trounin.ru

Не устаёт Лукреций слать приветы мужам славным, до сих пор не оставаясь в словах пространным. Кроме частиц понимания, есть у него для Меммия иные послания. Интересно не строение мира лишь, им уже никого не удивишь, нужно говорить о масштабном, прошлом человечества славном. Насколько отмерить поступь назад? Почему прошлое близко, словно не было никогда преград? Может действительно всё возникло в те времена, когда Уран обуздывал Хаос, мифологического отца? Или причина прозаически проста — человек не умел писать тогда? А научившись буквы соединять, смог воспоминания о битве за Трою собрать. Так повелось, более память не подводила, что было до того — увы, невосстановимо.

Уже во времена Гомера, о том давайте говорить смело, в богов не очень верили и одними преданиями их значение мерили. Даже Юпитер, громовержец-небожитель, отошёл от страстных дел, когда Ниобу оплодотворить сумел. Сменило пятое поколение людей четвёртое, оно кровожадное, склочное и до сибаритства охотное. Не касаются боги его судьбы. Боги не касаются прежней похвальбы. Может боги умерли, как умирает всё другое, утратили значение — мнение такое. Пятое поколение обрело способность жить без указки, но в богов продолжает верить, как с детских лет верит в сказки.

Остаются сомнения в происходящем вокруг, вполне нечто божьей волей может оказаться вдруг. Когда заходит ситуация в тупик, человек заботы о себе в другие руки перекладывать привык. Отвечать за происходящее должен кто-то другой, лучше могущественный, властный, большой; кому по силам вершить неподвластное человеческим умам и не быть обязанным при этом нам. Рабская покорность, натура муравья, так проще жить, оберегая себя. Что доступно богам, покорно им, человек способен воспроизводить разумом своим.

Разве могут люди верить в богов? Могут! Как верят в существование полубогов. Верят в химерических созданий, верят чему угодно из собственных мечтаний. Так проще. Труднее объяснить допустимость того, в чём человек не способен разобраться легко. Допустим, как Луна меняет свой вид, что за переменой её стоит? Ясно, богов веление небесному светилу, произведённое однажды и поныне имеющее силу. Эпикур тому дал объяснение доступное, поместив между Луной и Солнцем тело крупное. Загадкой в мире меньше стало, но воображение людей в прежней мере играло.

Любит человек всякое воображать, он может в единую плоть человека с конём связать. И не важно ему, если конь зрелости достигнет, а человек ещё в алфавит не вникнет. И неважно, если конь околеет тогда, когда человек хотя бы отчёт своим действиям научится отдавать иногда. Как мёртвое тело таскать потом за собой? Смерть одной части тут же грозит смертью другой. Нет человеческому воображению предела, вообразить он способен то, чего природа породить не смела. Размышляя около сего нелепого примера, о нелепости многого можно говорить умело.

Судьбою человека управляет человек, так думал Эпикур — неизмеримо мудрый грек. Лукреций его мысли подхватил, о том Меммию в подробностях и поэтично изложил. Природа вещей стала ближе, нежели раньше, о происходящем с нами мы можем говорить без фальши. Всему научился человек самостоятельно: писать, строить, шить, изобретать старательно. И если кому дано вершить его судьбу, то никак не находящемуся вне понимания существу. Фантастические примеры вероятны, только они будут объяснены — они будут понятны. Тогда натура муравья заново переосмыслит себя, найдёт оправдание сущему, научит людей покорности — для человека это к лучшему.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Шлёт привет славным мужам Лукреций снова, первый среди равных он берёт слово. Не всё человеку видеть дано, об этом написал Лукреций давно. Но есть в нашем мире такие явления, вера в которые наводит на сомнения. Понять, как частицы наполняют природу, представляют собой воду, воздух, породу, вполне вероятно, это в рамках разумного. Если попытаться мыслить глубже — сойдёшь за безумного. Отчего бы и нет, кто осудит за то, ведь в человеке они есть всё равно. Не будем мыслить вне рамок доступных, найдём предмет спора для не настолько искусных.

Всякая вещь, человек в том числе, содержит нечто таинственное в себе. Того мы не видим, можем только гадать, по косвенным признакам о присутствии этого знать. Речь о душе и духах предметов, призрачных, в бреду заметных, силуэтов. Они, тоже, состоят из частиц мельчайших, в понимании мира — величайших. Могут такие частицы сознательными быть, если об этом как потомку Лукреция судить. А могут живыми не быть, проекциями призрачными в призрачном мире слыть. Человек их ощущает, потому и предполагает. Пример должен быть простым: от огня — жар, от полена — дым.

Сам человек имеет душу внутри, располагающуюся где-то в груди. Прочему подобно душа из частиц состоит безусловно. Смотрит на мир через глаза человека, стареет с телом, живёт не больше века. Душа телом управляет — с ним рождается и с ним умирает. Мысли ли тут Лукреция или не его? Знакомясь с трудами древних придумаешь себе много чего. О чём будут думать люди потом, обсуждалось задолго философами античных времён. Знать о душе, пытаться понять её суть — это не то, что ныне лишь просто взвешивать труп как-нибудь.

Заболевает душа или тело сначала? Если страдает тело, то и душа бы страдала. Или душевные муки иметь, не значит телом болеть? Связаны вместе, из частиц состоят, при лихорадке обоюдно горят. Душа удручена при отравлении, несварении и при давления повышении. И, прожив достаточно лет, душа и тело покинут сей свет. Всему предстоит умереть — принять смерть нужно уметь. Боится человек расплаты за грехи, боится в аиде продлить мучения свои.

Лукреций уверен — нет жизни после смерти. Если хотите, в оную верьте. Кербер, фурии, тартар — измышления трепетных натур, лично им грозящих прижизненных и посмертных фигур. Выдумано для острастки населения моральное ограничение, чтобы боялись и к разрушению общественных ценностей не допускало их сомнение. Для пущей надобности люди придумали и ввели в употребление смертные наказания и тюремное заключение. Отбыв наказание при жизни своей, бывший преступник должен стать честней, но отчего-то, испив чашу горя раз, гореть обязан под землёю впотьмах.

В чувствах нельзя полагаться на зрение, слух, обоняние и тактильное ощущение. Запах не тот, что в нос проникает, вкус не тот — голова об этом знает, глаза не видят правду окружающего мира: сомнениями полнится человек — в этом его сила. Нужно научиться понимать и всему место отвести, сомнения позволяют правду с вымыслом соотнести. Жизнь надо понимать так, будто человек — моряк, он находится на корабле, плывёт в кромешной мгле, чаще спит, нежели стоит у борта и понимает — кругом суета; ясно ему — корабль в движении, сам человек — в сомнении, покуда не сделает он шаг вне палубы судна, ничего нового ему не будет нужно; стоит оказаться за бортом, на дно пойдёт в самомненье своём, либо с чьей-то помощью достигнет берега, тогда он начнёт жить более уверенно; но вот стоит человек на берегу и понимает — упустил мечту: корабль был воплощением надежды всех, вёл по райской лестнице людей наверх; и увидел после человек, как тонула мечта, напоровшись на скалы, пробило обшивку корабля и никого на нём не стало; лишь тот, кто посмел до берега доплыть, тому суждено дальше жить, он восстал над заблуждениями разнеженной толпы, к тому же должно стремиться человечество — то есть мы.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Второй раз салют шлёт Лукреций славным мужам, снова стремится открыть он истину нам. Для него, поэта античного, наука переполняется светом, доступным пониманию людей при этом. Как смогли древние греки тайны природы уразуметь, отчего римлянам о том же мечтать не сметь? Нет загадок, есть ложные предположения, но потомки исправят и эти досадные недоразумения. Чтобы всё доподлинно постичь, нужно шишек обязательно набить. Лишь ума способности задействовать могли люди прошлых лет, иных возможностей для них нет.

Как получается так, что солнечный свет в мгновение пересекает небосклон? Жар быстро распространяется, сразу чувствуется он? Есть тому объяснение, Лукрецию оно известно, читатель из книги узнает о том, если ему будет то интересно. Но отчего солнечный свет не минует земли твердь, имея намерение её обогреть? Тянет поверхность к себе практически всё: и предметы тянет, и свет, и много чего ещё. Одно непонятным остаётся уму, отчего часть явлений предпочитает высоту. Огонь всегда наверх стремится, может в его основе легчайшая частица?

Мир стремится к разнообразию везде, сходных черт почти не найдёшь нигде. Касается это людей, животных, даже мелочей. Из чего пространство состоит, имеет, безусловно, разнообразный вид. Будут смеяться учёные тысячелетия спустя, сами не зная над чем, сами ничего не найдя. Предполагали древние философы частиц округлые и крючковатые формы, понимая, их версии весьма условны. Округлая частица может быть на вкус сладка, с крючками — вызывает жжение языка. Рассыпаться могла первая из них, другая цепко держаться среди своих. Свойства условны, их не перечесть, достаточно версии Лукреция один раз прочесть.

Применимо понимание о разнообразии ко всему, хоть к жидкому веществу. Легко понять, почему вода столь проста, почему масло тягучее всегда. Не стоит смотреть на вещь целиком, сперва разбери и думай только о частицах потом. Вдруг где-то такое знание пригодится, окажется наполненным скрытого смысла. А если не примут и не поймут, тогда другими средствами наполнение мира найдут. Понятно, не хватит человеку для того двух тысячелетий, погрязнет он в нуждах сиюминутных — ничего ему не светит. Удовлетворятся люди изысканиями древних, умнее прочих из им современных.

Мыслей полёт у Лукреция в книге такой, что не знаешь, подойти к ним со стороны какой. Вроде по делу, но кто бы подумал, в кучу свалить поэт античный всё вздумал. Говорит он, сам утверждает, будто природу вещей доподлинно знает. Многое он самолично решил разобрать, Меммию сущее в подробностях обрисовать. Объяснить меценату, и не только ему, в мире под солнечным светом, что есть к чему. Например, цвет вещей — почему он разнится? И есть ли цвет, может и за него отвечает частица? И почему в темноте цвета нет? Есть ли на данный вопрос в мире ответ?

Не судит Лукреций в масштабе глобальном, он старается говорить об универсальном. Из малого большое произрастает — не поняв малое, никто иное не узнает. Не нужно считать расстояние до Луны, в созвездиях отыскивать приметы судьбы, лучше взирать на вблизи располагающееся, казалось изученное, ничего нового не предвещающее. В том заблуждение людей, они всегда считают себя умней, не стремятся превозмочь лености порок, желая, однако, продлить пребывания в нашем мире срок. Пока человек на Бога будет продолжать опираться, не сможет от невежества он отказаться. И если не сам человек, то кто-то мелкий внутри, заявит ему права на планету свои.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Салют шлёт Лукреций славным мужам, желает рассказать, до чего дошёл он сам. Что побудило его к тому? Настала пора дать объяснение всему. Жил до Лукреция философ Эпикур, был сей грек неизмеримо мудр, его труды восхитили поэта, решил воздать почести он ему за это. Много загадок от нас хранит природа, оставаясь неизменной год от года. Дабы понять суть вещей и значение, нужно изжить вековое сомнение. В шести книгах, к Меммию адресованных, Лукреций обрёл среди потомков заинтересованных, он изложил в стихотворной форме представление о мире, может потому мы их и не забыли.

Всё доступно объяснению! Это утверждение подлежит постоянному повторению. Пусть римляне не так сильны в научном знании, то не мешает в мира понимании. Греков наследие с недавних времён доступно им, не каждый римлянин в уме своём справился бы с ним. Поможет Лукреций, он протянул руку, популяризировав для соотечественников древнюю науку. По счастливому стечению обстоятельств поэма «О природе вещей» доступна и нам, будем верить, что Лукреций писал её сам. Не добавили и не убивали в тексте монахи ничего своею рукой? Спасибо, что дошла до нас хотя бы такой.

Отрицая значение для человека богов, для Венеры Лукреций не жалел хвалебных слов. Оттого ли, что Венера покровительствовала римлянам с давних дней, обязан был спасением ей бежавший из Трои Эней? Принимая на веру слова Эпикура, Лукреция всё равно бунтовала натура. С прочим он соглашался и верил всему, но из богов продолжал ценить Венеру одну. Создал веру в неё поэт для себя, в том вдохновение постоянно ища, возводя хулу на религию всю, пестовал лишь богиню свою. Кроме Венеры, она ведь любовь, нету богов. Читатель, переворот в сознании готовь! Пока кончать с религии гнётом, предаться насущным нашим заботам. Разве религия способна дать объяснение происхождению мира, без упоминания всюду демиурга-кумира?

Чем религия не причина людских заблуждений, кровавых древности во имя её преступлений? Не ветра ли жаждали аргосцы в Авлиде? Не к богам ли взывали они по этой причине? Не они ли человека хотели убить, чтобы попутного ветра добыть? Пример простой, другие можно не вспоминать, достаточно о прошлом помнить и события прошлого нам знать. Прочь суеверия, нет вам места в мире людей, знающий истину не испугается незримых вещей.

Незримое — есть основа всего. Как знать, может незримое — есть существо? Лукреций не смотрит на сей предмет столь глубоко, ему и без этого хватало всего. Из чего-то видимое состоит? Что за звуки человеку говорит? Запах из-за чего получается нам понять? А тепло и холод как удаётся ощущать? Не частиц ли мелких в том вина? Отчего-то ведь высыхает вода. Если промокла одежда, так отчего? Может делится на что-то ещё зримое нам вещество? Как быть с материей, либо материалом, с течением времени, стираясь, становясь малым?

И если не о частицах будет речь, даже пусть рассыплется спустя десятилетия хоть самый крепкий меч, то разговор коснётся пустоты, понятной должной быть до простоты. Будь мир полон чего-то, как же всё двигалось, не пропуская кого-то? Значит есть пустота, дающая место движениям, в том числе и склонных к передвижению сомнениям. Звук сквозь стены проникает, вода сквозь землю протекает, также и с весом тел — любой бы доказать сие сумел. Возьмём мы для примера шерсти клок и свинца такого же размера кусок, и сразу истину установим, доказанной наличие пустоты постановим. Ведь почему шерсть легче свинца? Более него пустот имеет она.

Есть мельчайшие частницы, невидимые глазу, есть пустота — об этом нам Лукреций рассказывает сразу. А далее пора углубиться в конкретику, не забывая про размер стиха и поэтику. Получилось так, что Эпикур — он, напомнить стоит, был неизмеримо мудр — вложил в уста Лукреция истину новую, до наших дней остающуюся спорною. Согласно трактата «О природе вещей», мельчайшие частицы — Универсумы по натуре своей. Они миры, а более понять живущим не дано, всё сущее ими наполнено, лишь это важно нам одно. Насыщен мир их неизмеримым числом, сам мир не имеет ограничений в развитии своём. Не существует границ, должен понять человек, нет центра у Вселенной, и не будет даже в самый просвещённый век.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Понять поэта может каждый, стараний для того не надо никаких, а кто-то сам порадуется, однажды, свои мысли рифмой изложив. Но как же быть с поэтами, чьи речи полны от иностранных слов, для понимания которых не хватает знаний в области иностранных языков? Как оценить старания грузина, понять его грузинский слог? Как оценить его соседа армянина, армянский ежели понять не смог? Как должное отдать всем тем, слагает кто на непонятном языке? Как избежать читателю проблем? Или забыть, не создавать проблем уже себе? Всегда поможет подстрочный перевод, примерно доносящий суть стиха, вот только смысл в поэзии совсем не тот и форма подачи для поэзии совсем не та. Пускай возьмётся за обработку истинный поэт, пусть и без знания оригинала, не примет белый чёрный цвет, важнее отразить подобие душевного накала. И вот грузинский слог понятен нам, понятен слог у армянина, как будто поэт писал всё это сам, сия методика с трудом, но всё же применима.

Михаил Дудин выбрал тех, кто связан с Россией был духом, прошлое их объединило всех, разъединив национальным слухом. Николоз Бараташвили радел за русскую державу, в ней видел Грузии судьбу, предвидел возвышение и славу, чему слагал поэзию свою. Аветик Исаакян заботами мира преполнялся, он в образах искал всё то, чего, лишённый, по свету метался. Эдит Сёдергран, мелодичность её поэзии поймёт ценителей ценитель, там рифма редко проскользнёт, дочерью Санкт-Петербурга она была, писала же на радость шведам шведским языком.

Вот перед читателем Бараташвили, умерший рано, в двадцать восемь лет, его при жизни не ценили, а том как ценят ныне — сведений нет. Скорее нелюбим он в Грузии грузинам, любовь его к России им претит. Любил Россию он по тем причинам, которых теперь больше нет. Сменились годы, извелись враги, над Грузией, как прежде, реет гордый флаг, грузины, должно быть, оправиться смогли, преодолеть оранжевый, окутавший их, мрак. Нет дум о катастрофе пред страной, не разверзается пред нею вражеская пасть, Бараташвили — певец Грузии иной, той, что могла исчезнуть и пропасть. Он с грустью рифмовал, он дам пленительных любитель, он молод был и он того не знал, что быть ему когда-нибудь забытым. Меланхоличен Николоз, природу воспевал, её вершины, думал, будто понимал, что все они едины. Единство мнимо, на миг доступно пониманью, оно сегодня зримо, завтра приводит к расставанью.

А вот поэт Армении Аветик Исаакян, символистов знаки собиравший, объехал порядком стран. Писал из разных мест, был родиной томим, и рифмы в поэзии его передвигались вмести с ним. Кто из читателей вникать начнёт в красу его стихотворений, поймёт, какой Аветик в поэтическом деле гений. Не просто так переводить Исаакяна брался Блок, возможно находивший суть, возможно даже между строк. Писать в масштабе уровня Вселенной, о чём Аветик думал непременно, досталось кажется лишь Блоку одному, Дудин взялся отразить скучнейшую мирскую суету. Не повезло, бывает и такое, полезные свойства нашли и у Алоэ. Найдут полезное и в творчестве Исаакяна исследователи, допустим, из даосского храма.

Что скажет читатель о творчестве финской поэтессы Эдит Сёдергран? Мыслей извлечение. Влекомое желанием дать людям такое, над чем им предстоит долго, очень долго размышлять. Поэту под силу поэзии любой вид придать. Восхищение, дикий восторг, стакан полный, сапог с дыркой, эксперт к знатокам сего зван. Просто творение. Нет, не простое, поэзию следует лучше знать. Рифму необходимо искать. Удивление, дикое чувство, пол ровный, стакан с дыркой. Подсказка дана вам. Пропало сомнение. Мнение позволительно любое. Читателю решать, насколько он готов с этим схожему внимать. Охлаждение, дикая апатия, стих годный, рифма с дыркой.

Автор: Константин Трунин

» Read more

История читается приятней, когда в стихах до нас она дошла, и тем нам кажется опрятней, хоть вымыслом подчас она полна. Пусть прошлое напоминает мифы, не сходится с былым поэтов текст, ведь в прозе в строчках тоже элементы правды скрыты, там тоже трактование с аналогичной переменой мест. Не в том вина народного творенья, что сохранились летописи ведших их людей, то не испортит впечатленья, скорее сделает историю полней. Лишь версии поэтов помнить будут, так повелось с давнишних лет, детали обязательно забудут, к прекрасному тянуться должен человек.

О чём печалиться испанцам, коль прошлое их славится давно? Не раз сдавали край родной пришедшим чужестранцам, но возвращали всегда назад своё. О том в народе складывали песни, романсами их принято считать. Одни герои почивали в лести, других приятнее считалось унижать. К чему им было возвышать Родриго, вестготского последнего царя? Его унизили учтиво, любовь его проклятием клеймя. И отчего народу не любить Кампеодора Сида? И почему душевно не сказать о подвигах Гонсалеса Фернана? Вот только позабытой оказалась знаменитая коррида, но и без неё народом песен сложено немало. Жестокий Педро, дель Карпио Бернардо, инфанты Лара — также основные лица. Испанское наследие громадно. Потомкам есть, чем насладиться.

Не должен нравиться Испании Родриго, согласный сжечь страну дотла. Не зря на ум идёт «интрига» — созвучное определение поступкам короля. Он воспылал симпатией преступной, не мог сдержать свой нрав в узде. В междоусобных тяжбах страна ослабла, став доступной, дав путь на север вражеской орде. Нахлынула из мавров высокая волна, вестготы земли потеряли, казалось — это навсегда, обратно завладеть получится едва ли. Испанцы дали слабину, осталось сетовать на неудачи, Родриго приписали всю вину. И не могло быть никак иначе. Сложились обстоятельства такие, не в том была вина его, и до него цари другие, похожие поступки совершали всё равно.

Когда согласие не достигается в стране, тогда рождаются герои, висят их черепа порою на стене иль украшают царские покои. В них бунту благородный дух подвержен, не могут успокоиться они, словно каждый из них Родиной отвержен, что не позволяет им выражать желания свои. Причина не всегда нужна, главнее внутреннее чувство, обида далеко не так важна, как выпирающее буйство. Согласным быть — не тот удел испанского народа, они не думают про вред, порою важной выступает прежде честь их рода, но чаще каждый мнит себя достойным собственных побед.

На том ряд исторических событий построен. Упор на личность был всегда. Тот нам запомнился, как воин, чья мотивация проста. Король в темницу поместил отца, разбойник бросил семя на чужбине. Вот начинается история с конца, имея продолжение в достойном славы сыне. Покуда жажда мести не утихнет, до той поры пылает сердце храбреца, убить он может или пламенем объятый вспыхнет, не пожалев и жизни короля.

События былого нам теперь понятны. Важней считалось честь блюсти. Достойные поступки быть должны приятны, чтобы не хотелось глаз от текста отвести. На то и дан в наследство нам испанский Романсеро — пример для доблести потомков, Читать его беритесь смело — читайте с выражением и громко. А если вдруг желание возникнет читать романсы о простом, скользить не надо взглядом, строчки быстро пропуская, их надо достойно воспринять с умом, поэзия в Испании тогда была такая.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обиду затаил Гильом на короля, вернувшись из похода без добычи, не досталась ему в собственность земля и доходов новых он нигде не сыщет. Нет средств у Гильома на прокорм коня, лишился он заслуженной награды, страданиями наделив себя, достоин оказался лишь баллады. О том жонглёры с радостью пропели, как волю проявлял Гильом, как добивался доброй цели, как вёл беседу с королём. Он отказался от ряда привилегий, ему претит чужое брать. Чужое брать — нет хуже преступлений. Гораздо лучше у врага отвоевать. Отвоевать — вот лучшая награда, достойная геройских размышлений, о том и ведает всем нам баллада про применение древнейшего из ухищрений.

Отправился Гильом отбить испанский город Ним, в ту пору мавры им владели, казалось ничего нет с ним, купеческие на уме затеи. Поехал бравый воин торговать? Али коня троянского телегой подменил? Не стоит даже узнавать, враждебный город он в итоге покорил. Да Ним и не казался неприступным, всегда легко врага водить за нос, тогда всё обязательно становится доступным, когда замыслил важное всерьёз. Пусть семь годин град мог держать осаду, встречать противника в лицо, осталось маврам скрыть досаду, но Ним попозже к ним вернётся всё равно.

А может не было похода такового и не было беседы с королём, истории неведом сей манёвр Гильома — Гильом тут как бы ни при чём. Но храбр он был и кровь его — бурливая река, хитёр он был и ум его прославил на века. Он благородным был и короля достоинство хранил. Он проявлять заботу не забыл, обиду для других он не сносил. Не мог Гильом принять чужое в дар, добиться уважения важней, чем становиться центром свар, служить раздором королей. Не надо милости герою, не надо выделять надел, позвольте ему блеснуть собою, покажет он насколько смел.

Не требуется слов обильных посторонних, рассказывающих о приключениях Гильома, достаточно бесед спокойных и мечей сражающихся звона. Король не станет храбрецу отказывать в отваге, он сам такому рад. Уж лучше воевать, чем утопиться в браге, распространяя бражный смрад. И враг не заподозрит хитрости Гильома, ведя беседы с ним о том и сём: кто не ведает войны закона, быть покорённым обречён. Сюжет простой и мысли не содержит мудрой, хвала героям — основная суть, толпе подвыпившей, к геройству чуткой, поможет к вечеру заснуть.

Что же до хитрости Гильома, о ней ещё Гомер давно сказал, покуда враг оставлен дома, тот не герой, кто крепость чуждую не взял. Как с первых строк скрипит телега пред вратами короля, так скрип её распространяется границы дальше, скрипит телега, не испугавшись показать себя, тем скрипом добиваясь фальши. А что до прочего — о прочем говорить возможно, язык устанет восхвалять достойных, иначе о достойных сказать сложно, да и не надо нам времён спокойных.

Чем чаще в мире беспокойство, тем примечательней народу жить: такое уж у человека свойство, героев из всего подряд лепить. А коли тихо станет повсеместно, унылая пора придёт, такое, если честно, добра никак не принесёт. Давайте нос поднимем от земли, увидим светлое в проказах, проблемы общие — мои или твои, заключены в правительства указах. Зачем искать счастливую судьбу, когда доступна заграница, тащи туда свою арбу и не давай себе лениться. А если хитрость проявить, благим поступком прирастить чужое, народу это не забыть, забудешь сразу о покое.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Словами, друзья, не разбрасывайтесь зря. Их, друзья, применяйте любя. Они, слова, ценность несут. Умные это примут, поймут. Что слово одно — важность есть у него? А если нет слов? Прольётся ли кровь? Может лучше молчать? Если бы знать. Понять мудрость сию никому не дано. Попытайтесь, друзья. Или вам всё равно? Обратитесь к прошлым векам, прислушайтесь к умным мужам. Поищите стихи на фарси, вы найдёте стихи Низами. Этот мудрый поэт, прав он был или нет, к справедливым поступкам людей призывал, в каждую строчку он вкладывал лал. Как не слушали при жизни его, так не слушают после смерти его.

О тайнах однажды сказал Низами, поэтично отразил желанья свои. В сих тайнах сокрыт секрет бытия, их достиженье — людская мечта: чтобы бедняк жил без нужды, чтобы правитель жил без войны, чтобы учёный жил без забот, чтобы влюблённый счастливым быть мог, чтобы каждый знал обо всём этом, не становясь прежде поэтом. Восточная мудрость о том говорит, на знании данном Восток и стоит. Много приписывают желаний молве, разрозненной в мнениях пёстрой толпе, чаянья жизни важны мало кому, каждый знает только правду свою. О том ли писал стихи Низами? Важны ли людям стихи Низами?

Двадцать речей сокровенных известно. Каждой речи указано место. Сперва личной мудрости ода хвалебная, поэту для вдохновенья очень потребная. Многим другим пожелает автор добра, умилостивить слушателя наука тонка. Слову поэт скажет нужный эпитет, ему он более лести отыщет. Про немоту сказать не забудет. С немотой разве благо кто-то добудет? Без похвальбы не открыть людских глаз, веки сокроют правду от нас, в уши тогда ничего не проникнет, мудрость, погибнув, в безмолвии сникнет. Слушайте сердце — оно не глина с водой, тот жизнь поймёт, кто подходит с меркой простой.

Но вот Низами, хитрец Низами, прости потомков, поэт Низами, видны ныне нам устремленья твои. Ты говорил, что молчание худо, что лучше молчать, тогда люди счастливы будут. А сам, Низами, хитрец Низами, оставил потомкам наставленья свои. Ты убедил бедняков в их праве на бедность, важнее сытости бедному честность. Нельзя власть имущим мешать беднякам, растущим повсюду сродни сорнякам. Люди заботу всегда позабудут, гордостью люди напитаны будут. Нельзя бедному люду дать важный совет, придёт порицающий мудрость ответ. Это лучше других понимал Низами, принимаем мы наставленья твои.

Главное — что? Не мешать бедняку. Пусть он молча тянет лямку свою. Помощь ему никогда не нужна, ему важней, чтобы процветала страна. В такой стране жить будет легче ему. В такой стране будет легче ему. Не станет давить на плечи ярмо, не коснётся налог сумы его. Не станет правитель проблемы решать, народ, обирая, в бедность вгонять. Не станет правитель в военные тяжбы вступать — народу от этого будет легче дышать. Важнее всего слово одно — прозвано справедливостью оно. Когда справедливость станет важна, тогда и жизнь стать легче должна. Разве не был мудр Низами? Людям важны стихи Низами.

Правда трудна, правду не любят, в тюрьму посадят, жизнь правдолюба загубят. Вступать в конфликт велика ли задача? Какая от конфликта с властями отдача? Не лучше ли писать о проблемах народа? Вот где для духа поэта свобода. Скажи про трудности крестьянского быта и имя твоё уже не будет забыто. А если в тюрьме коротать оставшийся век, так и не вспомнят, кем был человек. Дарованье Низами нам всем очевидно, оно сохранилось — уже не обидно. Пережило творчество поэта разную смуту, как хорошо — пережило разную смуту.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Гильом Оранжский, чем он знаменит? Служил он королю отважно. Никто его не укорит. Да и не то потомкам важно. Минули годы с давних лет, истёрлись памятные даты, кому теперь держать ответ, кому герои умершие святы? Покуда Карл Великий править мог, его решенья уважали, и вот правленья вышел срок, Людовика на трон призвали. Не обладал Людовик нравом короля, за мягким телом крылась собственная воля, но не становятся властителями зря, его потомки ценят за иное. Жил в годы те Гильом Оранжский, храбрейшим из храбрейших слыл, то отправлялся он в поход испанский, то нос ему под Римом недруг отрубил. На семь поэм хватило его дел, семь песенных сюжетов, Гильом воистину был смел, семи он был достоин жестов.

Для скучающих жонглёры пели, не думая о завтрашнем дне, люди чудом сохранить сумели, предназначенное подвыпившей толпе. Единый есть сюжет, события разнятся, зато на прошлое нам пролит свет, глазами можно пробежаться. Поэтизировано знатно, наврано притом, регентово царство с малым королём. Хоть король не малый, за тридцать-то годков, певец попался шалый и может из врагов. К таким недоразуменьям, дабы время не терять, проявим мы смиренье, сюжет хотим узнать.

О многом разом скажут, сказители былые, о прочем нам укажут, источники иные. Гильом найдёт управу на недругов своих, кто будет не по нраву и кто достоин слов любых. Он сарацинов одолеет, нормандцев усмирит. Он никого не пожалеет, вассалов силой убедит. Такое отраженье — краткий пересказ, проявим же терпенье, продолжим мы рассказ.

Чем мусульмане христианам насолили? Зачем война случалась между ними? То шли их покорять, по морю крестоносцы плыли. То пытались их изгнать, засевших крепко в Риме. И Папа Римский тоже страдал изрядно, ибо он, кто теперь поверит, собакой оказался наречён. И Папа не в накладе, он знает как ответить, с угрозами он сладит, своё всегда приметит. Посыпятся упрёки в сторону врага, заполнят тогда строки бранные слова. Припомнят Мухаммеду, как верил он в Христа, как кушал он свинину и пил порядочно вина, как прибыл было в Мекку, как было изменился. С седьмого теперь веку конфликт усугубился.

И кажется случайным фрагмент подобного спора. Не станем делать тайны, таких моментов много. Покуда Гильом будет дела свои вершить, жонглёру не убудет религию пилить. Адам и Ева, яблоко и Ной, завета Ветхого раскрыта тема и темы нет иной. Не ждёшь такого от эпического сказа и едкости не ожидаешь тоже, а ждёшь хвалебного рассказа и героизации персонажей может. Соединили в кучу, наверное сойдёт, сюжетов взяли тучу, наверное пойдёт. И жест явился, «Коронованием Людовика» назвали, читатель и не удивился, и удивился бы едва ли. И вот Людовик коронован, и жизнь наладила ход свой, никто ещё пока не скован и волен за него стоять горой. Король одобрит начинанье, достаточно ему на это намекнуть, так обстоит и данное преданье, ему с пути чужого не свернуть. Есть где проявить отвагу, Короткий Нос её проявит, Гильом добудет себе славу, в истории он след оставит.

Одно из сохранившихся преданий, пускай разрознено оно, покажет уровень тех знаний, что ныне знать нам не дано. Сменились поколения людей, о прошлом мнения сменились, уже не скажешь о былом смелей, детали дней тех позабылись. Написанное помнить нам дано, каким бы не было на самом деле, иного не узнаешь всё равно, такую песню нам жонглёры спели.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Они как черви. Их сердца — червивы. Их души — червяною влагою переполнены. Не видят света такие черви, не дал им Бог ни разума, не уследил за ними Творец, ни дал им и чувства ответственности, ибо с детей спроса быть не может. Вот и отчебучивают поныне молодые люди сумасбродства, чудом избегая гибели от несуразной глупости. Не устояли они в ветхозаветные времена от искуса отведать плод запретный, понеся следом бремя тяжёлое вне сладкого детства потерянного. Не могут устоять и сейчас, из поколения в поколение идя на смертельный риск, попусту идеализируя и вступая в конфликт. Сохранился и первоначальный искус в целости, яблоком на близость поменянный. Трагедия Шекспира о том тоже сказывает.

Две части единого целого, предметом острым до рождения разделённого, в пространстве времени суток лунного их окружающего, стремятся слиться заново. Два создания, с сердцами пронзёнными, сушимые влагою из ран истекающей, совершают в темноте движения, телами естество сквозь себя проталкивая. Так читателю видеть хочется, другими образами не воспринимается слёзная драма града итальянского. Вероной исторгнута потомкам на память история юности — пылких влюблённых из домов враждующих. Подобной сей пылкости примеров есть множество, подальше от Запада — бездна сокрытая. На Западе же чаще замалчивается — незачем пастве верующей аморальные случаи ведать.

Раз Шекспир взялся поставить трагедию, он её вымучит, добавит страстей обязательно. Вышли у него герои спесивые, днём завтрашним только живущие, в день тот завтрашний не заглядывая. Что ожидает их, как обернётся история — важности мало, иной ко всему интерес. Коли родители, князя прислужники, люди из вольных и к власти причастные, знать не желают иных княжьих подданных, в том нет вины — есть проблема из давности, пороками прошлого в жизнь привнесённая. И ежели вдруг в роду кого-то из них объявятся люди чуткие, чьё сердце не стало покамест каменным, а разум коснулся лишь края волос, тогда грозит разразиться буря опасная, ибо искус разрушит устои до них заведённые, выгнав за двери, как Еву с Адамом из рая… И что из того?

Стена не опасная, она поддаётся, её одолеет пылкий юнец. Балкон не высокий, он низко находится, шёпот девицы отчётливо слышен. Ромео любил? Джульетту? Отнюдь! Любил он другую. Божился и клялся. Женился бы? Да! А Джульетта? Она — его часть. Посему суждено быть им вместе. Мешает одно — ветрогонность Ромео. Он пылкий, ему нипочём все преграды на свете. Не будет Джульетты — полюбит другую. Не будет другой — он вернётся к Джульетте. Зачем только лишние сцены вводить, уж лучше наполнить ядом кубки с водою, кинжалы на видное место положить. Готово к трагедии действо с вступленья, там хор поёт, словно древние греки собрались послушать. И будет мораль. Без морали никак.

Слепая натура с червивой душою. Недаром помянуты черви повсюду. Созданья без глаз, им глаза не нужны, они понимают куда им стремиться. Погибель придёт. Увы! Стремленья червей — зов природы и только. Их молодость зрима… да кто бы решился, зреть на червей в пору разных годин. Червяк молодой, не познав ничего, может сам утопиться, хоть будет не прав. Он утопнет итак, станет жертвою под принуждением чуждых условий и жизни своей, познав её толком и толком не познав ничего. Сгореть ли рано, сгореть ли поздно, сгореть самому или пусть поджигают другие, ответов не даст никогда и никто, поэтому печальней на свете, отнюдь не повесть про малые страхи эти, а самая жизнь печалит червей, покуда они на поверхность не вышли.

Автор: Константин Трунин

» Read more