trounin.ru

Андрей Курбский, воевода Ивана Грозного, опасаясь быть убитым, покинул Русь в 1564 году. Уже в мае того же года он отправил первое письмо правителю Руси, положив начало так называемой Переписке. Была ли она в действительности? Подлинников писем не сохранилось. Дошедшие до нас свидетельства — результат труда переписывавших людей. Поэтому нужно с большой осторожностью подходить к таким документам, пропитанных заинтересованностью в продвижении определённых представлений о прошлом.

В первом послании Курбский сокрушается проводимой царём политикой. Отдавший молодость службе интересам Руси, он понимал, обратно ему не вернуться. Оставалось стараться переубедить Ивана, дабы не допустить наступления мрачных времён. Пока ещё тон послания выдаёт в Андрее раба, покорного воле правителя, но не согласного безвинно принять смерть. Подняв глаза на царя, Курбский осознал грозящую ему гибель, укоряя в том теперь именно Ивана. Грозный убивал сподвижников, как убивал и представителей именитых родов, приближая положение Руси к отсутствию каких-либо притязательных споров за власть. Кто это понимал — бежал. Перспектив у Руси не оставалось, она подвергалась глубокой трансформации нравов, оставаясь в прежней мере великим государством, каким её сделал Иван III, но близким к краху и поглощению соседними державами.

Курбский разумно замечает царю, что тот не вечен. С глазу на глаз им не встретиться, а вот перед лицом Бога предстоит всем отвечать. Когда-нибудь Иван умрёт, тогда они будут говорить на равных, принимая положенное каждому наказание. И скажет тогда Высший судья Грозному, как напрасно тот не ценил Курбского, погубив воевавшего во имя его славы человека.

Ответил Иван манифестом, разослав его во все края страны, дабы крестопреступники с ним ознакомились. Главный аргумент в защиту от обвинений — власть царя от Бога. Противиться божественной воле нельзя, и воле правителя Руси тоже. Ежели царю будет кого угодно убить, тот должен признать это с осознанием совершения богоугодного дела. Кроме того, Курбский подался в земли правителей не от Бога, где народ управляет государством, в отличии от Руси — управляемой божьими избранниками.

Иван правдиво замечает касательно смерти предателям. К оному наказанию всегда и везде приговаривали строжайшим из возможных способов. Семейство Курбских особо отмечается Грозным, этот род в каждом поколении выступал против правителей Руси. С детства Иван сохранил неприятные воспоминания, связанные с правлением бояр. Посему неудивительно количество людей, принимаемых Грозным за предателей.

Эти два письма послужили основой для понимания взглядов Курбского и Грозного. Андрей желал сохранить жизнь и продолжить лёгкое созерцание действительности. Грозный был полон мести, не имел ограничений в доступных ему возможностях и вершил власть с упоением, почти не имея проблем предыдущих Великих князей.

Ответное послание Курбского скорее всего не дошло до царя. На границе Руси и Речи Посполитой действовал запрет на обмен сообщениями, вследствие чего имелись естественные проблемы для продолжения Переписки. Андрей всё равно не понимал, почему Иван Грозный ведёт себя столь строгим образом, не допуская права жителей страны на беззаботную жизнь. Более этого он говорить не пожелал, опять напоминая о суде после смерти, где они окажутся в равном положении.

Об обидах Иван высказался во втором послании. Он снова вспомнил о детских годах. Им помыкали. Приходится считать, что Грозный желал уничтожить каждого, кто оказался тому свидетелем. Андрей Курбский был среди хорошо помнивших о событиях тех дней. Ещё обиднее Ивану за последующее время, уже будучи взрослым, он продолжал оставаться помыкаем, поэтому круг подлежащих уничтожению расширялся едва ли не до каждого боярина в стране. Надо ли напоминать, насколько будоражило представление Грозного осознание желания бояр поставить царём вместо него Владимира (сына четвёртого удельного князя). Грозный был уверен: Бог даёт власть только кому хочет.

Завершающим Переписку считается третье послание Курбского, представляющее его смирившимся с происходящим человеком. Велика ли разница: погибнуть молодым насильственной смертью или умереть от старости в постели? У каждого человека имеется собственная правда, отличная от представлений на жизнь у других людей. Грозный считал себя наделённым властью от Бога, Курбский того не отрицал. Расхождение в осознании предназначения сводилось к разному пониманию должного быть. Ежели Грозный предпочитал править железной рукой, убивая неугодных, то Курбский не понимал, почему неугодные должны умирать, даже при отсутствии вражды к царю.

Огорчало Курбского иное. Среди приближенных к Ивану Грозному было излишнее количество нахлебников, чаще без роду и племени. Появление таковых он предсказывал ещё в первом послании. Как же теперь продолжать укорять Ивана, разменявшего бояр на челядь, льющую елей ему в уши? Впрочем, Андрею Курбского скоро умирать, и он рад видеть, как Русь терпит поражение от Речи Посполитой.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обилие написанных трагедий подвигло Сумарокова на идею придать им обличье «Любовной гадательной книжки». Но дабы не наугад открывать, вслепую находя нужное указание судьбы на желаемое к совершению действие, Александр создал схему и определил способ бросания игральных костей. Метод предназначался только для разрешения любовных затруднений, тогда как по всем прочим вопросам, видимо, следовало продолжать обращаться к «Псалтырю». Об употреблении задумки Сумарокова точных свидетельств не сохранилось, однако предложенный им способ занятен и технически прост.

Сумароков взял за основу для выдержек шесть своих трагедий: «Хорев», «Синав и Трувор», «Семира», «Ярополк и Димиза», «Вышеслав», «Димитрий Самозванец». Знакомиться с ними полностью не требуется, поскольку для гадания знание их содержания не имеет значения. Молодой человек просто метал кости и согласно схеме получал предсказание. В качестве развлечения данная забава должна была соответствовать нуждам влюблённых тех дней. Серьёзно к результатам гадания всё равно относиться не стоит.

Аналогичным образом может поступить любой автор, насобирав красиво сказанных моментов из своего наследия, чему ценители его творчества будут только рады. Может быть за выполнение этой задачи возьмётся кто-нибудь другой, была бы у него подобная задумка. Посему, благодаря Сумарокову, теперь можно смело вооружиться идеей и разложить творчество любимых авторов на составляющее его выражения и постигать тайны Вселенной. Почему бы и нет.

Помимо гаданий, есть у Саморокова «Мнение во сновидении о французских трагедиях». Александр обратился письмом к Вольтеру, чему свидетелем стал читатель. Не станем говорить о богатстве слов, сообщаемых французскому деятелю от литературы, поскольку зная, каким образом Сумароков умеет слагать оды, оного таланта в прозаическом отражении сновидений заметить нельзя. Формулировки, вроде «первое явление прекрасно, второе явление прекрасно», ничем примечательным быть не могут.

«Разбора» Сумарокова удостоились работы современных французских драматургов, вроде самого Вольтера и Расина. Часто в тексте встречается прямое цитирование на французском языке, остающееся для читателя неясным, если ему он неведом. Сумароков оговаривается, постановки драм ему увиделись так, будто он на них присутствовал. Впрочем, он же перед этим говорил, как его отвратило драматическое искусство само по себе и в виде театральных постановок тоже.

Имея опыт в сочинении пьес, Александр говорил мнением знатока. Он не оценивал французских литераторов в общем, предпочитая разбирать сцены по отдельности. Такое буквоедство оказывается примечательным для прочих буквоедов, готовых уделять внимание малейшим деталям, оценивая их значение выше, нежели их сочетание с другими фрагментами произведения, составляющих его единство. Поэтому не следует искать от Сумарокова объективного взгляда, не готового понять представляемое драматургами действие. И тем более нет смысла говорить о произведениях одного автора, как отражении его подхода к творчеству.

Примечателен момент, согласно которому Сумароков возносил Еврипида, именно с ним сравнивая некоторых французских авторов. Это не особо удивительно, учитывая огромное влияние трагедий античных драматургов, чьи сюжеты на свой лад пересказывали писатели XVIII века, почти никак не отражая собственную современность. Впрочем, драматургу крайне трудно повествовать о своём времени, так как зрители редко готовы взирать на собственную жизнь ещё и повторяемую для них на театральной сцене.

Говорить о кризисе жанра Сумарокову было рано, хотя он в своём творчестве к такому пришёл вне желания и воли. Разочарование Александра вполне оправдано, ежели его трагедиям не удалось привлечь широкий читательский интерес. Поэтому он сам проявлял пристрастие к работам французов, где театральные представления становились важным событием для зрительской публики.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В цикле статей под заголовком «Экспериментальный роман» есть работа «Деньги в литературе», повествующая о ремесле писателя, рассматривающая его от прошлых времён до состояния текущего момента. Причём любопытно, что текущий момент за прошедшие годы остался без изменений. Давайте посмотрим на содержание статьи и поразмышляем о её содержании в духе самого Эмиля Золя.

В тексте говорится, что некогда писатели представляли едва ли не собственность королей и дворян, у которых они в лучшем случае состояли на службе. Соответственно, личное творчество проистекало под влиянием желания на то владеющего писателем господина. Ситуация стала выправляться с развитием театра, позволив авторам выражать собственное мнение, извлекая прибыль за счёт интереса зрителей. Прочие писатели могли влачить жалкое существование, тогда как на их труде делали состояние взявшие их под влияние книгопродавцы. В какой-то момент в писательской среде зародились истинные мастера пера, умевшие извлекать выгоду из ремесла, обозначив этим новое понимание важности создания литературных произведения. Санд, Дюма и Бальзак показали другим писателям, как не чувствовать себя фиглярами.

Бывает и так — писателей обвиняют в меркантилизме. Золя скептически относится к такому пониманию писательского труда. Для Эмиля всякий труд достоин оплаты, в том числе и такой, каким занимается он сам. Писатель не должен ни от кого зависеть, дабы творить без оглядки на кого-либо. Золя не допускает возможности, чтобы человека его ремесла ставили на чьё-то довольствие. В таком случае это означает возврат к тому, от чего некогда писатели ушли. Так почему они должны опять к тому же возвращаться? Писатель обязан быть вольной птицей, без всяких оговорок. Он даже не имеет права зависеть от государства. То есть он нигде не должен искать поддержку, если желает сохранить самостоятельность.

И тут возникает понимание проблемы молодых писателей. Каждый из начинающих творцов думает, что он готов создавать литературные произведения и зарабатывать за счёт данного ремесла. Сие желание понятно. Но хороший писатель должен ковать свой талант на протяжении нескольких десятков лет, прежде чем претендовать на лавры. Какой из молодых писателей это понимает? Наоборот, создаваемое ими отчего-то должно поражать воображение читателя, хотя ничего толком из себя не представляет.

Золя предлагает систему поддержки сих авторов. Тут стоит говорить о боязни, что действительно талантливый человек решит завязать с писательством, не найдя сразу требуемых ему внимания и денег. Вполне допустимо раз в год организовывать для авторов конкурс, по итогам которого публиковать десять или пятнадцать книг. Но и тут Золя сомневается. Разве наберётся за год такое количество действительно талантливых начинающих писателей? В любом случае, шелуху необходимо отсеивать, иначе гений от литературы исчезнет и никогда не проявит интереса к творчеству снова.

Поэтому, советует Золя, нужно трудиться и смотреть на состоявшихся писателей, чей путь начинался не сегодня, а ранее обозначенный минимум двадцать лет назад. Разве к таким людям применима зависть? Они выстрадали свои умения, отказываясь от радостей мира, скрупулёзно работая над текстом, шлифуя его до состояния идеала, пока он не становился пригодные для публикации.

Литература без денег не может существовать. Она превратится в прежнее фиглярство. Либо нужно быть ни в чём не нуждающимся человеком, который будет творить в своё удовольствие. Ему не обязательно быть состоятельным, он просто станет творить от души. И тут уже речь о том, что литература может существовать и без денег. Так оно и должно быть.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что же представляет из себя «Экспериментальный роман»? Об этом Золя написал в октябре 1879 года. Для Эмиля таковым стала теория о создании подобия интерактивного произведения. Всегда важно знать, чего желает читатель. Впрочем, писатель о том задумываться не должен. Необходимо создавать продукт не потребления ради, а для знакомства с ним людей, вне зависимости от того, хотят они с ним знакомиться или нет. Ещё лучше, если экспериментальный роман позволит узнать потребности читателя, рассказанные им самим.

На рассуждения об этом Золя подвигли работы Клода Бернара в области экспериментальной медицины. Возможно ли достижение гомеостаза и в литературе? То есть получится ли когда-нибудь написать произведение, способное регулировать интересы к нему прикасающихся? Это трудно понять, как литература вообще способна отвечать на читательские запросы, оставаясь при этом неизменной. На уровне технологий времени Золя к сему обязательно возникает ряд вопросов, без возможности найти ответ на них. Век XXI, разумеется, ответить на них может: более того, ныне всё делается, дабы устранить участие человека из области художественного ремесла, где всё его стараниями приняло крайне примитивную форму, выраженную через компьютерный язык в виде единицы и нуля: изначально примитивный и следовательно способный примитив возвести до бесконечного усложнения.

Как гласит определение термина «детерминизм», всё в мире обусловлено и закономерно. Поэтому идеальная среда всегда сопутствует человеку, каким бы образом он её не пытался понять. Поэтому можно смело утверждать — экспериментальному роману быть, но вечно существовать он не сможет, так как, в отличии от человеческого организма, обязан постоянно видоизменяться, причем не раз в год, а гораздо чаще.

Предлагается рассмотреть ещё две статьи «Об описаниях» и «Ненависть к литературе», написанные в 1880 году. Золя есть от чего негодовать, ибо ремесло словесного художника для него сравни проклятию, вследствие чего ему приходилось испытывать давление общества, оказываться изгоняемым и даже голодать. Будь Эмиль мягче и пиши на потребу публике, быть ему тогда востребованным современниками. Он же всегда выступал с собственной позицией по всякому вопросу, считая важным говорить о проблемах открыто, согласно натурализму, и не скрывать их под пониманием происходящего в возвышенных тонах, чем славится романтизм.

Но ежели Золя критикуют, значит он не востребован? У него примером перед глазами стоят Берлиоз и Бальзак, испытывавшие поношение при жизни, достойные теперь всякого почитания. Посему и Золя в будущем добьётся от кого-нибудь похвалы, если не бросит им делаемое и продолжит трудиться во славу личных убеждений. Но таков Эмиль, а как поступают прочие писатели, не нашедшие себя в литературе? Они могут заниматься политикой.

Золя саркастически замечает, что политиками становятся как раз те, кто в других сферах не может обрести успеха. Значит и писатели среди них есть. А коли так, то допустимо говорить о ненависти к литературе. Ибо, стоит процитировать Эмиля, политики — это «животных во время течки», добившиеся своего за счёт «кумовства и наглости». Дальнейшие нелестные высказывания Золя лучше опустить, объясняя его агрессию тяжёлым периодом жизни, вызванным в том числе и голоданием.

В 1879 году Золя также написал заметки о Гюисмансе, Поле Алексисе и Шарле Бижо, содержание которых, в силу ясных причин, для нефранкоязычных читателей осталось неизвестным, ровно как и те люди, о которых Эмиль имел мнение. Время не стоит на месте, когда-нибудь всему будет найдено решение, в том числе и для перевода всего литературного наследия Золя.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Есть ли польза от литературной критики? А есть ли польза от критики литературной критики? Или даже критики критики литературной критики? На каком-то уровне толк от этого обязательно присутствует. Ежели не с целью осмысления критических работ, то в качестве осознания обязательности ремесла, чья важность во все времена вызывала сомнения. Золя на это смотрел с позиции писателя. За основу он взял публицистику умерших авторов, осуждавших творчество Оноре де Бальзака. Ни к кому из них Эмиль не проявил снисхождения: ни к некоему Шод-Эгу, ни к Шарлю Сент-Бёву, ни к королю критиков Жюлю Жанену.

В августе 1879 года Эмиль взялся за обозрение «Парижских хроник» Сент-Бёва. Казалось бы, литературному критику полагается определять, кто из писателей достоин уважительного отношения, на кого из ныне живущих мастеров пера будут опираться в творческих изысканиях следующие поколения. Однако, не всякому критику дано понимать необходимость свершения перемен. Некоторые из них желают видеть соответствие текущей литературы лучшим образцам уже созданных творений. Они не принимают за вероятность, будто чьему-то новоделу допустимо повергать представления о прошлом.

Неужели маститый для своего времени Сент-Бёв не мог разглядеть талант Бальзака? Он его нещадно критиковал именно за то, что будет по душе потомкам. Либо по душе самому Золя. Превозношение именно Бальзака — есть желание непосредственно Золя, тогда как его же современники могли продолжать относиться к восхваляемому им Оноре с прежней долей критики.

Опять же, Эмилю следовало найти литературных критиков, сумевших разглядеть в Бальзаке великого писателя. Вместо этого мы видим, как сперва нападкам подвергается Сент-Бёв, потом Шод-Эг и после них порцию обвинений заслужил и Жюль Жанен. Получается, Бальзака осуждали и не принимали, пока он безустанно трудился, окружённый недоброжелателями.

Следующая статья «Шод-Эг и Бальзак» опубликована в марте 1880 года. В отличии от упомянутых тут прочих критиков, Шод-Эг ни привлекал к себе пристального внимания ни при жизни, ни тем более после смерти. Но и он нападал на Бальзака, не имея для того никакого права, ибо сам ничего из себя не представлял. Каким-то образом Золя сумел найти его критические работы, прямым текстом называя Шод-Эга «кретином».

Золя не желает принимать в расчёт мнение, будто роль критика часто становится инструментом для совершенствования писателей, исправляющих за счёт этого огрехи в творческом процессе. Почему бы именно Шод-Эгу не стать тем, благодаря кому слог Бальзака совершенствовался и принял тот самый вид, за который он ныне удостаивается похвалы? Нужно понимать и то, что легко судить о ком-то, видя его жизненный путь от начала до конца, понимая, какие годы стали судьбоносными, а где не было ничего кроме стагнации. И как же тяжело будет критику принимать осуждение потомков, ежели он застал писателя в трудный период? Поэтому Шод-Эг для Золя «кретин», потому как не знал того, о чём осведомлён Эмиль.

Тех же презрительных слов удостоился и Жюль Жанен в статье под названием «Жюль Жанен и Бальзак» за август 1880 года. Золя неприятно видеть нападки в любых их проявлениях. Безусловно, ему легко критиковать критиков, когда в его руках имеются полные тексты трудов Оноре, ладно объединённые в произведения. Тогда как многие романы Бальзака публиковались частями и не всегда было понятно, как они в итоге будут объединены и будут ли объединены. После сии лоскутья сшивались, чему свидетелем стал Золя, но критикуемые им критики о том могли и не знать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Май 1879 года — пора разочарований. Золя отмечает выход романа старшего из братьев Гонкур «Братья Земганно» в качестве шага к концу натурализма в его исполнении. Романтизм вновь поднял голову и пленяет сердца писателей реалистического направления. Потеря оказывается велика, но она не слишком огорчает Эмиля: на смену ушедшим придут новые сторонники натурализма. Остаётся жалеть лишь об одном — о собственном раннем рождении, вследствие чего приходится бороться с романтизмом, осознавая ошибочность прежних представлений, вместо изначально возможного свежего взгляда на действительность, не отягощённого мастерами литературы прежних дней.

Пришлось писать «Письмо к молодёжи». Это призыв Золя для будущих поколений, обязанных бороться за желаемые ими перемены, не останавливаясь перед преградами. Примером опять ставится Гюго, боровшийся стихотворным словом с режимом Наполеона III. Он не смирился и не стал соглашаться, когда правительство Второй империи решило простить высказывавшихся против монархии. Безусловно, Золя не призывает свергать государственное устройство. Гюго для него — идеальный представитель борца, готовый сложить голову за своё мировоззрение. И чем это не показатель душевного жара, свойственного всей французской нации?

Эрнест Ренан ничем не хуже, чтобы быть взятым в качестве второго примера умения отстаивать взгляды. Он, в отличии от Гюго, более придерживался либерализма и оставался сторонником империализма. И как бы не обстояло дело в прошлом, на момент написания статьи, имена Гюго и Ренана произносились с гордостью.

Что до Золя, то он не устаёт возвращаться к теме натурализма, видя предназначение в воспитании сторонников своего видения данного литературного направления. Знакомясь с представлениями Эмиля, читатель обязательно задумывается над его мыслями, излишне сконцентрированными на понимании единственной им осознаваемой потребности воплощать на бумаге стремление к отображению человеческих страданий. Ведь Золя понимал склонность людей к переменам. Он не мог не думать, как скоротечен век натурализма, обязательно должный быть сметённым хотя бы тем же романтизмом, только уже в отличном от прежнего воплощении. Сия борьба от преобладания в литературе чувства реального к чувству возвышенного понимания действительности никогда не покинет человека, опровергающего прежнее, дабы перейти к тому, что его ранее предваряло. Золя мог не думать, и всё-таки ничего об этом не сказал, оставаясь провозвестником личного понимания литературы, погибшей вместе с ним и не единожды возрождавшейся на протяжении XX века.

Говорит же Золя, как отмечал черты натурализма в творчестве Бальзака, Стендаля и Доде, так почему не сумел сделать правильный вывод? Потому так трудно о чём-то говорить без дополнительных приставок вроде «почти», «вероятно», «возможно» и прочих, поскольку нельзя рассуждать о чём-то с твёрдой уверенностью, так как поняв тебя сегодня, завтра — не поймут. Золя такого себе не позволял, оставаясь твёрдым в убеждениях, будто не будет перемен, не падёт Третья республика и в литературе на веки вечные восторжествует натурализм.

Категоричность Золя проявилась и в статье «Критическая формула в применении к роману». Эмиль уверен, что писатель-натуралист может быть отличным литературным критиком. Вспоминая его прежние заметки о писателях и их творчестве, возникают сомнения огромного размера. Разумеется, разобраться в произведении у Золя получалось, но разбор он давал исходя из желаемого видеть, находя оное в тексте или не находя, из чего и формировалось мнение, мало отличное от пересказа своими словами. Хорошо нахваливать собственный талант, когда все тебя кругом порицают. Не их простых побуждений к Золя относились с неблагожелательностью. Знакомясь с его трудами, понимаешь причину.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Всё знаковое в Европе неизменно возводится к Аристотелю. Поэтому и первенство в применении натурализма в творчестве Золя предложил возложить на плечи этого древнегреческого философа. Статья «Натурализм в театре» тому в подтверждение. Она стала первой опубликованной работой Эмиля в «Вестнике Европы». Требовалось доказать, что не он — Золя — является первым в данном направлении, что оно начало развиваться задолго до него. Но Аристотель излишне далёк, необходимо найти писателей из поры поближе. А ещё лучше показать следующее: развитие натурализма для литературы является логическим следствием изменений в обществе, а его развитие в театре — крайне необходимая мера для реформирования драматического искусства.

Натурализм для Золя — это возвращение к природе и к человеку. Допустимо перечислить множество драматургов, обязательно остановившись на творчестве Дюма-сына, в чьих пьесах, несмотря на преобладание вымысла, имелись зачатки искомого Эмилем натурализма. После следует уделить внимание творчеству Ожье. И наконец, когда нужное найдено, допустимо вспомнить о Бальзаке. Бальзак и только Бальзак. Всюду Бальзак. Никого кроме до и никого после него. И натурализм находится в его произведениях, для чего Золя приводит доказательства. Возразить не получится.

Однако, желая лишить театральные произведения свойственной им структуры, допустимо вспомнить самого Золя, чьи пьесы возвращали зрителя к драматическим опытам Мольера. Пусть то был эксперимент, и Эмиль ещё не созрел для нового понимания истинного назначения пьес, теперь всё предлагается опровергать, ибо ничего не стоит на месте, нуждаясь в движении вперёд.

Золя может быть уверен в важности продвижения натурализма, видя его востребованность в литературе, но ведь не ему решать, чем заинтересуется посетитель театральных представлений: его вкусы он так и не смог понять.

Говоря о натурализме, Золя посчитал нужным рассказать о затруднениях. Статья «Республика и литература» показала, как люди, склонные к переменам в политике, отказываются оные видеть в прочих сферах жизни. При этом Эмиль не отрицает республиканских воззрений, но навязывать их другим он не желает. Для него важно, чтобы общество созрело, прежде чем прилагать усилия к проведению реформ. Французы, безусловно, созрели. Но, пока созревали, они успели республику несколько раз сменить на монархию, вернувшись опять к республиканской форме правления. Поэтому логично предположить, что в некоторых моментах должна была остаться подозрительность, имеющая возможность способствовать очередному возвращению монархии.

Почему бы под таковой возможностью не понимать натурализм? Чем не призыв к возвращению режима времён Наполеона? Коли человек будет мечтать, то и романтизм ему в этом не помеха. Натурализм в данном случае становится подобием кости в горле, дополнительно вскрывая социальную неустроенность граждан, искоренением которой республиканцы всерьёз не занимаются. И если основной массе людей будет интересно читать про происходящее на самом деле — может последовать очередной бунт, чего опасается любой действующий режим.

Золя продолжает отказываться понимать, почему натурализм подвергается нападкам, в том числе им подвергается и он сам. Неспроста случился тяжёлый период, вследствие чего Эмиль публикует статьи за границей, словно попавший в опалу, хотя он не Виктор Гюго времён Второй империи, выступавший против власти монархистов. Наоборот, Золя поддерживал республику, оставался её верным сторонником и желал трудиться во славу плодов Сентябрьской революции.

Франция — страна с богатой историей, наполненной взлётами и падениями, идущая сложной и неповторимой судьбой, должная нести в себе образ склонного к постоянным переменам человека. В такой стране трудно жить и ещё труднее иметь соратника сходных с тобой взглядов. И тем не менее, Золя продолжит отстаивать позиции натурализма далее. Он — француз: бороться за личные воззрения — его право.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1880 году Золя объединит в сборник статьи, вышедшие в периодике с 1877 по 1880 год соответственно. Исследователи творчества Эмиля отмечают сложный жизненный период, заставлявший Золя искать решение финансовых затруднений. Хорошо известно, как помощь в этом ему оказал Иван Тургенев, предложив в качестве площадки для публикаций журнал «Вестник Европы». Так, сперва в переводе на русском языке, статьи Эмиля выходили в свет, оставаясь на некоторое время неизвестными франкоязычному читателю. Несмотря на это, ряд опубликованных во Франции работ до сих не доведён до сведения русскоязычного читателя. Вот их перечень: Un prix de Romo litteraire, А М. Armand Sylvestre, Leon Hennique, J.-K. Huysmans, Les documents humains, Paul Alexis, А М. Charles Bigot и La litterature obscene.

Статьи за 1878 год Золя публиковал в периодических изданиях «Бьен пюблик» и «Вольтер». Рассматриваемый сборник открылся обозрением подшивки периодического «Журнала «Реализм»». Сам Эмиль, благо время шло для него с пользой, внёс существенный вклад в развитие натурализма в литературе, поэтому всюду отмечал для себя черты реализма в произведениях предыдущих поколений писателей. Он с удовольствием отмечает, как некогда романтизм уступал дорогу правдивому отображению нужд общества, требовавшего не возвышенного отношения к проблемам, а их наглядную демонстрацию в художественной литературе.

Развивая мысль, Золя в августе пишет статью «Чувство реального». Романтизм продолжал умирать, поскольку воображение писателя перестало интересовать читателя. Однако, чувство реального не означало при этом, будто оно у каждого будет схожим. Отнюдь, писатели-реалисты всё равно остаются подобными деятелям изобразительного искусства. Любой человек видит действительность сугубо ему понятным представлением о должном быть, исходя из чего он на свой лад трактует присущее ему чувство реального. Поэтому и отражаемое на страницах произведений будет носить индивидуальные черты.

Всякая статья даёт повод для рассмотрения очередных пришедших мыслей. Осознав значение личности в художественном процессе, Золя в том же месяце пишет статью «О собственной манере писателя». Эмиль признаёт, существуют писатели с чувством реального и с воображением, но без уникальной манеры повествования. Слог тех, кто из них всё-таки отличен от собратьев по перу, легко узнаётся. Для Золя нет никого ярче, нежели Альфонс Доде. А вот Стендаль примечателен за счёт существующего о нём мнения, будто бы он перед тем, как начать писать, вдохновлялся чтением уголовного кодекса времён Наполеона, дабы соответствовать ему по стилю изложения.

Закрыть обзор статей, написанных Эмилем Золя в 1878 предлагается критической заметкой о композиторе «Гекторе Берлиозе», опубликованной в январе следующего года. На его примере было показано, как ничтожное существо в глазах современников становится едва ли не обожествляемым предком в представлениях потомков. Берлиоз на самом деле презирался обществом, особенно в последние годы жизни. Золя приводит для обоснования этого мнения его записи, в которых он отмечал боль от осознания бесполезности. В консерваториях ставили лишь известных композиторов, тогда как он оставался невостребованным. Посему Эмиль вывел эту мысль основным смыслом заметки, стараясь смягчить укоры современников в отношении происходящих изменений в культуре. Ведь действительно, укоряя кого-то, не знаешь, как потом над твоими укорами станут насмехаться в будущем. Золя это обязательно продемонстрирует после, описывая желчность критиков, чьи издёвки до скончания веков останутся несмываемым с их имён позором.

К сожалению, заметки «Арман Сильвестр» и «Леон Энник» обойдены вниманием переводчиков. Это может быть связано с отсутствием интереса к данным писателям.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Со временем любой деятель от литературы приобретает умение говорить много, не говоря толком ничего. Золя тоже этому научился. Статьи за 1866 год не стали исключением. Начало было положено панегириком «Ипполит Тэн как художник». Если Эмиль кого-то хвалил, он на жалел слов, как и в случае осуждения, не изменяя общему фону приводимых им суждений. Оценивать Тэна Золя мог в качестве автора «Истории английской литературы», добавив от себя личное понимание умения писателя художественно описывать личные мысли на страницах.

К апрелю Золя пришёл к мысли, что необходим надзорный орган «Жюри», куда будут избираться простые граждане. Нечто подобное к тому моменту существовало, но в него входили люди от искусства или из прочих сфер культуры. Наличие таковых членов минимизировало значение Жюри в качестве действенного органа. Непонятно, каким образом Эмиль видел в привлечении профанов путь к успеху. Впрочем, он не говорил о полном изгнании знающих людей из Жюри, предлагая их всего лишь разбавлять представителями из народа. В чём-то Золя был прав, поскольку чрезмерное участие склонных к творчеству членов Жюри гипертрофирует представления об искусстве, превращая его в круг по интересам, направленный в противную от культуры сторону развития.

Следующие пять статей Золя написал в мае, планируя создать некоторое количество заметок о художниках. Начав за здравие, к концу месяца Эмиль не получил продление договора с издательством, вследствие чего он вскоре прекратил свою деятельность в качестве художественного критика.

С именем Мане Золя, кажется, не расставался. И это при том, что Мане к 1866 году творил лишь на протяжении последних шести лет. Эмиль напишет две статьи о нём. Одну он назовёт «Господин Мане», а вторую опубликует первого января 1867 года под названием «Эдуард Мане». Ярче личности, чтобы оправдать название сборника «Что мне ненавистно», не найти. Допустимо каждую статью соотносить с ненавистью Золя к чему-либо. В случае Мане нужно говорить о реакции общества. Отрицание значения таланта сего художника могло его сломить и заставить забыть о творчестве навсегда. Это более прочего огорчало Золя, понимавшего, как дорого будут стоит картины Мане, и как дешевы окажутся ныне высоко ценимые работы прочих художников.

В статье «Реалисты Салона» Золя высказал мнение о так называемых школах. Он ни к одной из них симпатии не испытывал. Для него направление в искусстве — это наличие учителя и его подражателей, тогда как вместо подражания следует на основе имеющегося придумывать новое направление, сходное с предыдущими течениями и всё же в чём-то от них отличное. Собственно, в шестидесятых годах XIX века художниками-реалистами не считались те, кто изображал социальные потрясения, тем они разительно отличались от писателей-реалистов.

Из сказанного в «Реалистах Салона» Золя пришёл к мнению об «Упадке». Художники, по его мнению, отныне концентрируются на деталях, то есть уподобляются фотографирующему аппарату. Не может быть в этом новизны, поскольку требуется видение непосредственно художника, способного одарить полотна чувствами.

Двадцатого мая наступил последний день отражения художественных пристрастий. Осталось написать «Моему другу Полю Сезанну» и «Прощальное слово художественного критика». О творчестве ряда любимых художников Золя так и не успел рассказать, о чём он сожалеет. Зато посчитал нужным снова посоветовать мастерам изобразительного искусства стремиться к новизне. Плох ученик, заслуживший одобрение учителя! Успешный ученик никогда не найдёт такого одобрения, ибо учитель не способен понять ученика только в одном случае, когда тот от него отдалился и стал представлять собственное направление в искусстве.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Эмиль Золя везде стремился приложить руку. Ещё полностью не став на путь беллетриста, он трудился в качестве критика литературы и изобразительного искусства. Много позже, когда будет подводиться предварительный итог творческой деятельности, статьи за 1865-67 годы, выходившие сперва в периодических изданиях, а после в виде сборников «Что мне ненавистно» и «Мой салон» будут объедены в единую работу в 1879 году. Не все они доступны русскоязычному читателю, часть из них поэтому придётся упустить из внимания. Вот их краткое перечисление: La litterature et la gymnastique, L’abbe***, Le supplice d’une femme et les deux soeurs, La mere, La geologie et l’histoire, L’ Egypte il y a trois mille ans и Les chansons des rues et des bois.

Открывает сборник статья «Французские моралисты» от января 1865 года, раскрывающая видение Эмилем Золя сочинения Люсьена Анатоля Прево-Парадоля. Некогда профессор истории литературы, Прево-Парадоль переквалифицировался в журналиста. Как о таком человеке следует рассказывать? Сложно определиться, где Золя отражает мысли Люсьена, а где предлагает свои. Из текста следует неутешительный вывод — моралисты стремятся повысить бремя ответственности человека перед обществом, не прилагая к тому действенных усилий, кроме произнесения жарких речей. Повествование затрагивает французских философов, вплоть до обсуждения «Опытов» Монтеня и трудов Паскаля и Ларошфуко.

В феврале Золя выступил с критической заметкой по роману «Жермини Ласерте» братьев Гонкур. Стоит предположить, что Золя плохо представлял, чем именно должен заниматься литературный критик, если отразил мнение с обилием слов, всего лишь комментируя содержание произведения. Страница за страницей Эмиль следил за развитием событий, делясь с читателем мыслями. Примечательно в статье выражение мнения касательно должного иметь место в литературе. Золя твёрдо уверен, писателю необходимо быть правдивым и уметь показывать метания человеческой души. Братья Гонкур удовлетворили его желание, выступив с обнажением проблем социального дна, тем потворствуя набирающему силу реализму.

В апреле Эмиль выступил с критикой в адрес тандема «Эркман-Шатриан», плодотворных писателей, посвятивших творчество отражению сельских реалий Франции. Эмиль сразу оговаривается, что тандем практически никак не обсуждался на критическом уровне, оставаясь замалчиваемым. Отчасти это объясняется стремлением Эркмана и Шатриана описывать бытовавшую в их годы действительность, пусть и добавляя непозволительную, с точки зрения Эмиля, отсебятину. Основной укор тандему звучит просто — их персонажи схожи с марионетками: использовалось три-четыре портрета, переходящие из книги в книгу. Начиная с этой статьи, Золя в дальнейшем будет прибегать к сравнению всех им критикуемых писателей с Бальзаком, чьё творчество им высоко оценивалось.

С мая Золя приступил к выражению мнения о художниках. Публиковался он под псевдонимом Клод. Первая статья вышла под названием «Наша живопись сегодня». Надо заранее оговориться о манере изложения Эмиля, его критика подобна мнению ценителя прекрасного, и не более того. Никаких узких рамок он не придерживался, всего лишь выражая собственное видение происходящего. К живописи Эмиль относился с особым чувством, отвергая стремление художников с фотографической точностью отражать действительность на картинах. Изобразительное искусство — это не литература. Почему-то, предпочитая реализм в литературе, Золя не желал видеть оный на полотнах. Художник, считает Эмиль, обязан обнажать сердце, показывая личное представление о воспринимаемом. Термин «Импрессионизм» ещё не был придуман, но понятно, что перед живописцем ставится задача изображать ураган бушующих в его крови чувств. Особого упоминания удостоился Мане, обязательно должный быть востребованным в будущем, хотя бы в качестве укора в неразборчивости своих современников.

В том же месяце Золя написал статью «Истеричный католик», в присущей ему манере изложив краткое содержание произведения с некоторыми мыслями от себя.

Статья под названием «Прудон и Курбе» вышла из-под пера Эмиля в августе. Сперва Золя взялся отразить мнение касательно посмертно изданной книги Прудона, в которой он не нашёл ничего нового, оценив её именно такой, какой он её ожидал. Сам Прудон удостоился критики за восхваление художественного умения Курбе, рисовавшего его портреты. Золя оказался категорически критичен, обвиняя Прудона в отсутствии вкуса, соответственно делая аналогичный намёк в сторону Курбе.

Неуживчивость расцветала в душе Золя, решившего в этом же месяце выступить против творческих изысканий действующего императора Франции Наполеона III. Осуждение Эмилем произведения «Жизнь Юлия Цезаря» не увидело свет в периодическом издании, так как в его публикации было отказано. Золя прямо высказался, что интерес Наполеона III к личности Цезаря оправдан за счёт желания видеть благое дело в смене находившейся у власти республики, возвращая ей статус империи. Если кто то считал положительной тенденцией, то Эмиль отказывался в это поверить. Для него самого Цезарь ничего не представлял, как и проведённые им реформы. Следовательно, нет оправдания его поступкам, и в той же мере поступкам Наполеона III.

Минуя цикл ранее упомянутых статей без перевода, следует сразу огласить завершающую 1865 год критическую работу «Гюстав Доре». Доре, признаёт Эмиль, является гениальным художником, рано взявшимся за отражение библейских сюжетов, должных им быть оставленными до финальной поры жизни, дабы стать блестящим завершение всего им сделанного ранее. Ведь ежели Гюстав закончит труд над данной темой, то где ему искать отражение более важных тем? Пусть к Доре вдохновение приходит на карандаше, он способен выдавать по четыре произведения за раз, но у него нет соответствующей подготовки, должной обрамлять присущий ему талант. Занимаясь творчеством, Гюстав забыл о необходимости совершенствовать познания об окружающем мире и анатомии человеческого тела.

Автор: Константин Трунин

» Read more