trounin.ru

Душа места никак не находила в год восемьдесят шестой, «Скажи мне» — Дмитрий обращался. «Печальный мёртвый сумрак» завладел поэта душой, с пером чуть не попрощался. «С потухшим факелом» взирал Дмитрий вокруг, угас огонь его маяка, сердце могло замереть вдруг, не возобновив ход никогда. Но просыпалась снова в поэте сила, каплей в безбрежном океане себя ощущал, сочинил стих «Когда безмолвные светила», об ответах на множество вопросов он ещё не знал.

Есть мексиканская легенда «Солнце» — про охладевший диск звезды, как будто выше неба стало донце, дни ночей стались холодны. Как тут же разразился голод, мор пошёл по Земле, умирал и стар и молод, не виделось тепла нигде. Герой тогда нашёлся, иного в землях мексиканцев не бывает, идя до края света — в бездну упёрся, принести в жертву тело желает. Бросился в черноту обрыва, достигнув ада и постигнув свет, его душа людей любила, таких больше словно нет. Знаком герой? Сыскать попробуй в десятках тысяч миль. У писателя Максима родится такой, поведает сказку о нём старуха Изергиль.

«Часовой на посту должен твёрдо стоять», «В путь» — об убеждениях Дмитрий говорил. Одному нужно место службы не покидать, другой против ветра выступить решил. «Пощады я молю», «Признание» — весна наступала. К одному поэт прилагал старание, чтобы его улыбкой девица награждала. Сильным Дмитрий ощущал естество, какое бывает разве в Боге, раз слагал стихи на свой вкус он легко, вроде такого — «Мы идём по цветущей дороге».

«Ты читала ль преданья» — Дмитрий жаром страсти пылал, готовый терпеть страданья, какие бы Вседержитель не послал. Как некогда христиане умирали, не боясь оказаться в лапах зверя, цену жизни они осознавали, в лучшую долю в ином мире веря.

«О дитя, живое сердце», «По дебрям усталый брожу я в тоске» — мистических коснулся Дмитрий берегов. Тонул он в болоте, никто не спасал, очутился на дне, слышать хохот надсадный русалкин готов. То о любви, ведь в каких тенётах увязнуть поэту? На такую тему стихи «Не думала ль ты», «Давно ль желанный мир я звал к себе», «Ищи во мне не радости мгновенной»: бледный и безмолвный бродит Дмитрий по свету, ожидая взора любимой, желанной, благословенной.

Вот поэт погрузился в очарование востока, индийский эпос его манит. «Ариванза» — жизнь влюблённого жестока, «Орваси» — в сходной манере гласит. Царь Пупурава любимую искал, и сказано так, словно в Древней Греции театр ожил, ведь мифами тогда Дмитрий себя потешал, сцену противостояния одного актёра многоликому хору он в рифмах сложил. На том же основании поведал легенду «Жертва», а о «Будде» дописать стихотворение не смог, в чём Дмитрия муза пребывала мертва, начав, поэт быстро замолк.

Есть поэма «Дон Кихот», основанная на Сервантеса сюжете, никак не перевод, просто Дмитрий разукрасил сказание в угодном ему цвете. Есть и поэма «Страшный суд» — про трубящих ангелов перед вратами. Желающие символизм (им требуемый) найдут, прочие скажут — упивайтесь вам угодным сами.

Есть ещё мусульманское предание — «Аллах и демон» оно наречено. Особого рода в стихах изваяние, согласно действия там странно всё. Замыслил Бог создать мир страдающих людей, в пустынном космосе он отыскал приют, стал созидать пространство десницей своей, но не все ангелы этого ждут. Был один, выступивший против Бога промысла, отказавшийся принимать из страдания мир, повёл он рати из-за домысла, о недопустимости такого заявил.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Жизнь плоха, но лишь для тех, кто плохо поступает. Жизнь легка! Мало кто о том подлинно знает. Вот есть «Кораллы» — труженики моря: живут не для славы, им неведомо горе. Умирая, они залог успеха несут, об окружающем мире проявляют заботу, на их окаменелых останках приют другие найдут, без благодарности за вековую работу. Так начинал восемьдесят четвёртый год поэт, «Всё грёзы юности» ему мнились, думал посвятить остаток лет, дабы люди плодами его дум насладились. Для того сложил стих «Порой», представ в образе Прометея, готов был помогать в беде любой, предлагать советы людям смея.

«Блажен, кто цель избрал» — Дмитрия изречение. Был бы тот, кто за лучшее погибал, не выражая в деянии своём сомнение. Негоже рыдать — не помогает людям плач. Пора бы данность сию знать, каждый сам себе в бессилии палач.

«От книги, лампой озаренной», «Поэту наших дней» — снизил Дмитрий накал слов. Не поможешь человеку, не скинешь с общества цепей, слушать поэта никто не готов. Когда-то давно может и возвышался стихотворный глас, относилась к нему толпа с вниманием. Теперь задор тот навечно угас, остался поэт с собственного мира пониманием.

«С тобой, моя печаль, мы старые друзья», «Развалины» — ворон Дмитрию мнился. Кому-то от костра окалины, кому-то и данный стих в чём-то в те годы пригодился. Из Анри Казалиса «На птичьем рынке» перевод: орёл взирал на голубя с презреньем. Думал: как эта птица, в клетке воркуя, живёт, да ещё с таким великим наслажденьем?

Тогда же Дмитрий некролог «Вечер» по Надсону сложил. «Южная ночь» — об умирании в объятьях солнца ночи. «И вот опять проносятся, играя» — пробуждению весеннему Мережковский радости не проявил. «В полях», «Усни», «В сумерки» — от такой лирики трепетать должны у читателя очи.

Из Бодлера «Осень», ещё свой отрывок «Пир», недописанные «На тарпейской скале», «Искушение». И в заключение подарок сладкозвучных лир, от «Сна» у Дмитрия сохранилось впечатление. Шёл бой кровавый повсеместно, укрыться можно разве лишь в лесу, но нужно обо всём всегда говорить честно, лес пребывал в том же самом кровавом бою.

В восемьдесят пятом году Дмитрий не менее плодотворно творил, в прежних думах пребывая. «Пройдёт немного лет» — он говорил, о будущем единственное зная: какие усилия не прилагай — в веках пыль останется, но при этом полагай — памятью по тебе холмами равнина затянется.

«Он сидел на гранитной скале» — стих про демоническое создание, что завистью к людям живёт, ведь какое не прояви он к обретению покоя старание, всё равно никогда не умрёт. В духе сего стих «Больной», как чахнет поэт над стихами, проводит бесцельно каждый день он свой, меряет мир людской шагами.

Другие стихи писал: «Весна», «Когда вступал я в жизнь, мне рисовалось счастье». Сбивалась на романтику лиры струна, если в душе спадало ненастье. «О жизнь, смотри» — про жизни тяжесть, чего слаще нет. Потому и радость, славно жил тогда поэт.

В горах бывал Дмитрий, оттого «На высоте», «В Альпах», «Даль». К тому же стихи «Франческа Римини», «После грозы», «Меня ты, мой друг, пожалела», «Потух мой гнев». Нисколько Мережковскому случившегося не жаль, он и у подножия готов лежать, и рычать готов — как лев.

Из Бодлера перевёл стихи «Голубка моя» и «Альбатрос», сказывал про гордую птицу моря, о слабости которой знает всяк матрос, её потуги на палубе смеха удостоя.

С поэмой «Сакья-Муни» проснулся у Дмитрия интерес к мистериям востока. Видеть предлагалось изваяние бога в пыли. Наступало время интереса к иным представлениям о бытие у Мережковского, ещё отрока. Успеет сочинить на восточный мотив поэмы свои.

Легенда из Данте «Уголино» — ещё один сказ. Про преддверие последнего адова круга. Там тиран Пизы проводил никак не кончающийся час, ему оказывалась, до ужасной боли, истязающая мука.

Из прочего: «Юбилей Плещеева», «Предчувствие», «Там, в глубине задумчивой долины», «Изображения на щите Ахиллеса», «Смерть Клитемнестры».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поэтом стать не трудно, всяк уже поэт. Пишешь ли грузно, мало ли тебе лет, способен лаконично излагать, рифмуешь с мастерством великим, всё равно должен знать, останешься лириком забытым. Почему? Ведь стих, что Богом данный. Душа поёт, ты вторишь ей. Выходит снова в рифмах славный, красивый, без лишних затей, образец творчества первейшей высоты… но для кого? Листок всё равно останется пресыщен белезны, не оценит никто. Нужно обладать особым даром, оным редкий поэт обладал, писал и Дмитрий Мережковский даром, талант в себе не развивал.

Творить он рано стал — в пятнадцать в печати первые стихи. Но кто бы о том знал. Кто бы ведал — куда ведут поэта пути. Им Достоевский пробовал внимать — духом поник: оставалось Дмитрия порыв осуждать, благо делать это привык. Но вот ещё года три пройдёт, Мережковский возьмётся творить, музу вроде найдёт, осознавать с лирою жизнь.

Молод поэт? А уже берётся судить. Молод мобед? Говорит другим, как им жить. Наставление «Поэту» сообщал, указывая мысли направление. Сам ли так он поступал? Или красиво слагалось стихотворение? Говорил Дмитрий — идите в народ, пишите об увиденном только, этого читатель с жаждой ждёт, через лирику осознать как прочим горько. Продолжил Дмитрий стихом «Герой, певец», видя в поэтах мудрецов. Разве лирик не правды жнец? Разве говорить правду он не готов?

Ежели поэты не такие, зачем тогда лиру терзать? «На распутье» показаны люди иные, привыкшие жизнь созерцать. Хорошо быть в стороне, ни к чему не прилагая сил, не вести коня на бороне, чтобы ветер семя носил. Нельзя так, негоже без участия зреть, поднять нужно кулак, заявить о праве на лучшее сметь. Следует вызов бросать небесам, о ниспослании влаги не моля, когда добиваешься нужного сам, собственную заслугу потому и ценя. Раз такая мысль возникла, значит «В борьбе» следует пребывать, пусть разразится битва, поэт её будет жар раздувать.

Что до мира — темнотой переполнен он. Вот раздувает жар лира, слышен мелодичный звон. Встаёт в «Осеннее утро» светило, освещает беспросветность дня. Да разве оно восходило, за собою темень ночную неся? Начал «К смерти» Дмитрий взывать: приди желанная, — говорил. К мрачному оставалось призывать, на другое ещё не хватало сил. Оттого стих нарождался — «Весь этот жалкий мир»: Мережковский бытием не наслаждался, рвал скорее струны лир.

«Природа» — есть такое стихотворение. О человеке, не способном переломить вещей ход. Если и получалось у людей чего-то сотворение, то из тех же низменных побуждений исходил человеческий род. «О дайте мне забыть туманы и метели», «Молитва природы» — на схожую тему стихи. Значит, угрюмые музы Дмитрию на ухо пели, несмотря на громкость содержания — песни были плохи.

Думал Дмитрий — природа умеет величаво умирать. «Если розы тихо осыпаются» — его доказательство. Человеку бы, думал Дмитрий, так жизнь красиво кончать, заменяя бесполезность прожитой суеты искательство. Да разве умирает природа? Никогда не умирала. Ведь человек не встаёт из могилы в краткий срок. Того муза поэта слушать не желала, главное — красивым вышел слог.

«Я никогда так не был одинок», «Из Альфреда Мюссэ» — ещё стихотворения. Вот стих «Эрот», про младенца с луком приключения. Кому позволит Зевс молнии свои ломать? Тем, кто разумом слаб. Получается, так и надо поступать, совершая опасное, крича громко: я — раб.

«Из Горация», «Детям», «Легенда из Тассо», «В царстве солнца и роз» — последнее за восемьдесят третий год. Разное Дмитрий слагал, от красивых сказок о былом до нынешних угроз. Говорил сам, чужими словами: как мог. Разве оставалось легенду перевести, как с сарацинами рыцари вышли на бой, ко всему были готовы, но не любовь во враге обрести, погружаясь в омут страсти с головой. Случилось такое — девица под одеянием сарацина. Растопила она сердце к нехристям злое, так чувство общее наконец-то победило.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Интерес никогда не проявляется на пустом месте, он всегда чем-то обоснован. Уже к двадцати годам Мережковский тяготел к знаниям иного рода, нежели он мог желать. Ему хотелось познавать мир таким, каким он является в действительности — со всей присущей ему сложностью. Вместе с тем, каких бы успехов человек не добивался, он остаётся таким же, каким был пять и более тысяч лет назад, словно продолжает быть одолеваем пещерными предрассудками. А раз так, значит есть правда в мифологии древних греков, взращенной трагиками тех далёких лет. Сама нравственность формировалась на почве из общественного осуждения, каковое становилось понятным по тем же трагедиям, вроде наиболее классических из них. Как раз с двадцати лет Дмитрий проявил интерес к Орестее — протяжённому сказанию от событий Троянской войны и вплоть до скитаний, в попытках убежать от мук совести.

За 1885 год отмечен перевод мотива из трагедии Еврипида «Смерть Клитемнестры». Мережковский составил скорее набросок, толком не решившись, стоит ли ему браться за столь значительное произведение, в котором жена помогает убить мужа, и за этот поступок её саму убивает сын.

В 1890 году Мережковский перевёл трагедию Эсхила «Скованный Прометей». У Дмитрия формировалось иное представление о богах — как о радетелях за себялюбие. Зевс представал в образе тирана, вознамерившегося уничтожить людей, чему помешал титан Прометей, за что его и обрекли на мучения, приковав к скале, поскольку позволил Прометей людям иметь слепые надежды и поселил в них чувство забвения смерти. А так как Прометей отказался сказать, кто и когда будет покушаться на власть Зевса, то Зевс повелел птице ежедневно клевать его печень. Только это усваивается из содержания трагедии, поскольку прочая составляющая не столь сильно интересовала Дмитрия.

К 1892 году Мережковский созрел для перевода Эдипианы, начав с трагедии Софокла «Антигона». Дабы читатель лучше понимал, о чём рассказывает повествование, Дмитрий написал предисловие, пересказав события, начиная от воцарения Эдипа и вплоть до смерти его дочери — Антигоны. Дополнительно рассказывалось о мести Креонту, что не прислушался к чужим мольбам, за это потерял сына, убившегося, не стерпев воли отца против отношений с горячо любимой им девушкой. Сложность взаимоотношений усугублялась трудностью понимания происходящих процессов в древнегреческих трагедиях, поскольку самые родные люди становились друга для друга врагами, легко лишая себя и их жизни.

В том же году переведена трагедия Еврипида «Ипполит», было составлено вступительное слово, именованное как «О новом значении древней трагедии». Не сказать, чтобы Мережковский радовал читателя переводческим талантом, более он способен оказывался отвратить от чтения, поскольку не имел тогда умения доходчиво довести до сведения содержание, облекая повествование в тяжёлые для восприятия формы.

В 1893 году переведена трагедия «Эдип-царь», чьё авторство принадлежит Софоклу. Драматичность произведения Дмитрий раскрыть не сумел, оставив читателя недоумевать от происходящего. А ведь там, всем то известно, Эдип женится на матери, пока ему не становится очевидным — он стал жертвой пророчества, которому суждено было свершиться, каким образом не пытайся предрешённому воспротивиться.

Годом позже Дмитрий составил предисловие к «Эдипу-царю». Показав себя тем самым критиком, каковым он навсегда останется. То есть вся ценность его литературоведческих работ — подробный пересказ сюжета собственными словами.

В 1895 году переведена трагедия Еврипида «Медея». Сложность родственных связей в древнегреческих произведениях вновь ставилась на первое место. Теперь мать убивала детей, не сумев стерпеть измен мужа.

К 1896 году переведена трагедия Софокла «Эдип в Колоне». Лишивший себя зрения, Эдип брёл в сторону Афин. Он не желал видеть позор, каким наградил детей. Не желал он слушать и про борьбу сыновей за обладание Фивами. Сам он был обречён лечь костьми в землю. Но смутно мог знать о пророчестве, вновь предрешающим его жизнь, где будут храниться его мощи, то место окажется процветающим.

Отразив столь кратко переводы древнегреческих трагиков, нужно сказать — проводить сравнительный анализ с другими переводами данных произведений не требуется. Нужно просто понять, из каких побуждений Дмитрий обретёт себя. Пока выходило, что будет он черпать вдохновение из самого мрачного, возможного к свершению с человеком.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Повесть переведена Дмитрием Мережковским в 1896 году

Каков он — классический греческий роман? Наверное, на его страницах боги живут людскими страстями, делая всякого человека игрушкой в своих руках. Так следует из древнейших эпических сказаний, такими предстают и труды древнегреческих трагиков. Но иным стало сказание Лонга — некоего писателя, возможно грека, жившего может быть во II веке, либо позднее. О нём нет никаких данных, он — таинственная личность. По нему осталась память в виде произведения «Дафнис и Хлоя», пропитанного пасторалью настолько, что удивляешься, каким образом с его идиллическими сценами мирилась католическая церковь. Да и каким образом сей роман сумел пролежать втайне от папских прелатов? Не зря ведь он становится широко известным в Европе аккурат к XVI веку. Что до мнения римского понтифика, ежели европейцы нуждались в раскрепощении? В России этот сюжет решил раскрыть Мережковский, питавший особое отношение к религии.

«Дафнис и Хлоя» — это история любви простых сердец, чьему счастью постоянно мешали. Кто они? Отнюдь, не пастухи. Дети богатых родителей, в силу разных причин бывших вынужденными избавиться от чад. Но воспитаны они были в одной бедной крестьянской семье, считая друг друга братом и сестрой. Названные родители не поскупились и дали детям образование. У детей появилась возможность говорить на высокие темы, неизменно чувствуя неразрывную взаимную связь. И они понимали — быть вместе им не суждено, поскольку жизнь разведёт по разным домам. Пока же они находились в окружении полей и лугов, чувствуя хотя бы такое счастье.

Сюжет наполнится горестными событиями. Отношения между Дафнисом и Хлоей укрепятся. Однажды они пожелают сблизиться, не понимая, каким образом удовлетворить возникшее чувство. С этого момента читатель ощутит главное отличие от всего, благодаря чему имел представление о произведениях древних греков — он увидит эротические мотивы. До самого конца произведения Дафнис с Хлоей будут биться над разрешением задачи, чего им не хватает для подлинной близости. Подражание животным не сможет донести до них суть человеческих отношений. Да и содержание произведения скорее выдаёт фривольность авторских взглядов, отчего читатель непременно задумается: а был ли Лонг древним греком? Может и греком, но древним ли?

Разобраться с плотскими утехами Дафнис сможет, только без Хлои. Его соблазнит девица, таким вот способом нашедшая возможность удовлетворить собственную похоть. Что до Дафниса, он толком и не поймёт, правильно ли поступал. Наивность в его глазах нисколько не убавится. Наоборот, он ничего безнравственного в том не найдёт, скорее поблагодарит за преподнесённый урок. Почему же до такового не додумалась Хлоя? Или её саму никто не соблазнил? Остаётся думать, что некоторые ограничения всё-таки владели Лонгом, вполне осознававшим, как мужская неверность малозначительна, зато женская — недопустимый край во взаимоотношениях. Впрочем, пастораль может быть разной. Однако, столь развратной — никогда.

Чем же заканчивается произведение? Всё встанет на свои места. Окажется, родители, отказавшиеся от детей, успели за прошедшие годы претерпеть лишения. Теперь они с радостью согласны принять их назад. И даже сыграют между Дафнисом и Хлоей свадьбу, дадут солидные средства на существование, сделав наследниками. Останется единственное — разрешить интимную сторону повествования. Думается, читатель понимает, каким событием автор сделает завершение сказания. Истинно так! Во имя европейской раскрепощённости, позабыв о допустимости и недопустимости некоторых аспектов человеческого существования на страницах художественных произведений, всему венцом станет соитие. Конечно, это естественно и жизненно. Да кто говорит, будто литература должна вторить всему, имеющему отношение к действительности?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Разве власть существует не для противления? Ещё ни одна власть не сумела сохранить своих позиций, неизменно вырождаясь заслугами потомков. Какие бы светлые идеалы не вкладывались, они неизменно принимают вид человеческого стремления к осуществлению личного благополучия. Такое случается не только со светскими правителями, но и с религиозными деятелями. Взять для примера римских пап, греховными помыслами которых издревле ужасаются. И ежели папская власть в средневековье могла не иметь ограничений, то с Возрождением должен был наступить конец и пафосу католической веры. Пока ещё не грянуло реформационное брожение, но воле пап смели высказывать противодействие. Не обошёл оного и Микеланджело Буонарроти, сперва робко противившийся, а после и вовсе знавший, чему стоит следовать, а от чего воздерживаться. Собственно, Мережковский взялся отразить порыв первого противодействия, случившийся против папы Юлия II.

Микеланджело понимал необходимость угождать папе. Но разве оправдано протягивать руку помощи тому, кто желает брать, ничего не предлагая взамен? Юлий II настойчиво требовал исполнения поручений, забывая выполнять договорённости. Должный созидать гробницу, Микеланджело терпел финансовые убытки. Он создавал творение за собственный счёт, приближаясь к банкротству. Если бы так и дальше пошло, влачить ему жалкое существование, пребывая в услужении у римского папы, забывшего о том, что люди могут нуждаться в еде и крове. Продолжать творить в подобных условиях Микеланджело не мог, вследствие чего он пошёл на разрыв отношений с Юлием. Возможно ли такое? Оказывалось, да.

Что же печалиться римскому папе? Не будет одного творца, на его место придёт другой. Благо Италия не бедна талантами. Так и случится. На освободившееся место придёт Рафаэль Санти. И пусть Рафаэлю не суждено прожить столь же долгую жизнь, каковая досталась Микеланджело, в сущности его роль не так важна, ежели её соотносить с дальнейшей жизнью Буонарроти. Как будет понимать себя Микеланджело после конфликта с Юлием, такого же рода неважность. За главное воспринимается само противление, поставившее римским пап в положение сторонних сил, способных призывать к себе на службу, но не являющихся большим, нежели они могли бы быть. После Юлия II — до самой смерти Буонарроти — пап сменится порядочно, и мало кому из них должна отводиться хоть какая-то роль. Да и помнят добрую их часть постольку-поскольку, чаще и не зная вовсе, зато имея твёрдое представление о самом Микеланджело, хотя бы опосредованно представляя, кем тот являлся.

Микеланджело поступил твёрдо и решительно. Осознав крах личного благосостояния, потеряв надежду получения от Юлия заслуженной платы, он развяжется с Римом, предпочтя ему Флоренцию. Оттуда он не станет соглашаться возвращаться назад, какими бы карами ему не грозил римский понтифик. Даже более, скорее Микеланджело покинет Италию вовсе, уехав помогать османам возводить мосты. Снести подобного Юлий не мог. Достаточно прецедента, как влиятельность католического священства окажется под сомнением. Микеланджело не требовал значительного вознаграждения, он лишь хотел располагать правом на получение ему положенного. Оттого и противился папским требованиям.

Как жил и существовал Микеланджело при следующих папах, Мережковского не интересовало. Реализовывая замысел по написанию цикла романов о рождении религии, её смерти и нивелировании, Дмитрий подводил читателя к осознанию истинной стороны человеческого бытия. Становилось очевидным, ежели кто трактует власть Бога, дозволяя себе говорить от имени Творца, тот скорее поступает от лукавого, являясь пособником дьявола, чей мрак души не может слыть за излучающий свет.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1895 год — не только первое крупное произведение «Юлиан Отступник», но и начало работы над циклом итальянских новелл. К таковым стоит отнести «Рыцаря за прялкой» и «Святого сатира», следуя за данными им Мережковским подзаголовками, обозначив как «Новеллу XV века» и «Флорентийскую легенду из Анатоля Франса» соответственно. Их публикация состоялась в журналах «Нива» и «Северный Вестник». Содержание «Святого сатира» представляет опосредованный интерес, спустя четыре года в схожей манере будет составлять рассказы о чёрте Максим Горький, выдавая содержание за будто бы истину, изысканную путём общения с мистическим созданием.

Другого рода интерес — описываемое в «Рыцаре за прялкой». Суть новеллы сводится к её же названию. Дав длинную предысторию повествования, Дмитрий подведёт читателя к небывальщине, будто бы не свойственной лицам, к труду не должных быть склонными. Впору вспомнить русское дворянство, поставленное в сходные условия, последовавшие за отменой крепостного права. С той поры всё становилось зависимым от них самих — они более не могли перекладывать необходимость собственного обеспечения на чужие плечи.

Так случается и на страницах новеллы Мережковского. Как известно, рыцари любили добиваться внимания дам, совершая храбрые поступки. Порою дамы не желали, чтобы кто-либо беспокоил их покой. Оригинальное решение нашла одна из них. Поступила радикально! Велела рыцаря заключить в темницу, посадив на голодный рацион, дозволяя питаться водой и хлебом. Но всякое наказание должно служить к исправлению оступившегося. И нет ничего лучше, нежели труд. Неужели рыцарь начнёт работать? Ежели хочет разнообразить рацион, он будет это делать. От него потребуют изготовлять пряжу. Рыцарю предстоит преодолеть нравственные муки, поскольку не может дворянин, подобный ему, овладевать ручным трудом: словно это постыдное занятие. Вполне очевидно, имелось три пути. Рыцарь мог смириться и сесть за прялку, мог питаться хлебом с водой, либо выступить с протестом и умереть от голода.

Для пущей надёжности, Мережковский дополнил повествование ещё одним гордецом, позволив даме наладить вполне стабильное производство. Если один из рыцарей изготавливает пряжу, другой из оной начнёт вязать, допустим, носки, тем помогая даме проявить заботу о прислуге, в данной продукции нуждающейся. Получалось так, что, заключённые в темницу, рыцари работали за еду, теперь подобные тем, кого они всегда презирали. Опять же, за труд им платили вином, сладостями и дворянской пищей, тогда как крестьянам такого и не снились, ибо работали они с тем же усердием, однако за хлеб и воду, которыми рыцари могли располагать, ничего вовсе не делая.

На этом можно поставить точку в понимании итальянских новелл Мережковского за 1895 год, если бы не необходимость внести в повествование дополнительные детали. Как установить, измыслил Дмитрий сюжеты сам или опирался на ставшее известным ему из заграничного путешествия? Прежде он писал статьи, заметки и стихи, редко нисходя до беллетристики. Теперь же он, скорее всего, набивал руку. Читатель должен понимать — не каждый писатель способен из ничего начать созидать текст. Большей части приходится учиться на опытах других, своими словами пересказывая кем-то уже сообщённые истории. В том нет ничего плохого, как бы то не показалось странным. Всё-таки литература древности потому и сохранилась, что имела множественные пересказы. Про иные литературные труды можно судить не по ним самим, а по тому материалу, которым делились современники или потомки. Примеров тому множество, хоть тот же «Золотой осёл» Апулея, либо «Дафнис и Хлоя» Лонга. Разве не так?

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1897 году цикл «Итальянские новеллы» пополнился ещё двумя сказаниями: «Железное кольцо» — с подзаголовком «Новелла XV века» — опубликована в журнале «Всемирная Иллюстрация»; «Превращение» — с более длинным и уточняющим подзаголовком «Флорентийская новелла XV века» — в журнале «Нива». Описываемое всё больше приобретало вид сказочного предания, чем и принято проводить разграничение между рассказом и новеллой. По сути, новелла — тот же рассказ, только с совсем уж далёким от действительности сюжетом. Разумеется, это лишь условности, действительного значения не имеющие. Просто нужно как-то придавать вес творчеству. Читатель должен согласиться — от «Итальянских новелл» ждёшь большего, нежели от «Итальянских рассказов».

В «Железном кольце» Мережковский поведал сказку про ожидание принца не белом коне. К слову, принца на белом коне ожидают не только девушки из бедных семей, сироты или юные мечтательницы. Отнюдь, такового склонны ожидать женщины всех возрастов и всякого социального положения. От принца на белом коне не откажется принцесса и даже королева, появись оный на горизонте. Да как распознать — принц ли перед тобой? Если опять, согласно сказочных преданий, избранник судьбы пробует испытать невесту на чувства к нему, пока он в её глазах не принц, а нищий или проезжий купец. В сказках девушка оказывается удовлетворяющей ожиданиям принца. Что же, одно дело принцу испытывать простолюдинку, и другое — влиятельную даму. Вот Мережковский и обрядил каталонского принца в одеяние наваррского торговца редким скарбом, позволив ему попытаться завоевать любовь тулузской дамы, вручив ей с льстивыми словами железное кольцо и потребовав за то поцелуй, обещая золотые горы.

Иного содержания оказалась новелла «Превращение». Дмитрий сообщал историю, выдавая вымысел за правду. Как установить, насколько возможно, чтобы человек перестал узнавать себя? При том он понимал — остался таким же, только изменилась его внешность. Более того, его не могут узнать даже родственники и близкие друзья. Не злые ли чары были в том повинны? А может желание себя изменить, способно сотворить так страстно призываемое? И вот, однажды, твоя внешность меняется. Радоваться? Отнюдь. В тебе могу опознать преступника, на которого ты теперь стал похож. Как же оправдаться? Практически никак. Тебя примут в свою среду знакомые того, на кого ты отныне похож. Они будут недоумевать, с какой лёгкостью ты попался и не оказывал сопротивления. Всему виною превращение. Осталось понять, как доказать, что случившееся является недоразумением.

Можно понимать содержание новеллы иначе, так как не каждый читатель склонен верить написанному. На самом деле, любая художественная литература — есть вымысел, отчасти похожий на правдивое изложение, скорее приближенное к правде, но трактуемое в зависимости от представлений о должном быть у писателя. Скорее не происходило превращения, случилось иное — нечто вроде общего заговора. Так проще некоторым людям доказать, насколько они ошибаются, возвеличивая собственную личность. Ежели все перестанут в таких людях признавать прежде ими знаемых, соглашаясь в никчёмности их существования, так может пыл гордецов поостынет. И вдруг случится настоящее превращение — противная взору гусеница превратится в радующую глаза бабочку.

На этом «Итальянские новеллы» не заканчиваются. К ним опосредованно примыкает сказание о жизни Микеланджело Буонаротти — крупном итальянском живописце эпохи Возрождения; и выполненный Дмитрием перевод романа «Дафнис и Хлоя» за авторством Лонга, жившего приблизительно во II веке нашей эры. Об этом будет обязательно сообщено в скором времени. Пока же предлагается не спешить. Мережковский продолжал набирать силу в качестве литератора.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обычно у Мережковского «Итальянские новеллы» выделяют отдельным циклом для публикации. Они включают следующие произведения: «Любовь сильнее смерти», «Наука любви», «Железное кольцо», «Рыцарь за прялкой», «Превращение», «Микель-Анжело», «Святой сатир», «Дафнис и Хлоя». Не все они являются новеллами об Италии и не все являются оригинальными произведениями непосредственно Дмитрия. Про это стоит говорить отдельно, когда речь будет касаться каждой из новелл. Пока же нужно остановиться на двух, чаще прочего выступающих за заглавные — это «Любовь сильнее смерти» и «Наука любви», опубликованные в журнале «Северный Вестник» за 1896 год, они не несли подзаголовков, характеризующих их именно новеллами.

«Любовь сильнее смерти» — сказание о Флоренции, про быт тамошнего населения. Читатель помнит «Ромео о Джульетту» Шекспира, где речь касалась Вероны, где имелись враждебные семейные кланы, не способные друг с другом найти общий язык. Примерная ситуация имела место быть во Флоренции, только мир не брал людей по профессиональному признаку. Ежели говорить определённо, то мир не входил в дома мясников и шерстобоев. Особенно враждовали двое, по одному от каждой профессии. И когда мясник умер, шерстобой обманул вдову, убедив закрыть лавку. После этого его дела выправились и он зажил припеваючи. Так сказание со столь скорым началом обрастало деталями, покуда читатель не начинал внимать истории о девушке, что проверяла чувства возлюбленных, выдавая себя за умершую. Говорить о сумбурности изложения дополнительно не приходится.

Совсем иначе Мережковский подошёл к изложению сказания «Наука любви», явно планируя рассмешить читателя, сообщив ему историю в духе «Декамерона» за авторством Джованни Боккаччо. Сообщалось о студенте, который решил выведать у профессора нечто полезное с практической точки зрения, ибо грешно итальянцу не уметь любить, а он — на своё горе — такой способностью ещё не овладел. Вот он и спросил совета у профессора. Какой же итальянец не поможет трепещущему сердцу в столь не совсем уж деликатном — для итальянца — ремесле? И профессор начал ежедневно давать задания, не подозревая, к чему это в итоге приведёт. Ведь читатель помнит истории, рассказанные Боккаччо, когда муж оказывался рогоносцем по собственной вине, не подозревая, как глупо протягивать руку помощи нуждающемуся, порою несознательно ему рога и наставляющему.

Советы профессора просты и незамысловаты. Они нисколько не противоречат трудам, каковыми радовал андалузцев Ибн Хазм в «Ожерелье голубки» и французов с итальянцами Стендаль в трактате «О любви». Выбери прелестницу, ходи мимо дома её, заглядывай в окна, пусть она тебя заметит, вступи в разговор, добейся приглашения домой и далее действуй по обстоятельствам. Студент проявит прилежность и добьётся потребного, и даже больше. Осознав, с кем студент завёл знакомство — а завёл он его с женой самого профессора — должна будет разразиться буря, над чем читатель начинал ещё с середины повествования смеяться в полный голос. Оставалось узнать, как Мережковский подведёт повествование к завершению.

Мораль «Науки любви» окажется не в том, что можно научить другого тому, о чём знаешь сам. Скорее придётся осознать, насколько малы познания, раз, по мере научения, обучаешься и сам. Не будет горестных разочарований, только благодарность за преподнесённый урок. Пусть профессор окажется едва ли не посрамлён, зато наконец-то вспомнит о жене, томящейся в ожидании супруга и готовой на супружескую неверность, пока тот с рассвета до заката пропадает на работе. Впрочем, Дмитрий рассказывал про итальянцев, чей пылкий нрав — притча во языцех. Хоть и так, всё равно каждый выносит суждения согласно воспитания по традициям, присущим его окружению.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Во второй части «Вечных спутников» Мережковский поместил критические разборы творчества русских писателей и русской литературы вообще. Брался он за наиболее маститых, по его собственному такому разумению. Ещё в 1889 году Дмитрий взялся написать труд о «Преступлении и наказании» Достоевского. Делал то он в духе классического понимания критического искусства, то есть разбирая текст на мельчайшие составляющие и выискивая нечто, к чему и сам писатель не прилагал раздумий. Навешав обвинений во грехе одним, сняв таковые с других, Мережковский словно выполнил поставленную перед собой задачу. Хотя, кто скажет, что подобного качества разборы понравятся читателю? Всегда нужно задавать тему для мысли, никак не подсказывая должные быть извлечёнными выводы. Дмитрий считал иначе, буквально разжёвывая, словно боясь оказаться неправильно понятым.

В 1890 году Дмитрий взялся за разбор творческих изысканий Гончарова. Сему писателю Мережковский отвёл особую роль — созерцателя пустоты. Чем занимался Гончаров во время шторма, застигнувшего его у берегов Японии? Нет, он не восхищался красотой буйства природы. Наоборот, Дмитрий в том уверен, Гончаров выразил возмущение подобным мерзким нравом стихии. Не следует воспевать грандиозное, якобы думал Гончаров, в чём Дмитрий был в той же мере уверен. Не потому ли и был написан «Обломов»?

В 1891 году Мережковского заинтересовал Майков. Этот поэт происходил из семьи литераторов и художников, среди его предков — Нил Сорский. Воздав хвалу за создание прекрасных стихотворений, Дмитрий нашёл и за какие отступления от истины осудить. Например, ему не понравились представления Майкова о ранних христианах: ханжа на ханже. А какими они должны были быть? Разумеется, ревностными верующими, готовыми принять за веру мученическую смерть.

К 1893 году Дмитрий публикует трактат «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». Ему казалось обязательным разыскивать скрытое от обыденного человеческого восприятия, принимая за действительное выдаваемое напоказ. Разве мог брать мир Тургенева, Достоевского, Гончарова и Толстого? Отнюдь, они пребывали в постоянной вражде, в доказательство чего Мережковский приводил собственные измышления. Продолжая размышлять, Дмитрий пришёл к убеждению: всё продаётся и покупается. Если публика жаждет определённого — её интерес будет удовлетворён. Причём неважно, в ущерб ли литературы это будет сделано. Апофеозом трактата стало превозношение Гаршина, показываемого в качестве идеального русского писателя.

В 1896 году рассмотрено значение творчества Пушкина. Сего писателя ни с кем не сравнишь, ничего плохого о нём не скажешь. Что о Пушкине тогда сообщить? Прежде всего, он — человек печальной судьбы. Своё больное сердце ему не позволяли лечить у европейских докторов, вместо них ему предлагали лучшего русского специалиста в медицине, правда по части свиней. То есть Пушкину посоветовали лечиться у ветеринара. А почему Пушкин однажды опубликовал повести под именем Белкина? Очень просто, он ожидал встретить негативную реакцию Булгарина, чему не желал становиться свидетелем. В порыве потока произносимых слов, Мережковский вскоре забыл про самого Пушкина, переключив внимание на Байрона и Шекспира. Даже упомянул Толстого.

Много позже, уже в последующем, во вторую часть «Вечных спутников» была включена речь про Тургенева, датой публикации которой стал 1909 год. Что скажешь о данном писателем? Он имеет огромное значение для русской литературы, но его заслонили от читателя Толстой и Достоевский. А что сказать про «тургеневских девушек»? Таковых, разумеется, не существует. Может Дмитрий не представлял женщин, способных жить ради убеждений любимых ими мужчин? И красотой они не блистали, зато умели притягивать мужское внимание. А может и сам Дмитрий оказался всё-таки неверно понят.

Автор: Константин Трунин

» Read more