно сообщил это читателю, разрушив веру в осуществление надежды на лучшее. К сожалению, если суждено влачить жалкое существование, должен исходить из имеющихся возможностей, позабыв о реализации мечтаний.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Сложно назвать Павла Мельникова еретиком, учитывая, какую обличительную деятельность он вёл, по императорскому указанию устраивая розыск, дабы вновь провести черту между староверами и никонианами. И Лев Аннинский дал объяснение, сперва обвинив будущего летописца раскола в бесцеремонности, затем навесив тот самый ярлык еретика, делая так по вполне обоснованному заключению, вследствие категорической позиции летописца к доктрине официальной церкви, вследствие чего паства предпочитала отворачиваться от реформ Никона, не увидев в переменах богоугодного. Подведя к этому, Аннинский должен был совершить экскурс в прошлое, объяснив, каким образом за несколько веков до того протекал разлад между стяжателями и нестяжателями. Поэтому не совсем правильно называть Мельникова еретиком сугубо за выражение точки зрения, и без того понятной церкви.

Несмотря на важность проводимых изысканий, Мельников примечателен для истории литературным творчеством. Путь в писатели оказывался труден и не давал твёрдой уверенности в силах. Первоначально — это заметки о путешествиях, статьи, подражание другим. Собственное литературное произведение, сделавшее ему имя, это рассказ «Красильниковы», опубликованный в «Отечественных записках». Сразу к Мельникову отнеслись серьёзно, пророчили в будущем встать в ряд из числа именитых писателей. Однако, как то отмечал и сам Аннинский, на протяжении пятидесятых годов Мельников периодически создавал художественные зарисовки, так и не решив для себя, следует ли ему продолжать творить.

В шестидесятых годах Мельников стал летописцем раскола. Об этом следовало говорить подробнее, но не для того Аннинский создавал повествование, чтобы пересказывать публицистический материал. Хотя, Мельников важен для нас именно изложением событий, обычно нигде не упоминаемых, становящихся известными лишь после проявления интереса к деятельности Мельникова. И только тогда история приобретала иные черты, ни в чём не схожие с официальной позицией власти. В самом деле, где ещё узнаешь, каким образом складывались судьбы староверов. И как отличить, где последствие раскола, а где секты, существовавшие на Руси издревле? Так становилось понятным, что помимо летописей раскола, Мельников создал представление о еретических учениях, вроде хлыстовства.

Но что Аннинский подлинно посчитал важным, так это разбор самых главных произведений Мельникова — дилогию о староверах, состоящую из романов «В лесах» и «На горах». Проникнуться критическим вкладом от Льва не получится, если его точка зрения не покажется близкой. Выражая одно из мнений, не давая ничего сверх, Аннинский показал разбор литературного произведения, более не увязывая творчество Мельникова со взглядами, которые были свойственными писателю несколько десятилетий до того.

Остаётся отметить интерес Льва к литературе XVIII века, особенно к деятельности Николая Лескова. Не раз на страницах Лесков в той или иной мере сравнивается с Мельниковым или ему противопоставляется. Помимо прочих, с кем Аннинский сравнивает Мельникова, упоминается Михаил Салтыков-Щедрин. Всё это должно быть понятным — XVIII век имел свои характерные черты, люди имели собственную точку зрения на происходящее, поэтому легко можно сводить и разводить взгляды современников тех дней. Просто Аннинский упоминал тех, чьим творчеством интересовался.

Всё же, заключая речь про Мельникова, читатель должен был увидеть, как летописец раскола придерживался угодных ему принципов, не соглашаясь с точкой зрения, если она ему казалась неправильной. При этом, нельзя сего не отметить, Мельников оставался приверженным даже тому, с критикой чего выступал. Он и трудился в «Северной пчеле», причём ещё при Фаддее Булгарине. Благодаря этому его жизненный путь не настолько уж тернист, как может показаться. Отнюдь, Мельников не ломал, он указывал на текущее положение дел.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Цикл «Летописи Разлома» | Книга №2

В мире всё так — мы создаём то, чему полагается нас уничтожить. Такое суждение применимо на общем уровне, так и на частном. Ежели человечество рано или поздно само себя изведёт, породив нечто, что продолжит мыслить и существовать, тогда как люди станут данью истории. Таким же образом можно сказать и относительно отдельно взятого человека — он обречён на поражение от плодов рук своих. Это логика наоборот, имеющая не менее важное значение для понимания. Кому-то хочется считать, будто дети служат продолжением устремлений родителей. Однако, ранее было сказано, в итоге потомки сведут путь поколений в бездну неприятия. Предлагается думать, Ник Перумов отобразил на страницах повести примерно похожее раскрытие сути человеческого бытия: давать жить, заранее осознавая, тем обрекаешь себя на смерть.

Нет желания думать, будто Ник с первых строк видел результат повествования. Он показал читателю слабого главного героя, случайным образом приобщившегося к магии. Желая познать больше, тот герой станет с жадностью усваивать новые знания. Одно останавливало его — из числа живых никто не способен обучить магии смерти, но и адепты смерти не желали передавать знания созданию из плоти и крови. Союз сил всё же будет заключён. Так Перумов приходил к идее о порождении способным магом не менее способного потомства. Разве такое заинтересует читателя? Следовало придумать, в какую сторону поворачивать сюжет.

Нет, не мог ведать Ник, зачем он сплетал воедино разные дороги, стремясь соединить поступь действующих лиц, предоставив для читателя вывод, колоссальный по смысловому наполнению. Ещё не став могучим магом, главный герой озаботится потомством, уединившись в близости с девушкой, наделённой склонностью к значительному волшебству. Зачем был тот ребёнок? Может быть, главный герой мог его обучать премудростям магического ремесла, зная, тот сумеет превзойти его. Вероятно, к такому развитию событий Перумов как раз и склонялся. Однако, переосмыслив за время повествования варианты окончания повести, Ник и внёс смысл, позволив читателю домысливать.

Никто не желает жить вечно. Не хотят бесконечного существования даже умертвия, к которым позволительно относить некромантов, коим главный герой как раз и является. Только сильный маг, по предположению Перумова и по ошибкам молодости во время обучения у умертвий, не имеет способности лично решать, когда его настигнет смерть. Для этого требуется другой маг, более могущественный, ещё и имеющий кровную связь. Так читатель понимал, зачем главный герой оставил потомство. Тогда следовало решить, из каких побуждений будет исходить тот, кто должен убить. Явно ему полагается мстить. Собственно, вторая часть повествования — рассказ о становлении дочери некроманта.

Следуя развитию действия, Ник не стал дорабатывать смысловое наполнение, предпочтя другое наставление: необходимость вырабатывать умение прощать за делаемые во благо дела. Это практически не согласуется с представленным читателю сюжетным наполнением, разрушает идею обречённости человека перед неизбежно должной наступить гибелью. Получалось так, что несмотря на разрушения, совершая поступки, направленные на уничтожение всего живого, отец и дочь обязывались выступить сплочённым фронтом против врагов, представляющих отражение тех же самых сил магии смерти.

Остаётся с огорчением осознавать, Ник Перумов не дал полного осмысления никчёмности человеческих деяний, несущих гибель сущему под видом благих помыслов. Будем думать и иначе — представленные вниманию события где-нибудь и когда-нибудь получат развитие в творчестве автора. Ведь истинно так, хоть ссылайся на религиозные труды различных направлений, где есть повествование о том, как всё началось, вплоть до наступления окончания бытия.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее