trounin.ru

Революция — есть благо в представлениях потомков, тогда как для её современников всё далеко не так очевидно. Алексей Толстой вольно или невольно взялся сравнить два отдалённо схожих исторических эпизода: приход к власти Петра I и аналогичное действие, совершённое большевиками. Пролитой крови оказалось с избытком, но в обоих случаях вершить судьбами брались обыкновенные люди или именно за их решением стояло, кому поручить управление государством. Не так уж Хованщина отличалась от событий, означивших властные полномочия для Временного правительства 1917 года, и не так отличается последующий стрелецкий бунт, обозначивший падение того же Временного правительства и переход власти в единые руки — как раз большевиков. А что же дальше? У власти становится сильная личность, ведущая страну к процветанию, невзирая на притеснение населения и приносимые во имя будущего огромные человеческие жертвы. Иногда требовалось собирать повсеместно люд, чтобы построить нечто великое — город на болоте или осуществить любой другой грандиозный проект, вроде возведения каналов. Обычно в таких случаях говорят: все совпадения случайны. Разве читатель в это поверит, когда речь про роман Толстого о Петре I?

Сей роман прежде всего интересен не наполнением, а вручением за него автору Сталинской премии, причём он стоял в списке первых её обладателей, и принято считать, что даже самым первым. Тем не менее, законченный к 1941 году, роман не являлся окончательным вариантом. Несколько лет спустя Алексей возьмётся за его продолжение, написав ещё одну часть, тем поведя повествование о жизни Петра до взятия Нарвы. Читатель не сожалеет о прекращении работы над этим литературным трудом, и не по причине смерти непосредственно Толстого. Тут скорее следует говорить о перенаполнении. Алексей расширил границы сообщаемой им информации, интересуясь ситуацией вокруг прочих европейских правителей, ставя их бытность в центр описываемого на страницах действия. Безусловно, конфликт между претендентами на королевские регалии Речи Посполитой важен, однако не до такой степени, чтобы ему соседствовать — а где-то и преобладать — с Петром в книге, названной его же именем.

На всём протяжении произведения, несмотря на растянутость описываемых сцен, Толстой расставлял определённые акценты. Он брал некий исторический отрезок, помещал в него придуманную специально проблематику, затем приступал к изложению событий под соответствующим их восприятием. Из романа в итоге вышло лоскутное одеяло, где читателю предлагается не равномерное следование по тексту, а соучастие в определённых сценах. Например, сообщая о детстве Петра, Толстой как бы упустил из внимания Хованщину. Из-за чего она случилась? В результате смерти царя Фёдора Алексеевича случился кризис царской династии, выраженный в непримиримых противоречиях двух сторон: одна поддерживала Софью и Ивана, а другая — Петра. По результатам бунта было решено поставить царями Ивана и Петра, Софью же назначить регентом. Об этом Толстой рассказывает. Что тогда странного? Сам бунт практически никак не рассматривается. На следующих страницах Алексей повествовал уже про детские годы Петра, показывая его любознательность и стремление делать нечто, из всего извлекая пользу. Пока не случится нового стрелецкого бунта, когда, со слов Толстого, в Москве произойдут массовые казни. И ежели при Хованщине стрельцы терзали бояр, то теперь уже бояре собственноручно рубили головы стрельцам. Но всё это воспринимается утрировано.

Так и будет повествовать Алексей Толстой, обсуждая любовные похождения Петра, его деятельность вне России, некоторые походы в сторону Турции, затронет и тему церковного раскола. Основное же — подготовка к строительству города на болоте, как символа преображающейся страны. А что будет после — не так важно. И взятие Нарвы уже не вызовет пристального внимания. Самое главное — побудить народ действовать во благо страны, пусть и через принесение себя в жертву чьим-то амбициям. Лишь бы Россия процветала, грозила шведу и прочая-прочая. Произведение об этом не могло не побудить к ещё большим свершениям.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В рамках сайта планируется ознакомиться с лауреатами Сталинской премии в области литературы и искусства. Перечень произведений прилагается:

1941
— Художественная проза
— Первая степень
— Алексей Толстой. За роман «Пётр I»
— Сергей Сергеев-Ценский. За роман «Севастопольская страда» (Книга 1, Книга 2, Книга 3)
— Михаил Шолохов. За роман «Тихий Дон» (Том 1, Том 2, Том 3, Том 4)
— Вторая степень
— Николай Вирта. За роман «Одиночество»
— Лео Киачели. За роман «Гвади Бигва»
— Алексей Новиков-Прибой. За 2-ю часть романа «Цусима»
— Поэзия
— Первая степень
— Николай Асеев. За поэму «Маяковский начинается»
— Янка Купала. За сборник стихов «От сердца»
— Павел Тычина. За сборник стихов «Чувство семьи единой» *
— Вторая степень
— Джамбул Джабаев. За общественные произведения *
— Василий Лебедев-Кумач. За стихотворные тексты общеизвестных песен *
— Георгий Леонидзе. За поэму «Сталин. Детство и отрочество»
— Сергей Михалков. За стихи для детей *
— Александр Твардовский. За поэму «Страна Муравия»
— Драматургия
— Первая степень
— Константин Тренёв. За пьесу «Любовь Яровая», поставленную в новой редакции
— Александр Корнейчук. За пьесы «Платон Кречет» и «Богдан Хмельницкий» *
— Николай Погодин. За пьесу «Человек с ружьём»
— Вторая степень
— Самед Вургун. За пьесу «Вагиф»
— Кондрат Крапива. За пьесу «Кто смеётся последним»
— Владимир Соловьёв. За пьесу «Фельдмаршал Кутузов» *
— Литературная критика
— Первая степень
— Игорь Грабарь. За книгу «Репин»

1942
— Художественная проза
— Первая степень
— Илья Эренбург. За роман «Падение Парижа»
— Василий Ян. За роман «Чингисхан»
— Вторая степень
— Анна Антоновская. За 1—2 части романа «Великий моурави» (Часть 1, Часть 2)
— Сергей Бородин. За роман «Дмитрий Донской»
— Поэзия
— Первая степень
— Николай Тихонов. За поэму «Киров с нами» и стихотворения «В лесах на полянах мшистых…», «Растёт, шумит тот вихрь народной славы…» и другие *
— Вторая степень
— Самуил Маршак. За стихотворные тексты к плакатам и карикатурам *
— Драматургия
— Первая степень
— Александр Корнейчук. За пьесу «В степях Украины» *
— Константин Симонов. За пьесу «Парень из нашего города»
— Вторая степень
— Самед Вургун. За пьесу «Фархад и Ширин» *

1943
— Художественная проза
— Первая степень
— Алексей Толстой. За трилогию «Хождение по мукам»: «Сёстры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро»
— Ванда Василевская. За повесть «Радуга»
— Вторая степень
— Павел Бажов. За книгу «Малахитовая шкатулка»
— Леонид Соболев. За сборник рассказов «Морская душа»
— Поэзия
— Первая степень
— Максим Рыльский. За сборники стихов: «Слово про рiдну матiр», «Свiтова зоря», «Свiтла зброя» и поэму «Мандрiвка в молодiсть»
— Михаил Исаковский. За тексты общеизвестных песен: «Шёл со службы пограничник…», «Провожание», «И кто его знает…», «Катюша» и другие
— Вторая степень
— Маргарита Алигер. За поэму «Зоя»
— Драматургия
— Первая степень
— Александр Корнейчук. За пьесу «Фронт»
— Леонид Леонов. За пьесу «Нашествие»
— Вторая степень
— Константин Симонов. За пьесу «Русские люди»
— За многолетние выдающиеся достижения в области искусства и литературы
— Первая степень
— Владимир Немирович-Данченко *
— Ксения Держинская *
— Вера Пашенная *
— Вера Мичурина-Самойлова *
— Викентий Вересаев *
— Александр Серафимович *
— Вторая степень
— Борис Асафьев *
— Иван Павлов *

1946 (январь)
— Художественная проза
— Первая степень
— Александр Степанов. За роман «Порт-Артур»
— Вячеслав Шишков. За роман «Емельян Пугачёв» (книга 1, книга 2, книга 3)
— Вторая степень
— Ванда Василевская. За повесть «Просто любовь»
— Борис Горбатов. За повесть «Непокорённые»
— Вениамин Каверин. За роман «Два капитана»
— Константин Симонов. За повесть «Дни и ночи»
— Поэзия
— Первая степень
— Аркадий Кулешов. За поэму «Знамя бригады»
— Алексей Сурков. За общеизвестные песни и стихи «Песня смелых», «За нашей спиною Москва», «Песня о солдатской матери», «Победа», «Песня защитников Москвы», «Бьётся в тесной печурке огонь…», «В смертельном ознобе»
— Александр Твардовский. За поэму «Василий Тёркин»
— Михаил Лозинский. За образцовый перевод «Божественной комедии» Данте Алигьери
— Вторая степень
— Павел Антокольский. За поэму «Сын»
— Гулям Гафур. За стихотворный сборник «Иду с Востока» *
— Леонид Первомайский. За сборники стихов «День рождения» и «Земля» *
— Александр Прокофьев. За поэму «Россия» и стихотворения «Не отдадим!», «Клятва», «Застольная», «За тебя, Ленинград!»
— Драматургия
— Первая степень
— Алексей Толстой. За драматическую повесть «Иван Грозный»
— Вторая степень
— Самуил Маршак. За пьесу-сказку «Двенадцать месяцев»

1946 (июнь)
— Художественная проза
— Первая степень
— Александр Фадеев. За роман «Молодая гвардия»
— Айбек. За роман «Навои»
— Вторая степень
— Валентин Катаев. За повесть «Сын полка»
— Андрей Упит. За роман «Земля зелёная»
— Поэзия
— Первая степень
— Аветик Исаакян. За стихотворения «Моей Родине», «Великому Сталину», «Бранный клич», «Сердце моё на вершинах гор», «Наша борьба», «Вечной памяти С. Г. Загияна»
— Якуб Колас. За стихотворения «Майские дни», «Дорогой славы», «Салар», «Родной путь», «Моему другу», «На запад», «Голос земли»
— Вторая степень
— Микола Бажан. За поэму «Даниил Галицкий», стихотворение «Клятва», цикл стихотворений «Сталинградская тетрадь»
— Вера Инбер. За поэму «Пулковский меридиан» (1943) и «Ленинградский дневник» («Почти три года»)
— Драматургия
— Первая степень
— Борис Лавренёв. За пьесу «За тех, кто в море!» *
— Вторая степень
— Владимир Соловьёв. За пьесу «Великий государь» *

1947
— Художественная проза
— Первая степень
— Эльмар Грин. За повесть «Ветер с юга»
— Вера Панова. За повесть «Спутники»
— Вторая степень
— Пётр Вершигора. За книгу «Люди с чистой совестью»
— Виктор Некрасов. За повесть «В окопах Сталинграда»
— Борис Полевой. За «Повесть о настоящем человеке»
— Поэзия
— Первая степень
— Саломея Нерис. За сборник стихов «Мой край»
— Симон Чиковани. За поэму «Песнь о Давиде Гурамишвили» и стихотворения «Гори», «Кто сказал», «Картлийские вечера», «Праздник победы»
— Вторая степень
— Петрусь Бровка. За поэмы «Хлеб» и «Думы про Москву», стихотворения «Брат и сестра», «Встреча», «Если бы мне быть…», «Народное спасибо»
— Андрей Малышко. За стихотворный сборник «Лирика» * и поэму «Прометей»
— Александр Твардовский. За поэму «Дом у дороги»
— Драматургия
— Первая степень
— Константин Симонов. За пьесу «Русский вопрос»
— Вторая степень
— Аугуст Якобсон. За пьесу «Жизнь в цитадели»

1948
— Художественная проза
— Первая степень
— Михаил Бубеннов. За 1-ю книгу романа «Белая берёза»
— Пётр Павленко. За роман «Счастье»
— Илья Эренбург. За роман «Буря»
— Вторая степень
— Олесь Гончар. За роман «Знаменосцы» (ч.1 «Альпы», ч.2 «Голубой Дунай»)
— Эммануил Казакевич. За повесть «Звезда»
— Берды Кербабаев. За роман «Решающий шаг»
— Валентин Костылев. За трилогию «Иван Грозный» («Москва в походе», «Море», «Невская твердыня»)
— Вера Панова. За роман «Кружилиха»
— Фёдор Панфёров. За роман «Борьба за мир»
— Третья степень
— Виктор Авдеев. За повесть «Гурты на дорогах»
— Борис Галин. За очерки «В Донбассе», «В одном городе»
— Тембот Керашев. За роман «Дорога к счастью»
— Вера Кетлинская. За роман «В осаде»
— Иван Козлов. За книгу «В крымском подполье»
— Иосиф Ликстанов. За повесть «Малышок»
— Николай Михайлов. За книгу «Над картой Родины»
— Поэзия
— Первая степень
— Николай Грибачёв. За поэму «Колхоз „Большевик“»
— Алексей Недогонов. За поэму «Флаг над сельсоветом»
— Владимир Сосюра. За сборник стихов «Чтобы сады шумели…» *
— Вторая степень
— Ян Судрабкалн. За сборник стихов «В братской семье» *
— Танк Максим. За сборник стихов «Кабы ведали» *
— Мирзо Турсун-Заде. За стихотворения «Индийская баллада», «Ганг», «Шли с туманного запада люди…», «Тара-чандри», «Висячий сад в Бомбее», «В человеческой памяти» *
— Драматургия
— Первая степень
— Борис Ромашов. За пьесу «Великая сила» *
— Аугуст Якобсон. За пьесу «Борьба без линии фронта»
— Вторая степень
— Николай Вирта. За пьесу «Хлеб наш насущный»
— Анатолий Софронов. За пьесу «В одном городе»
— Литературная критика и искусствоведение
— Первая степень
— Борис Асафьев. За книгу «Глинка»
— Вторая степень
— Борис Мейлах. За книгу «Ленин и проблемы русской литературы конца XIX и начала XX века»
— Милица Нечкина. За книгу «Грибоедов и декабристы»

1949
— Художественная проза
— Первая степень
— Василий Ажаев. За роман «Далеко от Москвы»
— Мухтар Ауэзов. За роман «Абай» (книга 1, книга 2)
— Константин Федин. За романы «Первые радости» и «Необыкновенное лето»
— Семён Бабаевский. За роман «Кавалер Золотой Звезды»
— Вторая степень
— Тихон Сёмушкин. За роман «Алитет уходит в горы»
— Вилис Лацис. За роман «Буря»(часть 1, часть 2, часть 3)
— Борис Полевой. За сборник рассказов «Мы — советские люди»
— Аркадий Первенцев. За роман «Честь смолоду»
— Владимир Попов. За роман «Сталь и шлак»
— Елизар Мальцев. За роман «От всего сердца»
— Олесь Гончар. За роман «Злата Прага» (3-я книга романа «Знаменосцы»)
— Третья степень
— Георгий Гулиа. За повесть «Весна в Сакене»
— Юрий Лаптев. За повесть «Заря»
— Виссарион Саянов. За роман «Небо и земля»
— Анна Саксе. За роман «В гору»
— Иван Рябокляч. За повесть «Золототысячник» *
— Тугельбай Сыдыкбеков. За роман «Люди наших дней» *
— Ганс Леберехт. За повесть «Свет в Коорди»
— Владимир Добровольский. За повесть «Трое в серых шинелях» *
— Юрий Яновский. За «Киевские рассказы» *
— Вадим Сафонов. За книгу «Земля в цвету»
— Фёдор Панфёров. За роман «В стране поверженных»
— Поэзия
— Первая степень
— Михаил Исаковский. За сборник «Стихи и песни» *
— Константин Симонов. За стихотворный сборник «Друзья и враги»
— Николай Тихонов. За стихотворный сборник «Грузинская весна»
— Вторая степень
— Степан Щипачёв. За сборник «Стихотворения» *
— Николай Грибачёв. За поэму «Весна в „Победе“» *
— Михаил Луконин. За поэму «Рабочий день» *
— Микола Бажан Микола. За сборник стихов «Английские впечатления»
— Аркадий Кулешов. За поэму «Новое русло» *
— Якуб Колас. За поэму «Хата рыбака»
— Мамед Рагим. За поэму «Над Ленинградом» *
— Самуил Маршак. За перевод сонетов В. Шекспира
— Драматургия
— Первая степень
— Анатолий Софронов. За пьесу «Московский характер»
— Николай Вирта. За пьесу «Заговор обречённых» («В одной стране»)
— Вторая степень
— Александр Корнейчук. За пьесу «Макар Дубрава»
— Анатолий Суров. За пьесу «Зелёная улица»
— Сандро Шаншиашвили. За пьесы «Арсен», «Герои Крцаниси», «Имеретинские ночи» *
— Валентина Любимова. За пьесу «Снежок» *

1950
— Художественная проза
— Первая степень
— Семён Бабаевский. За 1-ю часть романа «Свет над землёй»
— Вторая степень
— Фёдор Гладков. За «Повесть о детстве»
— Айни. За 1—2 части книги «Бухара» («Воспоминания»)
— Эммануил Казакевич. За роман «Весна на Одере»
— Натан Рыбак. За 1-ю книгу романа «Переяславская Рада»
— Константин Седых. За роман «Даурия»
— Александр Волошин. За роман «Земля Кузнецкая»
— Третья степень
— Мехти Гусейн. За роман «Апшерон»
— Василий Ильенков. За роман «Большая дорога»
— Александр Чаковский. За роман «У нас уже утро»
— Григорий Медынский. За роман «Марья» *
— Антонина Коптяева. За роман «Иван Иванович»
— Вера Панова. За повесть «Ясный берег»
— Иван Василенко. За повесть «Звёздочка»
— Ксения Львова. За повесть «На лесной полосе» *
— Алексей Мусатов. За повесть «Стожары»
— Поэзия
— Вторая степень
— Александр Яшин. За поэму «Алёна Фомина»
— Рустам Сулейман. За сборник стихов «Два берега» *
— Агния Барто. За сборник «Стихи детям» *
— Иосиф Гришашвили. За однотомник стихов *
— Третья степень
— Евгений Долматовский. За сборник стихов «Слово о завтрашнем дне»
— Пётр Комаров. За циклы стихов «Зелёный пояс», «Новый перегон», «Маньчжурская тетрадь» *
— Мирсаид Миршакар. За поэмы «Золотой кишлак» и «Непокорный Пяндж»
— Степан Олейник. За цикл сатирических стихов «Наши знакомые» *
— Максим Рыльский. За перевод на украинский язык поэмы А. Мицкевича «Пан Тадеуш»
— Драматургия
— Первая степень
— Всеволод Вишневский. За пьесу «Незабываемый 1919-й»
— Вторая степень
— Сергей Михалков. За пьесы «Я хочу домой» и «Илья Головин»
— Константин Симонов. За пьесу «Чужая тень»
— Борис Лавренёв. За пьесу «Голос Америки»
— Литературная критика и искусствоведение
— Вторая степень
— Владимир Ермилов. За книги «А. П. Чехов» и «Драматургия Чехова» *
— Сергей Макашин. За книгу «Салтыков-Щедрин» *
— Яков Эльсберг. За книгу «А. И. Герцен. Жизнь и творчество»
— Третья степень
— Гейдар Гусейнов. За книгу «Из истории общественной и философской мысли в Азербайджане XIX века» *
— Евгений Мозольков. За книгу «Янка Купала»

1951
— Художественная проза
— Первая степень
— Фёдор Гладков. За повесть «Вольница»
— Галина Николаева. За роман «Жатва»
— Вторая степень
— Семён Бабаевский. За 2-ю книгу романа «Свет над землёй»
— Гумер Баширов. За роман «Честь»
— Мирза Ибрагимов. За роман «Наступит день»
— Алексей Кожевников. За роман «Живая вода»
— Николай Никитин. За роман «Северная Аврора»
— Кави Наджми. За роман «Весенние ветры»
— Анатолий Рыбаков. За роман «Водители»
— Михаил Соколов. За роман «Искры»
— Александр Чейшвили. За роман «Лело» *
— Третья степень
— Сергей Антонов. За книгу рассказов «По дорогам идут машины»
— Николай Бирюков. За роман «Чайка»
— Александр Гудайтис-Гузявичюс. За роман «Правда кузнеца Игнотаса» *
— Виталий Закруткин. За роман «Плавучая станица»
— Анна Караваева. За трилогию «Родина» (романы «Огни», «Разбег», «Родной дом»)
— Лев Кассиль и Макс Поляновский. За повесть «Улица младшего сына»
— Берды Кербабаев. За повесть «Айсолтан из страны белого золота»
— Вадим Собко. За роман «Залог мира»
— Михаил Стельмах. За роман «Большая родня»
— Салчак Тока. За повесть «Слово арата»
— Юрий Трифонов. За повесть «Студенты»
— Мариэтта Шагинян. За книгу очерков «Путешествие по Советской Армении»
— Иван Шамякин. За роман «Глубокое течение»
— Поэзия
— Первая степень
— Андрей Малышко. За сборник стихов «За синим морем»
— Самуил Маршак. За сборник «Стихи для детей» *
— Степан Щипачёв. За поэму «Павлик Морозов»
— Вторая степень
— Григол Абашидзе. За циклы стихов «Ленин в Самгори», «На южной границе» *
— Алексей Сурков. За сборник стихов «Миру — мир!» *
— Теофилис Тильвитис. За поэму «На земле Литовской» *
— Гамзат Цадаса. За сборник стихов «Избранное» *
— Третья степень
— Ольга Берггольц. За поэму «Первороссийск»
— Петрусь Бровка. За сборник стихов «Дорога жизни» *
— Платон Воронько. За сборники стихов «Доброе утро», «Славен мир» *
— Миклай Казаков. За сборник стихов «Поэзия — любимая подруга»
— Семён Кирсанов. За поэму «Макар Мазай»
— Расул Рза. За поэму «Ленин» *
— Геворк Эмин. За сборник стихов «Новая дорога» *
— Драматургия
— Вторая степень
— Ило Мосашвили. За пьесу «Потопленные камни»
— Анатолий Суров. За пьесу «Рассвет над Москвой»
— Александр Штейн. За пьесу «Флаг адмирала»
— Третья степень
— Николай Дьяконов. За пьесу «Свадьба с приданым»
— Александр Корнейчук. За пьесу «Калиновая роща»
— Кондрат Крапива. За пьесу «Поют жаворонки»
— Юлий Чепурин. За пьесу «Совесть»
— Литературная критика и искусствоведение
— Вторая степень
— Дмитрий Благой. За книгу «Творческий путь Пушкина (1813-26)» *
— Третья степень
— Владимир Орлов. За книгу «Русские просветители 1790—1800 годов»

1952
— Художественная проза
— Первая степень
— Степан Злобин. За роман «Степан Разин»
— Вилис Лацис. За роман «К новому берегу»
— Вторая степень
— Ванда Василевская. За трилогию «Песнь над водами» («Пламя на болотах», «Звёзды в озере», «Реки горят»)
— Ярослав Галан. За памфлеты из сборника «Избранное»
— Дин Лин (Китай). За роман «Солнце над рекой Сангань»
— Николай Задорнов. За романы: «Амур-батюшка», «Далёкий край», «К океану»
— Орест Мальцев. За роман «Югославская трагедия»
— Андре Стиль (Франция). За роман «Первый удар»
— Третья степень
— Тамаш Ацел (Венгрия). За роман «Под сенью свободы»
— Владимир Беляев. За трилогию «Старая крепость»
— Янка Брыль. За повесть «В Заболотье светает»
— Дмитрий Ерёмин. За роман «Гроза над Римом»
— Георгий Марков. За роман «Строговы»
— Игорь Муратов. За «Буковинскую повесть»
— Шандор Надь (Венгрия). За рассказ «Примирение»
— Лев Никулин. За роман «России верные сыны»
— Николай Носов. За повесть «Витя Малеев в школе и дома»
— Валентина Осеева. За 1—2 книги повести «Васёк Трубачёв и его товарищи»
— Виктор Полторацкий. За книгу очерков «В дороге и дома» и очерки 1951 года
— Евгений Поповкин. За роман «Семья Рубанюк»
— Чжоу Ли-бо (Китай). За роман «Ураган»
— Поэзия
— Первая степень
— Николай Тихонов. За циклы стихов «Два потока» и «На Втором Всемирном конгрессе мира»
— Вторая степень
— Антанас Венцлова. За сборник стихов «Избранное»
— Сильва Капутикян. За сборник стихов «Мои родные»
— Георгий Леонидзе. За поэмы «Бершоула» и «Портохала»
— Третья степень
— Расул Гамзатов. За сборник стихов и поэм «Год моего рождения»
— Владимир Замятин. За поэму «Зелёный заслон»
— Микола Нагнибеда Микола. За сборник «Стихи»
— Юхан Смуул. За сборник «Стихотворения. Поэмы»
— Драматургия
— Вторая степень
— Хэ Цзин-чжи и Дин-Ни (Китай). За пьесу «Седая девушка»
— Третья степень
— Абдулла Каххар. За пьесу «На новой земле»
— Павел Маляревский. За пьесу «Канун грозы»
— Литературная критика и искусствоведение
— Третья степень
— Берта Брайнина. За книгу «Константин Федин»
— Николай Горчаков. За книгу «Режиссёрские уроки К. С. Станиславского» (2-е издание)

*Данные произведения не представляется возможным найти в электронном, либо бумажном виде; либо по некоторым позициям требуется проводить отдельное исследование

Это тоже может вас заинтересовать:
— Большая книга: Лауреаты
— Букеровская премия: Лауреаты
— Гонкуровская премия: Лауреаты
— Госпремия РФ: Лауреаты
— Национальный бестселлер: Лауреаты
— НОС: Лауреаты
— Русский Букер: Лауреаты
— Ясная поляна: Лауреаты

Личность Варлаама Хутынского высокого оценивается. Жил он в XII веке, славился на всю новгородскую землю святостью. Истинным светильником был Варлаам, ибо имел богатство он от родителей, но не желал ни денег, ни земельных владений, а хотел служить Богу, избавляясь от дьяволом посылаемых наваждений. Во благо веры во Христа отрёкся от мирской суеты и стал жить отшельником в месте, что Худым прозывалось, оттого и именуют поныне Варлаама Хутынским. И сложил народ о нём предания разрозненные, постоянно пополняемые. Был среди составителей его жития и Пахомий Серб, слово своё о святом оставивший. И есть о Варлааме поминание, случившееся после смерти Пахомия, сложенное со слов пономаря Тарасия, к коему явился Варлаам и предвестил грядущие беды для Новгорода, вскоре и случившиеся.

Как и всякое житие, житие Варлаама Хутынского изобилует похожими эпизодами. Крайне мало уделяется внимания жизни непосредственно его самого. Что известно о нём, так это происхождение его, богатство его, уединение в Худом месте его, смирение его, соблюдение строгости его, что присуще каждому христианскому светильнику. Стяжательство — вроде иосифлянского — ему противным было. Чем ставился Варлаам в угоду противникам религиозных деятелей, далёких в рассуждениях от святости мужей времени прошлого. Потому и пробудился к нему интерес как раз в Новгороде, где только остыла ересь жидовствующих. Но то требует широкого обсуждения, в рамках рассмотрения жития неуместного.

При жизни Варлаам умел отличить правду от лжи, нужное от бесполезного, разумное от неразумного. Умел и говорить о должном произойти, нисколько в том не ошибаясь. Мог на Петров пост о снеге помыслить, несмотря на ожидание мирянами тепла летнего. И когда говорил о бедах — видел в них ожидание лучшего. Так и оказывалось: чьих земель снег коснулся — богатый урожай по осени принесли, а где не выпал — там разразилась бескормица. Столь светлым светильник сей был, всякое худое событие за благо принимал, к такому побуждая всякого.

Само житие о Варлааме складывалось по мере свершения чудес. Уже почил святой, а люди от прикосновения к мощам его исцелялись: к слепым зрение возвращалось, другие от иной хвори спасались. Мог и мёртвый воскреснуть, когда в том появлялась надобность. Вообще, святость в христианстве возникает не за стремление к смирению, а за способность помогать страждущим. Как Христос умел излечивать хворь разную, так и его последователи тем же даром обладали. Потому в житие полагается описывать похожие благие дела, которыми славен в писаниях сам Иисус.

Одно из чудес — сохраняющиеся в целостности мощи. Пахомий Серб видел их, касался их, были нетленны они. Другое чудо, не всегда за оное понимаемое, интерес властителей к уже умершим светильникам. Так до мощей Варлаама желал сойти с вершин своих — Великий князь Иван Васильевич, царь Всероссийский, новгородские земли воевавший и присоединивший их под владычество Москвы.

Но говоря о Варлааме, нельзя не упомянуть про видение хутынского пономаря Тарасия, представляющее малый интерес по содержательности, только по нему и пробудилась память о святом, к тому времени уже подзабытую. Пришёл к Тарасию Варлаам в видении, о потопе сказал, что снизошёл на людей многогрешных, должных за грехи понести расплату, как и новгородцы, позабывшие о необходимости почитания божественного промысла, предавшиеся разврату еретическому. Не вода снизойдёт вскорости, а огнём охватит Новгород. Так и случилось — торговая сторона города выгорела начисто.

Сколько было про Варлаама сказано, да мало сказано — может житию предстоит быть пополненным и в веках последующих.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Приключения Аллана Квотермейна» | Книга №13

В мае Хаггарда не стало. Жизненный путь писателя подошёл к концу на шестьдесят девятом году. Но знакомство читателя с его трудами не завершилось. Публикации продолжатся. Даже будет издана автобиография. Чтобы забыть о грусти, нужно перейти к знакомству с ещё одним романом о приключениях Аллана Квотермейна, вместившем в себя немногое из написанного прежде, только преподнесённым под пониманием иных действующих лиц. Главное лицо — Аллан. Прочие — на кого-то похожие. А если рассматривать «Сокровище озера» отдельно от помещённой внутрь истории, то лучше уделить внимание началу, тогда как продолжение создавалось по остаточному принципу, ведь Хаггард представил занимательного авантюриста, находившего для себя лучшее из возможного. Он и наймёт Квотермейна, дабы тот отправился на озеро и добыл слоновьи бивни.

Кем же авантюрист является? Он — бывший раб, умеющий из всего извлекать выгоду. Таковой долго не пробудет в зависимости, скорее сам станет начальником над многими. Собственно, так и произошло. Этот раб возвысился, управлял поселением, правда его подвёл вспыльчивый нрав. Теперь его судят за убийство человека. Причём без проявления благодарности за им оказанные прежде услуги. Он умел лечить заболевания, в том числе и помогал не допускать развития чёрной оспы. А ежели его приговаривают к смерти, пускай и местные жители погибают в муках от заразной болезни. До всего этого действия он успеет нанять Аллана, поставив его в неловкое положение. Как быть? Спасать убийцу, отправляться по поручению без него или забыть о деле и заняться чем-то другим? Хаггард подобными вопросами не привык задаваться. Обязательно будет найдено решение. Райдер сумел придумать обстоятельство, зачем убийца понадобится впоследствии. Обоснование — кара за грехи всегда неизбежна, она обязательно настигнет виновного.

Дорога к озеру — типичное для Хаггарда описание передвижений Квотермейна. Это наблюдение за дикими животными, вплоть до охоты. Нельзя обойти стороной так полюбившихся Райдеру слонов. Порою читатель думает, отчего им Хаггард приписывал агрессию? Редкий слон на страницах его произведений отличался покладистым нравом, скорее создавалось представление об опасном существе, прямо помышляющем убивать всякого увиденного человека. Впрочем, зная основной интерес Аллана к слонам — немудрено таковое отношение к людям принять за действительность. Слоны иначе и не понимались, как носители бивней, ради которых их массово и убивали, более ничего не беря с трупа животного.

Что до самого озера и сокровища — вольная авторская фантазия. Примечательным там окажется остров, населённый женщинами, где владычествует дева, довольно схожая историей и нравом с Айешей. Вот тем женщинам и требуется его наниматель. С ним у них должен состояться отдельный разговор. Да и Хаггард решил к тому свести повествование, что Квотермейн стал жертвой обстоятельств, то есть шёл туда, куда его направляла чужая воля. Всё мероприятие свелось к заранее спланированному передвижению, целью которого являлось осуществление должной наконец-то случиться мести.

Похождения Аллана Квотермейна давно перестали радовать читателя. И сам Хаггард на протяжении последних десяти лет слишком часто пробуждал к жизни основного героя. Ещё чаще он в литературных трудах обращался к прошлому, редко создавая истории, близкие по времени действия к современности. Роман «Сокровище озера» стал некоторым исключением, однако тем не принеся читателю радости от знакомства с произведением. Усилилось желание новизны, чего Райдер удовлетворить не мог. А может он и не хотел разрабатывать иное сюжетное наполнение, вполне довольный получающимся результатом, особенно его читательским принятием.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Приключения Аллана Квотермейна» | Книга №12

В Африке нашли свидетельства, возможно подтверждающие, что некогда существовали, либо поныне живут, люди огромного роста, скорее всего покрытые шерстью. Сенсация? Хаггард в том сомневается. Всю жизнь он писал про Африку, как про континент сокрытого от глаз множества остающегося неизвестным. Почему бы не отправить на поиски Аллана Квотермейна? Тем более, Райдер сам говорит в тексте читателю: некогда ему Аллан рассказывал о встрече с огромным волосатым существом Хоу-Хоу. На беду Хаггард записи о разговоре потерял. Теперь же он их нашёл и предоставил каждому право с ними ознакомиться. Что же, новое приключение Аллана Квотермейна стало достоянием общественности. Вместе с тем, оно оказалось предпоследним. Следующее похождение увидит свет отдельным изданием уже после смерти Райдера.

Вновь Хаггард затрагивает тему галлюциногенов, коими окуривали себя служители разных культов. Разве мудрено, когда в наркотическом трансе приходят видения, воспринимаемые за реальность? Так легко поверить в любое недоразумение, всегда отрицаемое на трезвую голову. Вполне можно узреть ожившую статую или некие видения, усомниться в которых не сможешь. Хотя, в действительности, кто-то просто пользуется способностью одурманивать людей, извлекая из того выгоду. Может Хоу-Хоу некогда существовали, только не в наше время. Почему? Райдер как раз о том и повествует. Разгадка всегда лежит на поверхности, нужно в неё лишь постараться поверить. Впрочем, рациональное рассуждение всегда самое здравое, как бы не обвиняли фанатично настроенные люди. Можно посоветовать единственное — поменьше вкушать отравляющих организм веществ, дабы не сойти за глупцов среди адекватно мыслящих членов общества.

Искушённый читатель увидит в произведении Хаггарда отсылки к «Беовульфу» — классическому сказанию. В нём сообщалось о странном существе, собиравшем кровавую жатву. Чтобы с ним справиться, были вызваны доблестные воины, чьи потомки впоследствии стали элитой племён северной Европы. Но то легенда, тогда как Хаггард измыслил похожий сюжет, тем более перенесённый в южные африканские пределы. Однако, существенной разницы в том нет, ведь справляться с чудовищем отправился очень далёкий потомок Беовульфа. И ему предстоит разобраться, насколько Хоу-Хоу реален.

Для Райдера понятно — Хоу-Хоу точно существовал. О том свидетельствуют наскальные рисунки. А как быть теперь, ежели действительно покой местных жителей нарушают обросшие шерстью существа? Получается подобие детективной истории. В этом обязательно надо найти зерно истины. И читатель уверен — правда будет установлена. Хотя, памятуя о последних похождениях Аллана Квотермейна, выдуманные обстоятельства вполне могут подменить реальность. Разве не некий человек, желающий прослыть за бога и пользующийся доступными ему галлюциногенами, повинен в возрождении Хоу-Хоу? Пусть читатель о том судит самостоятельно. В любом случае ясно — сию историю Хаггард придумал от начала до конца, просто взбудораженный последними находками в Африке.

По окончании Райдер изрёк истину, должную быть доведённой до сведения каждого человека: богов нет, но их жрецы были и будут. Понимать это нужно в прямом смысле. Не бывает религии, не обслуживаемой заинтересованными в её существовании людьми. Неважно, кого будут считать богом, проявление почтения к себе будут требовать как раз его жрецы. Окуривать ли они будут паству или убеждать словами, фактического доказательства они привести не смогут, если и ссылаясь, то на свидетельства, оставленные кем-то из предков, причём порою уже не зная, кем именно они являлись. Тому в доказательство пусть будет произведение «Хоу-Хоу», может быть для того и написанное, чтобы не возникало заблуждений. Если чего-то нельзя проверить, то точно не следует додумывать, приписывая божественной сущности собственные мысли и желания.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Первой версией истории России принято считать труд Василия Татищева «История Российская». О нём ходили слухи среди образованных граждан государства, однако до 1768 года официальных публикаций не отмечается. Имел сведения о работе Татищева и Фёдор Эмин, но ознакомиться с её результатом не мог, несмотря на доступ к архивным документам. Единственное ему доставшее — предисловие. Потому он взял за основу различные источники информации, особенно предпочитая на страницах дискутировать с Нестором Летописцем и Михаилом Ломоносовым. Он сразу воздал хвалу мудрости Екатерины Великой, посетовал на дикие нравы древности, порадовался нынешнему благополучию страны. К тому же, не выискивая тайных троп, посоветовал читателю не укорять его за обхождение в тексте без мифологизирования. Не станет кормить он русских пращуров амброзией и молоком волчицы, искать божественность среди царей или вести родословную Рюрика от римского кесаря Августа. Скорее он предпочитал опираться на зарубежных историков, выискивая в их трудах упоминание россов. Также Эмин посчитал нужным сказать: не следует искать варягов, пришедших на Русь, так как именно с Руси шли варягами народы и правители в земли Европы.

У истории от Эмина есть полное название — «Российская история жизни всех древних от самого начала России государей, все великие и вечной достойные памяти императора Петра Великого действия, его наследниц и наследников ему последование и описание в севере золотого века во время царствования Екатерины Великой в себе заключающая». Из него следует, что важным для изучения прошлого станет понимание жизни правителей. Истории так всегда и пишутся, за редкими исключениями стран, вроде древней Исландии, управлявшейся посредством издавна сложившихся традиций. Но это присказка. Всё-таки нужно понимать, Россия стала настолько велика, что недавно случившийся военный инцидент на границе с Китаем тот же европеец примет за выдумку.

И всё же Эмин старался определить — откуда пошли россы. Родоначальником в те времена было принято считать Мосоха — одного из внуков Ноя. Может потому и установлено для сельца Кучково прозвание Москвы. А может россы — есть жители Трои, покинувшие погибающий город и отправившиеся в северные земли. Упомянул Фёдор и Александра Македонского, будто бы намеревавшегося воевать славян, да увидев широту их души — отказался покорять столь радушные племена. Активность славян не угасала и до восшествия Юстиниана II — ему помог возвыситься некий славянский князь Тревелий. Традиционно для историков, Эмин рассуждал о созвучии слов. Например, слово «князь» — это с языка немцев может значит «мужик», либо «король». Взяв повествовать издалека, Фёдор постепенно подобрался до Гостомысла, того самого, что решил не допустить в свои владения междоусобицы княжеской, призвав людей со стороны. Собственно, Эмин того не говорит, но жители новгородских земель, вплоть до поражения от Ивана Великого, иначе над собою правителя и не выбирали.

Но вот в тексте ставится первая дата — 862 год: прибытие Рюрика, Синеуса и Трувора во князья. С этого момента основным источником информации для Фёдора стала «Повесть временных лет». Дальнейшее повествование — существование россов в окружении соседних племён и государств. Эмин рассказывал не сколько про годы правления Рюрика, Олега, Ольги, Игоря и вплоть до смерти Ярослава, его интересовали события вне пределов. Особое значение отводилось владычеству греков, владевших Константинополем. Имели значение кочевые племена, а также прочие славянские народности, подпадавшие под влияние российских княжичей. Разве может быть ярче напоминание, как однажды греки решили отказаться платить дань россам, найдя супротив них стотысячное войско, как тогда же пошёл князь Святослав войной, наняв варягов, собрав болгар, хорватов, печенегов и прочие племена, сокрушив греческие города.

Конечно, история древней России представляет отдельный интерес, в основном из-за обилия сохранившихся мифов. Но так ли важно, что происходило до монгольского завоевания? Тогда Новгород оказался сам по себе, Киев отошёл к владениям галицийских князей с последующим отторжением в пользу Великого Княжества Литовского. Всё внимание должно быть приковано к Москве, боровшейся с игом и ставшей сильнее политических оппонентов. Впрочем, пока Эмин остановился на событиях 1054 года, когда Москвы для истории ещё не существовало.

Автор: Константин Трунин

» Read more

У Пушкина был цикл произведений, имеющий общее заглавие «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», которые первоначально и принимались написанными неким безвестным литератором. Похожая ситуация случилась с Михаилом, чьи «Записки Богдана Ильича Бельского, издаваемые М. Н. Загоскиным», именуемые ныне «Москва и москвичи», публиковались при почти схожем мнении, будто Загоскин выступал в качестве издателя, а их автором был некий безвестный литератор. Что же, появилась даже необходимость доказывать, кто всё-таки был подлинным автором. Вдруг в самом деле Бельский? А Загоскин использовал своё имя сугубо для улучшения книжных продаж. У потомка и вовсе сложилось собственное мнение: Загоскин начал, а Бельский продолжил. Иным образом сложно объяснить, отчего, с интересом сообщаемый текст произведения, уже ближе к середине повествования — и далее — приобрёл вид унылого действия.

Начинаются записки с особого события в истории Москвы — она была практически полностью сожжена французами в 1812 году. Случилось то скорее на благо города, так как имевший до того довольно неупорядоченный вид, он стал преображаться на глазах, возводимый согласно осознания его в качестве древней столицы Руси. По былому великолепию требовалось и великолепие нынешнее. Вот, в новом уже городе, с 1814 года поселился Бельский, выбрав для обитания район Пресненских прудов. Жил он одиноко, так и не найдя девушки, способной стать его супругой. Причину того Богдан Ильич объяснил просто — желаемой им прелестницы тогда среди барышень не существовало. Он хотел образованную, знающую русскую и иностранную культуру, способную беседовать с ним на равных. Вместо чего он встречал лишь разбирающихся в заграничном образе жизни, щебечущих по-французски, в меру отягощённых интеллектом, либо их противоположность — пустоголовых русских дворянок, толком не представлявших жизнь далее данного им с рождения местопребывания. Не раз после Бельский находил соответствующих его вкусу девушек, согласно изменений в обществе полюбивших культуру России, да сам к тому моменту для них уже успел состариться. Потому ничего другого Богдану Ильичу не оставалось, как созерцать действительность. И теперь, через Загоскина, поделиться собственным мнением с читателем.

Смотрел он на Москву — как на особый город. Её красотами мог подивиться француз, а для жителя Санкт-Петербурга Москва приравнивалась к провинции. Из осознания этого обстоятельства следовали соответствующие выводы. Нашёл Бельский возможность рассказать о мифах становления Москвы. Кем же она основана? Сейчас придерживаются версии про князя Юрия Долгорукого. Тем не менее, ряд исследователей полагал основателем города непосредственно Олега — соратника Рюрика и наставника его сына Игоря. Нашёл Бельский возможность порассуждать и о русских. Кто-то их род ведёт даже от Менелая. Тогда как для Богдана Ильича в том нет затруднения — все люди происходят от Адама, потому всякий спор на данную тему лишён смысла.

Отдельный разговор — дорога из Москвы в Санкт-Петербург. Это сущее проклятие. Нужно делать запасы, а потом уже отправляться в путь. Затеяв беседу, Бельский пожелал обсудить скорее тему дилижансов — весьма удобный способ для передвижения по просторам России. Кусается цена проезда, особенно выставляемая за багажный билет, рассчитываемый по весу клади. И не зря, ведь русский человек чего только не возьмёт с собой, просто на всякий случай, вдруг именно оно ему пригодится.

Ещё один разговор — клубы Москвы. Например, существовал английский клуб, членом которого стать было весьма непросто. Порою люди ожидали по несколько десятков лет, иногда его членами так и не становясь. Впрочем, говорить об этом, как и о многом другом, уместившемся на протяжении записок — дело напрасное. Лучше читателю самому ознакомиться с содержанием, особенно при интересе узнать о житие-бытие москвичей первой половины XIX века.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вопрос Чечни и Ингушетии всегда остро стоял для России. Но и для чеченцев и ингушей ситуация казалась не менее острой. Не стоит вспоминать времена стародавние, когда гремела продолжавшаяся почти половину XIX столетия Кавказская война. Важно другое — имевшее значение для каждой национальности, оказавшейся в пределах Советского Союза. Чеченцы и ингуши приняли ту же долю, какая досталась каждому народу, без каких-либо исключений. Они подвергались точно таким же жизненным испытаниям, может в чём-то претерпевая даже больше угнетения. Канта Ибрагимов решил на примере одного чеченца показать, как обстояло дело со всем чеченским народом. Повествование затронет практически все аспекты, подводя читателя к необходимости понять основное, почему чеченцы продолжают сопротивляться официальной власти. И, надо сказать, после прекращения существования Советского Союза ситуация обострилась до прежде небывалого уровня. Что боевые действия с 1994 по 1996, что с 1999 по 2000 годы: всё это имело огромное значение для самих чеченцев, ощутивших ослабление пут. Потому произведение Канты Ибрагимова стало важным. Его стоит прочитать хотя бы ради того, чтобы разделить боль чеченского народа за точно такие же утраты чувства личного достоинства, каковое испытывал на протяжении XX века каждый, будь он русским, украинцем, белорусом, либо кем другим, одинаково пускавшийся советской властью в расход.

Чеченцы противились советской власти изначально. Не нравились им большевики. Не лежала к взглядам социалистов их душа. Как оказалось, не зря они опасались перемен. Что сделала советская власть для чеченцев? Отнеслась как к разбойникам. Был создан образ чеченца-тунеядца, предпочитающего вместо честного труда преступный промысел. Чеченцев отправляли в лагеря, спрашивая с них там не больше и не меньше, нежели с прочих заключённых. Мечтали чеченцы о побеге из страны, но не бежали, не желая оставлять родной для них край. Что же, тогда советская власть отправляла их на войну с Третьим Рейхом, справедливо награждая за проявление храбрости на поле боя. Но отличившихся никто всерьёз из советских граждан не воспринимал, ибо образ чеченца, живущего разбоем, продолжал сохраняться. Чеченцев опасались и прямо им говорили, что на войне они не воевали, да и если были, то отсиживались в окопах. Обидно было слышать такие утверждения чеченцам, имевшим боевые награды, от тех, кто провёл сороковые годы в тылу, либо за проволокой всё тех же раскиданных по стране лагерей.

Лагеря, война, унижение — не столь страшная участь чеченского народа. Потеря родного края — вот для них страшное. И они его потеряли. Чеченцев и ингушей в массовом порядке сняли с насиженных земель и отправили в казахские степи. Желали они того или нет, ежели были чеченцами, либо ингушами, относились к номенклатуре или отличились на войне — всем сообщалось единое направление: прочь. Но и это не оказалось страшным. Осквернение родного края стало страшнее. До того поддерживаемая чеченцами, земля вмиг лишилась хозяев, вместо заботливых людей пришли пьяницы и тунеядцы (на этот раз настоящие, а не согласно созданного советской властью образа). Где ранее текла размеренная жизнь, пусть и с соблюдением традиций предков, развели свиней, а на земле ничего вовсе не растили. Как станет понятно после, и в этом ещё не было страшного. А поистине страшным стало возвращение назад, когда в пятидесятых чеченцам и ингушам разрешили заново воссоздать прежде отобранный у них край. Право на разрешение вернуться, само место для жительства и собственное достоинство — пришлось выкупать. Так страдания двух народов должны были закончиться.

Рассказывая, Канта передавал читателю всю испытываемую его сердцем боль. В девяностые годы всё вернулось назад. Уже сообразно других предпосылок, не по собственной воле, чеченский народ стал заложником разыгрываемой извне ситуации. Мешал спокойному существованию и навязанный советской властью образ, пусть Советский Союз к тому моменту лежал в руинах. Как же быть дальше? Главный герой повествования устал от испытаний, видеть очередной конфликт он никак не желал — хотелось ощутить спокойное дуновение ветра, вместо чего налетел сносящий постройки ураган.

Как же достичь блага чеченцам? Нужно показать, насколько народ способен существовать на равных со всеми. Обиды были и новых не избежать, главное не поддаваться жарким речам радикально настроенных людей. Всегда стоит помнить о мудром изречении: худой мир лучше доброй ссоры. Может потому и утихли противоречия, стоило Канте Ибрагимову получить государственную премию за роман «Прошедшие войны»? Общественность наконец-то поняла, что если о чеченцах думать хорошо, то и они с радушием станут принимать тебя в своих городах и селениях.

Автор: Константин Трунин

» Read more

У Алтая особая история. Был он под царским надзором, ибо драгоценные металлы залегали в его землях. Но ещё до того владел сим краем Акинфий Демидов, выжимавший соки из всего, к чему бы не прикасался. И так-то оно так — подумает читатель — да при царской власти и при Демидова владении жил местный люд под одинаковым гнётом. Но как именно? Исторические выкладки о том не скажут ничего. А вот обращение к художественным образам поможет увидеть былое в почти истинном свете. Чему же станет свидетелем читатель? Узнает он историю рудознатца Фёдора Лелеснова, желавшего простого человеческого счастья — семьи, а вынужденного мириться с тяготами ниспосылаемых судьбой испытаний. Не ему одному было таково — каждый житель Алтая ощущал горечь существования, поскольку придя в сии места, покинуть их уже не мог никак иначе, кроме как приняв смерть в муках.

Нет, не всё плохо обстояло на Алтае. Человек, если он пожелает найти счастье, обретёт оное при любых обстоятельствах. Угнетают? Несправедливо с тобой поступают? Не позволяют жить по собственному желанию? Так будет при всяком государственном устройстве, только при различном к тебе отношении. На Алтае знаться с нуждами простого люда никто не желал. Впрочем, времена тогда были не из простых. В России сохранялось крепостное право. В случае заводов дело обстояло аналогично, несмотря на кажущуюся свободу. Просто не говорится открыто, отчего люди обязывались работать в шахтах, на заводах, либо как-то ещё. И не ставилось такой цели. Если о чём и стоит вести речь, то об угнетении людей.

Пётр Бородкин восстанавливал былое, исходя из чувств простого человека. Ведь кто такой Фёдор Лелеснов? Талантливый человек, способный найти руду там, где её другие просмотрят. Он полюбит девушку, а та ускользнёт от его взора. Найдёт ли он её? Или всё же уступит красавице Насте, положившей на него глаз? Драматичность повествования будет только нарастать. Пётр не даст читателю банального сюжета. Отнюдь, жизнь закипит на страницах прежде неведанными представлениями о прошлом. Оживут на страницах и прочие люди, имевшие свои мечты и желания, получая вместо них удары плетьми, присыпанные солью раны и вечное обитание в глубокой тайной штольне, где им трудиться без надежды заново вдохнуть свежий воздух с поверхности.

Порядки обязательно сменятся. Пусть и не в лучшую сторону. О богатствах Алтая прознают при императорском дворе. Тогда-то и перейдут богатые на руды земли под монаршее личное владение. На Алтай приедет Беэр, став местным управителем. Легче местному люду не станет, скорее хуже. Может и желала императрица добра обитателям предгорий Алтайский гор, да человеческая жадность второстепенных людей превыше разума. Будут они искать собственную выгоду, ничего им не дающую, кроме ощущения власти. И как не было счастья человеку, так и не появится. К тому же, герой повествования Лелеснов потеряет друзей, жена его заболеет, а ребёнок пропадёт.

Когда же наступит долгожданное облегчение? Когда действующие лица смирятся с обстоятельствами и не будут искать ничего, кроме обретения краткого ощущения покоя. Для начала им предстоит потерять всё, что они до того любили. Абсолютно всё! Друзей, семьи, даже жизнь должна перестать иметь значение. Ощущение никчёмности и ненужности позволяет спасти человека, если и он поймёт, насколько благом является отказ от существования. Нет, Лелеснов не закончит дни во мраке, он их продолжит в присущей ему лёгкости, ведь потеряв главное, он обретёт новое для него ощущение ему остро необходимого.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В цивилизации отпадает нужда, если её носители перестают воплощать цивилизованность. Так случилось с одним из крупнейших колонизаторов планеты бывших веков — с Францией. Это государство, некогда воплощавшее лучшее из возможного в человечестве, на рубеже с XIX на XX век уподобилось жупелу. На французов стало страшно смотреть. Они более не хотели бороться за лучшую жизнь, ибо Третья Республика стала пределом их мечтаний. Пошла обратная волна — во французах проснулись развратные создания. Может в самой Франции ничего плохого не происходило, а вот её колонии превратились в сырьевой придаток, их население уподоблено рабам. Как тут не вспыхнуть ненависти к колонизаторам? Особенно к таким, каких метрополия рассылала по планете. Оказалось, лучшие кадры не покидали Европы, тогда как шантрапа разбредалась по заморским владениям, предаваясь разврату на местах.

Клод Фаррер не голословен. Он успел поездить по миру, побывав в тех местах, о которых взялся повествовать. Он увидел повсеместный упадок. Французы если чем и занимались, то посещали публичные дома. Всякая женщина в колониях оказывалась доступной, нужно лишь предложить за её услуги достойную цену. В иных колониях женщины и вовсе не ценились, воспринимаемые за объект для удовлетворения похоти, как во Вьетнаме. В некоторых к ним относились возвышенно, чему в пример ставится искусство японских гетер. Были и страны вроде Гонконга — подлинного царства интимных возможностей, единственной точки на планете, где французы и англичане сходились сообща, не чувствуя постоянно их терзающей обоюдной ненависти.

Конечно, всё зависит от личного восприятия. Фаррер увидел восточные страны именно такими. Он нисколько не сходился во мнении с другим французом — Луи Жаколио — воспринимавшим французскую деятельность в колониях за благо, противопоставляя алчности англичан. Что же, получается, французы сделали скачок к точно такому же восприятию действительности, становясь похожими на представителей Туманного Альбиона. Куда же подевалось человеколюбие? Прежде ласковые, ныне — жестокие. Вероятно, вследствие складывающихся обстоятельств — ехал в колонии не цвет нации, а цвет цивилизации, так называемые цивилизованные люди, от которых сама цивилизация отказалась. И вот теперь они управляют колониями, хотя за плечами ни соответствующей подготовки, ни малого интеллекта. Их отличительная черта только в том, что они французы, тогда как другими качествами, как раз присущими французам, они не обладают. Впрочем, опять встаёт вопрос личного восприятия.

Как бы оно не обстояло, будь французы несущими добро для колоний, никто не стал бы поднимать против них восстания. Но Фаррер ведёт повествование как раз к акту неповиновения. Одна из колоний поднимет бунт, за ней восстанет на метрополию другая колония, отчего неприятие французского присутствия в регионе многократно возрастёт. Пусть таковое действительно случалось, но до свержения ига европейцев было ещё далеко. Несмотря на восстания, население колонизированных стран не шло далее выражения недовольства. И с той же покорностью принимали наказание, когда посмевшие заявить о праве на лучшую жизнь казнились массовым порядком.

Человек не желает быть угнетаемым. Он будет терпеть, пока терпение не закончится. Тогда и вспыхнет подлинный бунт. Да, колонии ропщут на потребительское к ним отношение, выступают против и принимают полагающуюся расплату. Они продолжают верить в отзывчивость метрополии — мать не должна давать в обиду детей. Нет на Франции вины за французов, творивших безумие вдали от неё. Но и на Франции всё равно есть вина. Или французы думали, ежели их предкам мнились свобода, равенство и братство, то того же не захотят колонии?

Автор: Константин Трунин

» Read more