trounin.ru

“Письма о расколе” Мельников начал публиковать в “Северной пчеле”. Требовалось наконец-то определиться, что из себя представляет результат реформ Никона. Несмотря на прошедшее время, так и не было принято, что понимать под расколом. Точно установлено существование множественного количества сект, но позволительно ли их применить к пониманию как раз раскола православной церкви? Отнюдь, к раскольникам (схизматикам) Мельников предложил относить только поповцев, а всех беспоповцев и прочих считать еретиками. И он для того приводит весомые доказательства.

Должно быть понятно, раскольники возникли после раскола. Они не могли существовать до него. Однако, практически все существовавшие в России секты, имели сторонников задолго до реформ Никона. Некоторые из них и вовсе не относятся к христианству, хотя на показ представляются истово верующими во Христа, вроде тех же хлыстов и их радикального ответвления – скопцов.

Разбираться с расколом полагалось Петру I. Он унаследовал проблему от отца – Алексея Тишайшего. Но Пётр следил за формальным восприятием движения раскольников. Он обязал схизматиков сообщать о себе, облачаться в определённую одежду и платить налог. Тем более, Петру было выгодно иметь людей в отдалённых частях страны, куда кроме раскольников никто не желал отправляться. Пётр отказался от идеи испанской инквизиции и не допускал никакой мысли истребления, преследуя сугубо выгодные для государства цели. То есть Петром в полную меру использовался принцип: сперва прояви милость, после зверствуй. Узнав обо всех раскольниках, он прежде получал с них доход. Разумеется, часть сект так и осталась вне его внимания, ибо они были тайными.

Продолжая повествовать, Мельников посчитал нужным рассказать о политике Петра III, положившего конец любым преследованиям раскольников. За то его деяние его и поныне продолжают чтить в среде схизматиков, порою считая едва ли не тем самый вторым воплощением Бога. Екатерина II продолжила терпимо относиться. А вот ко времени правления Николая I вопрос раскольничества обострился, поскольку потребовалось провести чёткую черту между раскольниками и еретиками. Почему? Раскольники продолжали в молитвах словословить о долголетии царя, тогда как еретики того не делали.

О поповцах Мельников впоследствии напишет большое исследование, как и о ряде некоторых сект, пока же в “Письмах о расколе” он опирался на труды прежних исследователей, стремившихся к классификации. Так, например, выделялись иконоборцы, признающие прежде написанные иконы и отрицающие новые. Были и жидовствующие, при том не знавшие содержания Талмуда. К сектантам следовало относить молокан и субботников. Отдельно Мельников приступил к необходимости понять сущность хлыстовства, как самой яркой среди сект, долгое время остававшейся тайной. Существовало это религиозное движение задолго до раскола, пришло на Русь со стороны Польши и Силезии.

Через год после “Писем о расколе” Мельников приступит к публикации “Очерков поповщины”, проведя полноценное исследование, выяснив первые шаги поповцев и их стремление к продолжению существования, невзирая на возводимые препоны. Их отличительная черта – появление собственного духовенства, обычно переходящего из движения никониан, то есть считаемых в России за правоверных, а также стремление придерживаться старых обрядов, изменённых Никоном.

В 1867 году Мельников накопит материал и о тайных сектах, особенно сообщив важные сведения по проблематике понимания хлыстовства. До сих пор при упоминании скопцов не существует определённого мнения, разве только связанного со знанием единственной особенности их мировоззрения – необходимость оскопления как способ одолеть телесные искушения. Этим они и отличались от хлыстов, во всём остальном имея с ними полное соответствие.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поверхностная интерпретация истории – не есть подлинное знание имевшего место быть. Карамзин брался за то, в чём он отчасти был силён, но к чему не проявлял подлинного внимания. Россия для него представала могучим государством, чьё временное благополучие стало возможно благодаря отсутствию династического кризиса и сильной центральной власти. Покуда над государством стоял единый правитель, до той поры не знать России бед. В доказательство этого он составил записку, представленную вниманию императора Александра I, долгое время остававшуюся неизвестной его современникам. Излишне вольно Николай относился к былому, возводил на государей обвинения, неизменно подводя к пониманию необходимости сохранения имеющихся достижений, достигнутых за счёт деятельности прежних правителей. Нынешнему государю не следует продолжать перенимать моральные и политические установки европейских держав, ибо у России всегда был и должен быть в будущем только собственный путь развития.

Некогда Русь была велика. И величие её созидалось едиными властителями. Не пойдут ей в пример римляне, за раздором утратившие независимость. Не пойдут и ближние соседи, вроде поляков, заигравшиеся в демократию, отчего они лишились государственности. Не станут примером и французы, некогда отказавшиеся от монархии, её же в итоге всё равно принявшие обратно. И англичане в той же мере, ранее французов казнившие королей, чтобы над ними снова стали владычествовать короли. Зачем подобное повторять в пределах России? Разве мало примеров смут, стоивших русскому народу спокойствия? Некогда князья начали резать друг друга в непрекращающихся междоусобицах – как результат: завоевание Руси монголами. Что до допущения до власти бояр, так и того хуже имеются примеры. Вот Смутное время, доведшее государство до пришествия интервентов, вплоть до коронования поляка Владислава властителем Русского царства. Хорошо, смута прошла, настало время выбирать правителя из своей среды. Кого выбрали бояре? Наиболее слабого – Михаила Романова – дабы им помыкать. Так стоит ли теперь снижать значение власти императора? Если к чему это и приведёт, то к новым бедам для России, пусть и через достижение мнимого благополучия.

Созидая логически верный вывод, Карамзин опирался на неполное знание истории. Ивана Грозного он хвалил, совершенно не понимая, из каких побуждений он проливал кровь бояр, церковников и русского народа. Бориса Годунова, наоборот, называл кровопийцей, заслуженно считаемого потомками худшим из правителей. А ведь о Годунове Николай впоследствии будет отзываться положительно, представив в качестве, опять наоборот, наиболее прогрессивного и заботящегося о народе государя.

Что до взятого Россией курса на Европу – к тому будто бы Пётр I изначально и вовсе не стремился. Словно не было подвижников, бравшихся переосмыслить существование русского человека, за своей уникальностью забывшего о необходимости соответствовать представлению о современном дне для всего человечества и каждого человека, будучи отдельно взятым. Разве брат Петра – царь Фёдор Алексеевич, рано почивший – не имел стремление к Европе? Нет, пока Карамзин не знал хорошо историю, интерпретируя сугубо по некогда ставшими известными ему обстоятельствам. В Европу Россию надоумил вести Лефорт, совершенно случайно оказавшийся в России. Как поступил в дальнейшем Пётр? Он взялся построить столицу ближе к европейским границам, для чего выбрал самое неприспособленное для того место, должное отталкивать промозглой погодой и болотами. Разве в таких местах возводят столицы? Отнюдь, выбирается красивое и благодатное место. Что же, Россия должна идти наперекор всем, поступая всегда плохо для самой себя.

До Екатерины Великой Россия падала в пропасть. Всякий поставленный во власть заботился о собственном кармане. И даже после Екатерины пропасть разверзлась вновь, ибо император Павел оказался истинным тираном, равным которому в истории государства был лишь Бирон, тогда как никто более с ними сравняться не мог. Уж таково об этом мнение Карамзина! Но и при Екатерине народ на озлобился на правительницу. Случилось то согласно обретения населением России пресыщенности. Когда человек забывает о плохом, он и в хорошем видит сугубо негативное. Не означает ли это, что заботиться о благосостоянии страны следует, но всё-таки держать людей в узде, ибо должны знать цену для них делаемого? Пусть император Александр о том задумается, покуда взятый им курс на либерализацию не привёл к похожему озлоблению населения.

Опять же, говорить о Павле требовалось осторожно. Но как, ежели был он тираном? Он награждал без заслуг и казнил без вины, армию превратил в капральщину. Такой болид горел ярко и сжигал сам себя, отчего оставалось дождаться, когда он начнёт угасать и потухнет окончательно. Власть такого государя требовалось терпеть, так как лишать властных полномочий правителя нельзя. Ведь кому дать подобное право? Чем тогда он будет отличаться непосредственно от самого Павла? И даже теперь, задумавшийся об ограничении власти, Александр должен понимать: во-первых, государь должен быть один; во-вторых, если в стране властными полномочиями будет обладать кто-то ещё, между ними возникнет противоречие, грозящее катастрофой. Важно придерживаться единственного правила – правителю следуют всегда быть добродетельным.

Что до внешней политики, важно придерживаться собственного политического курса. Да, можно помочь Пруссии и Австрии в борьбе с Наполеоном. Но нужно помнить, уже завтра бывшие союзники задумаются о войне непосредственно с Россией. Лучше озаботиться делами внутри государства. Ни в коем случае не стоит перенимать законов прочих держав, поскольку для России они применимы быть не могут. Гораздо полезнее заняться приучением к получению образования собственных граждан, как через пятнадцать лет общество преобразуется и измыслит для себя всё, что ему требуется. Пока же, когда в Москве с трудом наберётся сто человек, грамотных в правописании, задумываться о чём-то сверх того и вовсе не следует. И на службу нужно брать умелых людей, не довольствуясь сугубо их происхождением. И прочая, и прочая, и прочая…

А вскорости Карамзин и вовсе поймёт: нет величия для русского народа без созданной для него истории величия русского народа. Собственно, над тем Николай и будет работать до конца жизни.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Взять Максима Грека и удовлетвориться в изучении истории русской словесности двумя его трудами – деяние, схожее с кощунством. Но так поступают исследователи, нисколько того не стесняясь. И писал бы он на темы мирян или о религии только мыслил – то не суть важно. Максим Грек – деятель, оставивший наследие. И не всё оно доступно вниманию, да есть частица, к коей требуется проявить уважение. И пока не будет воздано сему мужу доброму, остаётся надежду хранить на лучшее. И о судьбе Максима Грека лишний раз напоминать нет желания. Прибыл он на Русь, искушаемый грехами католическими. И не стал он к католикам проявлять сочувствия, ибо есть среди них светильники, более же – к пакости склонных. И так думается, ежели забыть о возникшем в православии XVI века споре между стяжателями и нестяжателями. Были среди них люди добрые, а были – иного мнения о должном. А что же до Максима Грека, то видел он примеры добродетели в стане православных, не менее их видел и в стане католическом. Во всяком краю есть люди добрые, злых же всегда более – куда не посмотри. Оттого и не надо быть горячим в суждениях. И дабы было так – вот две истории: про понимание счастья одна, вторая – о добром муже, мучимой смертью дух испустившем.

Что до фортуны – это ложь немецкая. Это колесо, жатву собирающее. И нужна фортуна всякому, кто о счастье мыслит. Ведь обращает мирянин взор к небу, взывая к Богу, прося юдоль скрасить его сладостью. О малом просит он – пусть снизойдёт благость на него божеская, пусть появится пятнышко светлое, пусть радостным станет день грядущий, пусть счастье постучится к нему в дом, и он откроет дверь дома того, и откроет сердце для добра свершения, и душа его заиграет яркими красками. Но видел в том Максим Грек едва ли не дьявольское наваждение. Зачем счастье человеку? На какую удачу он надеется? Где сказано было, что Бог – есть тот, кто счастье людям даёт? Если и ниспосылает он, то установления, либо казни насылает он, и никогда не сообщает каждому просящему отдельной благости. О всех проявляет заботу Бог, и ко всем он предъявляет требования. Что до счастья каждому дать быть должного – от дьявола то желание. Так и сказал Максим Грек, право распоряжаться счастьем присвоив твари некой, о которой сам он не ведает.

Что до доброго мужа, испытание смертью принявшем. Звали его Савонаролой, и был он католиком. Знал о нём Максим Грек, может видел, и отбывший прочь, прознав про казнь его. Сказал он повесть страшную, памяти достойную. Показал общину, наполнению светильниками. Жили монахи там, в благочестии пребывали. Не просили ничего себе, живя в строгости. Постились они, вериги носили они, в одиноких еженощных молитвах пребывали они, чем в святости своей убеждая всякого. И люди, рядом жившие, придерживались благочестия: если кто терял нечто – не брали себе, несли они ценное к монахам, ожидая, пока найдётся хозяин вещи потерянной; и когда находился, был тот человек щедр, оплачивая достойно поступок благочестиво сделанный. И всё это рассказано Максимом было, дабы видел православный люд – есть и среди католиков люди честные, набожные и к вере во Христа склонные. Ежели в чём ошибаются они, то не по воле своей, а по заблуждению, коему когда-нибудь конец придёт обязательный.

Но есть среди католиков нехристи, подобные папе римскому Александру VI, что человека светлого, подобного Савонароле, готовы на костре сжечь, дабы не мешал их алчным помыслам. И мыслил современник Максима Грека, представляя себе взоры алчных иосифлян-стяжателей, понимания, как тяготит его сделать выбор, ибо слаб он в выборе своём, обречённый быть гонимым, коли возведёт хулу на людей божьих, вроде Иосифа Волоцкого, и будет он гоним иначе, возведи хулу на Нила Сорского. Остаётся показывать примеры людей благочестивых, может тем и способствуя постижению истинно должного.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Личность Варлаама Хутынского высокого оценивается. Жил он в XII веке, славился на всю новгородскую землю святостью. Истинным светильником был Варлаам, ибо имел богатство он от родителей, но не желал ни денег, ни земельных владений, а хотел служить Богу, избавляясь от дьяволом посылаемых наваждений. Во благо веры во Христа отрёкся от мирской суеты и стал жить отшельником в месте, что Худым прозывалось, оттого и именуют поныне Варлаама Хутынским. И сложил народ о нём предания разрозненные, постоянно пополняемые. Был среди составителей его жития и Пахомий Серб, слово своё о святом оставивший. И есть о Варлааме поминание, случившееся после смерти Пахомия, сложенное со слов пономаря Тарасия, к коему явился Варлаам и предвестил грядущие беды для Новгорода, вскоре и случившиеся.

Как и всякое житие, житие Варлаама Хутынского изобилует похожими эпизодами. Крайне мало уделяется внимания жизни непосредственно его самого. Что известно о нём, так это происхождение его, богатство его, уединение в Худом месте его, смирение его, соблюдение строгости его, что присуще каждому христианскому светильнику. Стяжательство – вроде иосифлянского – ему противным было. Чем ставился Варлаам в угоду противникам религиозных деятелей, далёких в рассуждениях от святости мужей времени прошлого. Потому и пробудился к нему интерес как раз в Новгороде, где только остыла ересь жидовствующих. Но то требует широкого обсуждения, в рамках рассмотрения жития неуместного.

При жизни Варлаам умел отличить правду от лжи, нужное от бесполезного, разумное от неразумного. Умел и говорить о должном произойти, нисколько в том не ошибаясь. Мог на Петров пост о снеге помыслить, несмотря на ожидание мирянами тепла летнего. И когда говорил о бедах – видел в них ожидание лучшего. Так и оказывалось: чьих земель снег коснулся – богатый урожай по осени принесли, а где не выпал – там разразилась бескормица. Столь светлым светильник сей был, всякое худое событие за благо принимал, к такому побуждая всякого.

Само житие о Варлааме складывалось по мере свершения чудес. Уже почил святой, а люди от прикосновения к мощам его исцелялись: к слепым зрение возвращалось, другие от иной хвори спасались. Мог и мёртвый воскреснуть, когда в том появлялась надобность. Вообще, святость в христианстве возникает не за стремление к смирению, а за способность помогать страждущим. Как Христос умел излечивать хворь разную, так и его последователи тем же даром обладали. Потому в житие полагается описывать похожие благие дела, которыми славен в писаниях сам Иисус.

Одно из чудес – сохраняющиеся в целостности мощи. Пахомий Серб видел их, касался их, были нетленны они. Другое чудо, не всегда за оное понимаемое, интерес властителей к уже умершим светильникам. Так до мощей Варлаама желал сойти с вершин своих – Великий князь Иван Васильевич, царь Всероссийский, новгородские земли воевавший и присоединивший их под владычество Москвы.

Но говоря о Варлааме, нельзя не упомянуть про видение хутынского пономаря Тарасия, представляющее малый интерес по содержательности, только по нему и пробудилась память о святом, к тому времени уже подзабытую. Пришёл к Тарасию Варлаам в видении, о потопе сказал, что снизошёл на людей многогрешных, должных за грехи понести расплату, как и новгородцы, позабывшие о необходимости почитания божественного промысла, предавшиеся разврату еретическому. Не вода снизойдёт вскорости, а огнём охватит Новгород. Так и случилось – торговая сторона города выгорела начисто.

Сколько было про Варлаама сказано, да мало сказано – может житию предстоит быть пополненным и в веках последующих.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Первой версией истории России принято считать труд Василия Татищева “История Российская”. О нём ходили слухи среди образованных граждан государства, однако до 1768 года официальных публикаций не отмечается. Имел сведения о работе Татищева и Фёдор Эмин, но ознакомиться с её результатом не мог, несмотря на доступ к архивным документам. Единственное ему доставшее – предисловие. Потому он взял за основу различные источники информации, особенно предпочитая на страницах дискутировать с Нестором Летописцем и Михаилом Ломоносовым. Он сразу воздал хвалу мудрости Екатерины Великой, посетовал на дикие нравы древности, порадовался нынешнему благополучию страны. К тому же, не выискивая тайных троп, посоветовал читателю не укорять его за обхождение в тексте без мифологизирования. Не станет кормить он русских пращуров амброзией и молоком волчицы, искать божественность среди царей или вести родословную Рюрика от римского кесаря Августа. Скорее он предпочитал опираться на зарубежных историков, выискивая в их трудах упоминание россов. Также Эмин посчитал нужным сказать: не следует искать варягов, пришедших на Русь, так как именно с Руси шли варягами народы и правители в земли Европы.

У истории от Эмина есть полное название – “Российская история жизни всех древних от самого начала России государей, все великие и вечной достойные памяти императора Петра Великого действия, его наследниц и наследников ему последование и описание в севере золотого века во время царствования Екатерины Великой в себе заключающая”. Из него следует, что важным для изучения прошлого станет понимание жизни правителей. Истории так всегда и пишутся, за редкими исключениями стран, вроде древней Исландии, управлявшейся посредством издавна сложившихся традиций. Но это присказка. Всё-таки нужно понимать, Россия стала настолько велика, что недавно случившийся военный инцидент на границе с Китаем тот же европеец примет за выдумку.

И всё же Эмин старался определить – откуда пошли россы. Родоначальником в те времена было принято считать Мосоха – одного из внуков Ноя. Может потому и установлено для сельца Кучково прозвание Москвы. А может россы – есть жители Трои, покинувшие погибающий город и отправившиеся в северные земли. Упомянул Фёдор и Александра Македонского, будто бы намеревавшегося воевать славян, да увидев широту их души – отказался покорять столь радушные племена. Активность славян не угасала и до восшествия Юстиниана II – ему помог возвыситься некий славянский князь Тревелий. Традиционно для историков, Эмин рассуждал о созвучии слов. Например, слово “князь” – это с языка немцев может значит “мужик”, либо “король”. Взяв повествовать издалека, Фёдор постепенно подобрался до Гостомысла, того самого, что решил не допустить в свои владения междоусобицы княжеской, призвав людей со стороны. Собственно, Эмин того не говорит, но жители новгородских земель, вплоть до поражения от Ивана Великого, иначе над собою правителя и не выбирали.

Но вот в тексте ставится первая дата – 862 год: прибытие Рюрика, Синеуса и Трувора во князья. С этого момента основным источником информации для Фёдора стала “Повесть временных лет”. Дальнейшее повествование – существование россов в окружении соседних племён и государств. Эмин рассказывал не сколько про годы правления Рюрика, Олега, Ольги, Игоря и вплоть до смерти Ярослава, его интересовали события вне пределов. Особое значение отводилось владычеству греков, владевших Константинополем. Имели значение кочевые племена, а также прочие славянские народности, подпадавшие под влияние российских княжичей. Разве может быть ярче напоминание, как однажды греки решили отказаться платить дань россам, найдя супротив них стотысячное войско, как тогда же пошёл князь Святослав войной, наняв варягов, собрав болгар, хорватов, печенегов и прочие племена, сокрушив греческие города.

Конечно, история древней России представляет отдельный интерес, в основном из-за обилия сохранившихся мифов. Но так ли важно, что происходило до монгольского завоевания? Тогда Новгород оказался сам по себе, Киев отошёл к владениям галицийских князей с последующим отторжением в пользу Великого Княжества Литовского. Всё внимание должно быть приковано к Москве, боровшейся с игом и ставшей сильнее политических оппонентов. Впрочем, пока Эмин остановился на событиях 1054 года, когда Москвы для истории ещё не существовало.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Зависимость становления славян от обстоятельств очевидна. Каждое племя перенимало культуру соседей, в конечном итоге принимая на себя их роль. И ныне они чаще известны не под своими именами, отчего разобраться с этногенезом крайне затруднительно. Во многом как раз поэтому, в зависимости от исторических предпосылок, современные славяне отмежевались друг от друга, предпочитая раздельное существование и миропонимание. Что же до их прошлого – оно покрыто мраком. Остаётся предполагать, тем Валентин Седов и занимался. Он прямо сказал читателю – не будет говорить об общеизвестном, остановится на гипотезах. Иного он сделать не мог, поскольку до VIII века информация о славянах очень скудна, ещё меньше сведений о таких крупных образованиях, вроде дошедших до нас упоминаний из скандинавских саг о стране городов – Гардарики. Действительно ли прежде существовало триста славянских городов? И если да, что с ними сталось?

Седов выступил в качестве археолога. Ему интереснее разбираться с находками в курганах с последующей интерпретацией возможного. Так он приходил к определённым суждениям. Верность их должна подвергаться сомнению. Без письменного источника тех времён приходится домысливать. Впрочем, сведения от древних очевидцев не обязательно могут иметь отношение к действительности. Учёные, изучающие прошлое славян, никогда не смогут выйти из тупика, оставшись наедине с неразрешимой проблемой.

В одном Седов уверен, существовало общее славянское племя, расселившееся по Европе. Самостоятельно ли оно или нет, об этом он рассуждал в монографии “Славяне в древности”. Теперь, когда речь коснулась средневековья, необходимо размышлять дальше. И всё же Седов каждый раз выражает уверенность – на славян влияли соседние племена, культуру которых они перенимали. Как яркий пример: болгары – ассимилировавшие тюрков, венгры – угров, хорваты – сарматов, и анты (будущие древние русские) – аваров. Касательно поляков Седов сомневается – точно от полян, но скорее стоит говорить о множественной ассимиляции. Особое место отведено чехам и моравам, имевшим сношения с франками – на их землях зародилась современная письменная культура восточных и частично южных славян.

Седов не касается вопроса деятельности Кирилла и Мефодия в Моравии. Он не берётся утверждать, будто именно они разработали кириллицу. Наоборот, создание кириллицы он приписывает епископу Клименту Орхидскому, их ученику. И где-то после этого отмечается возможность существования трёх сотен городов, большей частью уничтоженных монгольским завоевательным походом. К которому бы и следовало приковать внимание читателя, чего Седов не сделал. Ведь именно монголы уничтожили культуру восточных славян, практически не затронув западных. Но, в таком случае, возникает непонимание, как тогда память о былом была практически полностью уничтожена? Западные славяне обязаны были сохранить в хрониках летописание о древних временах, подобно созданной Нестором “Повести временных лет”, но и у него сведения о глубоком прошлом отсутствуют. Всё будто бы возникло разом, тогда как до того не имелось ничего.

Требовалось разобраться со всеми славянами, чем Седов предпочтительно и занимался. От одного древнего кургана и племени он следовал к другому, стараясь разобраться, почему здесь возникали поселения и какое влияние испытывалось от всевозможных факторов. Обязательным Седов считал разбираться со схожестью звучания слов, пользуясь этим в качестве вспомогательного инструмента. Сложно представить, чтобы созвучие имело хоть какое-то отношение к возможности понять прошлое, учитывая неисчислимое количество нюансов, вроде всё той же ассимиляции славянами соседних и пришлых племён, перенимая не только культурные особенности, но и язык.

Седов сделал одну из попыток изучить прошлое. Сможем ли мы в будущем наконец-то решить, кто есть и откуда всё-таки пошли славяне?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вторая часть включает следующие статьи: “Кочуев. Рогожский собор 1832 года”, “Королёвские”, “Рогожские послы в Петербурге”, “Лаврентьев монастырь” и приложение “Записка о старообрядских типографиях в Клинцах, Махновке, Янове, Майдане Почапниецком”. Особое место в изложении занял Афоний Кочуев – выходец из купеческой семьи, самовольно ушедший в старообрядчество и странствовавший по России, некоторое время слывя за юродивого. В исполнении Мельникова получилось ещё одно житие, только уже про истинно радевшего за поповщину человека. Нельзя объяснить обычным пониманием, зачем Афоний претерпевал мучения. Для какой он цели молчал во время избиения? То должно сообразовываться с силой веры, о чём Мельников размышлять склонности не имел. Потому описание жизни Афония приняло вид подвигов, без какой-либо привязки к образу стремившегося уподобиться праведнику.

В отличии от московских рогожцев, имелась община поповцев и в Санкт-Петербурге, прозываемая Гутуевской. Существовала она с основания города. Споров внутри неё ходило достаточно, особенно не могли придти к мнению, как поступать с прочими православными, что к другим согласиям относятся, либо из никониан кто к ним переходит. Надо ли к таковым применять перемазывание? Допустимо ли это? И прочее в подобном духе. Споры уладились по возникновении нового согласия – Королёвского. Тогда же Павел рассказал про Петра Великодворского.

Прочее представляет не столь существенный интерес, ежели только не вести разговор об особом роде деятельности старообрядцев, с чем власть пыталась бороться, всякий раз сталкиваясь с сопротивлением. Не о печатании фальшивых денег Мельников повёл разговор, он коснулся печатания религиозных книг. Надо сказать, власть стремилась следить, чтобы при перепечатывании не допускалось ошибок, а тут прямое нарушение требований в виде специального искажения текста. Потому развелось множество подпольных типографий, чему стремился способствовать уже известный читателю Афоний Кочуев.

“Очерки поповщины” во второй части не поддаются читательскому вниманию ещё и вследствие утомления от чрезмерно расплывшегося повествования. Ежели прежде Павел придерживался хронологии, выстраивал прямую повествовательную линию, не допуская в текст сложности, то с более глубоким изучением предмета – возникло ожидаемое отторжение. Лишь думалось, будто старообрядчество получится лучше узнать, стоит сделать краткий исторический экскурс, но за открывшимися дверями скрыто обилие информации, сладить с которой под силу человеку действительно интересующемуся. Уже само обилие старообрядческих согласий удручает, ведь уподобились они гидре. Какие-то из них возникали и исчезали, другие видоизменялись и всё же сходили на нет, а иные существуют и спустя столетия, располагая величественными храмами в России и вне её, неустанно возводя новые строения, в том числе и в городах, где позиции старообрядчества не сильны, зато к оному могут проявить интерес миряне, либо люди вовсе неверующие, кому опостылела иосифлянская позиция наследницы никониановского раскола.

Что до Мельникова – он оставил потомкам важный труд, если рассматривать его как часть неизвестной прежде истории. Разве кто-то предпринимал попытки понять старообрядцев после событий 1666 года? Если о чём и велась речь, то не о том, куда они снялись с насиженных мест. Мешает знанию этого и упомянутое выше обилие старообрядческих согласий. Но, вместе с тем, становится очевидным, в каком разнообразии верований жила Русь, о чём практически не сохранилось упоминаний. Твёрдо можно быть уверенным, какими стали старообрядцы, таковыми они были и прежде, просто им запретили придерживаться собственного взгляда на установленную в их местах веру. И когда раскол случился – стало это так явно, что пришлось всякому, кто прежде считался православным, принять прозвание сторонника некоего иного религиозного течения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В первую часть “Очерков поповщины” входит ещё четыре статьи: “Искание архиерейства в конце XVIII столетия”, “Поповщина в начале XIX столетия. Рязанов”, “Беглые попы в двадцатых и тридцатых годах” и “Рогожское кладбище”. Мельников продолжил рассказывать от реформ Екатерины II, принёсших старообрядцам облегчение, до суровых мер Николая I. Павел к тому же добавил, что имелась у поповцев тяга к промышленному делу и купечеству, за счёт чего они и наживали состояния. Сделать это они смогли после разрешающих актов Екатерины, позволившей селиться в городах. Но и даже при благоприятном стечении обстоятельств, оставалась насущной проблема поиска архиереев.

Особым образом среди старообрядцев выделился екатеринбургский купец Яким Рязанов, взявшийся разрешить имевшиеся проблемы. Хотелось ему вернуть разрозненную церковь к единству, для чего дошёл до высших эшелонов власти, прося о малом, но не найдя согласия. Встал перед ним извечный вопрос, мешающий разрешению конфликтов: как с властью расстаться, продолжая оставаться у власти? Какие бы не были архиереи у поповцев, не хотели они переходить под контроль официальной православной церкви, желали обособленного положения. И так твёрдо стояли на своём, что разговор стался вовсе бессмысленным. Пришлось Рязанову расстаться с мечтою о единстве, ибо побороть аппетиты церковников не умел. Но сообщая об этом, Мельников не задумался о строгой позиции официальной православной церкви, не считающей дозволительным общение с еретиками. Если и случиться единению, быть поповцам до конца дней в заточении под мрачными сводами подземных монастырских темниц.

Не принять старообрядцев, пусть в некоем подобии унии – есть порождение гидры, постоянно плодящейся и приумножающейся. Раз не придя к общему мнению, будут вновь случаться размолвки, отчего количество поповских согласий разрастётся немерено. В итоге придут поповцы к мнению, что и без попов община может существовать, последствия чего могли оказаться самыми ужасными, вплоть до радикализма. Роль играла и власть, законы новые измышлявшая, побуждавшая искать спасение хотя бы среди тех же старообрядцев. Как пример – ранее браки заключались между совсем малыми детьми, возраста одиннадцати или двенадцати лет: этому Николай I воспрепятствовал, велев мужчинам жениться не ранее восемнадцати, а девушкам замуж выходить лишь после исполнения им шестнадцати лет. Разумеется, возникло среди населения недовольство подобным постановлением.

Особенно хотел Мельников изучить Рогожское кладбище, где пребывали московские поповцы. Но в 1854 году правительство отобрало кладбище под своё владение, отчего не удалось собрать достаточную документальную базу – многие свидетельства оказались утраченными. Одно известно точно – рогожцы имели большие накопления. Павел вполне рационально предположил в качестве объяснения фальшивомонетничество. Помня и про печатный станок, на котором не только запрещённая религиозная литература печаталась, но и деньги.

Таким образом, подойдя по времени написания к началу своей собственной деятельности по изучению и дальнейшему искоренению старообрядчества, Мельников поделился с читателем фактическими материалами, найденными в результате бесед и обысков. И это только поповщина, тогда как не всё ещё полностью рассказано, о чём он продолжит писать во второй части очерков. В дальнейшем Павел расширит интерес, обозревая некоторые прочие течения, вплоть до сектантских. А по завершении приступит к созданию монументальных “В лесах” и “На горах”: циклу художественных произведений, где будет наглядно показано существование старообрядцев в мире дозволенных им возможностей. Пока же подводится промежуточная черта ещё перед одним действием в “Очерках поповщины”, следом за чем останется не так уж и много, поскольку творческое наследие Мельникова не слишком велико.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поповцы нуждались в архиереях. Первым, кто стал достойным упоминания, к тому же вполне вызывающим доверие – это Епифаний. Он же – единственная историческая фигура, предлагаемая Мельниковым, не из разряда авантюристов. О Епифании известно, что он подвергся общественному осуждению, был закован в кандалы и приговорён к пребыванию в застенках Соловецкого монастыря. Отказаться от такового священника поповцы не могли, поэтому помогли Епифанию избежать наказания, вследствие чего получили первого архиерея. Епифаний был нужен и для того, чтобы он ставил попов на законных основаниях. Павел предложил данный период в старообрядчестве называть епифановщиной. Так поповщина получила распространение. Однако, вслед за Епифанием обрести достойного ему на смену архиерея поповцы не смогли, в результате чего этим воспользвались Афиноген и Анфим, оставившие по себе дурную память.

Минули годы с епископства Епифания. Старообрядцы одичали, не было среди них нового архиерея. Были готовы они принять всякого, пусть только скажет он, что поставлен где-то на Руси в сан для священства значимый. Собственно, так из ниоткуда и появился Афиноген. Кто он? Известно точно – жил он в пределах Валахии, имел вид с боярами схожий. Объявил Афиноген о своём епископстве, смело попов ставил, никому не отказывая в приобретении церковного сана. Однажды слух прошёл, будто бы епископ ложь кругом сеет – не имеет он права на обладание саном. И как прослышал о таких разговорах Афиноген – быстро сменил одеяние церковное на одежду боярскую, более никогда с религией не соотносясь.

В последние годы нахождения Афиногена на епископстве, подобия оного желал некий Анфим. О нём Мельников сразу говорит, именуя авантюристом. Желал он принимать почёт, совершенно безразлично – какой именно. А церковный сан получить всяко проще, нежели звание боярское. Для первого хватит выслуги, а для второго требуется рождение от благородных родителей. Пошёл сразу на остров Ветка Анфим, да там ему не поверили, уже не те поповцы стали, чтобы всякого пришлого принимать за епископа. Стали требовать с него подробного изложения, где и когда сан он получал. А что же Анфим? Он и вовсе нигде и близко к церквям не подходил. Но были деньги у Анфима, приобрёл он земли у вельможи близ Ветки, возвёл женский и мужской монастыри, а там и народ потянулся к нему. Как же он добился оправдания занимаемого сана? Сошёлся он с Афиногеном, приплатив затребованное. И верёвочка его виться перестала ровно тогда, когда обличён Афиноген оказался. Итог жизни Анфима и вовсе печален: надели камень на шею его, он и утонул.

Рассказывать о сих старообрядцах Павел старался без сухого изложения известных ему обстоятельств. Он с азартом принимался за составление биографий, чего до него, думается, никто и не делал. Преследовал он и цель заинтересовать читателя данными историями, тем пробуждая нужду негативно относиться к религиозным течениям, отошедшим от официального православия. Сама по себе поповщина не кажется жизнеспособной, существующая при странных обстоятельствах, ведь считалось необходимым искать архиереев, при невозможности таковых возводить в сан самостоятельно. От этого и проистекали проблемы поповцев, особенно по прошествии полувека с момента раскола.

Читатель обратит внимание и на то обстоятельство, что стиль изложения Мельникова близок к беллетристике, единственно без диалогов внутри повествования. Павел превратил очерки про старообрядчество в увлекательное чтение. Но так допустимо говорить только о “житиях” Епифания, Афиногена и Анфима. К такому же изложению Мельников ещё вернётся, когда потребуется описывать других старообрядцев.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Уяснив причины церковного раскола, Мельников продолжил составлять “Очерки поповщины”. Следом им написаны две статьи: “Первая мысль искания архиерейства” и “Зарубежные старообрядцы. Искание архиерейства в Молдавии”. Требовалось сконцентрироваться на событиях, последовавших за реформами Никона. Выбор пал на поповцев – религиозное движение, имеющие минимальное количество отличий от официально установленной церкви. Исключение составляла необходимость поиска архиереев, поскольку самостоятельно оных назначать поповцы не могли. Они нуждались в священниках, изначально раскольниками не являвшихся, получившие всё полагающееся по праву общецерковных установлений. А так как таковых найти было затруднительно, приходилось ограничиваться попами, которых склонить к себе оказывалось проще, нежели архиереев.

Павел определил, что искание спасения поповцы начали с брянщины, основав поселение в Стародубье, а затем уже перешли за пределы государства, обустроив на территории Речи Посполитой слободу близ Гомеля на острове Ветка, куда и пришёл основной поток людей. Новое поселение быстро разрасталось, постоянно пополняемое прибывающими. Несмотря на положение самих себя изгнавших с земель Московской Руси, поповцы не соглашались отказываться считаться подданными русского царя. Чему ярким свидетельством является упорное сопротивление Карлу XII – этим-то староообрядцы и удружили Петру I.

Версия о том, будто Пётр I – антихрист, пришла неслучайно. Поповцы в суеверности ни в чём не отличались от прочего люда, чья вера не имеет твёрдой убеждённости. Они склонялись к выискиванию тайных знаков и слагали численные значения, лишь бы получить отдалённо похожее на допустимое. Так они стали считать 1702 год едва ли не должным ознаменоваться страшными свершениями, ибо он получился у них от сочетания разных дат, одна из которых воплощает прибавленный возраст казни Христа.

Подробно описывая становление поповщины, Мельников неизменно выделял Петра. Указал дополнительно причину к нему ненависти со стороны старообрядцев. Разумеется, основное – онемечивание. Второстепенное: неумеренное проявление жестокости при расправе со стрельцами, отказ от соблюдения поста, смена календаря – начало года перенёс с сентября на январь. На всё это поповцы роптали, видя в Петре подобие Гришки-расстриги.

С момента раскола всё оставалось на уровне пассивного отделения. Имелись подвижники, шедшие в народ, побуждавшие православных не соглашаться с реформами Никона. Особенных изменений при этом не происходило. Сохранялась надежда на возвращение прежних установлений. Различие сводилось сугубо к обрядам и неприятию перемен вообще. Но негативное восприятие усиливалось, для чего и находились причины, побуждавшие искать антихриста среди православных, воспринимая за оного сперва Никона, после Петра. За сим противлением в действительности ничего не стояло. Сомнительно, чтобы русский люд отказывался принять ему даваемое. Впрочем, населявший Русь человек второй половины XVII века может быть неверно нами понимаем. Да и про Смутное время не стоит забывать – постоять за свои убеждения русские могли и с оружием в руках. Пока же они предпочитали пассивное сопротивление, уходя на жительство в старообрядческие слободы. К тому же, Павел особо подчеркнул, тяготели к старообрядчеству и казаки, поголовно поддержавшие церковный раскол, становясь частью поповщины (в числе прочего).

Тем самым, огласив возникшие общественные затруднения, Мельников подготовил читателя к знакомству с примечательными архиереями поповцев. Предстояло внимать подобию коротких биографий, практически заслуживающих именоваться житиями поповских раскольников, дабы суметь обличить ожидания старообрядцев, показав, как умело пользуются их доверчивостью. И в самом деле, наблюдать за описанием становления Епифания, Афиногена и Анфима, с последующей утратой к ним доверия – оказывается поучительным. Павел словно задавал вопрос: ежели так было прежде, не значит ли, что такого не повторяется в настоящее время?

Автор: Константин Трунин

» Read more