trounin.ru

Горький – философствующий писатель. Не просто стремящийся познать и определиться с пониманием сущего, а именно прибегая к методу философствования. Да, человеку следует думать о лучшем – ему нужно к тому стремиться. Но человек – есть человек. Вот потому и появилась ещё одна поэма в прозе, названная лаконично – “Человек”, и более ничего лаконичного не содержавшая. Максим принялся пространно размышлять, предложив текст для публикации в товарищество “Знание” в 1903 году. Он сам понимал – язык повествования совсем не тот, заставляющий читателя смаковать каждое слово. Некоторые части произведения остались в архивах и письмах, не предназначенные для ознакомления с ними посторонних лиц. Можно кратко сказать: поэма не удалась.

В сборнике товарищества “Знание” за 1904 год опубликован “Рассказ Филиппа Васильевича”. По смысловому наполнению он сходен с содержанием произведения “Тюрьма”. Рассказчику довелось встретить крестьянина, тот стал просить у него денег, объясняя тем, что рад бы заработать, только везде ему в работе отказывают.

В 1905 году в одном из сборников всё того же товарищества “Знание” Горький опубликовал очерк “Девочка”, дополняя им произведение Пустынниковой “Дунька”. И он касался темы неустроенности людей в России. Невозможность добыть пропитание приводила к вопиющим случаям, вроде теперь описанного Максимом. Ему довелось увидеть на улице смазливую девчонку, чуть не ангелочка, которым можно долго любоваться. Иллюзия быстро оказалась разрушена! Девочка подошла к нему и предложили себя за пять алтынов.

Про Чехова Горький писал в 1905, 1906 и 1914 годах, публикуя отрывки из воспоминаний в “Нижегородском сборнике” товарищества “Знание”, некоторые из них оставив до 1923 года, когда в журнале “Беседа” опубликовал под одним заголовком “Из дневника”. Это скорее набор зарисовок. В первой Чехов представлялся ратующим за получение образования всяким гражданином страны, для чего он мечтал построить школу для сельских учителей. Во второй – Чехову довелось прослышать будто учитель бьёт учеников, и зная нрав последних, в том мог бы и не сомневаться, но усомнился. В третьей – на вопрос о том, чем закончится война, он хитро ответил: миром. В таком случае, кого Чехов любит – турков или греков? Оказалось, что Чехов больше любит мармелад. И далее Горький повествовал в подобном же духе.

В 1905 году для одного из сборников товарищества “Знание” опубликован довольно сумбурный рассказ “Букоёмов, Карп Иванович”. Для газеты “Борьба” написан рассказ “И ещё о чёрте”, продолжающий тему бесед писателя с чёртом. На этот раз чёрт вопросил: зачем вообще поминать чертей, ежели люди стали вести себя куда гаже?

Для первого и последнего выпуска журнала “Жало” Горьким написаны сценка “С натуры” и эссе “О сером”. Максим философствовал. “С натуры” – это сценка о крестьянах, слушавших умные речи, ничего не понимавшие, при том твёрдо знавшие – как прежде вешали, так и будут продолжать вешать, какие изменения не случись, к лучшему ли или к худшему они будут. Размышляя “О сером”, Максим показал читателю существование особого типа людей, обычно никак не рассматриваемого. Ежели существует красный и чёрный цвет, человек бывает холериком или сангвиником, активным или пассивным, то может быть он ещё и безучастным. Такому человеку важно жить в тепле и сытно питаться. Вроде бы такие люди – благо для государства. Если они есть, значит нет повода для волнений. Да вот Горький их прозвал паразитами, представителями того самого серого цвета, так противного ему самому.

Написанным в 1905 или 1906 году считается “Письмо в редакцию”, опубликованное почти тридцать лет спустя. Горький отвечал на нападки читателей, считавших риторику Максима об Америке излишне мягкой. За подобное он просил его извинить, специально очернять или обелять действительность он не привык, потому и не обессудьте – всё так, как о том написал.

1906 год – это публикации в журналах “Адская почта” и “Жупел”, чаще подписанные псевдонимом Иегудиил Хламида. Это короткие произведения и мудрствования: “Мудрец”, “Правила и изречения”, “Изречения и правила”, “Собака”, “Афоризмы и максимы”. Например, восседаешь где-то? И ценишь себя высоко от высоты кресла? А сколько то кресло стоит, помнишь? Вот и цени себя по цене кресла, никак не дороже. Жаждешь свободы? Иди в полицию. Милосерден? Тогда сперва поймай блоху, лишь после можешь её убить. Видишь собаку на улице сегодня? Нравится? А её труп, который ты застанешь завтра, тебе тоже понравится? Вот и к людям относись, понимая их будущее. Неужели зубная боль стоит решения мировых проблем? Тогда это слишком большое обязательство для так считающего. В схожем духе написана миниатюра “Старик”, опубликованная в “Новом журнале для всех” пятью годами позже.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Какой бы паршивости не был человек, он обязательно стремится оказаться счастливым. Методы у него на этом пути могут быть разными. Неизменно единственное – желание озаботиться о собственном благополучии. Пускай на десять лет, один год или даже день, час, а то минуту, либо секунду. Ведь не зря говорят о некоторых действиях, что ради их свершения не жалко будет отдать жизнь. И с чем каждому человеку труднее всего справиться? Со схожим желанием других людей, поскольку все хотят жить при лучшем из им доступного. Отсюда и все беды, самим же человеком порождаемые. Самым действенным инструментом. убирающим с пути мешающих, является тюрьма. Ежели некто неугоден обществу, он лишается свободы и возможности добиваться счастья ему присущими методами, обычно идущими вразрез с представлениями общества об их позволительности.

Вторую половину XIX века Россия шла по опасному пути формирования здорового общества, в котором каждый индивидуум обретал равные возможности. Однако, к началу XX века оставались те, кто был равнее. Считавшие подобное недопустимым и открыто выражавшие о том мнение, удостаивались участи оказаться политическими заключёнными. Кроме своих мыслей, они ничем не угрожали общественному благополучию. И в тюрьме с ними должны были обращаться снисходительно. Как показывала практика, исполнительная система наказаний не стремилась разрабатывать щадящие меры заключения, вследствие чего политические на равных отбывали с совершившими уголовные преступления. Тут, скорее всего, следовало бы возрадоваться, что хоть где-то в России для всех созданы одинаковые условия. Обида всё-таки поселялась в их душе. Уже сам факт заключения – несправедливость. Что уж говорить про уравнение с теми, кто украл, убил или совершил иное противоправное действие.

Что показал Горький? Он представил удручающую картину тюремного быта. Пребывающие в заключении становились заложниками ситуации, перебороть которую они не могли. Никто из них не радовался участи, более уверяясь в безысходности. Воли действительно лишались за мысли о необходимости пересмотреть политическое устройство государства. Чаще прочих к таким рассуждениям склонялись студенты, как раз и составлявшие основную массу помещённых в исправительные учреждения. Было бы то, из-за чего образ мысли студентов следовало изменить. Добрая их часть – бесплотные мечтатели, ничего в жизни не терпевшие, кроме необходимости принимать проявляемую по отношению к ним безудержную материнскую заботу. Совсем юнцы – они были брошены на одни нары с подлинными преступниками, теперь вполне склонные принять от асоциальных сограждан следование законам преступного мира.

Как же тогда быть с надзирателями? От них требовалось проявлять строгость к заключённым. Для исправляемых не полагается человеческого отношения, чтобы понимали, какой порок внутри себя им следует перебороть. Но и надзиратели – люди. Кому-то из них оказывалась свойственна звериная жестокость, ни в чём не уступающая ярости сидящих за хладнокровные убийства. Иные из надзирателей обладали излишней мягкостью – для них на таком посту непозволительную. Именно одного из таких предложил Горький читателю. Тот едва ли не будет проливать слёзы над оступившимися мальчишками, зачем-то пошедшими путём преступного мышления. Уж быть наравне с уголовными преступниками они быть точно не должны: будет считать тот надзиратель, всячески облегчая их существование.

Опубликовать повествование на подобную тему Максим смог без затруднения. Товарищество “Знание” поместило его в собственный сборник за 1904 год. Укорять Максима было, кажется, более некому. Запрещать творчество Горького становилось опасным. Всё равно читатель найдёт ему потребный текст. Да и само общество изменялось стремительно, учитывая тяжёлое положение в связи с русско-японской войной.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Скажем немного и о рассказах, написанных Горьким в первые годы нового столетия. Максим начал стремиться к основательности. Ежели ему хотелось говорить кратко, он говорил существенно важные для него вещи, либо пытался собраться с мыслями, толком читателю ничего не предлагая. Как пример – рассказы, опубликованные в “Нижегородском листке” на излёте 1900 года: “Перед лицом жизни” и “О беспокойной книге”. В первом жизнь спрашивала человека за им прожитое. Во втором представлены страсти писателя по книгам, спящего или фантазирующего наяву.

К 1900 году относится работа Горького над циклом коротких произведений. Они получили общее название “Публика”. Часть из них была опубликована позднее в виде самостоятельных работ. Прочие до смерти Максима читателю известными так и не стали. Если сам Горький оставил сии пробы пера без внимания, что тогда пытаться найти в их содержании читателю? Той же судьбы должна была удостоиться “Песня о слепых”, всё-таки опубликованная первого января 1901 года в “Журнале для всех”. Горький об этой “Песне” вспомнит через два года, а после и вовсе забудет.

К марту 1901 года относится создание фантазии “Весенние мелодии”, запрещённую цензурой к публикации. Стоит ещё раз напомнить – заключительной частью “Весенних мелодий” стала допущенная к публикации “Песня о Буревестнике”. В том же году для сборника “Помощь евреям, пострадавшим от неурожая”, Максим написал очерк “Погром”, сообщая о виденных им беспорядках 1885 года в одном из городов на Оке. Новой информации для читателя он не сообщил. Рассказанная им история показывала до какой степени может дойти толпа, озверевшая от ненависти, когда людям становится чуждо человеческое отношение к себе подобным. Под каким-либо предлогом они творят бесчинства, не укладывающиеся в представлении тех, кому с таким явлением сталкиваться до того не приходилось.

В конце 1901 года в газетах “Нижегородский листок” и “Курьер” Горький публиковал произведение о скитаниях парня. Предлагалась ситуация, согласно которой жителю деревни потребовалось забыть об укладе предков и отправиться в город на заработки. Получив благословение матери, его злоключения происходили близ питейных заведений. Объясняется это просто. Парень так и не смог найти работу. Он готов был браться за любую, лишь бы кормили, но и таких условий ему предложить никто не мог. Изначально это произведение публиковалось под названием “История одного преступления”, затем получило заглавие “Преступление”, потом и вовсе Горький желал оставить за рассказом заголовок “Преступники”. И лишь через тринадцать лет он даст ему окончательное название – “Злодеи”.

К первым годам XX столетия относится работа Максима над пересмотром валашской сказки “О маленькой фее и молодом чабане”, опубликованной им в 1895 году. Теперь уже в некоторых местах переиначенное стихотворение называлось “Легенда о Марко”. Немного погодя Горький поставит его на один уровень с “Песней о Соколе” и “Песней о Буревестнике”, опубликовав в отдельном издании с помощью товарищества “Знание”. Теперь “Легенда о Марко” получила музыкальное оформление за авторством Спендиарова, и даже в 1903 году произведение публиковалось самостоятельно, сопровождаемое нотами.

Но как быть с наполнением “Легенды о Марко”? Нарекая стихотворением, причём не в прозе, а излагая в поэтическом духе, Максиму следовало придерживаться определённых правил, которыми он мог пренебречь для поэм, вроде “Песни о Соколе” и “Песни о Буревестнике”. Тут же у Горького получился перебор с глагольными рифмами, очень редко позволяющими оценивать поэзию по достоинству. Видимо, имени Горького тогда уже считалось достаточным, чтобы не считаться с подобными “мелочными придирками”.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И вот Горький громко провозгласил “Песню о Буревестнике”. Произведение не вызвало подозрений у цензуры, будучи короткой составной частью “Весенних мелодий”. Запретив надворного советника воробья, потомственного филина, плач по конституции и прочее явное, радость буревестника о грядущей буре была расценена спокойно. Оказалось, следовало опасаться именно призыва к должной разразиться буре. Общество раскалилось до едва ли не критической точки. Журнал “Жизнь”, опубликовавший “Песню”, через два месяца был закрыт.

Читателю сообщалось о птице, ожидающей ей приятного. Она не может существовать в спокойной обстановке. Она грустит от лёгкого дуновения ветра. Ей потребно больше: чтобы волны разбивались о скалы с рёвом, чтобы завывал стремительно летящий поток воздуха, чтобы нельзя было устоять, обязательно сгибаясь под буйством стихии. Всему этому птица обрадуется, но этого нет. Однако, она знает – это будет. О том она несёт весть, отчего и прозвали её буревестником. Казалось бы, обычная зарисовка при наблюдении за природой. Так оно и было на самом деле. И трактовать подобный текст можно разными способами. Общество тех лет увидело в словах Горького призыв к действию.

Не все согласились с Горьким. Пусть кричал буревестник, высмеивал робких птиц, прячущихся от буйства стихии. Кто сказал, что буря будет? Мало ли случалось самодуров, превозносящих себя выше остальных. Кто-то всегда ожидает чего-то великого, прослыв за пророка. И таких деятелей в истории человечества предостаточно. Только надо понимать, чем больше появится пророков чего-то определённого, тем скорее тому быть. Как с древнейших времён ожидал человек увидеть сошествие Бога, и увидел его, не поверив тому, но уверовав после, доверившись будто бы видевшим некогда предсказанное. Так и с буревестником… пока он представал лишь в воображении Горького, и было его мало для наступления ожидаемой бури. Что же до толпы, то ей хоть пальцем укажи – кинется и растерзает ей показанное.

По своей сути, Горький писал о чём-то, сам не ведая о чём. Да, перемены в обществе требовались, но какие именно? О свержении царя тогда задумывались самые отчаянные мечтатели. Может речь шла о принятии конституции, даровании людям прав и способности каждого влиять на жизнь в стране? Но тогда и бури быть не должно. Массовое неповиновение власти – подлинное самоубийство. Да и кому думать о революции? Всё тем же мечтателям? Кто же в здравом уме пойдёт на подвиг французов, помня, к чему их привела Революция, когда на смену свободе, равенству и братству пришёл очередной властитель, провозгласивший себя императором. Разве нужен России другой царь? Даже будь нужен, крови придётся пролить ещё больше, и, довольно вероятно, будет то сделано напрасно, ибо вслед за императором последует реставрация Романовых. Так к какой буре призывал буревестник?

Оттого и пропустила цензура “Песню о Буревестнике”. Пасквилем её назови или памфлетом, таковым “Песня” всё равно изначально не воспринималась. Зарисовка из жизни, ничего более. Но интерпретирована “Песня” оказалась в виде предвещания. Таким образом захотелось сделать обществу. Одни подхватили таковую мысль, другие её поддержали. Совсем недавно Горький сам чурался подобного мнения о им создаваемых литературных трудах. Теперь, как не говори, “Песня о буревестнике” никак иначе трактоваться не будет. Это прямой призыв к необходимости действовать. Опять же, кому и для чего действовать? Получилось, что буре рад один буревестник, толком не представляя, какой она будет. Вполне возможно – буря будет стоить жизни ему самому.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Деятельность Горького всё более сказывалась на окружавших его людях. Он становился рупором слова. Публиковаться ему доводилось на страницах изданий среди таких деятелей пера, в число которых входил и Владимир Ленин. И как не сказать громко читателю, насколько неоправданными чаяниями тот обладает? Подобную вольность Максим позволил в рассказе “О писателе, который зазнался”. Первая его публикация пришлась на 1901 год в газете “Русский Туркестан”. Последовал громкий отклик, имелся ряд переизданий, а затем и сам Горький предпочёл о данном рассказе забыть. Само название должно было наводить на сомнения. Кто именно зазнался? Неужели сам Горький? Однако, может Максим и зазнался, но не более для того требуемого. Скорее он укорил читателя за напрасные ожидания и создание в воображении неверного представления об обладателях литературного таланта.

В произведении перед читателем представал писатель, осознававший значение им делаемого. Но он думал, будто к нему испытывают симпатию за умение создавать нужные обществу художественные изыскания. Действительность суровее всяких предположений! Отнюдь, его возвышали за где-то от кого-то услышанное. Оказывалось неважно, о чём в сущности писатель говорил. Важной оказывалась его личность как таковая. Поэтому появлялись слепые приверженцы, толком не разбиравшиеся в его творчестве, при этом сопровождая речи обильным похвальным словословием. Опомниться бы тем личностям, забывшим о собственной индивидуальности.

В один момент, когда писатель оказался зажат толпой читателей, он вскипел и сказал начистоту: вы не читатели – вы почитатели! Он продолжил пылать гневом, говоря, как ему такие люди противны. Какой толк в таких представителях рода человеческого? Чем своими симпатиями они могут оказать помощь текущему моменту? Куда они идут со своею лестью? Они слепы в своём восхищении, рабы страстей и, по-человечески сказать, воплощение пустого места. И стоило выговориться – вмиг испарился всякий почитатель, среди которых не оказалось ни одного подлинного читателя.

Правда требовала откровенного её восприятия. Неужели Горький писал о собственном читателе? Или, наоборот, он скорее взялся ругать ценителей романтизма? Возможны оба варианта. Как слепо читатель воспринимал его тексты, видя необходимость к их приобщению, поскольку так поступают все в его окружении. Ты – читаешь Горького? Значит, мне с тобою идти по одному пути! А что на самом деле писал Горький, большинство почитателей могло и не знать. Главное, узнанное от других. Как раз такой читатель Максиму не требовался. Нужен вдумчивый человек, способный приобщиться к тексту и вынести из него самостоятельное суждение, не прибегая к трактовкам других. Ибо в один момент окажется, что будучи неверно истолкован злокозненным читателем, Горький начнёт восприниматься в отрицательном значении присущих ему мыслей.

Думается, зазнался писатель по иной причине. Он – реалист, отражающий в произведениях насущные проблемы общества. А его воспринимают иначе, словно и не о жизни он пишет, а сообщает вольные фантазии, подобно писателям романтического направления. Вот тем писателям и понравится находиться в окружении почитателей, таких же фантазёров, как они сами. Горькому подобного добра не требовалось. Пусть почитатели останутся в стороне от него. Только кто понял откровение от Максима?

Горького продолжали окружать, зажимать и восхищаться. Он не мог свободно перемещаться, обязательно приковывая интерес к своей персоне. Если ехал куда, там собирались демонстрации. Вместе с тем проявляла интерес полиция, следовали разбирательства и приходилось отправляться в подобие тюремного помещения, будучи обвиняемым в создании опасных для общественной жизни инцидентов. Как бы ему хотелось оказаться вне почитания, сугубо пребывая в качестве объекта прочтения. Да вот обратного пути не было.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Раскольников и близко не стоял! Горький взялся за написание собственного варианта “Преступления и наказания”, отказавшись от всего того, в чём – в основном – упрекался Достоевский, чей герой словно объелся спорыньи. Теперь, убивая, человек не впадает в истерику и не лежит после охладевающим бревном. Отнюдь, убивая, человек ведёт плодотворную деятельность, направленную на сокрытие следов и извлечение из содеянного выгоды. Он если и беседует мило с полицейским, тот его и не думает подозревать. Всё в рамках реалистичности, без какого-либо мрачного романтизма, будто бы похожего на действительность. И связь с женщиной лёгкого поведения не выдаётся за нечто принижающее в своей возвышенности.

Публикация произведения “Трое” далась Горькому с трудом. Журналу “Жизнь” она и вовсе стоила закрытия. Не могла власть стерпеть гимна асоциальному образу существования. Не должен человек осознавать себя через творимые им в угоду личных интересов бесчинства. Ежели и делать нечто, то прикрываясь благочинностью. Максим с того и начал повествование, что представил читателю старца Антипу, жившего отшельником. Шесть последних лет он не разговаривал, пока не пришли к нему люди и не стали ломать келью его. Тогда Антипа изрёк, дабы простил Бог к нему пришедших, взявшихся изломать жилище его. И читатель должен был понять, какие бы беды с ним не случались – нужно всё принимать стойко, никого не укорять и даровать право творить всякому желающему безобразия. Собственно, о людях, творящих зло без осмысления, Горький и взялся рассказывать.

Горький сам понимал – он допустил излишнее количество текста, не думая убирать лишнее. Как таковое явление не называй – водой или сумбуром – Максим сам его именовал длиннотами. Позднее размер произведения сократится на четверть, пока же, на момент первой публикации, полностью довести до сведения читателя содержание всё равно не удалось. Это будет сделано позднее в пятом томе собрания сочинений от 1901 года. Пропуская лишнее, читатель останавливался как раз на истории, связанной с убийством.

Убит был старый меняла. На его попечении находилась женщина лёгкого поведения. Её рассказы впечатлили молодого ухажёра, решившегося на замысел задушить старика. Зачем? Об этом он задумается ещё не раз. Грабить желания не было, однако деньги присвоил, отправившись схоронить добытое. Читатель отметит и такой момент, что любимицу убийцы звали Олимпиадой, будто такое имя им должно быть обязательно присущим – достаточно вспомнить героиню того же социального положения из “Коновалова”.

Как же быть с совестью? Раскольникова она просто пожирала. Достоевский описывал классическое воздействие на подсознание эриний, должных быть знакомыми по античному сюжету о муках Ореста, разрываемого сомнениями от сих богинь мести. В случае героя Горького – ничего подобного не происходит. Даже оказавшись на кладбище и взирая на надгробие им убитого – он лишь ухмылялся. Ни мук совести, ни сожаления о содеянном, только радость от безнаказанности. Никто и не подумал на него, и не мог подумать. Потому-то и сказано, что Раскольников и близко не стоял.

В произведении “Трое” есть и иные сюжеты, в которых читатель найдёт определённые отсылки, если сможет соотнести ему предлагаемое с сюжетами других писателей. Но запоминающимся останется как раз сравнение убийства менялы и процентщицы. Это же служит показательным примером, как восприятие определённой ситуации зависит от её представления писателями. Как мог Достоевский иначе направить главного героя, так мог же поступить и Горький. В том и другом случае заслужили бы они схожие укоры: первый – за бесхарактерность показанного им персонажа; второй – наоборот, за характерность.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Опубликовать по написанию “Ваську Красного” у Горького не получилось. Пришлось отложить на год, когда издательство товарищества “Знание” согласилось с необходимостью донести рассказ до сведения читателя. О чём же Максим взялся повествовать? Сообщал он про человека с лицом красного оттенка, примечательного внешним видом, пленительного для буйного воображения девиц. Васька отвечал возложенным на него ожиданиям с единственной оговоркой – при сохранявшейся внешней страсти, оставался равнодушным абсолютно ко всему. И всё же Ваську ценили за иной талант – умел он бить так, что после не оставалось следов. И бил он чаще женщин.

Не скажешь, чтобы Васька делал то по злобе, и Горький такое мнение поддерживать не собирался. Наоборот, бить – это профессия, которой Васька следует по мере доставшего ему умения. Он брал плату и приступал к исполнению наказания. Ему могли дать сто рублей, и он отрабатывал, методично и уверено измываясь над должными претерпеть им положенное. Кто же обвинитель? Кто угодно, лишь бы вина была доказанной. Обычно достаточно доказательства в воровстве, как на хрупкие плечи девицы начинала давить неизбежность принятия ремесла Васьки. Свою страсть он вкладывал и в такое дело, всё равно оставаясь равнодушным.

Что же, дав примечательное начало описываемой истории, Горький не нашёл слов для продолжения. Нет, Максим рассказывал, сообщая те или иные особенности дальнейшего действия. Однако, довести до конца историю он не сумел. Интерес читателя охлаждался едва ли не сразу, стоило продолжить размышление. Даже сложилось такое впечатление, будто Горький и на малую форму перенёс болезнь крупных произведений – водянистый стиль изложения. Читатель может и хотел внимать, и может ждал нечто, согласуемое с его потребностью увидеть некое раскрытие перед ним Васьки Красного. Похоже и Горький перенял равнодушие от главного действующего лица. Словно и он истязает читателя, не оставляя никаких следов.

Сам читатель, особенно поздний, мог видеть в прозвище Васьки намёк на историческое доказательство правоты движения социалистов перед издыхавшим царизмом. Тогда – кто тут кто? Стоило бы о том рассуждать, довольно сильно опасаясь за обязательно должное последовать обвинение в пустословии. Действительно, Красным Ваську прозвали за оттенок лица, потому и не надо измышлять более, нежели сообщил непосредственно автор.

Чего же опасались издания? 1899 год стал для Горького переходом от лаконичности к пространности. Имея цельное зерно, Максим позволял себе расползаться мыслью по древу. Разве не достаточным оказывалось показать Ваську в общих чертах? Разве требовалось углубляться, разбираясь, отчего всё так сложилось? Читатель того и ждал. Но Горький не углублялся, он даже не стал расширять понимание Васьки. Не ввёл в повествование ломающих восприятие главного героя моментов. Не сказалось его существование и на жизни окружающих людей. Всего лишь дан портрет, должный быть сокращённым до размера очерка, только и фиксирующим качества определённого человека. Впрочем, Горький мог думать о создании последующего за “Фомой Гордеевым” произведения, расписывая для того личность нового персонажа. Но этого не получилось.

Так отчего “Васька Красный” оказался одобрен к публикации? И из каких побуждений он был запрещаем к публикации прежде? Рассказ не прошёл цензуру для журнала “Жизнь”. Не смог его Горький включить и в третий том “Очерков и рассказов”. В 1900 году препоны были сняты. Рассказ затерялся среди других работ Максима, поныне остающийся мало интересующим читателя. И тому есть объяснение, сообщённое чуть ранее.

Автор: Константин Трунин

» Read more

К первому января 1900 года Горький подготовил святочный рассказ “Пузыри”. Он был единожды опубликован в газете “Северный курьер”, после Максимом забытый. Повествование касалось писателя, активно ругаемого, но имеющего в активе в десять раз больше положительных рецензий. Каждую из тех рецензий писатель пестует. Они ему заменяют постель – в буквальном смысле. И каждую из них в отдельности он представляет в виде ёлочного украшения – пузыря. И жил такой писатель, не обращая внимания на критиков, пока к нему не пришла девушка, оказавшаяся воплощением славы.

Писатель в рассказе спал, и ему снился сон. Девушка пригласила его на Парнас. Сам он стал таким же пузырём, каковыми он воспринимал хвалебные отзывы. И вокруг него множество прочих пузырей, каждый из которых доволен своей самодостаточностью. Многие пузыри раздуваются до непомерного размера, после чего лопаются. Как итог: кто желает объять необъятное – тот сдувается. Значит и с желаниями нужно быть аккуратнее: не следует воображать свыше потребного, поскольку это грозит уничтожением. И хорошо, если просто физическим. Случается и так, что вместе с творцом истирается из памяти созданное им наследие. Ежели пузырь лопается, не оставляя следа, то нужно ли тогда требовать свыше разумного?

В марте и апреле Горький в журнале “Жизнь” публиковал отрывки из очерков под общим названием “Мужик”. Остальные части произведения не публиковались. Максим брался за идею показать невероятное – людей от сохи, способных получить образование и прославиться на стезе, далёкой от сельского хозяйства. Так в сюжете у Горького сразу появлялся доктор, что любил хорошо одеваться. Показывается и мадам, выучившаяся лекарскому искусству за границей, вернувшаяся в Россию, предпочитающая отдалиться от врачебного ремесла, собирающаяся читать лекции по гигиене. Мужа и сына та мадам потеряет при горестных событиях – сперва за политическую деятельность арестуют сына, после умрёт муж, вскоре от чахотки погибнет и непосредственно сын.

Что же дальше? А дальше размышления про мужика, так и не доведённые до конца. Горький и не желал видеть эти очерки опубликованными где-то ещё. Как и многое из его наследия, оно восстановлено по прижизненным публикациям в периодических изданиях и посредством разыскания рукописей в архивах. Иначе читателю не было бы дано знать, какие литературные труды становились достоянием современников Максима. Однако, стоит обязательно задуматься, насколько важно уделять внимание тому, о чём автор не хотел распространяться. Если сам Горький понимал – лучше отставить неудачный опыт в сторону, так тогда тому и быть.

Исследователи творчества с таким подходом никогда не согласятся. Правда их счастье в малом – они лишены доступа к моментам, не ставшим зафиксированными. В будущем человека будут изучать по столь мимолётно брошенным фразам, от которых чаще хочется сгореть от стыда. В случае очерков “Мужик”, учитывая объём со среднюю повесть, мимо пройти не получится. Опять же, Горький распробовал на вкус “Фому Гордеева” – первое своё крупное произведение. Были усвоены принципы создания, где без использования лишних эпизодов никак не обойтись. В случае “Мужика” следовало бы сказать – это полностью лишний эпизод в творчестве Максима.

Получилось ли у Горького создать измышленного им персонажа? Чтобы он одновременно был образованным, являлся архитектором, жуликом и умницей, ещё и жадным к жизни. Оставим то на потуги исследователей творчества, всегда стремящихся найти аспект, до того никем не бывший взятым на рассмотрение. Рядовой читатель скорее откажется знакомиться не только с “Мужиком”, но и с работами об этом цикле очерков.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Снова Горький вспомнил, как трудился в пекарне. На этот раз не в таких пессимистически-радужных тонах, согласно текста “Коновалова”. Теперь в повествовании сообщалось об адских условиях. Приходилось трудиться в подвальном помещении, практически не имея доступа к свежему воздуху. Было их двадцать шесть, кто занимался пекарским делом, чаще им доверяли печь крендели. И иногда к ним заходила девушка – единственный луч света в доступном им подземном царстве. Они её любили, всегда потакали желаниям и оказывались готовыми на всё, невзирая не присущий девушке гордый нрав. Она требовала лишь кренделей, ничего не давая взамен. Однажды пекари пожелали вкусить запретного плода, разменяв непорочность девушки на солдатский порок. Так случилась поэма в прозе, опубликованная Горьким в декабрьском номере журнала “Жизнь”.

Они – двадцать шесть горемык – не влачили жалкого существования. Они жили полной жизнью, ибо иного существования себе не представляли. Они дышали мукой, считая то полагающейся закономерностью. Вне стен пекарни был другой мир – пристанище оголодавших нищих. Кто только не протягивал к ним руку за хлебом, пока хозяин не велел заколотить окна. Потому и лишись пекари связи с миром, живущие согласно необходимости еженощно трудиться по девять часов без продыху. Когда одолевала тоска от рутины – запевали песню. На пролитие страдальческих слёз не оставалось свободных минут. Да и не страдали они, иным образом не мыслившие существования.

За пределами подвала имелось другое производственное помещение – там трудились четыре булочника. Как-то среди них появился новый работник – солдат, слывший за пропойцу, балагура и дамского угодника. Сумеет ли этот собрат по ремеслу внести ясность в понимание девушки, приходившей к ним за кренделями? Не падёт ли этот ангел во плоти в объятия развратника? Это им – горемыкам – она отказывала в ласке и способности чтить. Перед солдатом ей не суждено устоять! – предполагали пекари из подземелья. Зачем-то они взялись о том спорить. Даже не понимая, насколько луч света зависим от необходимости не чинить ему преград. Достаточно взмаха рукой, чтобы луч пропал. И пекари махнут без раздумий, не подумав наперёд, чем ими задуманное закончится.

Поддастся ли девушка напору солдата? При любом итоге спора – прежних отношений она к бывшим двадцати шести друзьям испытывать более не будет. Одно дело петь и подхватывать напев других, другое – заставлять плясать под дудку кого-то ещё. Не нужны и даровые крендели, когда тебе в глаза смотрят с усмешкой. Поддалась ведь прелестница! Разве она могла уступить? Никакие оправдания не принимаются! Цветок оказался растоптан и вырван с корнем. Сами пекари продолжат потешаться над девушкой. Будучи вынужденными пребывать в темнице, собственными руками лишившись света, и без того редко к ним попадавшего. Горевать ли? Ведь итак есть о чём печалиться. Впрочем, не зная прочей жизни, останешься доволен имеющимся. Без луча света подземелье станет мрачнее, но никто не заставлял лишаться лучшего. Лишившись, ещё одного луча не жди.

Двадцать шесть человек думали – ничего не потеряют. Девушка являлась усладой для глаз – не более того. Горький не стал измышлять для читателя мораль, закончив повествование на закономерной ноте – более к пекарям та девушка не приходила. Почему? Оно и без лишних слов понятно. Она перестала нуждаться к кренделях? Думается, нашлось другое подземелье, куда её луч света сумел пробиться. Потому и следует ценить оказываемое тебе добро, из каких бы побуждений оно не созидалось. Отказываться же от проявляемого добра попросту глупо, тем более вступать с ним в какие-либо отношения. Пусть всё складывается своим чередом. Впрочем, буря грянет… как вскоре будет написано в “Песне о буревестнике”.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Кажется, ни перед кем Гоголь не был столь открыт, как перед Аксаковыми. И они не стеснялись говорить ему о своих чувствах. Они дружили, не считая нужным скрывать правду. И когда кто-то из Аксаковых видел в Гоголе тому не свойственное, они прямо ему сообщали. Переписка между ними началась задолго до того, как Сергей Аксаков состоялся в качестве знатока уженья рыбы и ружейной охоты. Сам Гоголь уже имел за плечами ряд литературных работ, показавших его способным к отражению национальных украинских традиций. Итак, первое письмо датируется 1836 годом. Гоголь сожалел о невозможности приехать до Аксаковых, просил проявить к этому обстоятельству понимание.

С 1840 года Гоголь в заграничных поездках. Так он писал Сергею из Варшавы, собирался далее ехать через Краков до Вены, а после податься в сторону Рима, есть у него с собою басни Дмитриева и “Горе от ума” Грибоедова. В ответ ему писал Сергей, стараясь узнать, куда посылать письма, чтобы они нашли адресата. Сам он читал лермонтовского “Героя нашего времени”. Гоголь добрался до Рима и извинялся за молчание, ибо болен, к тому же занят сочинительством “Мёртвых душ”. Помимо Сергея шлёт письма Константину – старшему сыну Аксакова. Чаще расцеловывает, прося передать поцелуи членам его семьи.

В 1841 году Гоголь крепко обосновался в Риме. Он собирается публиковать “Ревизора” небольшой книжкой. Денег мало, просит у Сергея взять для него заём. После про “Ревизора” сообщил необходимость отложить публикацию до осени, поскольку летом толковых продаж обычно нет. Собирается поехать в Швейцарию, на предложение написать статью в журнал Погодина обещал подумать.

1842 год – это “Мёртвые души”. Аксаковы зачитываются поэмой, будучи в Гаврилково. Рассыпаются Гоголю в комплиментах. Сам Гоголь шлёт послание из Гольштейна. О “Мёртвых душах” говорит – понять поэму с первого раза невозможно. К тому же принялся рассуждать про любовь к Христу и стремление к нему. Константин тогда ответствовал – в Москве книжный бум, “Мёртвые души” спешно расходятся, такого прежде не было. За радостью Константина кроется печаль – по отношению к нему самому Белинский пишет ругательные рецензии. Зачем-то Гоголь в ответе высказал упрёк, чем охладил к нему отношение Аксаковых.

В 1843 году Сергей писал Гоголю о недовольстве императора, вследствие чего “Мёртвые души” запрещены к переизданию. Рассказал и о бенефисе Щепкина – актёр хорош, скорее прислуживает заработанной славе, прочие на сцене словно картонные куклы. Сам Гоголь побывал в Дюссельдорфе, снова в Риме, он томился в ожидании письма от Аксаковых, посему выразил радость посланию. Сообщил о полугодичном безденежье. Знает ли его маменька, как ему тяжко?

В 1844 году Гоголь в Ницце, жалуется Сергею на болезнь. Сергей пишет в ответ, напоминая о, должном вскоре быть написанным, втором томе “Мёртвых душ”. Следующее послание Гоголя из Франкфурта – он советовал Константину филологические заметки делать более краткими.

В 1845 году Сергей сказал Гоголю – не так страшна потеря телесного зрения, если открывается зрение духовное. Говорил так, заболев глазами. Сообщил о мысли написать книгу для рыбаков о красотах Оренбургского края. Гоголь отвечал ему из Рима, продолжив писать и в 1846 году. Тогда же Гоголь получил упрёк от Аксаковых, недовольных возникшей в нём религиозности. С чего сталось так, что вместо речей он изрекает проповеди? Не нравится им и слух о готовящейся публикации избранной переписки Гоголя с друзьями, переполненную предсказаниями и как раз проповедями.

В 1847 Гоголь писал из Неаполя. Он радовался честности Аксаковых. Так и следует делать – нужно говорить, ничего не скрывая. В ответ Сергей писал уже по адресу в Риме. Он считал, что Гоголь сбился и запутался, раз взялся оскорблять Бога и человека. Про всё-таки опубликованную переписку с друзьями, Сергей сказал открыто: она распространяет ложь ваших умствований. Кто такое дурное влияние оказал? Скорее всего, сказалось длительном проживание за границей. Гоголь же отвечал, как усложнились отношения с друзьями, сердце его разбито. Сергей в ответ дал единственный совет: возвращайтесь.

С 1848 года Гоголь в России. Ему писал Константин, считая, что в переписке с друзьями Гоголя не было – это не он. Иначе следует говорить о присущей ему двойственности, ибо знают Аксаковы его совсем другим, видят в нынешнем Гоголе кого-то другого, либо Гоголь стал лжив. Ответ последовал в духе следующего размышления: если мои мысли – ложь, то как я сам могу установить – так ли это или не так? На стремление Константина к написанию драм сообщил о необходимости хорошо подумать – драматургия требует обладания особой пластичностью.

В 1850 году Сергей писал Гоголю про огромный успех постановки драмы Константина. Сам Константин писал об успехе, радуясь всему, кроме декораций и костюмов, назвав их дрянью. В 1851 году Гоголь поздравил Сергея с днём рождения. В следующем послании Сергей его поздравлял с новым 1852 годом, напомнил об ожидании второго тома “Мёртвых душ”. Сам Гоголь отвечал: время летит, ничего не успеваю, обнимаю вас всех. Это было последнее письмо Аксаковым перед смертью.

Автор: Константин Трунин

» Read more