trounin.ru

А не рассказать ли читателю о разрушении веры человека в святость, должно быть решил Летельер, написав подобие биографии некоего святого. Тот был малым себе на уме, и жил по принципам, суть которых мог уразуметь только он один. И вокруг него были люди, чьи жизненные принципы — есть гвоздь в голове, зачем-то вбитый им в череп по самое основание. И глумились все над святым, делая то не из злых побуждений, а так как были все такими же, каковым являлся сам святой. Он — чрезмерно набожный, ни на кого другого не похожей набожностью. Его существование — это повторение пути Христа, случившееся с заметным опозданием, поскольку становление культуры в качестве массового явления напрочь испортило людей. Да и сам Летельер, знатно взяв на себя лишнее, воссоздал историю такой, какой она не могла быть в случае Христа. Если же и могла быть похожей, то это явное богохульство. Впрочем, в Южной Америке говорить в пику Церкви — есть подобие овладения запретным плодом, к чему читатель просто не может не стремиться.

Главный герой произведения действительно воскрешал людей. Только, надо понимать, воскрешал он не умерших, а мертвецки пьяных. Дар ли то свыше? Или может от святого исходило нечто, способное прошибить даже чрезмерно выпившего человека? И вот он поднимал пьяного мертвеца на ноги, тот же дико смеялся и показывал на воскресителя пальцем. Смеялись и прочие, настолько же пьяные. И верил главный герой в свершившееся в очередной раз чудо. Он и есть святой, ежели дано ему умение воскрешать.

Чем ещё удивить читателя? Допустим, можно рассказать историю женщины, нисколько не падшей, хоть и падшей. Как может она не быть святой, занимаясь ремеслом для всех доступной женщины? Она — святая, ибо уверилась, быть путаной — значит вести богоугодный образ жизни. И она всячески будет стараться пребывать во святости, готовая обслуживать мужчин в долг, записывая оный в тетрадку. И станет она на пути главного героя, и будет с ним заниматься святым делом, причём неважно — сколько раз. Летельер в том уверен, раз так красочно повествует. А что главный герой? Он твёрдо наставляет каждого — вредно сдерживать ветры и сексуальное желание.

Как видит читатель, всякая вера находит оправдание, стоит увериться в её истинности, какой бы абсурдной она не являлась. Главного героя отправят на излечение в психиатрическую лечебницу, нисколько на него в дальнейшем не повлияв. Как он был «святым человеком», таковым и останется. Но разве был Христос юродивым, раз удостоился подобного с собою сравнения? Иначе не получится думать, серьёзно принимая точку зрения, представляемую Летельером.

Так почему вера человека в святость разрушилась? Очень просто. Умри главный герой повествования прежде, чем стало набирать популярность кино, быть ему действительно святым. А так про него напрочь забыли, поскольку смеяться приятнее стало не над убогим, считающим себя избранником божьим, а над тем же Чарли Чаплином. Но дни шли, век разменял следующий век, интерес снова вспыхнул, на этот раз в Летельере. Проснулось таковое чувство и в человеке, наконец-то заинтересовавшегося над тем, к чему целый век не проявляли должного внимания. И ведь кому-то полагалось взяться за написание Евангелия. Учеников у прототипа главного героя, похоже, не имелось. Что же, учеником пусть будет Летельер. Насколько удачным оказалось показать жизнеописание святого — время рассудит без нашего участия.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда главное сказано — к чему вести повествование? Горький живёт вне России, но пишет о России. На острые темы он ничего сказать не может, не зная, насколько окажется близок к имеющему место быть. Вдруг ошибётся? Подобного допускать нельзя. Существуя на итальянском Капри, Горький и писал на пасторальные темы, отправляя героев в сёла. К тому он и решил подвести читателя с помощью повести «Лето». Сам Горький считал данное произведение — вероятным наброском к продолжению романа «Мать», имея желание создать такое же монументальное творение, должное получить название «Сын». Отчего бы и нет. С чего-то всё равно требовалось начать. Зная Горького, не удивляешься, как он сплетал из отдалённого нечто ему близкое. Так случилось и с «Летом»… с одной важной оговоркой — Горький растворился в повествовании, утеряв само понимание, для чего вообще пытался создать эту повесть.

События в России принимали пугающий характер. Лучшим выходом казался побег из страны, культурно говоря — эмиграция. Сам Горький в Италии, его герои — на селе. Вдали от буйства политических процессов, приняв на себя возможность взирать за отхождением от казавшегося опасным, Горький чужими глазами смотрел на иную Россию, которая существовала вне общего курса перемен. Вместе с тем, революция проникала повсеместно. Люди пропитывались воззрениями социалистов, настойчиво требуя отказаться от старых представлений о насущном, дабы всякий мог жить по собственным умениям. Собственно, люди хотели забыть о принципе необходимости продолжать дело отцов, делая выбор по собственному усмотрению.

И что происходило на селе? Толком ничего. Жизнь продолжала течь размеренно. Ведь так и бывает, если не воспринимать серьёзно где-то происходящее, до тебя словно не относящееся. Можно совсем отстраниться от проблем мирового характера, взяв курс на понимание смысла существования через нравы прочих народов, хоть тех же китайцев.

Удивительный народ — китайцы. Мир бушует и грозит устройством нового порядка, а для китайцев то будто безразлично. Впрочем, согласно истории, это далеко не так. Горький для примера взял лишь одного хозяйственного китайца, вовсе не предлагая делать соответствующие выводы. Тот китаец отличался крупным телосложением и добродушным нравом, он старался работать, благодаря чему и мог безбедно существовать. И вот на этого китайца нападали, вероятно из зависти. Имущество китайца уничтожали, плод его деяний сводили на нет. Тут бы возмутиться, взбунтоваться, снести головы зарвавшимся наглецам. Однако, китаец не злился, быстро приходил в себя и заново начинал созидать, вновь добиваясь достижения предыдущего состояния. Такого бы человека взять за пример каждому русскому. Вот он — идеал хозяйственника, способный преодолевать препятствия, невзирая ни на государственный строй, ни на выходки населения страны, более сетующего на жизнь, нежели способного действовать во имя собственного блага.

Так Горький и повествовал, оставляя читателя в недоумении. Впрочем, вспоминая о том снова и снова, Горький работал на читателя вне России, поскольку тот мог читать его труды без ограничений. В России ограничения с Горького не снимали, если и дозволяя к публикации, то обрывочное — выжимки из произведений, где нельзя заподозрить недовольства автора происходящими в стране процессами. Отчего же Горький с таким упорством настаивал на правде, ежели оная будто бы никому не требовалась? Логично предположить, Горький и не ориентировался на нужды России — он лишь писал, теперь уже просто пастораль.

«Лето» осталось позади. Роман «Сын» Горьким так и не будет написан. Но кто об этом мог тогда знать?

Автор: Константин Трунин

» Read more

О чём бы читателю не сообщали советские литературоведы, словно в упор не видевшие очевидного, но в герое произведения «Исповедь» необходимо разглядеть личность Георгия Гапона — священника, организовавшего то самое шествие Кровавого воскресенья в январе 1905 года. Как мог человек духовного воспитания отринуть христианскую добродетель смирения, пойдя наперекор, особенно воле царя, почитаемого за наместника Бога? То отдельный разговор, «Исповеди» не касающийся. Горький представил вниманию ещё одно лицо без роду и племени, по воле случая ставшее в монашествующие ряды, и, по той же воле, пожелавшее влиться в ряды революционеров.

Описывая детство героя произведения, Горький не давал подсказок, на какой путь решит его наставить. Теперь уже не в лавку по продаже книг, а к попу предстояло прибиться. Воспитанный соответствующим образом, он всё равно жил неприкаянным, продолжая претерпевать жизненные неурядицы, пока ему вновь не пришлось прикоснуться к обители монахов, став одним из них. И на этом Горький предпочёл сделать акцент, основательно осмеяв быт братии.

В монастырские стены пришёл мирянин, возжелавший обрести успокоение от суеты. Его сразу взяли в оборот. Невзирая на грязное тело, дурной дух, отправили не на исполнение обязанностей по опорожнению выгребных ям, а прямиком на кухню, где он — никак не умытый — стал вымешивать ногами тесто. И без того чумазый, активно потея, он созидал благо для братии, что с подачи Горького выглядело крайне нелепым. Получилось, что монахи — своеобразные люди, кого хоть отбросами корми, они всё равно будут за то благодарить Бога и божьего наместника. Некрасиво получилось со стороны Горького, зато в том именно виде, в каком тогда могло казаться обывателю.

Когда же герой произведения постарается влиться к рабочим-революционерам, те его не сразу согласятся принять. Якобы им будет казаться неуместным присутствие попа. Они голодали и погибали от тяжких условий труда, он — поп — жировал среди братии, находя отдохновение за вкушением пищи и не такого уж и важного труда. Стана голодала и погибала, а он — поп — нашёл лучший способ сберечь душу, может только потому и ушедший в монастырь, так как не нашёл способа лучше набить желудок.

Выразив конфликт интересов, Горький в очередной раз покажет, как в революционеры приходят люди, каких бы воззрений прежде они не имели. Если в «Жизни ненужного человека» революционерам начинал сочувствовать охранитель царского режима, глубоко раскаиваясь за до того содеянное, то в «Исповеди» к тем же мыслям придёт священник, существовавший на тех же условиях ненужности. Ну кому нужен человек, чьё существование бесцельно? Коли так, значит, всякий может стать полезным для дела революции. Главное — это полагается осознать, испросив прощения за допущенные грехи. Ведь революционером получится стать и у того, кто ошибался все дни своей жизни, чтобы в один единственный день осознать ошибочность взглядов и встать на верный путь, с которого более никогда не сворачивать.

Конечно, риторика Горького однозначна. Она не допускает возражений. Он для того и пишет, чтобы иметь наглядный пример перед глазами. И читатель ему обязательно верил. Не могли рабочие забыть энтузиазма Георгия Гапона, ярко горевшего и сгоревшего, найдя смерть вскоре, стоило случиться Кровавому воскресенью. Гапон исчезнет, потом его найдут — уже мёртвым, признав убитым от удушения. Таковой путь мог повторить и герой Горького. Может и повторил, имелась бы к тому таковая необходимость. Дело в другом — настолько читатель способен принять односторонний взгляд Горького на проблему власти в царской России.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обычно точка зрения обосновывается на издержках. В качестве примера от противного берётся самый нелицеприятный эпизод, на котором и доказывается угодное. И так всегда случается, что за правду приходится стоять с помощью лжи, прямо обвиняя неугодное мнение во всевозможных смертных грехах. Разве могли революционеры в царской России представить, будто им противодействуют кристально честные люди, стремящиеся уберечь государство от развала? В любом случае, ничего святого в них революционеры видеть не желали. И Горький развернул пропаганду, всячески очерняя сторонников царской власти. Какими только эпитетами он их не наделял, называя и шпионами, и ненужными людьми, намекая современнику, с какими падшими людьми приходится бороться за право человека на достойную жизнь. Вполне очевидно, таковое произведение в России тех лет опубликовано быть не могло, поэтому русскоязычный читатель довольствовался слухами о подобной работе Горького, либо раздобывал запрещённую литературу, дабы разузнать о принципах работы охранителей царского режима.

Для пущей наглядности был взят человек без роду и племени, выросший на бобах, прибившийся к первому, кто дал ему кров. Он и в дальнейшем будет жить, не проявляя собственной инициативы. И в «шпионы» он попадёт, постольку на такой путь его поставит судьба. Читатель должен был понять, рассказываемая Горьким история — есть повествование, где конец не связан с началом. Главный герой произведения мог с тем же успехом прибиться с юных лет к революционерам, чего он отчего-то избежал, хотя находился в потенциально располагающей среде — помогал торговать книгами. Уж где-где, а на книжных развалах заполучить запрещённую литературу довольно просто. Только вот знать бы, какая именно книга относится к таковым, ведь на ней самой такого не пишут.

Нет, охранители царского режима — не светлые люди. Горький их максимально очернял. Они не выискивали подлинных революционеров. Зачем? Гораздо проще заинтересовать группу людей запретным делом, дать им полагающиеся инструменты, после изловив на живца. Подло? Ещё бы. Какие из пойманных революционеры? Это просто дети, ещё и введённые в заблуждение. Может и занимался кто-то схожим промыслом, но ведь имелись и другие борцы за сохранение царской власти, наделённые полагающимися умственными способностями. Впрочем, Горький желал представить вниманию читателя пешку, такую же, каких ему предлагали самостоятельно создавать и ловить. Ничего действительно нужного и полезного, словно мышь ловит мышей, думая, будто является котом.

Почему именно так, а не иначе? Горький поступил хитро. В произведении появится писатель, к которому главный герой и пожелает обратиться с откровенным рассказом про им испытанное. В том писателе читатель узнает самого Горького, да и Горький впоследствии будет рассказывать о причинах написания произведения, якобы он располагал достоверными свидетельствами из первых рук. Значит, имелась возможность представить ситуацию изнутри, проникнув в мир, где уже не революционеры должны восприниматься злодеями, скорее наоборот — охранители царского режима.

Получается, Горький подлинно и не знал обстоятельств противопоставленной его убеждениям силы. С ним, как с революционером, боролись слабохарактерные люди, кому приятнее напиться, занять мужеложством и прозябать в дальнейшем гнилом существовании. Подлинно ли оно так было? Не излишне ли полировал нимб над головами революционеров сам Горький? Откуда столько блеска в глазах желающих поставить ситуацию с ног на голову? Понятно, бедные должны уравняться в возможностях с богатыми, чему когда-нибудь обязательно предстоит случиться. Однако, не стоит забывать о мастерах игры, о деяниях которых история может никогда и не узнать. А вот примеров существования ненужных людей можно привести массу. Да смысл говорить, понимая, к чему намеревался подвести Горький читателя. Никак не к тому, дабы допускать право на существование разных точек зрения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если пытаться вчитаться в то, чему с пафосом придаётся огромное значение, ничего подобного сам не замечаешь. Скорее расценишь никчёмным. Это поддаётся объяснению. Во-первых, современнику проще понять, описываемое писателем, он способен проследить, из чего исходил и к чему стремился автор. Потомок того сделать не в состоянии, поскольку не может понять проблем прежних десятилетий и столетий. Во-вторых, нарождавшиеся поколения ещё могли осмыслить и как-то целесообразно интерпретировать, находя даже более того, о чём писатель сам смел помыслить. Остаётся осторожно отнестись к созданному Максимом Горьким, достойно взвешивая им содеянное, но не переоценивая.

В 1906 году в Париже Максим опубликовал небольшую заметку «Послание в пространство». Уже согласно названия ясно, Горький обращался ко всем и ни к кому одновременно. Подобные тексты легко поддаются пониманию именно в том ключе, в каком угодно читателю. Если читатель откажется вникать в текст, он его и не сумеет раскрыть.

Тогда же и там же напечатан рассказ «Солдаты», опубликованный в России только в 1915 году, уже под названием «Патруль». Другой рассказ, образующий дилогию, «Из повести», напечатан в Женеве в 1908 году. В России публикация всё никак не могла состояться. Название для русского читателя звучало иначе — «Омут». Могло сложиться впечатление о вымученности, настолько содержание рассказов оказывалось лишённым смыслового наполнения и доходчивого изложения. Эти работы вполне можно признать за подготовку Максима к чему-то большему, чего не свершилось. Вполне допустимо сравнить с циклами очерков, типа «В Америке» и «Мои интервью», которые Горький доводить до конца не пожелал, отвернувшись от них, создав малое из того, о чём изначально помышлял. Страдало и смысловое содержание сказки «Товарищ», написанной за 1906 год.

К 1907 — Горький составил повествование «9-е января», планируя рассказать о революционных событиях 1905 года. Текст печатался за пределами России, так как сообщал о неоднозначных событиях, воспринимаемых царским правительством в качестве неугодных к упоминанию. Непосредственная редактура происходила на протяжении последующих двадцати-тридцати лет. Несмотря на это, «9-е января» останется сугубо частью собраний сочинений, никак не претендуя на большее. Вероятно, Горький полнился иными планами, чтобы серьёзно относиться к работе на заказ. Текст ему заказывали для историко-революционного календаря. На халтуру он и предоставил халтурное измышление.

В 1907 — Максим выполнил ещё один заказ, написал очерк «Как я первый раз услышал о Гарибальди». Исполнялось сто лет со дня рождения итальянского революционера, в Риме планировался к публикации сборник, посвящённый юбилейной дате. Вклад Горького оказался едва уловимым. Максим представил минимум текста, сообщив, как в возрасте тринадцати лет услышал про рыбака, бросившего клич на борьбу с врагом: тем рыбаком и был Гарибальди. Собственно, если у Горького имелся постоянный читатель, он должен был уже начать привыкать к отстранённости Максима от текста. Мысль писателя витала вне малой прозы, может тому причиной явилась работа над романом «Мать».

Конечно, творчество Максима Горького следует оценивать в комплексе. Трудно это делать, не зная дополнительных деталей, которыми он делился в письмах и в публицистических заметках. Однако, для того творчество Горького и изучается, чтобы со временем получилось сформировать единое взвешенное мнение, учитывающее значительную часть из того, к чему читателя было позволено допустить. Хотя и есть оговорка про постоянного читателя, да существовал ли подобный среди современников Горького? Особенно такой, какой выискивал в периодике тех лет всё, к созданию чего мог приложить руку Максим.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лучший способ написать о тебя беспокоящем — выдумать. Художественная литература потому и является вымыслом, поскольку позволяет воссоздавать ситуации, которые никогда в действительности не произойдут. В умелых руках подобный инструмент превращается в оружие, позволяя воздействовать на читателя. Раз так, значит нужно таким шансом пользоваться. Сообразуясь с этим, Горький написал цикл интервью, в действительности не имевших места. Среди собеседников Максима оказывались все те, кто может влиять на людей: от царей и миллионеров до способных скрывать правду ложными сенсациями. Все интервью публиковались в России, либо вне её, чаще в виде отдельных брошюр. Вследствие этого, вполне очевидно, Горький старался будоражить людей, открывая для них особенности повседневности, о которых они могли и не знать.

Два интервью — «Король, который высоко держит своё знамя» и «Русский царь» — касались царских особ. Европейские правители будто нисходили до Максима, довольные оказываемой им милостью. Они говорили радушно, зная цену своим словам. А вот Горький старался очернить их устремления, предлагая понимать ими содеянное с противоположным смыслом.

В схожем духе говорится в интервью «Прекрасная Франция». Конечно, Максим мог видеть во французском народе нечто прекрасное, ибо французы не раз за прошедший век поднимались на борьбу за свободу, равенство и братство, достигнув ощутимых результатов. Что мог на это сказать Горький? Ему бы выразить сочувствие французскому народу, что всегда впереди планеты всей, только плетущийся позади. Проще говоря, кто старается опередить других, тот чаще просто пытается догнать остальных, тогда как жизнь идёт по кругу. Но Максим пытался рассуждать совсем не о том.

Злободневным Горький предстал в интервью «Один из королей республики», показывая устройство современного мира, где нельзя одобрить чужого действия, покуда помнишь, что аналогичным образом могут высказать упрёк уже по твоему адресу. Отчего не признать Христа? Оказывается, поступи так — придётся признавать всех незаконнорожденных. Пример приведён согласно библейского сюжета, но таковых ситуаций хватает с избытком. И Горький был против стереотипов. Нужно признать право каждого на достоинство, без каких-либо исключений.

Не менее злободневно выступил Максим в интервью «Жрец морали». Ему будто бы довелось беседовать с человеком, формирующим общественное мнение. Оказывалось, всё подстраивается под определённые события или происшествия, максимально отвлекая внимание людей от должного их обеспокоить. Ведь известно, человек глупеет, стоит рядом с ним оказаться ещё одному человеку, не говоря уже о толпе, в которой человек вовсе превращается в животное, подчиняющееся стадным инстинктам. Если человеку в толпе бросить кость — он за неё начнёт бороться. При этом не так важно, настолько в действительности нужна ему та кость. В это же время человек оказывается отвлечён от судьбоносных событий, которым он не успевает уделить внимания. Правда Горький пошёл по верхам. Максиму показалось достаточным примером, если кто-то опростоволосился, то одновременно такая же оказия случится с другими, чем разбавит общественное порицание. Всему этому вторит интервью «Хозяева жизни».

Осуждал Горький и миллионеров. Зачем им столько денег? Им их разве есть куда тратить? Они обкрадывают всех и вся, лишь бы у них самих оказалось больше наличности. Едят столько же, сколько способен съесть нищий. И вещи их не стоят тех сумм, сколько они за них готовы платить. Просто так получается, что когда избыток денег, стоимость жизни повышается, сугубо из-за роста наценок прихлебателей. Но и этого Горький не сумел понять, всего-то сетуя на нецелесообразность извлечения прибыли из прибыли, дабы тем снова извлечь прибыть из прибыли.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Всё-таки есть у Горького один рассказ об Америке, позволяющий утвердиться в мысли, что есть среди людей подлинные люди, до сих пор понимающие, какое место должен занимать человек. И оно не такое, под которым понимается право считаться царями природы. Отнюдь, человек остаётся зависимым от создающихся для его существования условий, он от них неотделим. Отчего-то человек об этом постоянно забывает. И живёт так, словно всегда сможет жить, безалаберно относясь к действительности. Что же, предел запаса планеты прочен — это позволяет людям творить безумства. Когда-нибудь непоправимое случится, а пока нужно смотреть и восхищаться мировоззрением таких представителей человечества, к числу которых относится горьковский Чарли Мэн.

Кто он? Прежде всего, обыватель. Да не простой. Скорее его следует именовать созерцателем. Он не вносит разрушения в окружающий мир больше, нежели ему требуется для удовлетворения простейших нужд. Он не станет убивать волка лишь из-за того, что тот оказался рядом с жилищем. И лису не тронет, пока её мех не приобретёт самых ценных качеств. И птиц он не станет изводить, нисколько не считая того необходимым. Чем ему мешают птицы, падающие с неба на кур? Нет в том никакой беды. Не следует злиться на других, если сам не способен оградиться от опасности. Такой мудрости не понимали соседи Чарли Мэна, довольно хилые и мало приспособленные к настоящей жизни люди.

Почему соседи стали требовать от Чарли Мэна избавить их от бед, ими ожидаемой? Они видят хищника, вышедшего из леса, — сердца сразу наполняются трепетом. Пришёл хищник отведать от них, от детей, лишить покоя и уйти за то безнаказанным. Волка непременно следует убить, пусть и не имел волк в желаниях ничего близко подобного. Чарли Мэн — мудрый охотник, он не станет выполнять требований людей, пока не увидит к тому истинной необходимости. За это Чарли Мэна начнут презирать и воспринимать за сумасброда. Обязательно следует задуматься, как объяснить человеческую силу управлять природными процессами, если она подразумевает всего лишь осознание людьми слабости перед тем, чего они взялись опасаться. Чарли Мэн того не думал бояться, взвешенно подходя к пониманию должного быть совершённым действия.

А вот если Чарли Мэн начинал охотиться — то он делал мастерски. Ему не требовалось стрелять зверей дробью, почём зря убивая и портя шкуру. Нет, Чарли Мэн выбирал самое красивое животное, охотиться на которое собирался никак не менее месяца. Он изучал повадки зверя, заманивал на свою территорию и всячески старался, дабы животное угодило в ловушку как раз там и тогда, как и задумает Чарли Мэн. Кропотливый труд по охоте за животным обязательно завершится с положительным результатом. Вот так и должна выглядеть подлинная охота, нисколько не имеющая сходства с той, каковой её склонен считать иной слабовольный человек, чьё право на чужую жизнь даётся ему с помощью оружия (к тому же не им изготовленного). Сугубо надо благодарить умственные способности. Как раз потому и является человек царём природы, ибо некогда одолевал нрав животных сообразительностью.

Чарли Мэна окружающие не понимали и не поймут. Для них он останется чудаком. В море, переполняемым акулами, он — жалкий человек, прощающий волков и хищных птиц, живущий с ними в мирном соседстве. Тогда как люди рядом с ним, мнящие себя акулами, навсегда останутся овцами, чего им всё равно не получится объяснить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Самое страшное последствие войны — навсегда потерянные люди: одни — вследствие смерти, вторые — ставшие калеками. Как быть? Остаётся смириться, ведь утраченного не вернуть. Но если предоставить выбор, как на него ответит человек? Лучше умереть или жить с физическим и/или душевным уродством? А как ответят самые близкие люди? Лучше бы умер, или пусть вернётся, неважно насколько обезображенным? Говорить о том просто, особенно спустя время. Ванде Василевской пришлось говорить на серьёзную тему. Множество людей возвращалось с войны калеками. Они не смогут жить полноценной жизнью, их будут сторониться, они потеряют и самое важное — любовь близких. Но так ли это? Василевская уверена — это не так.

Ванда предложила вниманию читателя медсестру из госпиталя, куда доставляют раненных, чаще обречённых на скорую смерть, нежели на выздоровление. Медсестра старается облегчить страдания умирающим, читает им письма, подбадривает словами. В той же мере она говорит с жёнами, чьи мужья умерли на её руках. Но и ей предстоит пройти через схожие круги отчаяния — она получит письмо о смерти любимого человека. Смириться с такой вестью непросто, придётся испытать душевные терзания, дабы наконец-то смириться с потерей. Но так и не покинет ощущение, будто смерти на самом деле не случилось. Следом приходит письмо, что её любимый находится в госпитале, он ещё жив. Правда письмо по дате отправки было написано раньше.

Буря из эмоций терзает девушку. Уже смирившаяся со смертью, она встретит новое испытание — её любимый искалечен: лицо обезображено, нет руки и ноги. Ясно одно — жизнь превратится в долгий уход за калекой. Нужен ли такой человек? И нужен ли он сам себе такой? Может ему стоило умереть… или его не стоило спасать? Ответить на это невозможно, пока сам через это не пройдёшь. Василевская не позволит медсестре успокоиться, продолжая её мучить другими испытаниями.

Основное испытание — сделать выбор между полностью здоровым мужчиной, который сделает ей предложение, и калекой, к которому она некогда питала самые нежные чувства. Предать прежние представления о любви или забыть о них, как о юношеской глупости? Нельзя оглядываться назад, когда предстоит продолжать жить. В действительности всё могло быть гораздо мрачнее, нежели предложила читателю Василевская. Ванду бы и не поняли, откажи она человеку, пострадавшему на войне. Нет, калека должен быть любим! Каждый на фронте должен помнить — его всё равно будут любить, как бы его не изуродовало в бою. Требовалось показать пример того, чему и должна была помочь повесть «Просто любовь».

Так почему калека заслуживает любви? Ответ на вопрос столь же понятен, как если спросить: а почему калека должен лишаться любви? Так решила описать проблему войны Василевская, посчитав, что любовь побеждает все предрассудки, заставляя иначе смотреть на искалеченное тело. Но промолчала Василевская о другом — о проблеме выбора для девушки, чей солдат вернулся с войны, тогда как другие навечно потеряли любимых. Разве будет рациональным — отказаться от своего, отдав предпочтение другому? Пусть другого берёт вдова, тогда как внешнее уродство не станет причиной для отказа от любимого.

В 1944 году война ещё продолжалась. Было рано говорить о будущих проблемах в семьях, где мужья или жёны стали калеками. Как обычно и бывает, за обретённым на последней странице счастьем, кроется ворох затруднений, преодолеть которые будет гораздо труднее, нежели само осознание необходимости смириться с доставшейся долей, но Василевская не могла и не должна была об этом говорить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Человеческое общество — крайне противоречивое определение, которое не может быть всеобщим. Не суждено человеку пребывать в дружеском отношении к себе подобным, неизменно оставаясь на позиции сопротивляющегося вторжению, либо вторгающегося к сопротивляющимся. В критические периоды истории — это называется войнами. Предельная концентрация ненависти возросла к тридцатым и сороковым годам XX века, когда исчезло понятие войны за территорию, и возникло понятие войны из-за ненависти по национальным признакам. Так случилась серия вооружённых конфликтов, названная Второй Мировой войной. Для её осмысления от потомка требуется пересмотреть понимание самого себя. Не нужно видеть идеологию немецкого нацизма, итальянского фашизма и японского империализма, нужно увидеть способность человека отстаивать для него важные интересы, не считаясь с правом человека на существование общего для всех людей социума. Такого ещё не было в истории, и может быть не появится. Пока можно ознакомиться с повестью Бориса Горбатова «Непокорённые», как одним из примеров отсутствия в людях подлинной солидарности.

Есть два противоборствующих лагеря — Советский Союз и Третий Рейх. Обе силы — есть порождение социалистической гидры. Они могли быть единой силой, не мешай лидерам этих государств чувство личного превосходства, связанное с имеющейся в их руках возможностью к осуществлению долгосрочного плана, с помощью которого они смогут навязать свою идеологию всему человечеству. Исторически сложилось так, что Третий Рейх вторгся на земли Советского Союза, имея целью нанести быстрое сокрушительное поражение. Как раз на этом эпизоде и предложил остановиться Горбатов, показав быт людей, продолживших находиться на оккупированной территории.

Главное на страницах произведения — пафос патриотизма. Нельзя покориться обстоятельствам, если к ним испытываешь отвращение. Не мог советский человек смириться с волей, исходившей от немецкого командования и рядовых вторгнувшегося государства. Таким и показал Горбатов одно из действующих лиц, что с презрением смотрит на всякого, кто соглашался сотрудничать с нацистами. Он и сына, вернувшегося из плена, встретил укором. Таковой отец истинно считал, будто лучше умереть, нежели сдаться врагу. А если бы заметил дочь, получающей преференции от немцев, он мог собственными руками её задушить. Когда же ему вменили обязанность работать на нужды Третьего Рейха, он не свёл счёты с жизнью, а юлил, всячески стараясь создать вид неполноценного работника, только бы избежать необходимости помогать врагу.

Горбатов сделал акцент — таких людей на оккупированной территории было больше. Были и те, кто сотрудничал с немцами, может ради облегчения условий существования, либо несознательно. Неосознанность пришлось объяснять на примере сошедшей с ума матери, что ходила следом за девушкой. Той девушке немец подарил красивую кофту. И читатель узнавал, как та кофта изначально принадлежала дочери теперь сошедшей с ума матери, как её дочь расстреляли в этой кофте. После таких сцен читатель уже не мог поддерживать соглашателей, убеждаясь в важности борьбы с нацистами.

Теперь нужно остановиться и придти к заключению — война стала идеологическим явлением. Не чьи-то интересы начали отстаиваться, не благо государств и не прочее, а сугубо интересы, ради воплощения которых в жизнь, приходилось заражать людей чувством патриотизма, по сути — ложного, поскольку национальные интересы только и способны приводить к войне на почве ненависти. Действующие лица произведения Горбатова питались обоюдной ненавистью, как поступает человечество и много лет спустя, обращаясь к событиям Второй Мировой войны. Человек XXI века сохранил такие же убеждения — и случись быть глобальной войне, на первое место снова выйдет ненависть человека к человеку по национальному признаку.

Автор: Константин Трунин

» Read more

У романа «Любавины» было продолжение. Так предлагается думать, тогда как сам Шукшин к тому читателя не подводил. По его смерти из архива были извлечены документы, проведены изыскания и вынесено решение — продолжение «Любавиных» Шукшин писал. Так ли это? Приходится сомневаться. Определённо точно, Василием написан ряд повествований, жестоко критикующих быт русского человека. С подобного рода литературой выступать проблематично, вполне разумно опасаясь читательской реакции. Говорить прямо в лицо русскому, что он — вор, берущий всё, что плохо лежит, и берущий даже то, что лежит довольно хорошо, причём без всякой надобности, лишь бы взять, чтобы крепко о том забыть и более никогда не вспоминать. Таков уж характер у русского человека, о чём Шукшин говорил, нисколько того не опасаясь, поскольку сообщал то сам себе, может размышляя наедине с собой.

Для исследователей его творчества становилось ясно — всё, ими найденное, является отдельным произведением. Не рассказами, как оно должно восприниматься, а именно ещё одним романом от Шукшина. Так на страницах нового произведения зажили жизнью как потомки Любавиных, так и хорошо известные читателю персонажи, причём той же жизнью, какая знакома слово в слово по уже опубликованным рассказам, а то и по киносценариям. Яркий пример — Пашка Колокольников, отводящий горящий бензовоз, попадающий в больницу и травящий сопалатникам байки. Зачем такой сюжет в очередной раз доводить до читателя? Об этом стоит спросить составителей.

Из других сюжетов — скупость действующих лиц. Молодым потребуется дом, для его постройки потребуются деньги, потребуется нанять работников, возникнет потребность договариваться. Вроде бы добротно рассказано о затруднениях. Вроде бы нет в том проблемы. Бери требуемую сумму, оплачивай работу и вселяйся, не зная горестей. Но как так? Шукшин придумает способ, каким образом приобретение дома сделать дешевле. Брёвна можно сплавить по реке, с мастером сторговаться. А какой из этого выйдет результат? Он остаётся вне читательского внимания. Впрочем, думается, дому тому долго не стоять. Потому как скупой платит дважды. Первый раз — за неудавшийся результат. Второй — уже не скупясь, за должное быть всё-таки приобретённым.

С другой стороны, обидно платить деньги за то, что итак должно предоставляться бесплатно. Ведь Советский Союз уверенно шёл к коммунизму. Ежели так, когда-нибудь всему быть общим. Значит, дом возводить придётся на любых других условиях, кроме денежных. Не оттого ли перед населением ставился вопрос о принудительном и скорейшем переходе к совместному хозяйству? То есть к обустройству колхозов в совхозы. Шукшин постарался обговорить и этот аспект. Должно быть ясно, за совхозами будущее. У Василия далеко не так. Он рационально объясняет, какими это грозит бедами, если делать переход в спешке, лишь бы было. Подводных камней излишне много. Но с такой поступью, с какой намеревался быть совершённым переход, оного и вовсе могло никогда не произойти.

Теперь вполне понятно, к чему и о чём мог думать Шукшин. Очень обидно, если писатель умирает в цвете лет, как раз подходя к тому возрасту, когда наступает пора думать о жизни под грузом пережитых испытаний. Сорок пять лет — как раз такой срок, когда некоторые люди вообще задумываются стать писателями. И Шукшин готовился к неизбежно должному наступить переосмыслению. Собственно, он и размышлял, чему исследователи творчества придали компилятивный вид, назвав второй частью романа «Любавины».

Что не свершилось — тому суждено остаться для домысливания. Читатель волен определяться, каким он запомнит Шукшина: жадным до описания людей, с кем имел знакомство, или правдолюбом, чьё видение не должно было выходить за рамки на уровне понимания сугубо деревенской прозы.

Автор: Константин Трунин

» Read more