trounin.ru

Читатель должен радоваться, что в русской литературе возможно существование писателей, чьи произведения истинно становятся достоянием общественного обсуждения. А ведь было время, когда литература заставляла размышлять, пробуждая в людях определённый ход суждения. Чего стоят шестидесятые годы XIX века, если смотреть по критическим заметкам Лескова. Ежели «Отцы и дети» Николая не коснулись, то роман Чернышевского «Что делать?» и «Война и мир» Толстого — задели за живое. Особенно Лесков посчитал нужным высказаться по поводу пятого тома произведения Льва Николаевича, как раз опубликованного в 1869 году.

Кажется, разбираться в нюансах, то есть подходить к пониманию литературных произведений со скрупулёзностью — признак того, что человеку нечем заняться, либо он по роду своей деятельности должен находить всё новое в уже до него под разными углами рассмотренном. Надо ли приводить в пример пушкинистов? Они готовы отдельные слова и буквы соотносить друг с другом и со многим прочим, лишь бы открыть нечто ещё. Но пятый том «Войны и мира» вполне можно считать самостоятельным произведением. Вообще, если произведение пишется долго, публикуется частями, то его можно не принимать за монолитное творение. А ежели писатель является ещё и твоим современником, то всё им сказанное — примешь не так, как станут делать потомки. Собственно, Отечественная война для Лескова случилась не так давно — за несколько десятилетий до его рождения. Но он жил в среде, пропитанной рассказами очевидцев. Особенно таких, кто лично пострадал от московского пожара.

Основная тема пятого тома романа Толстого — необходимость понять причины поджога Москвы. Лесков посчитал нужным внести ясность от себя лично. Ведь должно быть понятно — город не может не загореться, ежели большинство строений являются деревянными, и в том городе вспыхивают искры ружейных и пушечных запалов. Хватило бы одной искры! Тем более, учитывая обстоятельство запустения Москвы, просто некому стало её тушить. Вот и вспыхнула столица. Так зачем говорить, кто её мог поджечь? Было бы кому. Скорее нужно размышлять, почему не потушили? И на этот вопрос Лесков грамотно ответил. Не французам же её тушить. Когда это было, чтобы завоеватель заботился о блеске завоёванного? Русские в расчёт не берутся, ибо Париж не давали жечь сами парижане — у них есть пунктик касательно личной гордости: лучше проиграть войну, но уберечь столичный город.

Говорить можно о разном, и роман Толстого для того служит лишь причиной. Например, про Кутузова, обретшего неограниченную власть. Вокруг него нашлось место интригам, о которых знали современники, кое-что почитывали ближайшие поколения и окончательно позабыли дальние потомки. Что до интриг, когда известно о самой войне (уже не Отечественной, а войне 1812 года) с последующим падением Наполеона. Ну, взяли французы Москву. Ну, сгорела столица России. Ну, гремело Бородино. А какие обстоятельства тому предшествовали? Будто не воевал царь Александр с Наполеоном прежде. Ни битвы под Аустерлицем, Прейсиш-Эйлау и Фридландом потомок не помнит. А жаль! Что же, память избирательна.

Очерки о пятом томе «Войны и мира» Лесков печатал в «Биржевых ведомостях» без подписи, потому авторство установлено по свидетельствам третьих лиц. Может Николай писал и о шестом томе, может вообще вёл активное освещение не только этого произведения Толстого, а то и не его одного. Установить того пока не получится. Остаётся сожалеть о нивелировании деятельности радетелей за литературу, готовых посвятить жизнь единственному писателю. Таковые имеются, но они предпочитают заниматься теми деятелями пера, о которых и без того сказано с избытком.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Николай Лесков продолжает оставаться писателем, память о котором приходится собирать по крупицам. Нельзя полностью восстановить картину его литературной деятельности, ежели не провести широких мер для соответствующих изысканий. Происходило это по должными быть понятными причинам. Если в годы советской власти ряд писателей мог похвастаться полными собраниями сочинений, то Лескова эта участь коснулась частично — ни одно из собраний не имело полного вида, неизменно лишаясь того или иного содержания. Можно не говорить про роман «На ножах» — и поныне не всегда становящийся известным читателю. В той же мере это касается романа «Обойдённые». О переводах иностранных авторов можно и не говорить. Схожая участь коснулась публицистических статей Лескова, почти полностью игнорируемых, если речь не про статьи на литературную тему.

С 1866 года Лесков — драматург. Его интерес к театру проявился и соответствующими работами для периодических изданий. Для мартовского выпуска «Отечественных записок» Николай написал статью «Русский драматический театр в Петербурге». Обычно с этой публицистической работой знакомство читателя и ограничивается. Становилось известным о грядущих для русского театра переменах, возникал своеобразный укор в сторону словно бы исписавшегося Островского. Но о чём писал Лесков ещё? То можно восстановить, взявшись за чтение тех же «Отечественных записок», но к тому же и на страницах «Литературной библиотеки». В оных Николай помещал впечатления от новейших постановок.

За 1867 год в «Литературной библиотеке» опубликована статья «Литератор-красавец», посвящённая Василию Авенариусу, всеми принимаемого за продолжателя беллетристических идей самого Лескова. Николай хвалил Авенариуса. В целом, статья могла служить показательным примером того, насколько Лесков способен приобщаться к какой-либо теме, особенно касающейся рассмотрения проблематики нигилизма в литературных произведениях.

Для «Биржевых ведомостей» Николай опубликовал общественную заметку «Большие брани», затронув тему критики. Оказывалось, что в периодике стало мало критических заметок и рецензий. Однако, о чём в них бы не писалось — всему этому читатель безоговорочно верил. Но этой заметкой Лесков не ограничился, дополняя «Биржевые ведомости» статьями на религиозную тематику. Дабы с их текстом ознакомиться, нужно искать оригинальные выпуски, поскольку советские собрания сочинений Лескова с ними знакомить читателя не пожелали.

Ограничено представлены «Русские общественные заметки», публиковавшиеся всё в тех же «Биржевых ведомостях». Читателю не полагалось отвлекаться от литературной тематики — от оной составители собраний сочинений и не отходили. Они же оговаривались, что Лесков статьи не подписывал. Но ими установлено двадцать пять им написанных заметок, из которых до внимания читателя доводились лишь две.

Самое яркое мнение Лескова из текста «Русских общественных заметок» касается непосредственно мировоззрения русского человека. Читателю сообщалось о нелюбви русских к русскому. Русский человек хает всё ему близкое. Он порочит русских писателей и русских политиков. Даже русская история — повод укорить русских за их принадлежность к русскому. И так во всём. Подобного за иностранцами Лесков не замечал.

В эти же годы Лесков вёл рубрику «Наша провинциальная жизнь», обозревая, надо полагать, провинциальный быт. Следуя мыслью за всем тут сообщаемым, становилось понятно, что из Николая получался публицист уровня Михаила Салтыкова-Щедрина, чьё литературное наследие пестовалось, дойдя до читателя в значительно большем объёме, нежели таковое можно сказать про Лескова.

Остаётся сделать неутешительный вывод. Читатель не знает о творчестве Лескова в достаточной мере. Можно бесконечно говорить лишь об одном произведении, которое ему предстояло написать в 1881 году — о «Левше». Кажется, благодаря «Левше» имя Николая Лескова и продолжает оставаться на слуху.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1861 году Тараса Шевченко не стало. Среди пожелавших высказать своё мнение публично, выступил и Николай Лесков. Знал он Шевченко непродолжительное время, имея короткие моменты личных встреч. Последняя из них случалась почти накануне смерти. Увидел он мыслителя, думающего о судьбе малороссов, стремящегося создать главное для своего народа — азбуку. Уже имелись крепкие малороссийские писатели, создававшие хорошие литературные произведения. Но не было формы, с помощью которой они могли закреплять родную речь, используя для того русский алфавит: пусть и подходящий, но не до конца позволяющий раскрыть особенности произношения. Именно таким Лесков предложил читателю запомнить Тараса Шевченко, как сделавшим настолько необходимое дело. Во многом поэтому Шевченко поныне чтят — за создание украинского литературного языка. Статья Лескова называлась «Последняя встреча и последняя разлука с Шевченко», была опубликована в газете «Русская речь».

В 1863 году Николай взялся за написание заметки о выходившем в журнале «Современник» романе Чернышевского «Что делать?». Лесков понимал неоднозначность произведения. Мало кто его окажется способен понять, даже из тех, кто будет утверждать, будто понял. Затруднение объясняется сложной структурой, не позволяющей тексту легко усваиваться. Трудности испытывал и Николай, о чём он честно сообщал читателю. Трактовать вовсе решил без принятия посторонних суждений, дабы никто не повлиял на формируемое им мнение. Однако, Николай испытывал влияние творчества Тургенева, чей роман «Отцы и дети», вышедший годом ранее, требовал подходить к пониманию произведения Чернышевского с позиции неодобрения нигилистических поползновений в обществе.

Лесков думал — все изменения идут от сумасбродства молодых. Вернее, лишь той части молодёжи, которая подвержена нигилизму. Ведь ежели девушка оформляет короткую стрижку, фривольно одевается — это ли не говорит о нигилистических предпочтениях? В чём бы молодые люди не противились воле старших поколений — всему находилось объяснение в виде нигилизма. Николай не принимал в расчёт иных факторов, извечно присутствующих в социуме. Поэтому в романе Чернышевского он предпочёл видеть сугубо ту проблематику, о которой совсем недавно высказался Иван Тургенев.

Раз так, значит и Чернышевский вопрошал о том, что теперь со всем этим делать. Памятуя о публицистическом зуде тогдашних литераторов, немудрено различить пустоту в их спорах о сути чего-то. И сказав про пустоту, сразу заслужишь обвинение в нигилизме, коего мог и не подразумевать.

Так стоило ли говорить про нигилистическую составляющую произведения Чернышевского? Лесков сам сказал о сложности восприятия. Когда хочется думать в определённом ключе, иначе размышлять не получается. Пускай будут во всём повинны нигилисты. В действительности, возьми любое время, обязательно найдёшь прослойку общества, непременно виноватую в происходящем. В шестидесятые годы XIX века — это сплошь нигилизм, отчего-то ставший всем поперёк горла. Причём, тот нигилизм мало походил на его продолжившееся развитие, выраженное поведением от обратного, то есть с переходом от пассивности к излишней активной гражданской позиции. Что же, всё это оставалось в рамках нигилизма — как того хотелось думать людям тех лет. Всему неблагоприятному присваивался ярлык нигилизма. Надо признать данную позицию довольно удобной.

Изменилось бы хоть малость, ознакомься Лесков с другими мнениями о романе? Сомнительно. Николай сообщил читателю не только о сложности восприятия, но и о разделении общества на тех, кому роман Чернышевского понравился, и тех, соответственно, кому не понравился. Потому два враждебно настроенных лагеря не найдут точек соприкосновения. Да требовалось ли о чём судить, выискивая далеко не то, к чему Чернышевский читателя подводил. Достаточно принятых от него оскорблений, коими автор охотно унижал читателя. Интеллектуальный бестселлер вышел из романа «Что делать?», только какой от этого прок? И поскольку о нём продолжают говорить, не думая замолкнуть, ещё не раз придётся задуматься над содержанием.

С текстом статьи Лескова можно ознакомиться благодаря газете «Северная пчела». Ищите стьтью «Николай Гаврилович Чернышевский в его романе Что делать» за подписью Николая Горохова.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

В 1876 году «Благонамеренные речи» завершались. Приехав обратно в Россию, Салтыков более их не продолжал. Став свидетелем политической борьбы во Франции, Михаил мог иначе посмотреть на собственное критическое восприятие. Пока же, в начале того года, он брался понять, как обстоит дело с франко-прусскими отношениями, из каких побуждений стороны ищут возможность объявлять друг другу претензии. Оказывалось, французов раздирала жажда между необходимостью вернуть монархию, вместе с тем продолжая оставаться при республиканской форме правления. Это не могло быстро угаснуть, поскольку Наполеон III пал, оставив страну перед необходимостью самоопределения. Иное дело — Германия. Данному государству требовалось объединять разрозненные германские земли, для чего лучше всего было воевать, причём достаточно иметь вооружённый конфликт с соседними странами, чтобы небольшие государства желали влиться в единую империю. Политика Бисмарка имела ощутимую эффективность.

Сам Салтыков взялся рассуждать о важности государства в качестве инструмента по управлению обществом. Не видел Михаил без государственности возможности соблюдения незыблемыми человеческих ценностей. Ему всегда можно возразить, посчитав мысль о важности государства для общества фикцией. Суть в том, что некая группа людей всё равно будет стремиться к объединению, находя требуемый для того принцип. Обычно государство формируется по национальному признаку, согласно исторических предпосылок. И если государство становится многонациональным — это порождает акты несогласия со стремлением к сепаратизму. Тогда не следует ли искать другой принцип для формирования необходимости обоснования существования государства? Опыт XX века будет иметь примеры такого сотрудничества, опять же рассыпающиеся из-за стремления объединения по национальному признаку. Однако, история знает исключения, поскольку достаточно внести рознь в национальные чувства, вслед за чем последует мгновенное и долгое отчуждение, порою без нового объединения. И такое произойдёт ещё не раз.

К вопросу о формировании отчуждения в национальных чувствах требуется пояснение. Тут нужно говорить о смене поколений. Ежели первое продолжит держаться корней, второе — стремиться к их поддержанию, то третье и все последующие выступят за отчуждение. Это неизбежный процесс — довольно болезненный. Но какое он имеет отношение к очерку Салтыкова «В погоню за идеалами»? Собственно, никакого. Таково замечание на утверждение о кажущемся незыблемым. Своего рода сказано в духе «Благонамеренных речей». Кому-то ведь требуется пояснять! Почему это не сделать на страницах критики и анализа творчества Михаила Салтыкова-Щедрина?

Очерк «Привет» — последний в цикле. Салтыков вернулся в Россию, может таким образом приветствуя сограждан, либо передавая тот кусок информации, сообщаемый всем приезжающим в Россию. А может и вовсе Михаил позволил себе издёвку, отобразив ещё одно значение сего слова, выражающее удивление от несогласия с происходящим или высказываемым. Во всяком случае, «Благонамеренные речи» завершались, хотя ещё в 1875 году Михаил не планировал к ним возвращаться.

Осталось упомянуть неоконченные произведения из цикла. Салтыков за них брался, неизменно отказываясь от продолжения написания. Вследствие этого неизвестна их датировка, а о планируемом смысловом наполнении приходится только догадываться. Вот перечень очерков: «Благонамеренные речи. XII. Переписка», «Приятное семейство, «Благонамеренная повесть». Увидеть в содержании нечто определённое безусловно можно, имелась бы к тому необходимость. Даже исследователи литературного наследия Салтыкова теряются, измышляя совсем уж несуразное. Как пример, едкость Салтыкова в отношении начавшейся публикации «Анны Карениной» Льва Толстого. Словно автор исходил из нелицеприятных помыслов, дозволяя действию развиваться по причине необходимости удовлетворения низменных потребностей. Как против такого не выступить? Но, со временем, Михаил понял ошибочность суждения, решив не продолжать составлять столь язвительный очерк.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Говорящий, что проблемы отцов и детей не существует — отчасти ошибается. Характерное неприятие позиции отцов всегда есть у подрастающего поколения. Оно же объясняет, как случается, когда жизнь словно замирает, не продуцируя изменчивости. Одно находит на другое, чаще не поддающееся пониманию. Как выходит, ежели у власти находится человек, закрепощающий население, а оно — в своей основной массе — безропотно принимает творимое над ним насилие? И отчего в определённый исторический момент всё выходит из-под контроля, даже учитывая создаваемые для людей благоприятные факторы существования? Можно это связать с циклами, которые и являются свидетельством неприятия между поколениями. Оттого и выработано мнение о старом поколении, таком же пассивном или активном, в зависимости от пришедшегося на него цикла, имеющим общие черты с недавно народившимся поколением. При этом над ситуацией преобладает мнение среднего поколения — тех самых отцов. Своё значение оказывают и текущие процессы, чаще редко воспроизводимые повторно. Их течение зависит от цикла, обычно довольно предсказуемого.

Семидесятые годы XIX века — время расцвета буйства. Достаточно вспомнить родителей этого поколения, впавших в пассивность на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов. Разве может жаждущий перемен, невзирая на итак постоянно проводимые реформы, спокойно взирать на происходящее? Отнюдь. Тем более при тех обстоятельствах, заставляющих внимать текущему с особой степенью участия. Освобождение крестьян породило умельцев, способных встать над некогда владевшими ими помещиками. Сами помещики впали в апатию, не имеющие способности удержать от них ускользающее. Про таких людей можно и нужно писать. Чем Салтыков продолжал заниматься. Он создал дополнительные очерки о происходящем на селе, закрывая 1875 год произведениями «Отец и сын», «Превращение», «Непочтительный Коронат».

Не стоит думать, будто помещики сходили со сцены. Нет. Ведь и у них были дети, склонные принимать перемены с радостью. И если воля отца не подавляла волю к действию, тогда на селе появлялись крепкие хозяйственники, без проблем перестраивавшие всё под новые реалии. Такие помещики не уступят крестьянам, с каким жаром те не смей заявлять о праве на труд. Возникает единственное неразрешимое уточнение: нужно ли воспитывать детей под свои представления о должном быть? Пример конфликтности между поколениями показывает бесполезность этого. Если кто и должен заниматься воспитанием, то старое поколение, истинно способное принять нужды юных. Хорошо бы, опиши Салтыков такое. Но для него яснее сталось продемонстрировать переменчивость, нисколько не удручающего характера.

На фоне споров помещиков, находится место крестьянской предприимчивости. Описывать успехи бывших крепостных писатели только начинали. Салтыков шёл в первых рядах. При этом Михаил не склонялся к мысли, будто в людях мог сидеть комплекс, не дающий им покоя. Разве бывший крепостной не способен переступить через прошлое? Для добивающихся успеха то не становилось причиной для расстройства. Впрочем, люди встречаются разные, поэтому немудрено увидеть в человеке с железной хваткой иногда опускающегося до мнительности.

Только как обо всём этом размышлять, не имея перед глазами описываемого? Салтыков уехал за границу, посылая очерки в «Отечественные записки» почтой. Надо сказать, порою отрыв от корней позволяет другими глазами смотреть на приевшуюся обыденность. Даже становится проще рассуждать, не допуская возможного или невозможного. Оно всегда так, как представляется в данный момент. Поэтому Салтыков излагал казавшееся ему важным, пусть и сообщая о том, к чему подводил читателя уже не раз. Не имея свежего материала, приходилось приниматься за использование старого. Правда «Благонамеренные речи» близились к завершению.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Терпеть? Кому именно терпеть? Царю? Он дал право гражданам на самовыражение. Он освободил крестьян от рабства, писателей — от цензуры, и далее в таком же духе. А что в ответ? Поднявший голову народ ответил ему неблагодарностью и актами терроризма. Но хотелось больше прав и свобод, вследствие чего появились народники, шедшие в народ и поднимавшие крестьян с будто бы колен. Занимаясь просвещением, народники несли в массы идеи неповиновения власти, необходимости вставать на путь борьбы, а значит и доходить до крайних мер, коими запугивать власть имущих. Мог ли царь подобное терпеть? Он — как и Екатерина II — просто обязан был пожалеть о либеральных помыслах, изначально казавшихся ему необходимыми. Но он пожинал плоды им содеянного, теперь — в 1874 году — сильнее ограничивая полюбивших самоволие россиян. Последовали аресты и репрессии всякого, кто ходил просвещать народ. Салтыков не мог о том смолчать, написав очерк «Охранители».

Михаил представил вниманию читателя село, где сошлись интересы современников. Силам правопорядка приходится сталкиваться с деятельностью лиц, обиженных царской властью. Само собой, в число противников войдут помещики, ныне разорившиеся, там же окажутся криминальные элементы и бывшие представители религиозных структур, от которых предпочли отказаться. Среди защитников пребудут, кто сумел наладить дело, пользуясь ставшей благоприятной средой: как помещики, так и различные дельцы, чьё умение всегда найдёт способ процветать, невзирая на преграды.

В следующем очерке «Ещё переписка» Салтыков вновь возвращался к теме патриотизма, соотнося его с той любовью, какая обычно закрепляется за пониманием семейного счастья. Ведь патриотизм — это любовь к отчеству. Разве не так? Но все любят разным образом. Да и сами определения всегда являются относительной трактовкой, кому-то более угодной. Не зря ведь для понимания сего приводится Наполеон III, в качестве объяснения причин некоторых лиц, решившихся на управление государством. Казалось бы, управлять — это создавать благо, помогая гражданам во всех сферах. А вот и нет. Управление для Наполеона III означало возможность наслаждаться жизнью. Так не получается ли, что и отечество всякий должен любить далеко не так, как о том могло бы подуматься, но обязательно под сходными лозунгами. Получается любить не отечество, а те безобразия, какие вытворяются для населения.

В 1875 году «Благонамеренные речи» продолжили выходить. В январе опубликован очерк «Кузина Машенька». Читатель принимался внимать наблюдениям Михаила за происходящим в стране. И, вполне может быть, ужасаться. Уже появилась привычка видеть помещиков разорённых и преуспевающих, но не остающихся жестокими. Потому на страницах у Салтыкова ожил очередной сатрап, пускай и в женском обличье. Некогда девица, может даже кого-то умилявшая, превращалась в тирана, готового добиваться поставленных целей, не считаясь с нуждами других.

В том же очерке демонстрируется изменение в мышлении людей. Если раньше извозчик пытался угодить всякому, кого брался перевозить, стремясь доставить его побыстрее и получить полагающуюся за проезд плату, теперь всё представало не так. О чём сокрушались русские путешественники прежних веков, посещавшие Европу, теперь коснулось и России. Извозчиком всё стало безразлично, особенно то характерно по их отношению к труду. Спешить нет нужды, особенно при возможности зайти в каждый встречающийся на пути трактир. Что при этом остаётся человеку, передвигающемуся из одного пункта в другой? Скромно промолчать, иначе дальше он вообще не сможет поехать. К нему и относятся, нисколько не собираясь испрашивать позволения, скорее готовые указать на место, с которого ему не полагается вставать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Теперь Салтыков предложил поговорить о патриотизме. Причём зашёл он настолько далеко, что по настоянию цензуры выпуск «Отечественных записок», где был опубликован очерк «Тяжёлый год», оказался изъят и подлежал уничтожению. До какой же крамолы снизошёл Михаил? Неужели посмел открыто говорить, высказывая в лицо царской власти, побуждая читателя сменить милость и терпение на гнев и бурю негодования? Конечно же — нет. К такому Салтыков не призывал. Даже можно сказать, в его словах начинало мерещиться такое, чего Михаил мог и не подразумевать. Он бы теперь и басню не написал, не попав под пристальный разбор цензоров. Очерк «Тяжёлый год» и был принят за иносказание — то есть за аллегорию.

Согласно его текста выходило, что некий пустозвон, никакими дарованиями не наделённый, истинный представитель философского термина tabula rasa (чистая доска), добился высокого административного положения, стал брать взятки и наживаться на горестях, нисколько не задумываясь, насколько его действия наносят урон непосредственно государству, в ряды служителей которого он стался записан. Тогда гремела Крымская война, закончившаяся поражением России. Пожалуй, лишь самый ленивый из современников не нашёл причины для объяснения. Лесков в 1881 году обвинит хозяйственную политику царя Николая, забывшего о необходимости совершенствовать вооружение и избавляться от пережитков привычек прошлого. Салтыков пока склонялся видеть неблаговидное в поступках ответственных лиц — они стремились набить собственный карман, полностью наплевав на необходимость способствовать победе государства. Как же так вышло, что отсылка к недавнему прошлому, побудила цензоров увидеть для них современное? Ежели нечто кажется похожим на правду, то не является ли оно истинно правдивым?!

Очерк «В дружеском кругу», опубликованный месяцем ранее, затрагивал сходную тему, но более касался русского патриотизма. А русский патриотизм ничем не лучше любви отечества в любом ином государстве. Только бы он не становился причиной для слепого поклонения тем, кто из неблаговидных помыслов на этом стремится наживаться. В очерке у Михаила сошлись в споре двое — один является сторонником западных ценностей и государственности, другой отстаивает интерес непосредственно русского народа и самодержавия. В их представлениях не складывается общая картина текущего положения, но конечный результат мысли приводит к единому результату. То есть между спорщиками стоит дилемма, обязательно должная иметь схожий окончательный вид.

Как же вести спор, не допуская обвинения противоположной стороны? Очень просто — нужно взять за пример схожую ситуацию в другом государстве. В те годы лучшим примером выступал конфликт между Францией и Германией за обладание Эльзасом и Лотарингией. Совсем недавно — в 1871 году — завершилась франко-прусская война, омрачившаяся падением Парижа. Безусловно, патриотические чувства владели участниками конфликта, ставившими перед собой определённые цели, лишь бы добиться для них желаемого. Для представителей германских земель казалось важным достигнуть им потребного с помощью пролития крови. И они вели активную агрессивную политику, стремясь объединить разрозненные государства. Их проявление патриотизма понятно. Явно никто не ставил личные интересы выше общественных, ибо будь оно так — не сыскать германскому народу победы.

А вот французы, продолжавшие разлагаться под властью Наполеона III, оказались не способны к сопротивлению. И они были патриотами, желавшими победы. Подвело не отсутствие стремления защищать страну, как бы их в том не обвинял Виктор Гюго, а как раз административный ресурс. Примерно в той же мере, из-за чего Россия проиграла Крымскую войну. Получается, что быть патриотом следует, но явно не поддерживать грозящее неминуемым крахом. Ежели так размышлять, современники тебя поднимут на штыки, зато потомки укажут на твою правоту. Впрочем, и потомки поднимут на штыки всех, посмевших укорять уже их. Да, это замкнутый круг губительного для создания людей патриотизма, без которого всё равно не обойтись — людей должно нечто объединять.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Проще закрыть глаза на происходящее и принимать текущее положение с отстранённостью. Велика ли разница: бороться за идеалы сегодня или отстаивать их завтра? И как быть с благонамеренными речами? Разве можно перебороть себя и постараться взвешенно подойти к разрешению очередной затруднительной ситуации? Отчего-то — тяжело! Надо обязательно высказать собственное мнение, не принимая противоположную точку зрения. Жизнь человека так и проходит — в постоянной борьбе будто бы за идеалы, тогда нет ничего такого, чему уже в свою очередь не быть переосмысленным. Но с задором молодых справиться довольно затруднительно, особенно если за ними тянется шлейф противоправных действий. Недавнее дело вокруг убийства студента Иванова просто утихнуть не могло… в России нарождались новые организации, готовые к совершению преступлений против всех, кто склонен придерживаться консервативных взглядов.

Салтыков возвращался к острой теме, назвав следующий выпуск «Благонамеренных речей» «Перепиской». Читателю сообщалось о мнимых изменениях судебной системы России, нисколько не испытавшей перемен. Она осталась прежней, разве только более открытой для стороннего наблюдателя. Теперь участниками суда становились — помимо обвиняемых, очевидцев и самих судей — такие отныне важные должности, коими явились прокурор и адвокат. Увидеть полезное в этом распределении ролей Михаил не смог, посчитав необходимым высказаться в шутливом тоне. Читателю становилось понятно и то, что прокурор должен идти по головам, если желает сделать карьеру. Неважно, виновен ли человек на самом деле, всё будет сделано для вынесения ему осуждающего приговора.

Переходя в 1874 год, Салтыков отмечал происходящие в России изменения. Отмена крепостного права привела к довольно невероятным вещам, прежде казавшимися невозможными. Бывшие помещики, в том числе и Михаил, оказались перед непростыми условиями, вследствие чего продажа имений принималась за единственно правильное решение: продать. Но покупали не другие помещики и не иностранцы — выкупать брались собственные крестьяне. Именно об этом Михаил повествовал в первой части очерка «Столп». Получалось, в России зарождалось иное движение, ранее даже мысленно не допускаемое. С его интересами вскоре придётся считаться. Пока же Салтыков видел необходимость отмечать происходившие в обществе перемены.

Вторая часть очерка позже получила название «Кандидат в столпы». Её содержание продолжалось начатой в первой части мыслью. И вот он парадокс мировосприятия — требуя пересмотреть понимание бытия, Салтыков становился очевидцем, как из среды унижаемых помещиками крестьян, выходили точно такие же люди, продолжающие в той же степени унижать других. Разве возможен какой-либо положительный вывод? Скорее для Михаила найдётся повод для очередного недовольства складывающими обстоятельствами. Что же, обвинять власть — это одно, но попробуй укорить само население. Нет, словом делу не поможешь! Потому и Салтыков мог сотрясать воздух недовольством, от которого положение нисколько не изменится. Не взять ли его опыт на собственное вооружение? И не извлечь ли самый разумный вывод… пусть и окажется он до ужаса неприятным. Читая о подобных исторических процессах, неизменно заключаешь, что счастье человеку даётся только тогда, когда он обрекается на страдания. Никак иначе добиться лучшего из возможного не получится, поскольку лучшее определяется сугубо в сравнении с худшим, обязательно должным присутствовать и превалировать в повседневности.

Пока же Салтыков показывал формирование нового общества, должного заменить предыдущее. Да получится не совсем то, к чему хотелось приблизиться. Наоборот, иным путём сформируется всё то, от чего царская власть пыталась отвести закрепощённое население. Жители России вновь будут порабощены уже другой силой, то есть исторически это неизбежно: такова судьба всех народов, вольно или невольно должных именоваться россиянами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Куда бы не отправлялся Салтыков, всюду для себя он отмечал важное, должное быть удостоенным выражения им мнения. Ежели отправлялся в русскую глубинку, определял не положительное воздействие текущего времени, а всегда неизменно отрицательное. Когда бы и куда бы не отправлялся, всегда и повсеместно Михаил встречал неудовлетворительное. Так уж было настроено его восприятие мира. Не испытывал он положительных побуждений, как не старался. Очерком «В дороге» Салтыков закреплял упадническое настроение. Как же быть, чтобы нечто, делаемое в России, пришлось ему по душе? Похоже, такое нисколько не возможно. Как не пытайся исправить жизнь к лучшему, люди — вроде Салтыкова — найдут причину для недовольства. Казалось бы, отмена крепостного права — благо. Как бы не была проведена реформа, лучше ей скорее всего никак не быть. Возникает вопрос: а нужна ли она была — реформа? Как бы не скупили немцы русские земли, ибо помещики спешно избавлялись от казавшегося им неликвидным, поскольку не умели наладить прибыльность имений без закреплённой за ними рабской силы.

Очерком «В дороге» Салтыков высказывал мнение об упадке деревни. Последующим очерком «Опять в дороге» — то мнение он произносил с ещё большей твёрдой уверенностью. Куда не глянь, всюду развал. Но хочется подумать: а не было ли такового развала и до отмены крепостного права? В те годы Михаил предпочитал видеть скудоумие губернаторов, поставленных для управления. Однако, думать тем же образом Салтыков продолжал и дальше, так как годом спустя увидят свет «Помпадуры и помпадурши». Теперь же определялось повсеместное скудоумие. Опять же, к такому мнению Михаил склонялся всегда. Достаточно вспомнить «Историю одного города». Как был дураком всякий люд в России, таковым и оставался. Сколь больно о том говорить, но разве не скажешь, коли оно так?

Какое ведётся хозяйствование в России? Раньше помещики не думали ни о чём, грабя крестьян и поместья, извлекая средства для беспечного существования. Теперь подобное поведение считается расточительным и постыдным. Помещику полагается стать дельным человеком и вести дело по всем правилам, пожиная успех и извлекая прибыль для дальнейшего улучшения хозяйства. Не быть такому в России! Как результат: помещики разорены, крестьяне пущены по миру, контроль над всем берут немцы. Вместе с тем, пока деревня всё большее оказывается в упадке, отмечается рост промышленности в городах. И было бы оно всё так, не вооружись сведениями о процветании сельского хозяйства, когда и дававшего сбой, то в годы аномальной засухи. Салтыков не собирался мириться и искать оправдания — всё для него плохо и лучше не станет, даже возьмись немцы за поднятие экономики. Кажется, и тогда Михаил найдёт причины для недовольства, окажись Россия наипервейшим по уровню благ государством.

И вот в апреле 1873 года Салтыков публикует очерк, позже озаглавленный названием «К читателю», должный создать представление о той публицистической деятельности, какую на ближайшие годы определял для себя Михаил. Основное его содержание — во всём можно найти положительное, ежели о том вести благонамеренные речи. Получалось, что за критическими высказываниями следует искать цельное зерно, служащее поводом для надежды на искоренение ныне худшего. Порою в таком убеждении находят оправдание и те, кому, за им делаемым во вред другим, должна мниться конкретная польза. Есть и такое суждение, гласящее: ежели о человеке думать хорошее, говорить о нём его возвышающее, то и человек тот начнёт поступать благообразно, выступая в соответствии с возложенным на него мнением. Что же… было бы такое суждение применимо к людям, ведь они порою стараются действовать с точностью до наоборот.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Из цикла «Благонамеренные речи»

Среди статей Салтыкова за 1863 год теряется первая из благонамеренных речей — очерк «Семейное счастье». Михаил тогда мог и не знать, к каким мыслям он придёт ближе к середине семидесятых годов. А думать ему предстояло о двойственности жизни. Как так получается, что с виду благонамеренное, на деле оказывается ханжеским? Отчего нечто с добрым помыслом прикрывается далеко не тем, к чему оно должно привести? Как яркий пример — семейные отношения. Можно взять для рассмотрения одну семью, принимаемую за идеальную, таковой её продолжая считать, не прилагая усилий для лучшего понимания. И ежели попробовать разобраться, то за представлением об идеале кроется худшее из возможного. Семья, где дети кажутся лучшими в мире, родители — счастливыми обладателями послушных чад, не станет восприниматься со стороны иначе, нежели с поощрением. На деле же в той семье может царить ханжество и двойные стандарты. Просто члены семьи сохраняют на лице приличие, тогда как они переполняются от страдания. Зато сделано главное — создано требуемое положительное представление у всякого, кто с ними имел или имеет знакомство. Ещё не про двойственность, но, думая, уже вполне об очевидных проблемах общества, Салтыков через десять лет приступит к написанию цикла «Благонамеренные речи».

Наиболее громким и резонансным признаётся очерк от января 1873 года, названный впоследствии «По части женского вопроса». Казалось, только отгремела эмансипация крестьянства. И вот новый виток напряжённости в обществе. О праве на эмансипацию заявили женщины. Бывшие при мужчинах, они захотели выйти из-под попечительства и сами определять жизненный путь. Общество к тому оказалось не готово. Пусть открывались учебные учреждения, но и полемика обострялась при необходимости рассуждать: достойны женщины права на эмансипацию или нет. Думалось, отчего не допустить подобного? Чем женщины хуже мужчин? Отчего им следить за семейным очагом, когда у них не меньше способностей к постижению наук? И жар не мог так легко угаснуть, не пройдя через множественные обсуждения. Становилось ясно, разрешить ситуацию не представляется возможным. И каждый это понимал, заранее зная, для наступления желаемых или противных кому-то изменений, должны пройти десятилетия. Как освобождение крестьян обсуждалось порядком лет от начала царствования Александра II, так и об эмансипации следует размышлять не меньшее количество времени, а то и значительно дольше.

Осталось понять, какую позицию занимал непосредственно Салтыков. Михаил понимал — как всегда, правыми оказываются одновременно все. Вполне допустимо стоять на позициях противников эмансипации, довольствуясь их доводами, так можно выступить и с поддержкой склоняющихся к допустимости женщинам позволить постигать науки и быть склонными к самостоятельности. Получалось, что Салтыков проявлял двойственность суждений, ни к чему толком не склоняясь. Скорее следует думать, будто Михаил призывал придти к мирному разрешению женского вопроса. Вполне казалось очевидным, раз движение в обществе началось, когда-нибудь оно приведёт к неизбежному изменению устоявшегося миропонимания. История человечества тому служит наглядным доказательством. Да и тот факт, что всему отводится своё время, не может не говорить о необходимости перемен, просто должных произойти.

Продолжая мысль Салтыкова, читатель обязательно задумается о происходящем в обществе, согласуясь с принципом допустимости перемен. Ежели сейчас мужчины определяли сущность общества и не дозволяли женщинам заявлять о правах, то не наступит ли когда-нибудь такой момент, когда обозначится гегемония женского пола, и тогда уже мужчины потребуют собственной эмансипации, пройдя через все те испытания, которые во второй половине XIX века пришлось испытывать женщинам. Как бы не хотелось думать, но всему суждено претерпевать изменения, вплоть до обратных значений.

Автор: Константин Трунин

» Read more