trounin.ru

Оставим в стороне «Новую словесность». Сия премия зарождалась в муках, иначе не объяснить выбираемых для её получения лауреатов. Допустим, Игорь Вишневецкий написал короткое произведение о блокаде Ленинграда, где не сообщил дополнительных подробностей, оставшись в рамках прежде бывшего известным. Читателю было предложено познакомиться с цитатами, расставленными в требуемом порядке. Со страниц вещают советские граждане и немецкая пропаганда. Каждая сторона уверена в правильности именно ею занимаемой позиции. Избежать блокады не получилось, поэтому потомкам ещё долгое время предстоит разбираться с особенностями жизни людей в осаждённых городах. Вишневецкий сообщил собственное представление о былом — читатель может с ним ознакомиться.

Город жил с осознанием грозящей опасности. Жители покидали его, считая то необходимым. Многие оставались, находя для того требуемые им объяснения. Люди любили друг друга, обжигали спины в проявляемой страсти и лгали домашним, не задумываясь, каким станет завтрашний день. О том времени сохранились письма, Вишневецкий именно их и доводит до внимания читателя. Грозного в блокаде пока не имелось. И не должно было быть. Если о чём-то Игорь не скажет, значит следует считать, будто для того не возникало необходимости.

Военных действий не видно. Происходящее рядом с городом остаётся вне внимания. Лучше ознакомиться с листовками немцев. Читая их можно узнать, насколько советские граждане заблуждались в предпочтениях, отдав голос за большевизм, к социализму отношения не имеющий. Пролетариям всего мира нужно объединяться, чему большевизм больше всего мешает. Потому и требуется с ним бороться. Таким образом Вишневецкий обрисовывает ситуацию, когда немцы желали видеть покорение города с помощью умения убеждать. Как известно, Ленинград не поверил содержавшейся в листовках информации.

Цитата сменяет цитату. Читатель начинает недоумевать, не видя требуемого для его внимания сюжета. Информация предоставляется, будто бы увязанная в единое повествовательное полотно. Хронологически понятно, чему быть далее, но как быть касательно самих людей? Представленные на страницах лица доживают до точки и растворяются в безвестности. Их присутствие вытесняется фактами, объясняющими тяжёлое положение горожан: питались по хлебным карточкам, случался каннибализм. Для отображения подобных фрагментов прошлого не требуется собирать информацию, поскольку описываемое Вишневецким былое представляется сходным образом.

Чем же уникален труд Игоря? Никаких особенностей произведение не несёт. Но есть эпизод, заставляющий читателя задуматься. Согласно ему получается, что в осаждённом городе ожидали прибытия немцев. Посодействуют ли они свержению большевизма и накормят ли голодающих? Какой не найди ответ, ясно другое: немцы — обыкновенные люди. Допусти их в город — лучше не станет. Они люди, и живут согласно законам человечества, где представляется, будто каждый человек стремится к общему счастью, поступаясь личным. А если могло быть иначе, значит о чём-то предпочли после умолчать. Ежели на страницах произведения допускался каннибализм, то о каких человеческих качествах вообще можно говорить?

Короткие мгновения минуют, книга «Ленинград» завершится. Какие были представления о блокаде Ленинграда, такие же и останутся. В столь малом объёме не сокрыто важного, опровергающего былое или призывающее к дискуссии в свете вскрытия новых обстоятельств. Сказано вполне достаточно, чтобы завершить разговор о произведении Вишневецкого.

Обида за прошлое пробудилась. Она нагнетала душевные переживания и снова испарилась. Появилось переживание за творимую человеком несправедливость, встречаемую повсеместно. Не сегодня и не вчера этому положен конец, поскольку подобное происходит в настоящем и не раз случится в будущем. Зачем тогда исследовать горестные события прошлого, не показывая, к чему они приводят? А ведь следовало оторваться и взглянуть вокруг, дабы убедиться, как мало придаётся осуждению наш день, зато вспоминаются дни ушедшие, не сумевшие стать предостережением.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Русская сказка про кашу из топора вдохновила Дмитрия Быкова на создание ещё одного литературного произведения. Секрет сего блюда прост — автор использовал своё перо, дополняя остальное за счёт чужих ингредиентов. Как же установить, что именно было заимствовано для текста о советских масонах, а что стало измышлениями самого Быкова? Потребуется проводить исследование. Может кому-нибудь будет совершенно нечем заняться, поэтому он оным озадачится. Остальной же читатель увидит ряд знакомых ему историй, пересказанных на новый лад, чего ему вполне окажется достаточно для вывода о компилятивном наполнении произведения.

Слова связываются в предложения сами по себе. Может показаться, будто Быков применил технику вербального продвижения по лабиринтам подсознания. Проговаривая детали, он создавал определённый фон, возвращаясь назад и отыскивая в прежде сказанном необходимое для развития предлагаемой читателю истории. Так на первых страницах «Остромова» неспешно разворачивается представление дома, вплоть до предыстории, чтобы следом показать его наполнение, характеризующее всё должное произойти после. Тем Быков убедился в необходимости продолжать повествование, наполняя содержание нотами отражения реальности в мистических тонах.

Всему нужна легенда, в том числе и советским масонам. Пусть за основу будет взят изначально представленный дом. Произошедшие события должны взбудоражить читателя, видящего жестокое отношение к женскому труду, а также женщин, шагающих в окно на третьем этаже и уходящих в небо. Вроде бы ничего примечательного, поскольку всё сказываемое Быковым стирается из памяти им же представленных событий. Страница переворачивается, и Дмитрий говорит, что прежнее имеет значение, только никто о нём не знает.

В том же духе, возводя здание произведения из кирпичей с текстом, Дмитрий подводил читателя к осознанию ясной каждому истины: мы не знаем, кто создал нашу жизнь, кто её наполнил и куда делось всё, прежде существовавшее. Согласно этому получается, что «Остромов» не даст в итоге понимание происходящего на его страницах. Излишне много информации без смысла, на которой Быков создавал происходящие в произведении события. Ей бы найти применение в действительности, вместо чего спешно разворачивалось псевдогофманское полотно, только без сказочного элемента.

Понятно, мистика полна загадок. Человек склонен верить в её существование, ибо привык осознавать за непонятными ему матерями право на жизнь. Но всему требуется обоснование, хотя бы понимаемого логикой толка. И видеть, как Быков извращает обыденность, периодически размышляя о калоедах и льющемся мужском семени, противно. Ежели взялся раскрыть определённую тему, то зачем стал потворствовать реализму в извращённом его понимании?

Каша из топора продолжает вариться на протяжении тридцати часов. Ранее читатель с нею не управится. Это трудоёмкий процесс — варить такую кашу. Нужно убедительно доказывать необходимость использования определённых ингредиентов, которые нужно заранее отыскать. У Быкова вполне могли быть поставщики информации, с любезностью предлагавшие её при поступлении от Дмитрия соответствующего запроса. Пока варево дополнялось, он продолжал помешивать содержимое топором. И когда каша была приготовлена, основной ингредиент оказался извлечён, и всё, с его помощью приготовленное, лишилось самого главного элемента.

Теперь читателю предстоит знакомиться с получившимся блюдом. Не зная о секрете его приготовления, он будет нахваливать или плеваться, в зависимости от умения распознавать в ему предлагаемом продукте его истинное происхождение. Теперь, когда сказано важное, нужно решить, насколько соответствует «Остромов» в него вложенному. Если каждому ингредиенту приписать источник, то произведение истинно станет восприниматься кашей. А пока таковое мнение никем не поддерживается, до той поры следует всё выше сказанное считать частным мнением.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Зачем Михаилу Шишкину крупная форма? Разве он написал хотя бы один цельный роман? Не составив его из повестей или рассказов, никак друг с другом не связанных. Потому и не возникает понимания к его прозе, так как нет определённых рамок, исходя из чего будет формироваться мнение о прочитанном. Поэтому следует вывод: Шишкин — мастер рассказа. Только Михаил боится в этом признаться.

В «Письмовнике» читателю предложено две истории. Одна об участнике боевых действий на Дальнем Востоке, другая — о женщине, погружённой в проблемы бытового характера. Связывает их воедино только автор, и те, кто желает с ним в том согласиться. Сами истории наполнены переживаниями, исторгнутыми непосредственно Шишкиным из себя, никак не связанные с истинным положением дел. Но, если Шишкин воевал или некогда имел женский пол, тогда придётся признать, рассказанное им в тексте глубоко прочувствованно и имеет реальную основу.

Михаил проявил невнимательность. Он не пытается размышлять о квантовых теориях. Иначе, с разумной точки зрения, эпистолярный роман от лица людей, живших в разные отрезки времени, объяснить нельзя. Безусловно, понять они друг друга могут, ведь человеческое не может измениться за сто лет. Как и раньше мужчины не хотят воевать и умирать, а женщинам нужен семейный покой и уют в доме.

С чего же начинается повествование? Имел ли Михаил представление, о чём он будет писать? Или «Письмовник» создался сам по себе, будучи наполненным разными документами? И может в представленном на страницах действии нет никакой связи, как и твёрдой хронологии? Допустимы любые варианты, даже самые небрежные. Если писателю позволительно иметь такой подход к творчеству, значит и читатель не обязан во всех деталях разбираться с ему представленным.

Итак, повествование начинается с обмана лица без определённого места жительства, причём вероятно уже умершего. Почему бы об этом на рассказать в письме? И почему бы не дать право высказаться обездоленным? И вот Шишкин уже определился, в какую сторону он будет развивать мысль. А так как Михаил тяготеет к туалетной теме и склонен поговорить о физиологии, то яркими моментами писем становятся описания мытья сортиров, переполненных фекалиями, мокроты между ног и миазмов. Нет смысла рассуждать, насколько человек должен быть неосторожен, если не думает о возможной публикации мыслей об этом. Более того, все авторские рассуждения в итоге были удостоены широкого читательского внимания.

Когда не о чем писать, на подмогу приходят воспоминания о детстве. Очень удобно наполнять содержание, разговаривая про далёкое от текущего момента. Всё равно Шишкин не предполагал наполнять «Письмовник» чем-то определённым. И не факт, что читателю представлено только две истории, а не множество, просто имеющие излишнее количество сходных черт. Если каждое письмо оформить отдельно — цены бы такому литературному произведению не было. Вместе же они действительно напоминают случайно оказавшиеся рядом документы, старательно собранные Шишкиным и подшитые. Разумеется, не могло обойтись без тщательной правки с заменой имён и фамилией на одинаковые, дабы придать всему цельный вид.

По прочтении «Письмовника» приходит смирение, схожее с чувствами солдата, шедшего в бой, зная, что если ему оторвёт голову, то он будет счастлив, в любом другом случае — он обречён на страдания. Так и с книгами Шишкина: кого-то накрывает с головой от впечатлений, а кто-то готов от себя оторвать часть тела, лишь бы перестать себя мучить чтением.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Иличевский подобен мачехе, заставившей Золушку отделять одну крупу от другой, поступив сходным образом с читателем, смешав воедино множество всего. Читатель, как и Золушка, справится с порученным ему заданием, и оставит внутри себя такой же неприятный осадок, поскольку не было существенной необходимости противиться тому, чего не миновать. Претензия к Иличевскому одна — неумение сокращать написанный материал, вследствие чего повествование загромождено лишними элементами.

Как прежде, Иличевский пишет так, как он в тот момент думает. Не идёт речи о том, чтобы выстроить текст в хронологическом порядке. Это противно представлениям Александра о художественной литературе. Необходимо сперва заинтересовать читателя, что и было сделано. Далее осталось отправиться за рублём в Москву, где главный герой будет рассказывать о присущей ему крутости, богатом опыте работника нефтяной промышленности и о детстве, проведённом в Баку. Не стоит думать, как это всё связано с самим Иличевским, возможно представлявшем именно себя на его месте.

Каждый найдёт свою прелесть в «Персе». Если читатель ценит историческую информацию — его вниманию представлен город Баку, связанный становлением с именами семейств Нобелей и Ротшильдов. Любителей восточных мотивов заинтригует охотничий интерес арабских шейхов к охоте на птицу хубара. Считающие важным внимать историческому наследию писателей получат жизнеописание Велимира Хлебникова. Но ключевой сюжетной линией предлагается считать то и дело проявляющиеся на страницах произведения эпизоды детства главного героя, которые и следовало оставить, переместив остальное в какое-нибудь другое произведение.

Мысли мыслями, но ведь должно быть объяснение желанию Иличевского рассказывать, выдерживая определённый объём. Может издательством поставлено условие в обозначенный срок отдать на редактуру чётко обозначенное количество авторских листов? Тогда немудрено видеть желание писателя раскрывать перед читателем не столько сюжет, сколько энциклопедическую информацию. Действительно, почему бы не взять ряд узкоспециализированных книг, вольно изложив их содержание своими словами?

Такой подход оправдан, но способен внести непонимание, если видно, как, говоря о чём-то, автор подменяет действительное собственными представлениями. Допустим, футуризм для Иличевского связан с будто бы устремлением творцов в будущее, тогда как футуристы ничего подобного не имели в виду, желая лишь создавать новое, прежде невиданное. Тот же Велимир Хлебников, каким бы его не представлял себе Иличевский, сразу воспринимается не таким, каким он подаётся в «Персе».

Читатель понимает: манера изложения Иличевского — поток сознания. Об этом уже было тут сказано, но другими словами. Поэтому не стоит удивляться, когда представления о Голландии трансформируются из детских фантазий в реальность, при задействовании воспоминаний о раскуриваемом в юном возрасте сене. После таких сюжетных пассов читатель не удивляется, внимая размышлениям о подводные лодках и разработке методов по их обнаружению, а также думам вокруг ДНК и построении на её основе стихотворений.

Не станет странным потом осознавать, как некогда прочитанная книга полностью выветривается из памяти. Секрет художественной литературы всегда скрывался под нагромождением всего, дабы привлечь внимание к определённому сюжету. Говоря о чём-то, писатель должен заставлять читателя забыть о несущественном, ибо скажи он кратко о нужном, то и это будет вскоре замещено прочим нагромождением информации. Иличевский не стремился к определённости, поэтому не стоит после пытаться вспомнить о чём именно он писал. Тем более не стоит озадачиваться, почему именно о чём-то определённом он сообщал на страницах произведения.

Годы пройдут, представления о литературе могут измениться. Исследователи творчества писателей начала XXI века придумают термины и станут делить авторов на группы. Для Иличевского тоже найдут место — он не будет одинок.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как гадать по лапше? Берёте лапшу, измышляете, что вам угодно, и гадаете. Результат допустимо оформить в виде эссе. Чем больше будет написано, тем лучше. Допустимо сравнить едоков лапши между собой, поскольку их объединяет употребляемый ими продукт. Но про гадание по лапше читать никто не станет, а вот про литературные путешествия Карамзина и Пушкина может быть кто и будет. Только нет существенной разницы, когда к деятелям прошлого подходят с желанием найти общее между ними, редко допуская разумное и чаще — сомнительное.

Очевидная проблема изложения Балдина — пересказ утвердившихся в обществе истин. Например, Андрей твёрдо уверен в исключительной роли влияния Карамзина и Пушкина на становление русского языка. Кто первым такое вообще предложил? На чём основываются данные утверждения? Творивший ранее Сумароков разве другим слогом писал? С той же уверенностью Балдин говорит о допетровской литературе, будто бы связанной сугубо с деятельностью церковных служителей. И это не соответствует прошлому. Достаточно взять берестяные грамоты, после вспомнить об уничтоженной культуре в результате вторжения монголо-татар, как сразу становится понятным исчезнувший пласт навсегда утраченного культурного достояния.

Изложение Андрея скорее модернистической направленности. Он опирается на точку, неизменно пребывая в поисках её протяжения. Грубо говоря, Балдин из ничего создаёт нечто. Но как не растягивай точку, она останется подобием чернильной капли. Как же тогда из точки нарисовать портрет Карамзина? А как представить его передвижения по Европе? И причём тут тогда адмирал Шишков и Толстой-Американец? Допустим, они внесли дополнительный смысл в осознание представлений об определённом человеке. Что из этого следует?

Вывод проще предполагаемого. У Андрея Балдина имелся ряд работ, которые надо было опубликовать. В 2002 году в журнале «Октябрь» он уже старался рассказать о Пушкине. Жизнь поэта оказалась наполненной мистическими совпадениями, и могла сложиться иначе, если бы императора Александра I в младенчестве держали в люльке другого устройства. Вроде непримечательная особенность, зато какое она оказала влияние на судьбы прочих людей. Внимать подобному получается, но серьёзно воспринимать способен только тот, кто верит в гадание по лапше.

Цельное зерно в «Протяжении точки» присутствует. Оно касается настоящих биографических моментов. И пусть Балдин изначально желал за счёт анализа совершённых путешествий разобраться в творчестве писателей, сделать этого ему всё равно не удалось. Безусловно, увиденное всегда сказывается на человеке, западает ему в душу и воздействует на подсознательное восприятие реальности. Учитывать тогда следует неисчислимое количество факторов, способных оказать требуемое предположениям влияние. Балдин именно таким образом подошёл к понимаю становления взглядов адмирала Шишкова. Хотелось бы видеть такой же подход к Карамзину и Пушкину. Однако, увы и ах.

Ещё один непонятный момент. К чему вёл с читателем беседу Андрей Балдин? Сообщив любопытные моменты, он так и не раскрыл представленных им исторических лиц. Понимание осталось на уровне поверхностного знакомства. Не станем думать, якобы один раз сформированное воззрение остаётся до конца жизни в неизменном виде. У Балдина каждый представленный на страницах персонаж жил неопределёнными думами, после испытал впечатление и под его воздействием занял твёрдую позицию, которой непреклонно придерживался до самой смерти.

Разумеется, есть почти умная мысль, гласящая, что убеждениям требуется всегда следовать, даже если после приходит понимание их ошибочности. В таком случае существование из разряда полезного применения знаний переходит в бессмысленное отстаивание очевидных заблуждений. Чему учат — не всегда обязательно должно быть правдой! Плох ученик, полностью согласившийся с мнением учителя. Балдин не сделал попытки переосмыслить прошлое, потворствуя общеизвестному.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цепочкой монологов Зорин старался донести до читателя нечто, так и не ставшее понятным. Есть исключения: история крёстного сына Максима Горького и фрагменты собственной биографии. Всё остальное — повод размышлять, показывая умение говорить хотя бы о чём-то, если сказать нужно, но не о чем. В сборник «Скверный глобус» вошли следующие произведения: Он, Восходитель, Письма из Петербурга, Выкрест, Медный закат, Островитяне, Глас народа. Их лучше понимать в качестве объединённых одной идеей, реализованной с помощью потока сознания.

Начинается авторский монолог и заканчивается. Читатель готов подвести краткий итог для последующего составления развёрнутого мнения. Готов, но определиться с пониманием прочитанного у него не получается. Не становится лучше и после прочтения второго монолога, а также третьего и четвёртого. В голове сформировалось чёткое представление об отсутствии необходимости представлять. Сослаться получается лишь на поток сознания особого толка, должный быть свойственным творцам, чей возраст миновал отметку в восемьдесят лет.

Зорин при повествовании не опирается, расползаясь мыслью по древу. Он ведёт речь об одном, чтобы перескочить на другое. Для Леонида не существует важности, случись им описываемое сто лет или пятьдесят лет назад. Всё одинаково перемешивается, становясь понятным ему одному. Любая последовательность отсутствует. Эпоха сменяется эпохой, тогда как человек в прежней мере живёт событиями текущего дня. Зорин мог отразить это, основательнее вжившись в образ мысли людей прежних лет, ведь на страницах возникают персонажи, начиная от времён Петра I. Леонид опустил такие мелочи. Исторический фон — просто обстоятельство, на фоне которого допустимо поразмышлять.

Некоторым исключением становится Зиновий Пешков — реально существовавший человек. Зорин частично отразил его биографию. Читатель узнаёт о первых впечатлениях, знакомстве с Горьким, желании пробиться в обществе и о службе во французском Иностранном легионе. Непростую судьбу непростого человека непросто описать, если к тому же подходить к этому, используя непростую писательскую технику. Зорин позволил себе размышлять так, что сегодня утром его герой воевал при Арасе, днём вспоминал о событиях молодости, а к вечеру уплывал в фантазиях к берегам Новой Зеландии. На следующий день ситуация повторялась, подменяя Арас африканским климатом Марокко. Очень трудно ориентироваться в потоке сознания, а с подобной подачей это сделать ещё труднее.

Не лучше обстоит ситуация с футурологическим этюдом «Островитяне» и московским романом «Глас народа». К Зорину остаются прежние вопросы. Разгадывать содержание, как и раньше, приходится с приложением больших усилий. Невозможно понять, чем так мила Леониду Итака. Легче понять, отчего проявляется интерес к Москве. Но это не делает произведения Зорина понятнее. Безусловно, при необходимости составить положительный отзыв, можно найти нужные слова, только для их выражения придётся уйти в аналогичный поток сознания.

Понятнее Зорин становится с помощью прощального монолога «Медный закат». Не всем читателям из XXI века знаком фильм «Покровские ворота», сценарий к которому как раз и написал Леонид Зорин. Поэтому особого воодушевления не возникает, так как ничего другого не может привлечь внимание. Возникающий на страницах композитор Хачатурян разбавляет общее удручающее впечатление, неизменно исчезая из повествования, отчего воспоминания Зорина снова теряют важную составляющую.

«Скверный глобус» действительно скверный. Из названия правды не выкинешь. Он впитал в себя излишне надуманное и в основном бессодержательное. Должный стать объёмным, глобус Зорина принял вид плоскости. Теперь его не получится использовать даже в качестве светильника, поскольку им теперь предстоит отгораживаться от света.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Хорошо смотреть на мир глазами ребёнка! Когда не ощущаешь суету жизни, пропустив весь негатив. Пусть плохо будет кому-то другому, но не тебе. И об этом обязательно следует написать. Вкус узбекской лепёшки, удачный торг в лавке старьёвщика, яйцо на месте памятника Ленину, еврейские корни — личные светлые моменты жизни, требующие быть высказанными. Конфликт дочери с отсидевшей матерью, будни ташкентского базара — чёрная полоса чьих-то чужих будней, желающая быть рассказанной. Слитые воедино истории образовали повествование из идущих потоком мыслей. Название им дано «На солнечной стороне улицы».

Дина Рубина взирает на собственные радостные моменты и подмечает неудачные моменты других. Без чёткого разделения — действительным потоком сознания — на читателя обрушивается множество деталей прямиком из прошлого. Приятно видеть радующегося автора, с воодушевлением вспоминающего о былых днях. С сарказмом и превознесением своей личности, Дина Рубина смешивает фрагменты выпавших на её долю испытаний с историями людей попроще, шедших на ухищрения, лишь бы не оказаться среди обитателей социального дна. Со стороны автора это не совсем честно — показывать читателю жизнь человека, не покидавшего солнечную сторону улицы, отводя остальным место в тени.

Произведение контрастирует действующими лицами. Пока Дина Рубина сияет солнцем от доставшегося ей умения сходиться с людьми, другие по сюжету вынуждены испытывать неприятности, грубя родным и обманывая честных граждан. От белой полосы действие продвигается к полосе чёрной, где замирает, пробуждая у читателя бурю отрицательных эмоций. В качестве разрядки выступает Дина Рубина, вспоминая о всём хорошем, что ей довелось испытать. Читатель успокаивается, настраиваясь на позитивный лад.

Достаточно задуматься, чтобы увидеть в такой манере повествования не нагнетаемое и ослабляемое напряжение, а желание автора показать, насколько ему хорошо живётся, когда другие вынуждены страдать. Дина Рубина могла спокойно вспомнить былые дни, отразив случившиеся перемены, без использования сторонних историй, воспринимаемых фрагментами иного художественного произведения. Следовательно, так было задумано. Пусть кто-то радуется, находясь на солнечной стороне улицы: отдыхает душой и телом за всех, кому в жизни не повезло.

У Дины Рубиной есть умение рассказывать короткие истории. Так зачем она их старается объединять в единую канву? И почему её остальные персонажи даже близко не приближаются к счастью, пребывая даже не в тени, а в непроглядном мраке? Разве можно говорить о светлых моментах прошлого и тут же показывать примеры черноты? Кому верить: детским воспоминаниям или попытке взрослого оценить прошлое? Ежели хорошо было одному ребёнку, отчего иным детям суждена на страницах неустроенная жизнь?

«На солнечной стороне улицы» от Дины Рубиной — это тонкая игра с реальностью, где только автору положено счастье: разрешено обманывать, искать выгоду, испытывать наслаждение от складывающихся обстоятельств. Прочим действующим лицам такое запрещено — их участь: быть обманутыми, стараться обмануть, претерпевать горести. Хотя все находятся в одной плоскости, окружены единым пространством, освещены всё тем же солнцем, но автор не склонен ни с кем делиться счастьем, предпочитая упиваться несчастьями, скрупулёзно описывая насилие над их личностями.

Неужели описанные Диной Рубиной герои проживут жизнь, вспомнив после, какое светлое у них было прошлое? Даже с самым главным — с названием — автор поступил эгоистически, позволив всем находиться на солнечной стороне улицы. Однако, если Дина Рубина описала в отрицательных судьбах личные переживания, имевшие место быть с ней самой, тогда в её адрес не должно звучать укоров. Если бы так…

Автор: Константин Трунин

» Read more

«Венерин волос» Михаила Шишкина напоминает книгу, где обложка одного автора, зачин — другого, середина повествования — третьего, концовка — четвёртого. Только у Шишкина собрано множество историй вместе, но без указания первоисточника. Читатель находит в тексте произведения анкеты швейцарских иммигрантов, видит пересказ повестей Курицына о Дракуле и Эдгара По об убийстве на улице Морг, не считая иного, о чём каждый может сложить собственное представление. Общая идея отсутствует, как и какой-либо связующий сюжет. Всё представленное на страницах — просто текст, не несущий какой-либо смысловой нагрузки.

Что можно вообще сказать о такой книге? Допустимо разобрать её на составляющие, наиболее приятные или неприятные восприятию. Искать центральную тему не следует, так как это будет означать попытку привязать недействительное к действительному. Проще обозначить «Венерин волос» книгой-тавтологией, повторяющей уже кем-то сказанное, чтобы сказать об этом ещё раз, дабы красивее звучало.

Шишкин мог вложить определённый смысл, показать желание быть услышанным, хоть и за счёт чужих мыслей. Этого не произошло. Вместо дельного, наблюдается описание бездельного. Нельзя уловить здравое, когда оного нет. В безвременном всякое вне времени. Представленные на страницах проблемы — не проблемы, а вымысел хворой фантазии. Шишкину того в упрёк не поставишь — он лишь скрепил чужое под своим именем.

Так сразу и в лоб. Стоит читателю приступить к ознакомлению, как он оказывается в окружении прежних тем. Всё те же человеческие страсти вокруг мутной воды, отправленной из сливного бачка в недра канализационных труб, сопровождаемые исторгнутым негативом. Может показаться, будто Шишкин возводил хулу на Россию, показывая её отрицательные стороны. Но не может быть хулой то, что находится в трубах желтостенного дома.

Не о России говорил Шишкин. Он рассказывал о западных ценностях, представив их со стороны отрицательного их понимания русским человеком. Разве можно очернить белое там, где белое является чёрным? Сей плевок не в душу сделан, он выпестован под нужды иного миропонимания. Обыкновенное явление для западной культуры — не есть обыденное явление для прочих. Да вот русским людям мнится, будто белое для них черно, как то мнится и самому Шишкину. Разве стоит ронять слёзы над участью подвергшихся влиянию извне, когда порывы их души направлены к этому самому вне?

Читатель продолжает путешествовать по страницам. Он переходит от анкет к другим темам. Шишкин продолжает подтверждать свою относительность к Урану. Солнце от него далеко, как бы он к нему не продолжал стремиться. Не хватает таланта к собственному сочинительству, от чего «Венерин волос» обогащается информацией сомнительной полезности. Не художественный текст порою представлен, подменяемый описанием чего-то, случайно оказавшего под рукой. Написать про тюрьму и нравы петухов? Почему бы и нет. Чем больше текста, тем пышнее литературное тесто.

Каждый сказывает, как он умеет. У Шишкина получается так, как о том поведано выше. Плохо или хорошо? Скорее плохо. Почему же не хорошо? И не может быть хорошо. Нет ничего хорошего в том, чтобы видеть хорошее в чужом хорошем. Отнюдь, не в Шишкина в хорошем. А в том, в чём Шишкин увидел хорошее, решив переложить на страницы собственных произведений. На такое мнение последует возражение — так он тем дал новую жизнь старому. Действительно, Шишкин дал жизнь старому, но не сказав, какому именно старому он даёт жизнь. Получилось, словно «Венерин волос» вполне себе самостоятельное произведение, таковым не являясь.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Два момента в литературе являются спорными: чтение авторской переписки и откровенный разговор о чьей-то жизни. Если знакомиться с чужими письмами — признак дурного тона, то внимать исповедям — считается допустимым. Но все ли исповеди являются достойными внимания? Допустим, собралась группа людей и занялась разговорами — говорят обо всём, что им на ум приходит. Ежели ход всей беседы записать и придать после ей вид художественного произведения, то его нельзя назвать полноценным. Однако, ряд авторов использует подобного рода приём, сообщая читателю нечто важное, но при этом не должное выйти за пределы круга рассказчиков.

В случае «Времени женщин» Елены Чижовой получилось следующее: имеются беседующие героини, каждая из них рассказывает определённую историю, периодически сбиваясь на поток сознания. Судьбы героинь переплетаются, благодаря чему Чижова постоянно возвращается в прошлое, будто решила пояснить ранее упущенные моменты. Кроме того, героини сами создают себе проблемы, а так как это один из авторских приёмов, заставляющий читателя негодовать от, мягко говоря, приступов тупости у действующих лиц, то возведение неадекватности ставится в угол всего описываемого. Не стоит удивляться происходящему на страницах — иного быть не могло.

Основная сюжетная линия касается женщины, чья жизнь показывается с постыдной беременности её матери. Прочие истории отражают эпизоды советского прошлого. Чижова рассказывает о настолько разном, о чём только и могут говорить люди, когда все темы исчерпаны, а расходиться рано. Лучше прочего рассказывать об обидах: кому-то не нравится местная детская поликлиника, тогда это учреждение удостоится порции критики. Женский разговор неисчерпаем, поэтому у книги Чижовой не может быть конца. Обсуждению подвергается всё, вплоть до евреев.

Вдоволь наговорившись на отвлечённые темы, Чижова вспоминала основную сюжетную линию: как жила девочка первые годы, что происходило с её матерью, чем они занимались дальше. Важен ли данный текст? Может кому-то он покажется интересным, или «Время женщин» станет напоминанием о днях ушедших. Ничего другого читателю произведение Чижовой не даст. Аналогичный сюжет доступен всем, стоит присоединиться к беседующим людям, как узнаешь о судьбе людей, о чьей жизни и не думал узнавать, но в таком случае станешь участником живого действия и получишь возможность узнать более сообщённого.

Драматизация желательна в любом художественном произведении. Без проявления сочувствия, не ощутишь причастность к описываемому. И пусть автор делает из действующих лиц идиотов, трепетная душа удовлетворится хотя бы намёком на необходимость обронить слезу. Пусть та слеза — отражение собственной глупости. Некоторым людям требуется переживать, словно они не понимают искусственности представленных на страницах жизней.

Постойте! Вдруг окажется, что Чижова использовала фрагменты воспоминаний настоящих людей? Тогда вдвойне стоит укорить Елену. Вместо отражения человеческого бытия в радужных оттенках или в смене белых и чёрных полос, читатель внимает бесконечной депрессии, где всё плохо и лучше никогда не будет. Всем понятно, люди рождаются для страданий, и данные страдания они должны принимать с воодушевлением, так как это посылаемые судьбой испытания, преодолев которые станешь тем, кем положено быть. Да вот только, отчего-то, людям подавай счастье, и ничего кроме счастья. Словно не знает человек — не быть ему никогда счастливым, покуда он очерняет действительность. Тому Чижова способствует: её героини прожили жизнь, не поняв, зачем жили.

Есть негласный список запретных тем, о которых лучше не говорить в кругу собравшихся, если это не является целью беседы. У Чижовой все пункты оказались востребованными.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Прочитав сию критическую заметку о романе Михаила Елизарова «Библиотекарь», вы станете обладателем уникальных способностей. Вам покорится неведомая тайна бытия: смысл раскроется перед вами вне вашего желания. И когда вы, осилив текст, доберётесь до точки, вернётесь к прочтению заметки снова, то знайте — в вас проснулась та самая уникальная способность.

Не нужно теперь бояться. Универсум прост. Согласно ему, следует уделять внимание литературным произведениям более положенного. Не просто прочитать и забыть, а скрупулёзно изучить, не стараясь переварить текст, отдаваясь нахлынувшим эмоциям. Если возникнет желание уничтожить книгу — это лучше сделать немедленно: без промедления выбрать необходимый метод казни. Предпочтительнее — показательное сожжение при скоплении людей. Если книга понравится, то быть ей в числе любимых. Каждая страница подлежит бережному обращению. Нужно учесть, в случае эмоционального отклика на прочитанный текст — придётся смириться с мистической составляющей, согласно которой содержание книги обладает способностью влиять на подсознание.

Вот в руках «Библиотекарь» Елизарова. Это история в духе магического реализма, раскрывающая особенности некоторых писателей со стороны их умения рассказывать обыденные истории, используя для изложения непостижимые разумом сюжетные детали. Говоря обыкновенным языком, автор решил выжать собственный мозг, поскольку иным образом он распоряжаться серым веществом не умеет. Иногда получаются достойные внимания работы. Иногда! Как и остальное в нашем мире: есть умельцы, создающие классику жанра, а есть остальные, портящие общее мнение о нём.

К классикам магического реализма или к остальным следует отнести творчество Елизарова? В случае «Библиотекаря» — только в стан вторых. Мало идеи — требуется её реализация. Не получается понимать нескончаемые боевые столкновения действующих лиц за раскрытие предложенного Универсума. Читателю описан источник проявления магических способностей, и ничего кроме. Автор предпочёл развивать «дикие сравнения», опираясь сугубо на них. Люди, с образом мыслей действующих лиц, обычно находятся за жёлтыми стенами, где им и не такие грёзы могут казаться явью.

Конечно, сила в книгах есть. Кто только не писал про это. «Хазарский словарь» Павича, например, или «Колыбельная» Паланика. Все по своему сходят с ума, Елизаров предпочёл уделить внимание некоему советскому писателю, чьи книги спросом не пользовались, и печатались по той причине, что в Советском государстве печаталось многое, никем в таком множестве не читаемое. Однажды, один гражданин прочитал книгу того писателя, почувствовал преображение. Разворачиваться сюжету и дальше, именно от лица первооткрывателя мистической составляющей, но Елизаров дал краткую вводную, разбавив последующим сказанием от юного неофита, который — скажем правду — манчкин, али читер, али ещё кто, кому удаётся обрести нечеловеческие способности благодаря фэнтезийным ухищрениям, ровно как и всем другим, кому удавалось прочитать одну из книг.

Всё прочее, банальное отражение компьютерных забав. Легко придать Универсуму Елизарова вид онлайн-проекта. Таковой обязательно поспособствует интересу к литературе среди геймеров, ведь им придётся читать книги без перерыва, дабы прокачать определённый навык. Кто больше прочитал — тот сильнее. А кто больше раз перечитал — ещё сильнее. Останется лишь найти время для сражений, чтобы не оказаться без книг, что равносильно гибели компьютерного персонажа. Это не отклонение от понимания «Библиотекаря», таким же образом поступают действующие лица произведения, создающие объединения с целью сохранения в стенах библиотек и читален важных для роста их навыков книг.

Как заготовка для иных проектов, «Библиотекарь» — кладезь. Но художественной ценности он не представляет. Когда-нибудь труд Елизарова будет оценен должным образом, пока же он остаётся в рамках литературного его понимания.

Автор: Константин Трунин

» Read more