trounin.ru

Из цикла «Благонамеренные речи»

Терпеть? Кому именно терпеть? Царю? Он дал право гражданам на самовыражение. Он освободил крестьян от рабства, писателей — от цензуры, и далее в таком же духе. А что в ответ? Поднявший голову народ ответил ему неблагодарностью и актами терроризма. Но хотелось больше прав и свобод, вследствие чего появились народники, шедшие в народ и поднимавшие крестьян с будто бы колен. Занимаясь просвещением, народники несли в массы идеи неповиновения власти, необходимости вставать на путь борьбы, а значит и доходить до крайних мер, коими запугивать власть имущих. Мог ли царь подобное терпеть? Он — как и Екатерина II — просто обязан был пожалеть о либеральных помыслах, изначально казавшихся ему необходимыми. Но он пожинал плоды им содеянного, теперь — в 1874 году — сильнее ограничивая полюбивших самоволие россиян. Последовали аресты и репрессии всякого, кто ходил просвещать народ. Салтыков не мог о том смолчать, написав очерк «Охранители».

Михаил представил вниманию читателя село, где сошлись интересы современников. Силам правопорядка приходится сталкиваться с деятельностью лиц, обиженных царской властью. Само собой, в число противников войдут помещики, ныне разорившиеся, там же окажутся криминальные элементы и бывшие представители религиозных структур, от которых предпочли отказаться. Среди защитников пребудут, кто сумел наладить дело, пользуясь ставшей благоприятной средой: как помещики, так и различные дельцы, чьё умение всегда найдёт способ процветать, невзирая на преграды.

В следующем очерке «Ещё переписка» Салтыков вновь возвращался к теме патриотизма, соотнося его с той любовью, какая обычно закрепляется за пониманием семейного счастья. Ведь патриотизм — это любовь к отчеству. Разве не так? Но все любят разным образом. Да и сами определения всегда являются относительной трактовкой, кому-то более угодной. Не зря ведь для понимания сего приводится Наполеон III, в качестве объяснения причин некоторых лиц, решившихся на управление государством. Казалось бы, управлять — это создавать благо, помогая гражданам во всех сферах. А вот и нет. Управление для Наполеона III означало возможность наслаждаться жизнью. Так не получается ли, что и отечество всякий должен любить далеко не так, как о том могло бы подуматься, но обязательно под сходными лозунгами. Получается любить не отечество, а те безобразия, какие вытворяются для населения.

В 1875 году «Благонамеренные речи» продолжили выходить. В январе опубликован очерк «Кузина Машенька». Читатель принимался внимать наблюдениям Михаила за происходящим в стране. И, вполне может быть, ужасаться. Уже появилась привычка видеть помещиков разорённых и преуспевающих, но не остающихся жестокими. Потому на страницах у Салтыкова ожил очередной сатрап, пускай и в женском обличье. Некогда девица, может даже кого-то умилявшая, превращалась в тирана, готового добиваться поставленных целей, не считаясь с нуждами других.

В том же очерке демонстрируется изменение в мышлении людей. Если раньше извозчик пытался угодить всякому, кого брался перевозить, стремясь доставить его побыстрее и получить полагающуюся за проезд плату, теперь всё представало не так. О чём сокрушались русские путешественники прежних веков, посещавшие Европу, теперь коснулось и России. Извозчиком всё стало безразлично, особенно то характерно по их отношению к труду. Спешить нет нужды, особенно при возможности зайти в каждый встречающийся на пути трактир. Что при этом остаётся человеку, передвигающемуся из одного пункта в другой? Скромно промолчать, иначе дальше он вообще не сможет поехать. К нему и относятся, нисколько не собираясь испрашивать позволения, скорее готовые указать на место, с которого ему не полагается вставать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Теперь Салтыков предложил поговорить о патриотизме. Причём зашёл он настолько далеко, что по настоянию цензуры выпуск «Отечественных записок», где был опубликован очерк «Тяжёлый год», оказался изъят и подлежал уничтожению. До какой же крамолы снизошёл Михаил? Неужели посмел открыто говорить, высказывая в лицо царской власти, побуждая читателя сменить милость и терпение на гнев и бурю негодования? Конечно же — нет. К такому Салтыков не призывал. Даже можно сказать, в его словах начинало мерещиться такое, чего Михаил мог и не подразумевать. Он бы теперь и басню не написал, не попав под пристальный разбор цензоров. Очерк «Тяжёлый год» и был принят за иносказание — то есть за аллегорию.

Согласно его текста выходило, что некий пустозвон, никакими дарованиями не наделённый, истинный представитель философского термина tabula rasa (чистая доска), добился высокого административного положения, стал брать взятки и наживаться на горестях, нисколько не задумываясь, насколько его действия наносят урон непосредственно государству, в ряды служителей которого он стался записан. Тогда гремела Крымская война, закончившаяся поражением России. Пожалуй, лишь самый ленивый из современников не нашёл причины для объяснения. Лесков в 1881 году обвинит хозяйственную политику царя Николая, забывшего о необходимости совершенствовать вооружение и избавляться от пережитков привычек прошлого. Салтыков пока склонялся видеть неблаговидное в поступках ответственных лиц — они стремились набить собственный карман, полностью наплевав на необходимость способствовать победе государства. Как же так вышло, что отсылка к недавнему прошлому, побудила цензоров увидеть для них современное? Ежели нечто кажется похожим на правду, то не является ли оно истинно правдивым?!

Очерк «В дружеском кругу», опубликованный месяцем ранее, затрагивал сходную тему, но более касался русского патриотизма. А русский патриотизм ничем не лучше любви отечества в любом ином государстве. Только бы он не становился причиной для слепого поклонения тем, кто из неблаговидных помыслов на этом стремится наживаться. В очерке у Михаила сошлись в споре двое — один является сторонником западных ценностей и государственности, другой отстаивает интерес непосредственно русского народа и самодержавия. В их представлениях не складывается общая картина текущего положения, но конечный результат мысли приводит к единому результату. То есть между спорщиками стоит дилемма, обязательно должная иметь схожий окончательный вид.

Как же вести спор, не допуская обвинения противоположной стороны? Очень просто — нужно взять за пример схожую ситуацию в другом государстве. В те годы лучшим примером выступал конфликт между Францией и Германией за обладание Эльзасом и Лотарингией. Совсем недавно — в 1871 году — завершилась франко-прусская война, омрачившаяся падением Парижа. Безусловно, патриотические чувства владели участниками конфликта, ставившими перед собой определённые цели, лишь бы добиться для них желаемого. Для представителей германских земель казалось важным достигнуть им потребного с помощью пролития крови. И они вели активную агрессивную политику, стремясь объединить разрозненные государства. Их проявление патриотизма понятно. Явно никто не ставил личные интересы выше общественных, ибо будь оно так — не сыскать германскому народу победы.

А вот французы, продолжавшие разлагаться под властью Наполеона III, оказались не способны к сопротивлению. И они были патриотами, желавшими победы. Подвело не отсутствие стремления защищать страну, как бы их в том не обвинял Виктор Гюго, а как раз административный ресурс. Примерно в той же мере, из-за чего Россия проиграла Крымскую войну. Получается, что быть патриотом следует, но явно не поддерживать грозящее неминуемым крахом. Ежели так размышлять, современники тебя поднимут на штыки, зато потомки укажут на твою правоту. Впрочем, и потомки поднимут на штыки всех, посмевших укорять уже их. Да, это замкнутый круг губительного для создания людей патриотизма, без которого всё равно не обойтись — людей должно нечто объединять.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Проще закрыть глаза на происходящее и принимать текущее положение с отстранённостью. Велика ли разница: бороться за идеалы сегодня или отстаивать их завтра? И как быть с благонамеренными речами? Разве можно перебороть себя и постараться взвешенно подойти к разрешению очередной затруднительной ситуации? Отчего-то — тяжело! Надо обязательно высказать собственное мнение, не принимая противоположную точку зрения. Жизнь человека так и проходит — в постоянной борьбе будто бы за идеалы, тогда нет ничего такого, чему уже в свою очередь не быть переосмысленным. Но с задором молодых справиться довольно затруднительно, особенно если за ними тянется шлейф противоправных действий. Недавнее дело вокруг убийства студента Иванова просто утихнуть не могло… в России нарождались новые организации, готовые к совершению преступлений против всех, кто склонен придерживаться консервативных взглядов.

Салтыков возвращался к острой теме, назвав следующий выпуск «Благонамеренных речей» «Перепиской». Читателю сообщалось о мнимых изменениях судебной системы России, нисколько не испытавшей перемен. Она осталась прежней, разве только более открытой для стороннего наблюдателя. Теперь участниками суда становились — помимо обвиняемых, очевидцев и самих судей — такие отныне важные должности, коими явились прокурор и адвокат. Увидеть полезное в этом распределении ролей Михаил не смог, посчитав необходимым высказаться в шутливом тоне. Читателю становилось понятно и то, что прокурор должен идти по головам, если желает сделать карьеру. Неважно, виновен ли человек на самом деле, всё будет сделано для вынесения ему осуждающего приговора.

Переходя в 1874 год, Салтыков отмечал происходящие в России изменения. Отмена крепостного права привела к довольно невероятным вещам, прежде казавшимися невозможными. Бывшие помещики, в том числе и Михаил, оказались перед непростыми условиями, вследствие чего продажа имений принималась за единственно правильное решение: продать. Но покупали не другие помещики и не иностранцы — выкупать брались собственные крестьяне. Именно об этом Михаил повествовал в первой части очерка «Столп». Получалось, в России зарождалось иное движение, ранее даже мысленно не допускаемое. С его интересами вскоре придётся считаться. Пока же Салтыков видел необходимость отмечать происходившие в обществе перемены.

Вторая часть очерка позже получила название «Кандидат в столпы». Её содержание продолжалось начатой в первой части мыслью. И вот он парадокс мировосприятия — требуя пересмотреть понимание бытия, Салтыков становился очевидцем, как из среды унижаемых помещиками крестьян, выходили точно такие же люди, продолжающие в той же степени унижать других. Разве возможен какой-либо положительный вывод? Скорее для Михаила найдётся повод для очередного недовольства складывающими обстоятельствами. Что же, обвинять власть — это одно, но попробуй укорить само население. Нет, словом делу не поможешь! Потому и Салтыков мог сотрясать воздух недовольством, от которого положение нисколько не изменится. Не взять ли его опыт на собственное вооружение? И не извлечь ли самый разумный вывод… пусть и окажется он до ужаса неприятным. Читая о подобных исторических процессах, неизменно заключаешь, что счастье человеку даётся только тогда, когда он обрекается на страдания. Никак иначе добиться лучшего из возможного не получится, поскольку лучшее определяется сугубо в сравнении с худшим, обязательно должным присутствовать и превалировать в повседневности.

Пока же Салтыков показывал формирование нового общества, должного заменить предыдущее. Да получится не совсем то, к чему хотелось приблизиться. Наоборот, иным путём сформируется всё то, от чего царская власть пыталась отвести закрепощённое население. Жители России вновь будут порабощены уже другой силой, то есть исторически это неизбежно: такова судьба всех народов, вольно или невольно должных именоваться россиянами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Куда бы не отправлялся Салтыков, всюду для себя он отмечал важное, должное быть удостоенным выражения им мнения. Ежели отправлялся в русскую глубинку, определял не положительное воздействие текущего времени, а всегда неизменно отрицательное. Когда бы и куда бы не отправлялся, всегда и повсеместно Михаил встречал неудовлетворительное. Так уж было настроено его восприятие мира. Не испытывал он положительных побуждений, как не старался. Очерком «В дороге» Салтыков закреплял упадническое настроение. Как же быть, чтобы нечто, делаемое в России, пришлось ему по душе? Похоже, такое нисколько не возможно. Как не пытайся исправить жизнь к лучшему, люди — вроде Салтыкова — найдут причину для недовольства. Казалось бы, отмена крепостного права — благо. Как бы не была проведена реформа, лучше ей скорее всего никак не быть. Возникает вопрос: а нужна ли она была — реформа? Как бы не скупили немцы русские земли, ибо помещики спешно избавлялись от казавшегося им неликвидным, поскольку не умели наладить прибыльность имений без закреплённой за ними рабской силы.

Очерком «В дороге» Салтыков высказывал мнение об упадке деревни. Последующим очерком «Опять в дороге» — то мнение он произносил с ещё большей твёрдой уверенностью. Куда не глянь, всюду развал. Но хочется подумать: а не было ли такового развала и до отмены крепостного права? В те годы Михаил предпочитал видеть скудоумие губернаторов, поставленных для управления. Однако, думать тем же образом Салтыков продолжал и дальше, так как годом спустя увидят свет «Помпадуры и помпадурши». Теперь же определялось повсеместное скудоумие. Опять же, к такому мнению Михаил склонялся всегда. Достаточно вспомнить «Историю одного города». Как был дураком всякий люд в России, таковым и оставался. Сколь больно о том говорить, но разве не скажешь, коли оно так?

Какое ведётся хозяйствование в России? Раньше помещики не думали ни о чём, грабя крестьян и поместья, извлекая средства для беспечного существования. Теперь подобное поведение считается расточительным и постыдным. Помещику полагается стать дельным человеком и вести дело по всем правилам, пожиная успех и извлекая прибыль для дальнейшего улучшения хозяйства. Не быть такому в России! Как результат: помещики разорены, крестьяне пущены по миру, контроль над всем берут немцы. Вместе с тем, пока деревня всё большее оказывается в упадке, отмечается рост промышленности в городах. И было бы оно всё так, не вооружись сведениями о процветании сельского хозяйства, когда и дававшего сбой, то в годы аномальной засухи. Салтыков не собирался мириться и искать оправдания — всё для него плохо и лучше не станет, даже возьмись немцы за поднятие экономики. Кажется, и тогда Михаил найдёт причины для недовольства, окажись Россия наипервейшим по уровню благ государством.

И вот в апреле 1873 года Салтыков публикует очерк, позже озаглавленный названием «К читателю», должный создать представление о той публицистической деятельности, какую на ближайшие годы определял для себя Михаил. Основное его содержание — во всём можно найти положительное, ежели о том вести благонамеренные речи. Получалось, что за критическими высказываниями следует искать цельное зерно, служащее поводом для надежды на искоренение ныне худшего. Порою в таком убеждении находят оправдание и те, кому, за им делаемым во вред другим, должна мниться конкретная польза. Есть и такое суждение, гласящее: ежели о человеке думать хорошее, говорить о нём его возвышающее, то и человек тот начнёт поступать благообразно, выступая в соответствии с возложенным на него мнением. Что же… было бы такое суждение применимо к людям, ведь они порою стараются действовать с точностью до наоборот.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Среди статей Салтыкова за 1863 год теряется первая из благонамеренных речей — очерк «Семейное счастье». Михаил тогда мог и не знать, к каким мыслям он придёт ближе к середине семидесятых годов. А думать ему предстояло о двойственности жизни. Как так получается, что с виду благонамеренное, на деле оказывается ханжеским? Отчего нечто с добрым помыслом прикрывается далеко не тем, к чему оно должно привести? Как яркий пример — семейные отношения. Можно взять для рассмотрения одну семью, принимаемую за идеальную, таковой её продолжая считать, не прилагая усилий для лучшего понимания. И ежели попробовать разобраться, то за представлением об идеале кроется худшее из возможного. Семья, где дети кажутся лучшими в мире, родители — счастливыми обладателями послушных чад, не станет восприниматься со стороны иначе, нежели с поощрением. На деле же в той семье может царить ханжество и двойные стандарты. Просто члены семьи сохраняют на лице приличие, тогда как они переполняются от страдания. Зато сделано главное — создано требуемое положительное представление у всякого, кто с ними имел или имеет знакомство. Ещё не про двойственность, но, думая, уже вполне об очевидных проблемах общества, Салтыков через десять лет приступит к написанию цикла «Благонамеренные речи».

Наиболее громким и резонансным признаётся очерк от января 1873 года, названный впоследствии «По части женского вопроса». Казалось, только отгремела эмансипация крестьянства. И вот новый виток напряжённости в обществе. О праве на эмансипацию заявили женщины. Бывшие при мужчинах, они захотели выйти из-под попечительства и сами определять жизненный путь. Общество к тому оказалось не готово. Пусть открывались учебные учреждения, но и полемика обострялась при необходимости рассуждать: достойны женщины права на эмансипацию или нет. Думалось, отчего не допустить подобного? Чем женщины хуже мужчин? Отчего им следить за семейным очагом, когда у них не меньше способностей к постижению наук? И жар не мог так легко угаснуть, не пройдя через множественные обсуждения. Становилось ясно, разрешить ситуацию не представляется возможным. И каждый это понимал, заранее зная, для наступления желаемых или противных кому-то изменений, должны пройти десятилетия. Как освобождение крестьян обсуждалось порядком лет от начала царствования Александра II, так и об эмансипации следует размышлять не меньшее количество времени, а то и значительно дольше.

Осталось понять, какую позицию занимал непосредственно Салтыков. Михаил понимал — как всегда, правыми оказываются одновременно все. Вполне допустимо стоять на позициях противников эмансипации, довольствуясь их доводами, так можно выступить и с поддержкой склоняющихся к допустимости женщинам позволить постигать науки и быть склонными к самостоятельности. Получалось, что Салтыков проявлял двойственность суждений, ни к чему толком не склоняясь. Скорее следует думать, будто Михаил призывал придти к мирному разрешению женского вопроса. Вполне казалось очевидным, раз движение в обществе началось, когда-нибудь оно приведёт к неизбежному изменению устоявшегося миропонимания. История человечества тому служит наглядным доказательством. Да и тот факт, что всему отводится своё время, не может не говорить о необходимости перемен, просто должных произойти.

Продолжая мысль Салтыкова, читатель обязательно задумается о происходящем в обществе, согласуясь с принципом допустимости перемен. Ежели сейчас мужчины определяли сущность общества и не дозволяли женщинам заявлять о правах, то не наступит ли когда-нибудь такой момент, когда обозначится гегемония женского пола, и тогда уже мужчины потребуют собственной эмансипации, пройдя через все те испытания, которые во второй половине XIX века пришлось испытывать женщинам. Как бы не хотелось думать, но всему суждено претерпевать изменения, вплоть до обратных значений.

Автор: Константин Трунин

» Read more

О критических заметках Карамзина предлагается судить кратко, согласно их же краткости.

К 1786 году относится заметка «О Шекспире и его трагедии». Переведя «Юлия Цезаря», Николай посчитал нужным уведомить, кем является Шекспир. Несмотря на интерес к творчеству английского драматурга Александра Сумарокова и императрицы Екатерины Великой, делавших вольные переводы, Карамзин посчитал, что этого мало. Нужно обязательно уведомить подробнее, поскольку литература Англии сама по себе в то время была плохо знакома российскому читателю. Николай отметил талант Шекспира, пристрастие к отхождению от театральных правил. Сам же Карамзин стремился придерживаться оригинала.

Следующие заметки относятся к 1791 году. Это «Эмилия Галотти» — произведение с отличным балансом, пьеса с успехом шла уже на протяжении нескольких лет. Другая заметка — «О сравнении древней, а особливо греческой, с немецкою и новейшею литературою» — пояснения не требует. С помощью заметки «Философа Рафаила Гитлоде странствования» рассмотрены особенности построения утопических миров. «Гольдониевы записки» — о талантливом драматурге, порою писавшем превосходные произведения. Критики удостоился и перевод «Генриады» на русский язык — сие сделать трудно, но, как видно, вполне осуществимо. Другие заметки: «Неистовый Роланд» и «Сид» — скорее подробный пересказ с цитированием иностранных источников. К тому же году относится заметка «Опыт нынешнего естественного, гражданского и политического состояния Швейцарии» и «Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов». Любопытной кажется заметка «От издателя к читателям» — Карамзин озвучил намерение продолжать издавать свой журнал, призвав подписываться, поскольку триста субскрибентов не обеспечивают нужный объём поступлений. На эту же тему заметка «Об издании Московского журнала» — собирается писать о всяком, допускает многочисленные переводы зарубежной периодики, будет рад любому сотрудничеству. Ещё одна заметка — «Жизнь Вениамина Франклина, им самим описанная для сына его» — вроде человеком он был непримечательным, зато впоследствии стал очень даже примечательным. И ещё одна заметка — «Кадм и Гармония, древнее повествование, в двух частях», раскрывающая отношение Карамзина к одноимённому произведению Хераскова.

О заметках за 1792 год. Первая гласит — «О Калидасе и его драме»: Карамзин перевёл малый фрагмент произведения «Саконтала», выполнив его с английского же перевода. Написана и заметка «Драматические начертания древней северной мифологии». Заметкой «Заключение» Николай поставил точку в издании «Московского журнала». Ещё одна заметка «Виргилиева Энеида, вывороченная наизнанку» — про трудность осуществить подлинный перевод.

К 1793 году относится заметка «Нечто о науках, искусствах и просвещении». Карамзин подивился особенности общества слабеть, стоит оказаться ему просвещённым. Всякое общество в человеческой истории достигало определённых вершин, неизменно затем слабея и исчезая. Отчего же так? Пока общество грубое и необразованное, презирающее само себя и своё окружение — оно способно одолеть любого врага. Но стоит задуматься о собственной сущности и личной выгоде, как едва ли не сразу терпит поражение от тех, кто пока ещё оставался на позиции грубости и необразованности.

К 1795 — заметка «О богатстве языка». Чем сложнее, тем язык богаче, и чем больше синонимов, тем ещё богаче. Этим Карамзин предуведомлял скудоумие всех оппонентов в споре о необходимости придерживаться в русском языке рамок, будто бы определённых издревле. Наоборот, всякое иностранное слово способно стать русским, следовательно — синонимом.

За 1797 год принимается заметка «Находить в самых обыкновенных вещах пиитическую сторону». Проще говоря, если человек родился со склонностью к поэзии, быть ему поэтом. Другая заметка — «Несколько слов о русской литературе»: Карамзину пришлось вспомнить предпринятое им в Европу путешествие. Про Англию он подумал отозваться негативно. Он сказал, что люди там похожи на английскую погоду. А ежели есть возможность обойти вниманием Англию, тогда так лучше и поступить.

1801 год — заметка » О Стерне» — как всегда, про величие писателя. 1802 год — в «Письме к издателю» Карамзин поведал, как стало хорошо жить при новом государе. Заметкой «Пантеон русских авторов» Николай отозвался на одноимённый труд Бекетова. Карамзин выразил твёрдую уверенность — русских авторов нужно не с Бояна перечислять, а с литераторов времён Петра Первого. Что же, совсем скоро Николай написал «Пантеон российских авторов», начав всё с того же Бояна. Заметкой «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств» Николай представил, какие бы он создал картины, основанные на исторических сюжетах. Он бы обязательно показал прибытие Рюрика, сцену со смертью Олега от укуса змеи и прочие. Как становилось понятно, замысел примет вид «Истории государства Российского». Заметкой «О любви к отечеству и народной гордости» Николай сильнее убедится в намерении. Он пронзил время и изыскал, отчего и чем именно следует гордиться русскому человеку. Ответ прост: прошлым.

1818 годом датируется «Записка о Н. И. Новикове». Карамзин поведал об изданном Новиковым — это «Древняя российская вивлиофика», произведения Екатерины Великой. Затем Новиков начал испытывать интерес к масоном, вследствие чего подвергся заключению — написанное им о мистике было сожжено. В 1819 году Карамзин составил заметку «Мнение русского гражданина», постаравшись убедить царя Александра не давать Польше права на вольность — его не поймут русские, а поляки сами первыми начнут плеваться в его сторону. За 1826 год отмечается заметка «Мысли об истинной свободе».

Автор: Константин Трунин

» Read more

За отпущенное время нужно успеть реализовать заложенный в тебе потенциал. Многие не успевают. Они идут по иному пути — для них не предназначенному. Могут выбрать одну стезю, разочароваться и предпочесть другую. Но и тогда — выбор оказывается не тем. Как же быть? Не следует смотреть на горизонт возможностей, желая поймать удачу за хвост. Нужно действовать наверняка, сообразуясь только с собственными принципами и убеждениями. Потомки скажут, насколько оправданно довелось прожить. Так оно и происходит — чему примером является Михаил Булгаков.

О чём же он писал в действительности? Прежде всего, Булгаков воспринимается сатириком. Начиная с фельетонов в периодических изданиях, Михаил продолжил соотносить им виденное с предлагаемым для внимания текстом. Может потому его творчество оставалось невостребованным? Камнем преткновения для современников стали роман «Белая гвардия» и пьеса «Дни Турбиных», разбивавшими культивируемую в советском обществе ненависть к белому движению. Не так важно, о чём именно Булгаков написал, главное — обличить в неблагонадёжности. Нисколько тому не будут способствовать прочие работы, где белогвардейцы представали в образе лютых зверей. Подобные «ошибки» первого десятилетия творческой деятельности так и не позволят Михаилу состояться.

Более всего Булгаков любим за роман «Мастер и Маргарита» и повесть «Собачье сердце». Остальное, чаще всего, читателя не интересует. Однако, Михаил жил и дышал драматургией. С 1922 по 1927 год он зарабатывал средства на существование за счёт написания фельетонов для периодических изданий. Дело это трудное и не отличающееся надёжностью. Гораздо проще заключить договор с театром, получить крупный аванс и спокойно творить на протяжении полугода. Так и произойдёт, когда за первыми успехами отказ от газетной деятельности окажется самым благоразумным.

Прежде о нём не знали. Кто он? Да и читал ли кто те газеты? А если читал, что им давал псевдоним, неизвестно кого означающий? Сам Булгаков за первый серьёзный труд представлял «Дьяволиаду», про прочее предпочитая молчать. После началась активная театральная деятельность. Успех к нему пришёл громкий, вскоре задушенный. Он будет писать, тогда как в постановке на сцене ему откажут. Михаил возьмётся составлять либретто для опер — и этого ему не увидеть поставленным. Даже работа в качестве киносценариста останется невостребованной. Как результат, до шестидесятых Булгаков в забвении, чуть приоткрытый и снова забытый до девяностых.

Кого же следует обвинить? Советское общество желало видеть другой смысл в произведениях, поэтому его не обвинишь. Советская власть? И тут не скажешь, чтобы Михаилу чинились препятствия. Наоборот, твори на благо страны рабочих и крестьян, как сразу окажешься востребованным. Булгаков того не желал — не видел он в себе способности писать о том, чего не знал и не представлял. Чего бы он не касался, то оказывалось остросоциальным. Каждый гражданин Советского государства видел плохо скрываемую хулу. Пусть Михаил подобного не подразумевал, только ничего не сделаешь с жизнью, имеющей склонность повторяться, больно напоминая прошлое своим настоящим.

Есть вина на самом Булгакове. Он обладал твёрдым характером, редко способный согласиться с чужим мнением. О чём ему не говори, он предпочтёт поступить по ему присущему разумению. Вероятно, Михаилу не раз говорили, как нужно поступать и к чему склоняться в творчестве. Говорили о том и причастные к власти люди. Михаил отвечал им без покорности, будто не может поступать иначе. Что же, писатель — не желающий слышать читателя, не должен негодовать на отсутствие интереса к произведениям. Оставалось надеяться на будущие поколения, способные иметь другой вкус, отчего им понравится многое из написанного.

Данное издание распространяется бесплатно.

В качестве приложения к «Московскому телеграфу» Полевой печатал художественные произведения, высмеивающие нравы общества. Сообразно внутренних представлений о должном быть Николай нарёк их «Новым живописцем общества и литературы». Точную датировку устанавливать не будем, взяв за основу публикации 1831 года. Выходили они частями, выполненные в виде отдельных книжек. В первой части Полевой сразу расставлял приоритеты. Он с обидой отозвался об обществе, не способном принять старания писателей, всякий раз негативно относясь к благим начинаниям. Ведь некогда Николай приступил к публикации «Московского телеграфа», и что он встретил? Несмотря на успех мероприятия, более на него излилось негатива. Оный и будет литься вплоть до 1834 года, когда «Московский телеграф» окажется закрыт по распоряжению царя. Пока же Полевой трудился, выполняя титанический труд, поскольку написание текстов и прочая работа по изданию и публикации оставалась на нём одном. Тем важнее потомку проявить внимание к творческим изысканиям Николая, в прежней мере воспринимаемых скептически, чему вина — неспособность возвыситься над мнением современников непосредственно самого Полевого.

Хватало досады на раздающих советы и созидающих критику. Таковые товарищи — словно кость в горле, не позволяющая спокойно вздохнуть. Всякий норовит дать полезный совет, действительная польза которого воспринималась с сомнением. В самом деле, легко рекомендовать нечто, не понимая, чем это в итоге закончится. Можно изменить многое, только будет от того положительный эффект? Лучше пробовать самостоятельно и учиться на своих ошибках, нежели пробовать брать за пример никем не проверенные предположения, зато считаемые за будто бы правильные. Любой может высказывать сомнения, а попробовал бы лучше сам. На том и строится конфликт между писателем и воспринимающим его текст человеком — они подходят с разных позиций. Одно дело созидать, а другое — воспринимать. Редко получается, чтобы собственные предпочтения находили отклик в душе кого-то ещё. А если таковое случается, то всё равно найдутся недовольные, желающие видеть угодное как раз им.

Но как существовать периодическому изданию? Требуются не столько вдохновители, сколько помогающие материально. И тут возникает наиглавнейшее затруднение — давая средства на создание журнала, желают видеть для них угодное. Как тогда быть с дальнейшим распространением? Не зря Полевой прибегнул к обидному для вкладчиков сравнению — прозвав их слепнями. Они высасывают соки из создателя, предъявляя всё новые требования. И не будь они истинно слепы в присущих им желаниях, позволь творить без указки — было бы совсем хорошо. Редкий писатель добивается такого. Чаще он обязуется отработать за ему данное.

Кого Николай возносил, так это Булгарина. Вот умеет же человек писать о нравах, нисколько не чураясь и не опасаясь реакции. Правда ходили слухи о его связях с правительством, ибо был он угоден властям, несмотря на сомнительное прошлое. Стоит сказать несведущим, что Булгарин воевал в армии Наполеона. Тем не менее, он умел писать о нравах. Собственно, нравы интересовали и Полевого. Но как тогда, так и много после, возникает трудность, ведь нельзя говорить о современниках негативных суждений. Как же тогда быть? Не скажешь сейчас, после никто не узнает, каковым некто определённый являлся при жизни. Именно о том и проявляется забота. Однако, о нравах всё же нужно рассказывать правду, ничего не утаивая. Что же, придётся для того создавать «Нового живописца общества и литературы», если не для мыслей о серьёзном, то для увеселения публики, всяко способной посмеяться над воссоздаваемыми на страницах обстоятельствами обыденного существования.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Грянуло!!! Русский нигилизм выродился… Он превратился в страшное явление обыденности. Об этом предупреждали, но многие закрывали глаза. Уже не отказ от требований, а стремление повергнуть вспять всё, что и стало главным требованием. Покажется странным, но и такое явление именуется нигилизмом, резко отличающимся от существовавших в начале царствования Александра II представлений о нём. Тут уже стоит говорить о порывах к свершению революции. Во имя чего? Чтобы было! Молодёжь свято веровала в необходимость перемен. Хотя, казалось бы, куда ещё? Далее отворачиваться было нельзя, поэтому приходилось считаться с новым для России явлением — буйством людей, требующих нечто, чего они сами объяснить не могли, не смотря на создаваемые ими манифесты. Так, однажды, возникло Нечаевское дело — вследствие убийства студента Иванова, заподозренного товарищами по революционному кружку в предательстве. Общество было взбудоражено, правительство решило вести судебный процесс открыто.

Но как это воспринял Салтыков? Сперва он видел самоуправство властей, без разбору бравших людей и устраивавших над ними следствие. Если ему не хотелось видеть происходящее в стране, он и отсиживался, публикуя статьи о необходимости поддерживать иллюзорно воспринимаемое им благополучие. А тут — без подготовки — грянуло! И как грянуло… Словно вернулись николаевские времена. Полиция хватала людей по всякому навету. Но вскоре Михаилу стали известны обстоятельства — было сообщено об убийстве, дополнительно раскрывалась революционная деятельность. Зрела буря! Вернее, буря давно созрела. О ней не могли не знать, требовался только слабый порыв ветра, чтобы не дожидаться подобия восстания декабристов. И убийство студента Иванова позволило властям начать преследование выродившихся нигилистов.

Если в обществе выявлен изъян, избежать его не получится. Обязательно последуют литературные труды, возвращающиеся к громкому событию. Так Достоевский работал над «Бесами», вдохновлённый именно Нечаевским делом. А что Салтыков? Михаил предпочёл поговорить о другом, открыто обвинив судебную систему в мягкости, практически в создании шутовского представления. Как это так — возмущался Салтыков — совершено опасное для существования государства деяние, а судьи вежливо обращаются к подсудимым. Такое кажется необычным, чтобы ответственный за власть человек показывал гуманность к людям, которых в обыденной жизни он при удобном случае смешает с грязью. Прочее Михаила будто бы и не интересовало.

Действительно, когда грохочут пушки, человеческую речь не услышишь. Какой смысл рассуждать о чём-то, выпадая из полемического спора с другими журналами? Нужно приобщиться и вынести собственное суждение о судебном процессе. Правда, учитывая выход «Отечественных записок» в ежемесячном формате, передать особенности ведения, остро беспокоящего общество процесса, не сможешь. Потому Салтыков ещё и оправдывался перед читателем, что не полагается их изданию рассуждать о резонансных делах, но всё прежде им написанное тогда выглядело бы противоречивым. Пришлось писать не о самом деле, а про обстоятельства вокруг него. Как раз о гуманности суда и следовало сообщить.

Чего же хотел Салтыков? Может повернуть реформы Александра II вспять? Пусть суды снова будут закрытыми, публиковать дозволено только предварительно одобренное цензурой, а крестьян опять отдать в распоряжение помещиков? Скорее он видел происходящее подобным фарсу. Может и в вине нечаевцев он сомневался, чего открыто сказать не мог. Или ему предпочтительнее казалось осудить людей без суда и следствия, сразу сослав на каторгу или поселение, как в «добрые» николаевские времена? В любом случае, он понимал, что писал статьи «Наши бури и непогоды» и «Так называемое Нечаевское дело и отношение к нему русской журналистики» для перемен собственного представления о происходящем в стране. Некий процесс обозначился: будет ли он безболезненно задушен?

Автор: Константин Трунин

» Read more

От свободы слова к ограничению свобод — есть мысленное перерождение Салтыкова на протяжении 1869 года. Ратовавший за необходимость вносить в литературу отражение текущего дня, он всё больше допускал негативных высказываний в адрес всех, смевших допустить предположения о должном быть. Николаевский человек — таким эпитетом следует наделять Михаила. Воспитанный в условиях стеснения для дум, он не находил места в дозволениях Александра II. Салтыков начинал бояться, нападая на бравших настаивать на необходимости отстаивать нужды человека до конца. Коли право на спокойное существование получил в государстве каждый, отчего тот же рабочий класс претерпевает насилие? Не надо открыто смеяться в лицо, принуждая к радикальным переменам: выражал уверенность Михаил. Его полемика вела в пустоту, остававшаяся скрытой от посторонних глаз вуалью. Статьи традиционно не подписывались, тем уберегая Салтыкова от нападок лично на него.

С отменой крепостного права общество изменялось. Но как же больно видеть перемены. Почему нельзя облегчить бремя одних, не отягощая жизнь других? Крепостным следует остаться при прежних хозяевах, на них же трудиться и прозябать до отведённого им провидением конца. Никак их не побуждать и не дозволять видеть отличное от их представлений. Оставалось остепенить литераторов, не соглашавшихся с Салтыковым. Те брались за перо, создавая такое — отчего истинно социальный взрыв неизбежен. Социум перевернётся с ног на голову, не способный пребывать в промежуточном состоянии.

Но не лучше ли всякое изменение в обществе допускать от благоволения царя? Не прибегая к насилию и не заявляя требований — ожидать. Разве Александр II не удовлетворял запросам? Облегчая бремя, он не умел разрешать возникающих затруднений, которые и провоцировали рост социального напряжения. Писать следовало как раз об этом, показывая изменения в обществе, без негативного притом восприятия. Однако, ряд писателей пробуждал в читателях гнев, показывая путь героев, который можно повторить лично. Путь террора не должен восприниматься оправданным. Только потому Салтыков стремился остепенить порывы правдолюбов, чьё стремление к справедливости не вело государство в нужную сторону.

Так литература сегодняшнего дня всё более осуждалась Михаилом. К кому он не обращал взор, в строках у того находил крамольные мысли. Куда приятнее вспоминать нигилизм. Хотя и тогда в обществе находились несогласные… Но таковые существуют всегда. Собственно, конец шестидесятых тем и примечателен, что неприятие нигилистов вылилось в зарождение противоположного движения — излишне требовательного.

Как исправить положение? Салтыков задумал создать галерею портретов деятельных мужей, должных заменить в представлении общества народившихся борцов за полагающиеся им права и возможности. Первая статья касалась Грановского. Почему Михаил остановился и не продолжил работу? Может дело в необходимости вести полемику с другими журналами. Жизнь тогдашнего публициста состояла из отстаивания собственного мнения. Давать повод к разговору мог кто-то, либо с ним вступали в спор другие, так или иначе побуждая к обоюдоострой беседе. Разумеется, оставь для истории Салтыков статьи о деятелях русской мысли — они бы приковали интерес, оставив в памяти имена людей, без того канувших в забвение и вспоминаемых при глубоком изучении определённого отрезка истории, чаще всего укладывающегося если не в десятилетие, то в краткие пять лет.

Честно говоря, возносить деятелей времён правления Николая I — не самое лучшее занятие. Конечно, в те годы творила плеяда литераторов, запомнившаяся талантливым отражением окружавшей их действительности. А не будь существовавшего тогда режима, и им тогда не быть и не творить. Вот дал Александр II послабление, как расхлябанность поразила общество, так ставшее радовать теперь Салтыкова. Да только тому, что начинало нарождаться, Михаила нисколько не радовало.

Автор: Константин Трунин

» Read more