trounin.ru

Из цикла «Благонамеренные речи»

Терпеть? Кому именно терпеть? Царю? Он дал право гражданам на самовыражение. Он освободил крестьян от рабства, писателей — от цензуры, и далее в таком же духе. А что в ответ? Поднявший голову народ ответил ему неблагодарностью и актами терроризма. Но хотелось больше прав и свобод, вследствие чего появились народники, шедшие в народ и поднимавшие крестьян с будто бы колен. Занимаясь просвещением, народники несли в массы идеи неповиновения власти, необходимости вставать на путь борьбы, а значит и доходить до крайних мер, коими запугивать власть имущих. Мог ли царь подобное терпеть? Он — как и Екатерина II — просто обязан был пожалеть о либеральных помыслах, изначально казавшихся ему необходимыми. Но он пожинал плоды им содеянного, теперь — в 1874 году — сильнее ограничивая полюбивших самоволие россиян. Последовали аресты и репрессии всякого, кто ходил просвещать народ. Салтыков не мог о том смолчать, написав очерк «Охранители».

Михаил представил вниманию читателя село, где сошлись интересы современников. Силам правопорядка приходится сталкиваться с деятельностью лиц, обиженных царской властью. Само собой, в число противников войдут помещики, ныне разорившиеся, там же окажутся криминальные элементы и бывшие представители религиозных структур, от которых предпочли отказаться. Среди защитников пребудут, кто сумел наладить дело, пользуясь ставшей благоприятной средой: как помещики, так и различные дельцы, чьё умение всегда найдёт способ процветать, невзирая на преграды.

В следующем очерке «Ещё переписка» Салтыков вновь возвращался к теме патриотизма, соотнося его с той любовью, какая обычно закрепляется за пониманием семейного счастья. Ведь патриотизм — это любовь к отчеству. Разве не так? Но все любят разным образом. Да и сами определения всегда являются относительной трактовкой, кому-то более угодной. Не зря ведь для понимания сего приводится Наполеон III, в качестве объяснения причин некоторых лиц, решившихся на управление государством. Казалось бы, управлять — это создавать благо, помогая гражданам во всех сферах. А вот и нет. Управление для Наполеона III означало возможность наслаждаться жизнью. Так не получается ли, что и отечество всякий должен любить далеко не так, как о том могло бы подуматься, но обязательно под сходными лозунгами. Получается любить не отечество, а те безобразия, какие вытворяются для населения.

В 1875 году «Благонамеренные речи» продолжили выходить. В январе опубликован очерк «Кузина Машенька». Читатель принимался внимать наблюдениям Михаила за происходящим в стране. И, вполне может быть, ужасаться. Уже появилась привычка видеть помещиков разорённых и преуспевающих, но не остающихся жестокими. Потому на страницах у Салтыкова ожил очередной сатрап, пускай и в женском обличье. Некогда девица, может даже кого-то умилявшая, превращалась в тирана, готового добиваться поставленных целей, не считаясь с нуждами других.

В том же очерке демонстрируется изменение в мышлении людей. Если раньше извозчик пытался угодить всякому, кого брался перевозить, стремясь доставить его побыстрее и получить полагающуюся за проезд плату, теперь всё представало не так. О чём сокрушались русские путешественники прежних веков, посещавшие Европу, теперь коснулось и России. Извозчиком всё стало безразлично, особенно то характерно по их отношению к труду. Спешить нет нужды, особенно при возможности зайти в каждый встречающийся на пути трактир. Что при этом остаётся человеку, передвигающемуся из одного пункта в другой? Скромно промолчать, иначе дальше он вообще не сможет поехать. К нему и относятся, нисколько не собираясь испрашивать позволения, скорее готовые указать на место, с которого ему не полагается вставать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Теперь Салтыков предложил поговорить о патриотизме. Причём зашёл он настолько далеко, что по настоянию цензуры выпуск «Отечественных записок», где был опубликован очерк «Тяжёлый год», оказался изъят и подлежал уничтожению. До какой же крамолы снизошёл Михаил? Неужели посмел открыто говорить, высказывая в лицо царской власти, побуждая читателя сменить милость и терпение на гнев и бурю негодования? Конечно же — нет. К такому Салтыков не призывал. Даже можно сказать, в его словах начинало мерещиться такое, чего Михаил мог и не подразумевать. Он бы теперь и басню не написал, не попав под пристальный разбор цензоров. Очерк «Тяжёлый год» и был принят за иносказание — то есть за аллегорию.

Согласно его текста выходило, что некий пустозвон, никакими дарованиями не наделённый, истинный представитель философского термина tabula rasa (чистая доска), добился высокого административного положения, стал брать взятки и наживаться на горестях, нисколько не задумываясь, насколько его действия наносят урон непосредственно государству, в ряды служителей которого он стался записан. Тогда гремела Крымская война, закончившаяся поражением России. Пожалуй, лишь самый ленивый из современников не нашёл причины для объяснения. Лесков в 1881 году обвинит хозяйственную политику царя Николая, забывшего о необходимости совершенствовать вооружение и избавляться от пережитков привычек прошлого. Салтыков пока склонялся видеть неблаговидное в поступках ответственных лиц — они стремились набить собственный карман, полностью наплевав на необходимость способствовать победе государства. Как же так вышло, что отсылка к недавнему прошлому, побудила цензоров увидеть для них современное? Ежели нечто кажется похожим на правду, то не является ли оно истинно правдивым?!

Очерк «В дружеском кругу», опубликованный месяцем ранее, затрагивал сходную тему, но более касался русского патриотизма. А русский патриотизм ничем не лучше любви отечества в любом ином государстве. Только бы он не становился причиной для слепого поклонения тем, кто из неблаговидных помыслов на этом стремится наживаться. В очерке у Михаила сошлись в споре двое — один является сторонником западных ценностей и государственности, другой отстаивает интерес непосредственно русского народа и самодержавия. В их представлениях не складывается общая картина текущего положения, но конечный результат мысли приводит к единому результату. То есть между спорщиками стоит дилемма, обязательно должная иметь схожий окончательный вид.

Как же вести спор, не допуская обвинения противоположной стороны? Очень просто — нужно взять за пример схожую ситуацию в другом государстве. В те годы лучшим примером выступал конфликт между Францией и Германией за обладание Эльзасом и Лотарингией. Совсем недавно — в 1871 году — завершилась франко-прусская война, омрачившаяся падением Парижа. Безусловно, патриотические чувства владели участниками конфликта, ставившими перед собой определённые цели, лишь бы добиться для них желаемого. Для представителей германских земель казалось важным достигнуть им потребного с помощью пролития крови. И они вели активную агрессивную политику, стремясь объединить разрозненные государства. Их проявление патриотизма понятно. Явно никто не ставил личные интересы выше общественных, ибо будь оно так — не сыскать германскому народу победы.

А вот французы, продолжавшие разлагаться под властью Наполеона III, оказались не способны к сопротивлению. И они были патриотами, желавшими победы. Подвело не отсутствие стремления защищать страну, как бы их в том не обвинял Виктор Гюго, а как раз административный ресурс. Примерно в той же мере, из-за чего Россия проиграла Крымскую войну. Получается, что быть патриотом следует, но явно не поддерживать грозящее неминуемым крахом. Ежели так размышлять, современники тебя поднимут на штыки, зато потомки укажут на твою правоту. Впрочем, и потомки поднимут на штыки всех, посмевших укорять уже их. Да, это замкнутый круг губительного для создания людей патриотизма, без которого всё равно не обойтись — людей должно нечто объединять.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Проще закрыть глаза на происходящее и принимать текущее положение с отстранённостью. Велика ли разница: бороться за идеалы сегодня или отстаивать их завтра? И как быть с благонамеренными речами? Разве можно перебороть себя и постараться взвешенно подойти к разрешению очередной затруднительной ситуации? Отчего-то — тяжело! Надо обязательно высказать собственное мнение, не принимая противоположную точку зрения. Жизнь человека так и проходит — в постоянной борьбе будто бы за идеалы, тогда нет ничего такого, чему уже в свою очередь не быть переосмысленным. Но с задором молодых справиться довольно затруднительно, особенно если за ними тянется шлейф противоправных действий. Недавнее дело вокруг убийства студента Иванова просто утихнуть не могло… в России нарождались новые организации, готовые к совершению преступлений против всех, кто склонен придерживаться консервативных взглядов.

Салтыков возвращался к острой теме, назвав следующий выпуск «Благонамеренных речей» «Перепиской». Читателю сообщалось о мнимых изменениях судебной системы России, нисколько не испытавшей перемен. Она осталась прежней, разве только более открытой для стороннего наблюдателя. Теперь участниками суда становились — помимо обвиняемых, очевидцев и самих судей — такие отныне важные должности, коими явились прокурор и адвокат. Увидеть полезное в этом распределении ролей Михаил не смог, посчитав необходимым высказаться в шутливом тоне. Читателю становилось понятно и то, что прокурор должен идти по головам, если желает сделать карьеру. Неважно, виновен ли человек на самом деле, всё будет сделано для вынесения ему осуждающего приговора.

Переходя в 1874 год, Салтыков отмечал происходящие в России изменения. Отмена крепостного права привела к довольно невероятным вещам, прежде казавшимися невозможными. Бывшие помещики, в том числе и Михаил, оказались перед непростыми условиями, вследствие чего продажа имений принималась за единственно правильное решение: продать. Но покупали не другие помещики и не иностранцы — выкупать брались собственные крестьяне. Именно об этом Михаил повествовал в первой части очерка «Столп». Получалось, в России зарождалось иное движение, ранее даже мысленно не допускаемое. С его интересами вскоре придётся считаться. Пока же Салтыков видел необходимость отмечать происходившие в обществе перемены.

Вторая часть очерка позже получила название «Кандидат в столпы». Её содержание продолжалось начатой в первой части мыслью. И вот он парадокс мировосприятия — требуя пересмотреть понимание бытия, Салтыков становился очевидцем, как из среды унижаемых помещиками крестьян, выходили точно такие же люди, продолжающие в той же степени унижать других. Разве возможен какой-либо положительный вывод? Скорее для Михаила найдётся повод для очередного недовольства складывающими обстоятельствами. Что же, обвинять власть — это одно, но попробуй укорить само население. Нет, словом делу не поможешь! Потому и Салтыков мог сотрясать воздух недовольством, от которого положение нисколько не изменится. Не взять ли его опыт на собственное вооружение? И не извлечь ли самый разумный вывод… пусть и окажется он до ужаса неприятным. Читая о подобных исторических процессах, неизменно заключаешь, что счастье человеку даётся только тогда, когда он обрекается на страдания. Никак иначе добиться лучшего из возможного не получится, поскольку лучшее определяется сугубо в сравнении с худшим, обязательно должным присутствовать и превалировать в повседневности.

Пока же Салтыков показывал формирование нового общества, должного заменить предыдущее. Да получится не совсем то, к чему хотелось приблизиться. Наоборот, иным путём сформируется всё то, от чего царская власть пыталась отвести закрепощённое население. Жители России вновь будут порабощены уже другой силой, то есть исторически это неизбежно: такова судьба всех народов, вольно или невольно должных именоваться россиянами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Куда бы не отправлялся Салтыков, всюду для себя он отмечал важное, должное быть удостоенным выражения им мнения. Ежели отправлялся в русскую глубинку, определял не положительное воздействие текущего времени, а всегда неизменно отрицательное. Когда бы и куда бы не отправлялся, всегда и повсеместно Михаил встречал неудовлетворительное. Так уж было настроено его восприятие мира. Не испытывал он положительных побуждений, как не старался. Очерком «В дороге» Салтыков закреплял упадническое настроение. Как же быть, чтобы нечто, делаемое в России, пришлось ему по душе? Похоже, такое нисколько не возможно. Как не пытайся исправить жизнь к лучшему, люди — вроде Салтыкова — найдут причину для недовольства. Казалось бы, отмена крепостного права — благо. Как бы не была проведена реформа, лучше ей скорее всего никак не быть. Возникает вопрос: а нужна ли она была — реформа? Как бы не скупили немцы русские земли, ибо помещики спешно избавлялись от казавшегося им неликвидным, поскольку не умели наладить прибыльность имений без закреплённой за ними рабской силы.

Очерком «В дороге» Салтыков высказывал мнение об упадке деревни. Последующим очерком «Опять в дороге» — то мнение он произносил с ещё большей твёрдой уверенностью. Куда не глянь, всюду развал. Но хочется подумать: а не было ли такового развала и до отмены крепостного права? В те годы Михаил предпочитал видеть скудоумие губернаторов, поставленных для управления. Однако, думать тем же образом Салтыков продолжал и дальше, так как годом спустя увидят свет «Помпадуры и помпадурши». Теперь же определялось повсеместное скудоумие. Опять же, к такому мнению Михаил склонялся всегда. Достаточно вспомнить «Историю одного города». Как был дураком всякий люд в России, таковым и оставался. Сколь больно о том говорить, но разве не скажешь, коли оно так?

Какое ведётся хозяйствование в России? Раньше помещики не думали ни о чём, грабя крестьян и поместья, извлекая средства для беспечного существования. Теперь подобное поведение считается расточительным и постыдным. Помещику полагается стать дельным человеком и вести дело по всем правилам, пожиная успех и извлекая прибыль для дальнейшего улучшения хозяйства. Не быть такому в России! Как результат: помещики разорены, крестьяне пущены по миру, контроль над всем берут немцы. Вместе с тем, пока деревня всё большее оказывается в упадке, отмечается рост промышленности в городах. И было бы оно всё так, не вооружись сведениями о процветании сельского хозяйства, когда и дававшего сбой, то в годы аномальной засухи. Салтыков не собирался мириться и искать оправдания — всё для него плохо и лучше не станет, даже возьмись немцы за поднятие экономики. Кажется, и тогда Михаил найдёт причины для недовольства, окажись Россия наипервейшим по уровню благ государством.

И вот в апреле 1873 года Салтыков публикует очерк, позже озаглавленный названием «К читателю», должный создать представление о той публицистической деятельности, какую на ближайшие годы определял для себя Михаил. Основное его содержание — во всём можно найти положительное, ежели о том вести благонамеренные речи. Получалось, что за критическими высказываниями следует искать цельное зерно, служащее поводом для надежды на искоренение ныне худшего. Порою в таком убеждении находят оправдание и те, кому, за им делаемым во вред другим, должна мниться конкретная польза. Есть и такое суждение, гласящее: ежели о человеке думать хорошее, говорить о нём его возвышающее, то и человек тот начнёт поступать благообразно, выступая в соответствии с возложенным на него мнением. Что же… было бы такое суждение применимо к людям, ведь они порою стараются действовать с точностью до наоборот.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Среди статей Салтыкова за 1863 год теряется первая из благонамеренных речей — очерк «Семейное счастье». Михаил тогда мог и не знать, к каким мыслям он придёт ближе к середине семидесятых годов. А думать ему предстояло о двойственности жизни. Как так получается, что с виду благонамеренное, на деле оказывается ханжеским? Отчего нечто с добрым помыслом прикрывается далеко не тем, к чему оно должно привести? Как яркий пример — семейные отношения. Можно взять для рассмотрения одну семью, принимаемую за идеальную, таковой её продолжая считать, не прилагая усилий для лучшего понимания. И ежели попробовать разобраться, то за представлением об идеале кроется худшее из возможного. Семья, где дети кажутся лучшими в мире, родители — счастливыми обладателями послушных чад, не станет восприниматься со стороны иначе, нежели с поощрением. На деле же в той семье может царить ханжество и двойные стандарты. Просто члены семьи сохраняют на лице приличие, тогда как они переполняются от страдания. Зато сделано главное — создано требуемое положительное представление у всякого, кто с ними имел или имеет знакомство. Ещё не про двойственность, но, думая, уже вполне об очевидных проблемах общества, Салтыков через десять лет приступит к написанию цикла «Благонамеренные речи».

Наиболее громким и резонансным признаётся очерк от января 1873 года, названный впоследствии «По части женского вопроса». Казалось, только отгремела эмансипация крестьянства. И вот новый виток напряжённости в обществе. О праве на эмансипацию заявили женщины. Бывшие при мужчинах, они захотели выйти из-под попечительства и сами определять жизненный путь. Общество к тому оказалось не готово. Пусть открывались учебные учреждения, но и полемика обострялась при необходимости рассуждать: достойны женщины права на эмансипацию или нет. Думалось, отчего не допустить подобного? Чем женщины хуже мужчин? Отчего им следить за семейным очагом, когда у них не меньше способностей к постижению наук? И жар не мог так легко угаснуть, не пройдя через множественные обсуждения. Становилось ясно, разрешить ситуацию не представляется возможным. И каждый это понимал, заранее зная, для наступления желаемых или противных кому-то изменений, должны пройти десятилетия. Как освобождение крестьян обсуждалось порядком лет от начала царствования Александра II, так и об эмансипации следует размышлять не меньшее количество времени, а то и значительно дольше.

Осталось понять, какую позицию занимал непосредственно Салтыков. Михаил понимал — как всегда, правыми оказываются одновременно все. Вполне допустимо стоять на позициях противников эмансипации, довольствуясь их доводами, так можно выступить и с поддержкой склоняющихся к допустимости женщинам позволить постигать науки и быть склонными к самостоятельности. Получалось, что Салтыков проявлял двойственность суждений, ни к чему толком не склоняясь. Скорее следует думать, будто Михаил призывал придти к мирному разрешению женского вопроса. Вполне казалось очевидным, раз движение в обществе началось, когда-нибудь оно приведёт к неизбежному изменению устоявшегося миропонимания. История человечества тому служит наглядным доказательством. Да и тот факт, что всему отводится своё время, не может не говорить о необходимости перемен, просто должных произойти.

Продолжая мысль Салтыкова, читатель обязательно задумается о происходящем в обществе, согласуясь с принципом допустимости перемен. Ежели сейчас мужчины определяли сущность общества и не дозволяли женщинам заявлять о правах, то не наступит ли когда-нибудь такой момент, когда обозначится гегемония женского пола, и тогда уже мужчины потребуют собственной эмансипации, пройдя через все те испытания, которые во второй половине XIX века пришлось испытывать женщинам. Как бы не хотелось думать, но всему суждено претерпевать изменения, вплоть до обратных значений.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Смысловое содержание второй книги не отличается от первой. Новиков продолжил хулить царскую власть, находя тому всё новые подтверждения. Отчего русские всё-таки проиграли бой при Цусиме? Вполне могли быть варианты иного разрешения, вплоть до уклонения от боя. Как говорится, со стороны всегда виднее, даже если ты являешься непосредственным очевидцем, не имея возможности повлиять на происходящее. Но это не всегда так. Как пример, Новиков прямо обвинял вице-адмирала Рождественского, будто тот планировал дать сражение в день рождения императора Николая II, не подбирая более удачных для морского боя дней. Читатель тому мог вполне поверить, не сверься, что разница между этими событиями составляет практически две недели. В подобном духе Новиков и продолжал повествовать, нисколько не сверяясь с истинностью приводимых им фактов. После такого верить, в им рассказанное, вдумчивому читателю может расхотеться.

Отличие второй книги от первой всё же есть. Новиков посчитал необходимым сообщить о судьбе кораблей и их команд, приведя различные свидетельства. Стоит Цусимскому сражению завершиться, как выдержавшие бой корабли отправились в разные стороны. Кто-то уплыл на север, выброшенный на острова, где влачил тягостное существование от ожидания пленения японцами. Иные отправились в сторону Индийского океана, порою промышляя актами благородства, как должен был считать Новиков. Корабли империи не из простых побуждений останавливали и опустошали иностранные судна с будто бы контрабандой, а именно боролись с нелегальной торговлей. Можно ли такому верить? Лишь отчасти. Но разве мог Новиков о том открыто говорить? Впрочем, откуда ему о том было знать… он ведь благополучно попал в японский плен, ни в коем случае не собираясь возвращаться в Россию, где его ожидало преследование и обязательное заключение по политическим причинам.

Непосредственный бой при Цусиме Новиковым описывается, не сказать, чтобы действительно доподлинно. Совсем нет. Самое примечательное воспоминание, каковое оставляет Новиков, это необходимость участия в операциях. Кажется, больше эмоций и чувств он испытал, когда ему доверили подержать ампутированную ногу, поскольку часть дня он провёл среди оперирующих хирургов.

А что делал Новиков в плену? Он спаивал охранявших его японцев, ведя для них агитационные речи. Оными он наполнил и страницы. Ведь зачем воевать простому человеку? Для него война ничего не несёт, кроме сомнительных перспектив. Простого человека война искалечит, ничего не дав взамен. Заслуги этого человека забудут все, кто должен воздавать ему почёт на все годы вперёд. Однако, человек после войны претерпит сугубо лишения. Что же до тех, ради чьих интересов простой человек сражался, тем безразлична судьба рядовых граждан. Так обстояло дело не только в России, но и в Японии. Так зачем двум странам воевать? Ежели странам и нужно, то их населению это вовсе без надобности.

Новиков рассказывает о себе, если не перешёл на рельсы беллетристики, будто остался в Японии, женился на японке, так продолжая жить, покуда не тронулся в обратный путь. Да не в сторону России он осуществлял движение. Ранее 1918 года он в России не появится, побывав в портах Европы и Северной Африки, состоя матросом на торговых судах.

Как итог, именно вторая книга о Цусимском сражении удостоится Сталинской премии, хотя именно она выглядит слабее, уступая по наполнению первой книге. Непонятно, зачем вообще потребовалось акцентировать внимание, если можно было поступить аналогично позже полноценно оценённому «Порт-Артуру» за авторством Александра Степанова. Возможно, потому и оценённого в полном объёме, памятуя о награждении как раз Новикова-Прибоя всего лишь за вторую книгу единого произведения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Об исторических изысканиях Мельникова лучше говорить без конкретной временной привязки. Поскольку в том нет необходимости и никакой сути от этого не прибавится. Достаточно знать, что уже с 1842 года Павел выполнял различные поручения, в том числе Бенкендорфа. Например, есть в исполнении Мельникова «Исторические известия о Нижнем Новгороде», к которым Павел возвращался уже после опубликования «Дорожных записок». Мельников устанавливал причины для возникновения города: в качестве форпоста. Нижний Новгород мог обрести самостоятельность и право считаться великокняжеским городом, если бы не постоянное нахождение в сфере интересов Великих князей, особенно суздальских. Есть у Мельникова ещё одна заметка на схожую тему — «Предания в Нижегородской губернии».

Из прочих исторических заметок выделяются следующие: «Где скончался святой Александр Невский?», «Где жил и умер Козьма Минин?», «О родственниках Козьмы Минина», «О царице Марии Петровне». Если говорить про Александра Невского — установить место его смерти трудно, поскольку в летописях упоминается Городец, что нисколько не уточняет, скорее расширяет географию поиска, так как городцом могли называть любое поселение. Впрочем, ныне сходятся во мнении, что городец — это Городец, то есть одноимённый населённый пункт. А вот где жил и умер Минин? Точно можно сказать — последний год он пробыл в Нижнем Новгороде. Только похоронен не в той церкви, на которую обычно указывают, ибо она была построена позднее. Родственников Минина сложно найти по простой причине — раньше фамилию Минин давали всякому, чей отец при рождении не был известен. Касательно же Марии Петровны, то каких на самом деле не было жён у русских царей, особенно неучтённых.

Ещё одна статья имеет исследовательский характер. Как установить истинность дошедших до нас летописных источников? По единственному характерному признаку — обязательно должны описываться необычные природные явления, коими особо важными считались солнечные затмения. Ведь чего только не придумывали летописцы в качестве объяснения причин происходящего, ежели тому сопутствовало как раз затмение солнца. Статья Мельникова называлась «Солнечные затмения, виденные в России до XVI столетия». Павел перебрал основные, чаще встречавшиеся в летописях, упоминая конкретные несчастья, с ними связанные. Получилось примечательное наблюдение, должное стать предметом интереса для всякого, кто интересуется историей, особенно взаимосвязью между определёнными явлениями, находившими одновременное отражение у разных народов и культур. Короткая заметка «Замечания о городах Российской Империи» носит такой же интерес, но более локальный.

Что же, Мельников-этнограф и Мельников-историк проявился для читателя. Когда же стоит ожидать Мельникова-писателя? То случилось уже в 1840 году — это сказ про Елпидифора Перфильевича. Впрочем, до полноценной художественной деятельности на ниве беллетристики пришлось ждать до 1852 года, когда в Мельникове начнётся просыпаться талант мастера художественного слова. А подлинно беллетристом для потомка он станет с 1871 года — времени начала работы и публикации дилогии о старообрядческих купцах, чему будут предшествовать статьи о церковном расколе и о сектах, часто неверно принимаемых за старообрядческие.

Если пытаться определиться, каким именно считать Мельникова литератором, то придётся решить, что он был автором многоплановым. А лучше сказать — Павел брался за то, благодаря чему мог изыскать для себя привилегии или денежные средства. По правде говоря, литературный труд обычно и заключается в заработке писателем денег с помощью пера, невзирая на ценность им производимого материала. Это мы — потомки — думаем, словно писатели творят нечто для будущих поколений, чем-то ради этого озабоченных и о чём-то, по данному поводу, пребывающих в размышлениях. Отнюдь! Отчего Мельников тому не может являться наглядным доказательством?

Автор: Константин Трунин

» Read more

После окончания Казанского университета, Мельников был направлен в качестве учителя в Пермскую губернию. Это ли, либо иная причина, послужило для краткого всплеска литературной деятельности, впоследствии на десятилетие утихшей. Начиная с описания Саровской пустыни, Илевского завода, Ардатова, Липня, Выездного, Арзамаса и Анкудиновки, Павел перемещался по дороге в Нижний Новгород. Следом переезжал в Пермскую губернию, описывал Оханск, Каму, затем Пермь, включая пристань, монастырь и памятники, оговаривался про Ермаково оружие, вслед за чем говорил про дорогу к устью Чусовой, саму Чусовую и Полазну. Записки этим не ограничивались. Мельников рассказывал о дороге к Новому Усолью, историю соляных промыслов, обсуждал производство соли. Также описывал Ледву, Дедюхин, Пыскорский монастырь, Соликамск, Пожневский, Чермазский и Добрянский заводы. Поведал про Обву, Ильинское и биармиейцев.

Следует учесть юный возраст Мельникова. К началу проделанного им пути он был двадцатилетним. Чтобы лучше ориентироваться, когда это было, проще сказать, что прошло два года с момента смерти поэта Александра Пушкина. При знакомстве с записками сразу будет определён особый интерес Павла к религиозной составляющей жизни: его больше интересовали монастыри в той местности, куда он в очередной раз направлялся. Проявлялись и отголоски склонности к этнографическим изысканиям. Например, Павел особо отмечал, в каких местах прежде селилась мордва.

Этнографией примечательны записки о Нижнем Новгороде. Мельников старался разобраться с датой основания города. Он искал могилу Кулибина. Привёл свидетельство о сказании про бабу, что умела с помощью коромысла убивать татар сотнями. Радовался Павел и визиту в Пермь. Этот город он называл пахнущим Русью, раскрывая это через мнение, будто за три века в образ жизни местного населения не было внесено изменений. Вместе с тем, Пермь названа Мельниковым молодым городом, построенным с ровными кварталами, которые если с чем и сравнивать, то с похожей системой американских городов. Впрочем, Пермь — это вам не Нью-Йорк. Другой интерес Павла — солеварение: как оно зарождалось, как живут ныне соленые промышленники.

Разговор о Перми обязательно продолжался. Местный диалект отличает от прочих русских говоров. Но обидно за другое. Пермь — расположенный вдали от прочих городов населённый пункт. Там может и живут достойные люди — может потому и достойные, ибо находятся далеко от тех, кому свойственен нрав больших городов. Собственно, на пермяках наживаются приезжие. Поскольку дельный товар в Пермь везти дорого, то он и стоит соответственно. Хотя, скорее нет! Стоит он во много раз дороже, нежели должен с учётом всех произведённых затрат на его приобретение купцами, включая последующую переправку.

Напоследок оставалось сравнить Пермь с Древней Биармией. Если разговор о том имеет хоть какой-то смысл. Мельников предложил свои варианты, от кого-то им услышанные. Всё равно в его словах есть доля истины, несмотря на до сих пор продолжающиеся споры о том, что вообще понимать под Биармией и где именно её искать, поскольку широта предполагаемого расположения идёт вдоль верхней оконечности Скандинавского полуострова и далее по северным территориям, вплоть до Уральских гор.

Чем явились «Дорожные записки» в своём значении для литературы? Истинно дорожными записками исследователи творчества Мельникова их не называют, считая скорее художественным произведением. Да и написаны они, когда Павел занимался иной деятельностью, пребывая уже в Нижнем Новгороде. К 1840 году литературную деятельность следует признать частично насыщенной. Стремление к труду кипело в Павле, результатом чего стали некоторые исторические изыскания.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Нет народа более слившегося с русским, нежели мордва. Об этом писал Василий Ключевский, видевший в русском этносе связь славянского и финно-угорского начал. Мельников к тому речь не подводил, посчитав, что мордва обрусела. Хотя, вполне можно думать, будто как раз русские омордвинились. Ясно другое — два народа слились в единое целое, порою разделяемые сугубо из присущих каждому особых внешних черт, пусть и не явно, зато позволяющих думать о преобладании тех или иных предков в роду. Но совершенно оправданным будет утверждение, что прежде существовали племена полян, древлян, кривичей и прочих, ставших после русскими, а к мордве относят носивших самоназвания меря, мурома, чудь и прочих. Исторически верно и то, что упоминание мордвы исчезает из летописей практически сразу, как начинает формироваться русский этнос.

Мельников провёл соответствующие изыскания. Он выяснил следующее — русские ходили опустошать мордовские селения вплоть до нашествия монголо-татар, когда уже пришедшие на Русь кочевники принялись за разграбление поселений мордвы. С крещением имелись проблемы вплоть до раскола православия. И после него лучше не стало, если теперь мордва к чему и стремилась, то к старообрядчеству. Становилось очевидно, почему Мельников заинтересовался историей данного народа. По роду деятельности он собирал всю требуемую ему информацию, к 1867 году принявшую вид «Очерков Мордвы».

Остаётся предполагать, насколько правдиво изложение Мельникова о божествах, праздниках и традициях мордвы. Не наслушался ли Павел историй от старожилов, ничего общего с мифологией их народа не имеющими? Точнее говоря, сказок. Ведь могло получиться нечто вроде «Калевалы» — относительного эпоса, ценимого за народное творчество, нежели за отражение верований финно-угорских племён Карелии и Финляндии. Мельников просто изложил ставшее ему известным.

Оказывалось, у мордвы не было божеств как таковых, не имелось у них и идолов. Если кому мордва и поклонялась, то священным деревьям. Это одна из версий, поскольку оговорив оную, Мельников предложил трактовку мифологии, впитавшую в себя мотивы из христианства, в том числе его ответвления — мусульманства, и непосредственных верований мордвы. Выходило, что мир создал Шайтан, а человека — Чампас. И между этими богами постоянно велась борьба за обладание людьми. В различных трактовках доходило до того, что тело человека создал как раз Шайтан, а Чампас вдохнул в него душу. В этом можно найти отголоски воззрений сектантов, в частности — хлыстов, имевших аналогичное представление о бытии. Из этого получалось, что нужно жить ради заботы о бессмертии души, тогда как желания плоти следует усмирять, дабы показать умение противостоять Шайтану, воплощавшему злое божество.

Как становится понятно, мифология мордвы возросла не из представлений о сущем из собственных преданий. Мельников лишь дал краткое представление о прежних воззрения, сосредоточившись на сомнительных верованиях, постоянно видоизменявшихся, пока к середине XIX века они не приняли то состояние, с которым он и имел знакомство. Критически осмысливая, видишь в представлениях мордвы пропитанность представлениями о сущем из движений сектантов. Но нужно и думать, будто как раз мордва могла подвигнуть хлыстов на принятие ими сложенного представления о мире. Во всяком случае, браться за установление истины не следует.

Нужно принять в расчёт и специфику интереса Мельникова. Ему требовался материал о раскольниках, чем он по роду своей деятельности и занимался. Мордва получилась склонной к раскольничеству сама по себе — таково предварительное мнение. Ежели задуматься, скорее всего их воззрения сформировались не ранее XVII века.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Удивительно, последние годы жизни Мельников предпочитал писать о купеческих семьях. Впрочем, данный интерес у него был всегда. Сейчас трудно установить, когда Павлу захотелось наполнить художественную литературу образами торгового люда, но вполне ясно — всё привело к созданию монументальной дилогии о старообрядцах. Остались в архиве Мельникова зарисовки, не всегда написанные его рукой, при жизни не публиковавшиеся. Они извлекались после смерти писателя, тогда же публикуемые. Точная датировка устанавливается только для рассказа «Балахонцовы» — 1860 год. В небольшом фрагменте раскрыта часть существования поволжских купцов, успешно ведших дела, не боявшихся хворей, то и дело приходивших на Россию с южных рубежей.

Другой рассказ — «Старина» — повествует про женщину, разменявшую жизнь на вторую сотню лет. Вот близился шестнадцатый год её очередного века. Чем не повод вспомнить о её былом? Оказалось, молодой она была при Анне Иоанновне, в меру успешно жила, был у неё собственный завод. Повествование спешно обрывается, так и не доведённое до конца. Вполне это может оказаться и не произведением Мельникова, а выписанной по его просьбе историей. Но так как рассказ содержался в архиве писателя, какую-то характеристику ему требовалось дать. По свидетельству создателей четырнадцатитомного собрания сочинений Мельникова за 1898 год, рассказ найден ими среди разрозненных рукописных отрывков беллетристического содержания без начала и конца, составлявших пять тетрадей.

Сразу после смерти Павла был опубликован рассказ «Семейство Богачёвых», называвшийся тогда «Семейством Барбашевых». Мельников повествовал о тульских купцах, их становлении и успешном ведении дел. Ими предпринято строительство заводов, как тогда полагалось делать предприимчивым людям. Повествование выдержано в том же духе, что монументальная дилогия. Для простоты восприятия, видимо, была изменена фамилия на более говорящую. О ком, как не о Богачёвых, мог писать Мельников, если речь шла о купцах?

Всё упомянутое трудно назвать рассказами. Но и судить иначе нельзя, поскольку Павлом использованы приёмы художественной литературы. Скорее нужно понимать «Старину», «Балахонцовых» и «Семейство Богачёвых» в качестве необходимого для творчества элемента, на который Мельников мог опираться, создавая «В лесах» и «На горах».

Остаётся сожалеть о малом значении Мельникова в последующем. Никто всерьёз не брался выпускать его собрания сочинений в постцарской России, не претендуя на полноту большую, нежели то предпринималось тем же издательством Вольфа, выпустившего четырнадцать томов. Нет до сих пор в свободном доступе и писем Павла, к которым читатель обязательно бы проявил интерес. Имя Мельникова сошло на нет, если и оставшись в памяти потомков, то благодаря монументальной дилогии, не всегда воспринимаемой в требуемом для её понимания ключе. А про исследование Павлом старообрядчества и сектантства — потомки и вовсе забыли, словно религиозный фанатизм исчез из мыслей людей, перестав их навсегда беспокоить. Вполне очевидно, тайные секты остались тайными, старообрядческие общины продолжили успешное существование.

Дилогия «В лесах» и «На горах» регулярно переиздаётся, нисколько не отражая для читателя образ непосредственно Мельникова. Не воспринимается он и из-за неустоявшегося имени в литературных кругах. Редко его упоминают в качестве Мельникова-Печерского, чаще ставя рядом настоящее имя и им выдуманное: Павел Мельников (Андрей Печерский). Обычно найти его произведения получается случайно, с удивлением их для себя открывая. Тогда-то и появляется желание узнать, о чём этот писатель рассказывал ещё, на помощь приходят собрания сочинений, выпущенные до наступления XX века.

Приходится ставить точку. Павел Мельников-Печерский пока не забыт, и может никогда не будет стёрт из памяти.

Автор: Константин Трунин

» Read more