trounin.ru

С 1884 года Салтыков был вынужден подвергнуть свой стиль большему иносказанию. Если сказки читатель как-то мог ещё трактовать, то касательно «Пёстрых писем» терялся совершенно. Было понятно, о чём-то Михаил ему пытался сообщить. Но о чём? Понятия того так и не наступит. Да и сам Салтыков не мог найти площадку для публикаций после закрытия «Отечественных записок». Издание «Русские ведомости», куда Михаил отправил первое «пёстрое» письмо, ответило отказом. Согласие пришло только от «Вестника Европы», на страницах которого Михаил в дальнейшем опубликовал последующие письма. Салтыков даже огорчался, насколько принудил себя ограничить в выражении мыслей. Иного ему не оставалось, если он желал добиться публикации.

Первое письмо читатель встретил с воодушевлением. Последовали многочисленные отклики. Только мало кто сумел понять суть написанного. Вроде бы Салтыков должен был говорить о важном. И говорил ли он это? Цензура предпочла сделать вид недопонимания. Салтыков написал нечто загадочное — настолько, что вникнуть в текст не представлялось возможным. Говорить о прочитанном можно в любой степени осмысленности, оставаясь правым или глубоко ошибаясь. Наиболее категоричный читатель вовсе отказывался от чтения такого «пёстрого» письма, с вполне понятной формулировкой: «всё мимо ушей». И такой читатель оказался в преобладающем количестве, учитывая реакцию на последующие письма — её не последовало. Начиная со второго письма Салтыков словно писал ни для кого. Либо люди понимали необходимость молчать, обсуждая прочитанное между собой, или все махнули рукой на иносказательную форму уже непосредственно иносказания.

Как тогда быть Михаилу? Писать прямым текстом он не мог. Его вариант аллегорий на действительность перестали воспринимать. Не встречая отклика, душевное состояние должно было нарушиться. А следом обязательно начнутся проблемы с самочувствием. В этом ли стоит искать объяснение, почему, опубликовав семь писем, Салтыков тяжело заболел. Может Михаил собирался с мыслями. Пытался осмыслить сложившееся положение дел. Как ему заново пробудить интерес у читателя? Спустя год после седьмого письма, Салтыков написал восьмое, теперь уже пронумерованное. Прежние письма писались словно дополняющими одно другое. Но уже девятое письмо станет заключительным. Оставалось подготовить «Пёстрые письма» отдельным изданием, что и было сделано.

Как же читатель должен характеризовать все письма в совокупности? К сожалению, необходимо вникать в текст как можно глубже, так как поверхностное чтение не даёт никакого представления о содержании. Нужно не просто вчитываться, а соотносить с тогда происходившими событиями. Современник Салтыкова может и мог сделать такое соотношение. Как быть с более поздним читателем? Советский читатель мог уже не упомнить особенностей начала царствования Александра III, чтобы делать соответствующие для чтения выводы. Особенно понимая и осторожность самого Салтыкова, чей стиль становился всё более осторожным. Как читателю искать должное его заинтересовать? Гораздо проще обратиться к другим работам писателя, написанным гораздо ярче.

Впереди у Михаила было ещё три года для творчества, оставалось не так много времени для выражения мыслей. Здоровье продолжало ухудшаться. Видел ли Михаил заинтересованность к им делаемому? Отчасти это он понял по реакции на восьмое «пёстрое» письмо, встретившее тёплые отклики. Читатель радовался возвращению Салтыкова, говоря о долгом отсутствии так нужных ему слов. Насколько это было именно так? О том тяжело судить, учитывая сложившуюся обстановку. Да и к чему теперь писать Михаилу, когда всё настолько радикально изменилось в жизни. Он застал борьбу во имя преобразований, теперь наблюдая за её угасанием.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Почему бы не увлечься написанием историй, должно быть подумали сёстры Эмили и Энн, наблюдая за погружённой в труды Шарлоттой. Так в 1847 году из-под пера Эмили вышел роман «Грозовой перевал». Каким образом этому произведению удалось стать выше прочих — приходится гадать до сих пор. Не сказать, чтобы читатель нашёлся у романа сразу. Зачем вообще было писать произведение, публикуя отдельным изданием? В Англии тех дней так книги не создавали. Требовалось объявить подписку, после радуя читателей ежемесячными выпусками. Секрет успеха всё же крылся в другом. Сама Эмили умерла через год после издания романа. Кто мог повлиять на его продвижение? Будем считать, тем озаботилась Шарлотта, вполне способная внести некоторую лепту в содержание произведения, учитывая имеющиеся свидетельства о ряде прочих совместных работ и про уничтожение некоторых из них.

Так чем «Грозовой перевал» привлёк внимание? Быть может интригой, должной пробудить интерес у читателя. Сам роман — это пересказ уже произошедших событий. Читатель словно оказывался тем самым персонажем, которого так грубо встретили в поместье. Он нашёл эту книгу среди множества других, за чтением заблудился при неподходящих к тому погодных условиях, и постучал в первые попавшиеся двери. Что ожидал читатель? В наши дни его бы просто не пустили на порог, мало ли какого путника занесло, непонятно с какими намерениями. Но читателя всё-таки запустили, сразу сказав, что ему не рады. Читатель начал возмущаться подобному к себе отношению, и получил за это долгий и продолжительный рассказ, из которого должен вынести понимание, почему всё сложилось именно так. Но это ведь Англия! — должен возразить читатель. Что за французские любезности ему пытаются подсунуть под видом викторианских порядков?

Это Англия! Тут принято говорить об обыденном прямыми словами. Зачем измышлять предания старинных дней? Если человек попал в таинственное поместье, не сносить ему головы. И про его голову предстояло узнать от кого-нибудь другого. Либо может и не узнать. Это ведь Англия! Тут надежда на лучшее появляется в самом конце. А на страницах «Грозового перевала» нет ни счастья, ни надежд. Что не действие — очередной надрыв чувств. Разве так полагается писать романы? Да и кто является автором произведения?

Только теперь читателю следует остановить порыв гнева. Прежде автор ничем не отметился. Он ранее не писал больших литературных работ. И в качестве первого труда «Грозовой перевал» написан на хорошем уровне. Какими бы не являлись действующие лица — это плод авторского вымысла. Зная наперёд, о многом ли могла рассуждать девушка, воспитанная в строгих порядках? Не могла она создать историю о путешествиях в далёкие страны, погрузиться мыслями в общественные проблемы. Единственное, что она себе могла представить — мрачное поместье под туманом, где живут люди, которыми её могли пугать с детства. Став взрослой, Эмили на свой лад представила, как они могли жить, и почему то поместье пришло в запустение.

Можно быть уверенным, продолжи Эмили совершенствовать талант беллетриста, быть историям более ладно скроенными, нежели «Грозовой перевал». Но жизнь не терпит сослагательных наклонений. Кому-то произведение понравится, другие отзовутся о нём негативно. Впрочем, литература времён становления викторианской эпохи не каждому придётся по душе — внимать этим пространным и продолжительным произведениям не всякому под силу. В любом случае, «Грозовой перевал» будет прочитан каждым, кто идёт по пути приобщения к лучшим литературным произведениям, когда-либо написанным.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Салтыков — есть Салтыков. Пусть цензура дремлет, мало какой издатель согласится навлечь на себя её гнев. Каждое произведение Михаила подвергалось пристальному вниманию. Да и о чём писать, если происходящее в России скатывалось в бездну. Тут уже не до сказочных мотивов. Зачем обличать в аллегорию обстоятельства, должные быть понятными каждому? Оправившись от проблем со здоровьем, Салтыков вновь приступал к написанию сказок. Пока ещё, в начале 1886 года, через заграничную газету «Общее дело» Михаил публикует сказку «Орёл-меценат», написанную ещё в 1884 году, везде получившую отказ для публикации. Считали, Михаил показал Россию под едва заметным покровом иносказания, причём наделив действительность отрицательными чертами. Чуть менее категоричным Салтыков выступил в сказке «Праздный разговор», опубликованной в февральском выпуске «Русских ведомостей». Говорил Михаил на тему уже минувших дней.

Больше всего сказок за 1886 год Михаил опубликовал в сентябрьских выпусках «Русских ведомостей». Так в «Христовой ночи» он прошёлся по библейскому сказанию о предательстве Иуды. Что в этом сюжете увидели читатели? Успех царского режима по подавлению сопротивления. Как просто всё рушилось, стоило революционерам оказываться в тюремных застенках. Они могли предать и за меньшее, порою даже за смягчение условий будущего содержания в неволе. Оттенить впечатление могла сказка «Путём-дорогою» — пастораль о мужицком быте. После публиковалась сказка «Приключение с Крамольниковым» — своеобразное напоминание читателю о том, что писатель является в первую очередь всего лишь человеком, способным выражать мнение с помощью изложения на бумаге. Не стоит думать, словно писатель начнёт бороться против ему противного. Отнюдь! Что вы возьмёте с Салтыкова, умевшего писать, но никогда не думавшего хоть как-нибудь проявить себя каким-либо иным действием. И всё это завершалось сказкой «Деревенский пожар», про событие, ужасающее своей разрушительной силой. Стоит загореться одному дому, как выгорала вся деревня. Другое дело, кто виноват. Согласно сказки виновником являлся солдат, чей окурок погубил селение. Салтыков как бы и не пытался намекать, какие методы являются самыми эффективными для усмирения народных масс.

В том же сентябре Михаил публикует сборник «23 сказки». Там была впервые опубликована сказка «Гиена». Содержание действительно могло привести к вмешательству цензуры. Но Салтыков всего лишь всё свёл к ещё более пессимистическому взгляду на действительность. Читателю могло показаться, в России всё сводилось к настолько низким моральным устоям, отчего думать о чём-то хорошем уже практически нет смысла. В тот же сборник вошла сказка «Игрушечного дела людишки», впервые опубликованная в «Отечественных записках» за 1880 год, изначально должная относиться к совсем другому циклу. Некогда Салтыков задумывал написать про такого мастера, умевшего создавать живых кукол. Читатель ведь должен был понимать, кого и в каких пороках Михаил мог обвинить.

В декабре — «Рождественская сказка». В сборнике «Памяти Гаршина» за 1889 год — сказка «Ворон-челобитчик». Ничего другого не оставалось, как надеяться на должное наступить лучшее. Этим образом стал «Богатырь» из одноимённой сказки, впервые опубликованной в 1922 году. Салтыков видел народ, не способный заявить о своём праве на достойное его существование. Тут уже требовалось читателю задуматься, насколько Михаил считал всё им рассказываемое за возможное к воплощению. Салтыков ведь говорил о застывшем во времени событии, всегда и неизменно том же, которое нельзя физически превозмочь. Может и получится сменить форму существования на другую, только не будет гарантий, будто лучшее по итогу достижимо. Но Михаил всего лишь писал о том, что его окружало… не побуждая.

Автор: Константин Трунин

» Read more

С января по июнь 1885 года Салтыков публиковал сказки в «Русских ведомостях». Он всё-таки желал делиться сатирой с читателем. И отчётливо это понимал. Но и цензура решила бороться с творческими порывами Михаила методом от противного. Зачем запрещать, если после такого действия читатель обязательно найдёт и прочтёт, подумав о наличии там подлинно нужного к осмыслению. При желании можно найти взаимосвязь чего угодно. Поэтому Салтыков не встречал сопротивления цензуры, при этом не давая явных намёков на должное быть соотнесённым с действительностью. Более же прочего Михаила огорчало здоровье, шаткость которого он начал ощущать сильнее.

В январе опубликована сказка «Недреманное око» — повествование о прокуроре, одним глазом замечающего нарушения, другим — оного будто не имея способности разглядеть. Описана жизненная ситуация. Аналогичным образом живёт каждый человек, по склонности мышления чему-то придающий важность, другое не считая за требуемое к вниманию. В феврале — сказка «Дурак»: теперь Салтыков показал нецелесообразность борьбы за идеалы, ни к чему в сущности не способные привести. В том же феврале, но в приложении к «Русским ведомостям» под названием «Книжки Недели», сказка «Верный Трезор»: в прежнем духе написанное повествование, обличавшее власть. На этот раз цензоры думали всерьёз взяться за Салтыкова снова, успокоенные необходимостью попустительствовать, вследствие чего сказка осталась без внимания.

В марте — сказка «Коняга»: можно искать отсылки к борьбе за превозношение скрытых в простом народе способностей. Читателю проще отметить негласно существующую среди писателей-классиков необходимость создать хотя бы одно произведение, полностью описывающее жизнь лошади. В том же месяце — сказка «Кисель»: кушали баре кисель и нахваливали, а после стали кушать французские блюда, посчитав после кисель едой для животных. Искать тут смысл свыше данного? Некоторые исследователи творчества Салтыкова на манер царской цензуры готовы найти взаимосвязь чего угодно. В апреле — сказка «Баран-непомнящий»: сам Михаил сказал про сомнительность им изложенного.

В мае — сказка «Здравомысленный заяц». Аналогичное по содержанию «Карасю-идеалисту» действие. Теперь правду жизни доказывал заяц, считавший за необходимое обязать волков умерить аппетиты, особенно в плане зайчатины. И доказывал бы заяц правоту цветам полевым. Он же счёл за оппонента лису. У читателя может иметься подозрение, будто в этой сказке Михаил за зайца считал своё здоровье, тогда как под лисою понимал пришедшую к нему смерть. Такое предположение делается на основе письменных свидетельств, сопровождавших сказку перед её публикацией. Ежели всё способно оказаться именно так, читатель в очередной раз придёт к мысли о возможности найти взаимосвязь чего угодно.

В июне — сказка «Соседи». Мораль читатель поймёт без дополнительных объяснений. Вниманию представлены два соседа. Один умеет распоряжаться деньгами. Другой — нет. А можно ли второго соседа этому научить? Не получится. Причина вполне банальна. Умел бы тот сосед распоряжаться деньгами, они бы у него были. Читатель обязательно отметит болезненность подобной темы. Как же тогда говорить о достижении социального равенства? Тогда сказку нужно прочитать ещё раз — для закрепления.

В том же июне — сказка «Либерал», написанная в апреле и отложенная издателем на несколько месяцев. Название обязательно привлечёт внимание цензуры. Читатель должен был понять, насколько стремление к смягчению тягот, налагаемых властью на население, разрушительно само по себе. Требуется не реализация либерализма, а выработка иной модели управления. Сам по себе либерализм способен вести сугубо к деградации.

Далее Салтыков брал перерыв практически на год, активно работать над новыми сказками он начнёт во второй половине 1886 года.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Как же быть? Печататься нелегально — не дело. Теперь о чём не скажи, всё поймут не так, как о том хотелось бы думать. Извратят любую мысль, предполагая за высказывание против происходящего в стране. Салтыкова оказывалось проще запретить, нежели пропустить самое безобидное его произведение. Вот до чего дошёл Михаил, рассказывая не какое-либо иносказание, всего лишь повествуя в формате сказок. Чего-то не хватало Салтыкову. Если вспомнить другого деятеля прошлых лет, нещадно критиковавшего власть и всё с нею связанное, баснописца Ивана Крылова, то он был скорее обласкан, пользовался почётом и уважением. Читатель может сказать о прежних трудах Михаила, создавших определённое представление о писателе. Однако, Крылов в первых своих трудах ничем не уступал таланту Салтыкова к иносказанию. Остаётся думать, что другие времена требовали более решительных мер к вольнодумцам.

Во втором номере «Отечественных записок» всё-таки была опубликована одна из сказок. Вернее, первая часть сказки «Медведь на воеводстве». По требованию цензуры сразу же вырезанная из издания. Пришлось публиковать в заграничной газете «Общее дело». Читатель вновь может вспомнить одну из басен Крылова, в которой тот нещадно использовал образ Александра I, на сковородке которого весело жарились и подпрыгивали рыбки. Вот и в данной сказке Салтыкова заподозрили в использовании образа царя — Александра III. Якобы царь зверей — лев — у Михаила строжился на медведей-генералов. Как такое можно было вообще помыслить? А если Михаил писал по мотивам, ничего плохого в сюжет не вкладывая? Однако же, Салтыков был сам виноват в таком к себе отношении. Ни в коей мере он не должен был даже намекать на царя, хотя бы под видом льва. Вследствие этого данную сказку в России впервые опубликуют уже в следующем веке — в 1906 году.

А что плохого цензура усмотрела в сказке «Вяленая вобла»? Вовсе её не допустив к публикации во втором номере «Отечественных записок». Михаил рассказывал про высушенную рыбу, чей мозг иссох до такого состояния, вследствие чего вобла отныне по любому случаю рассуждала с помощью одной-единственной поговорки, считая её достаточной для объяснения едва ли не всего на свете. Кто-то ведь мог взять данный приём для собственного практического применения. Читатель должен с тем согласиться, насколько удобно отстранённо рассуждать, создавая тем вид очень умного человека. Пусть другие думают, будто они чего-то недопоняли, когда ты им постоянно отвечаешь в стиле: «Уши выше лба не растут!» Салтыков опубликовал сказку единожды в своём втором выпуске нелегального сборника «Новые сказки для детей изрядного возраста». В царской России официальной публикации так и не случилось.

И вот к декабрю Салтыков решает написать сказку без специального умысла. Просто рассказать историю, должную быть интересной детям, теперь уже самого непосредственно малого возраста. Назвал Михаил эту сказку «Чижиково горе», опубликовав в декабрьском номере «Русских ведомостей». Что про неё может сказать читатель? Некий чиж женился, а затем началась чехарда горестных событий. Неужели такого рода историю действительно написал Салтыков? Поговаривают, эту сказку мало кто осилил до конца, столь она была скучной и неинтересной. Но цензура должна была читать её очень внимательно. Возражений не последовало.

Когда-нибудь это должно было случиться. Михаил Салтыков становился просто писателем. Он застал ослабление цензуры до едва ли не полной свободы самовыражения, в результате случилось так много свободы самовыражения, отчего пришлось сделать цензуру ещё более строгой, нежели она была.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Более для «Отечественных записок» Салтыков сказок не писал. Несмотря на желание опубликовать оные во втором номере за 1884 год, был сразу получен отказ от цензуры. Где тогда их следовало печатать? Сказку «Добродетели и Пороки» Михаил публикует сперва за границей в газете «Общее дело», затем в составе нелегального сборника «Новые сказки Щедрина». Сказку «Обманщик-газетчик и легковерный читатель» — в составе столь же нелегального сборника, но уже во втором его выпуске. А ещё чуть погодя, за тот же 1884 год, обе сказки, вместе с «Карасём-идеалистом», вошли в состав сборника «XXV лет. 1859-1884», изданного согласно подзаголовка «Комитетом общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным». Сказки расположились между стихотворениями Батюшкова, Мережковского, Тургенева, первых глав недописанного Львом Толстым романа «Декабристы», сказки от Гаршина и прочих произведений других литераторов.

Смысловое наполнение сказок осталось прежним. Читатель волен читать их как есть, либо переносить ситуацию на действительность. Например, знакомясь с содержанием «Карася-идеалиста», видно повествование про мыслящее существо, не способное понять, почему в мире так много несправедливого. Ему кажется, если жить спокойно и ничего не нарушать, к тебе не может быть претензий. Тебя вовсе не тронут. Однако же, ты можешь не есть других по личным убеждениям, но не получится требовать такого же к себе отношения. Быть может в человеческом социуме это достижимо в силу подчинения воле общественных установлений, в мире зверей такого правила нет. При этом карась вовсе не понимал, почему ему есть рачков дозволено, тогда как его съесть никто не имеет права. Что ждёт такого карася? Читатель сам способен это понять. И если сюжет сказки переносить на действительность, выйдет совсем уж печальная картина: человек находится под чужой властью, должный жить по установленным ею законам, и в любой момент времени он всё равно будет съеден, поскольку такова жизнь.

Мысль развивалась в сказке «Добродетели и Пороки». Пусть читатель представит их за живых существ. Каким образом они способны ужиться в мире? Да и в чём различие между добродетелями и пороками, кроме как установления, что одни из них должны относиться к добродетелям, а другие — к порокам. Если переносить их на действительность, в разных обстоятельствах они способны меняться местами. А самое страшное, при определённых моментах, могут спокойно существовать вместе. И всё-таки конфликт между ними неизбежен. О прочем читателю придётся додумывать самостоятельно.

А вот сказка «Обманщик-газетчик и легковерный читатель», будто и не сказка вовсе. Лишь станет понятно, всё сохраняется в неизменном виде на протяжении довольно продолжительного времени. Как спустя полтора века после Салтыкова, так и за тысячи лет до него: распространителям информации требуется слушатель или читатель. И так уж получается, чем чаще будешь привирать, тем более получишь внимания. Если же будешь говорить правду, потеряешь аудиторию. Поэтому, если нуждаешься в доходе от своего ремесла, становишься вынужден подавать информацию в угодном виде для готового ей внимать. Никто не говорит, будто надо обязательно извращать факты, можно слегка приукрасить имевшее место быть или под другим углом посмотреть на ситуацию. Главное, привлечь внимание читателя. Так уж устроен мир. Это сохраняется при любых обстоятельствах, учитывая желание человека видеть ситуацию в угодном его представлению виде. В конечном счёте, подобное касается любого метода воздействия на внимающего тебе человека, не только художественным или публицистическим словом.

Разве в чём-то Салтыков был неправ?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Самое время вспомнить о сказках, должно быть решил Салтыков, уставший от цензурных запретов. Но где их публиковать? Решил в газете «Общее дело», издававшейся в Женеве. Был придуман общий заголовок «Сказка для детей изрядного возраста», под которым опубликованы «Премудрый пискарь», «Самоотверженный заяц» и «Бедный волк». Михаил едва ли не открытым текстом говорил: «Думайте над своим поведением, люди… Вы ведь люди? Или ничего в вас не осталось человеческого? Вот и поступайте подобно людям. А если того не понимаете, посмотрите на поведение братьев наших меньших». Читатель должен был самостоятельно осмыслить предлагаемый ему текст, больше похожий на басни в прозе.

«Премудрый пискарь» — повествование в стиле переосмысления фразы про «тварь дрожащую». Он похож на любого, кто живёт с постоянной оглядкой на других, боясь совершить неверное движение. Такое поведение оправдано в случае действительной смертельной опасности, но не тогда, когда безосновательно приходится бояться любого шороха. Разве Салтыков боялся говорить о его терзавшем? Он продолжал выражать своё мнение, пусть и в далёких от России местах. Ему закрывали рот. Он же продолжал говорить. Что до пискаря, чья мудрость заключалась в незаметной жизни, означала для него лишь жизнь на дне ямы и полную последующую безвестность. Был ли пискарь вообще? Зададутся таким вопросом не столько после его смерти, сколько уже при жизни. С одной стороны Салтыков призывал читателя к активному выражению жизненной позиции, с другой — читатель прекрасно помнил, чем заканчивали жизнь герои романов Тургенева. Однозначного суждения всё равно существовать не может. Да и нет гарантий, будто окружающие поддержат именно тебя.

«Самоотверженный заяц» — скорее сказка о должном неизбежно наступить. Зная об этом, своими действиями можешь это приблизить. Поэтому читатель вновь задавался вопросом: стоит дождаться смерти в положенный срок, проживая жизнь подобно премудрому пискарю, либо продолжать поступать согласно желанию к реализации внутренних принципов? Очень непростой ответ требовал от читателя Салтыков. Можно встретить мнение, словно Михаил таким образом пытался пристыдить революционно настроенных людей, сперва занимавших активную позицию, после искавших прощение через сотрудничество с властью. Возможно такой смысл и был вложен в данную сказку. Но какова вероятность зайца умереть от старости? Кажется, Салтыков этого не учёл.

«Бедный волк» — иного рода повествование. Если одни предпочитают не высовываться, другие идут нахраписто вперёд, то третьи — премудрые зайцы. Так как перед читателем сказка, вниманию представлен волк, решивший отказаться от насилия над животными, предпочитая питаться растительной пищей. Волком от этого он быть не перестал. Стоит ему появиться рядом с людьми, быть ему тут же убитым. Никто не станет слушать, правда ли он никогда не причинит им зла. Волка убьют в любом случае. И тут читателю оставалось гадать, про кого именно говорил Михаил. Если про должных вершить революционные порывы, добровольно от этого отказывающихся — одно дело. Если про власть, считающую неправильным обходиться жестокими мерами с препятствующими её существованию — дело совершенно другое.

С такими мыслями Салтыков вернулся к написанию сказок. Пока он опробовал должную последовать реакцию через размещение в заграничном издании. Совсем скоро эти три сказки Михаил опубликует в первом номере «Отечественных записок» за 1884 год, что более явится опрометчивым шагом, так как уже к апрелю журнал будет закрыт окончательно. Приходилось думать над тем, как публиковать сказки дальше. Неужели на некоторое время Салтыкову предстояло публиковаться нелегально?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Говоря о творчестве Салтыкова, читатель обязательно упомянет иносказательную манеру писателя. Расскажет и про неуместность такого изложения для будущих поколений. Отчасти это является правдой. Другое дело, если Михаил брался повествовать открыто, сказав, будто бы пишет для детей. А ежели так, то и сюжет его произведений воспринимается за сказочный. И в это охотно веришь, видя в повествовании не глупость кого-то конкретно, а такое, что можно приписать едва ли не всему человечеству. В начале 1869 года Салтыков задумал цикл «Для детей», начав его публиковать в «Отечественных записках». Но три произведения из него Михаил впоследствии включит в сборник со сказками. Поэтому с той поры рассказы «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть» и «Дикий помещик» читатель воспринимает в качестве именно сказочных сюжетов, тогда как прочие рассказы из цикла «Для детей» не вспоминает вовсе.

Чем же Салтыков задумал обрадовать своего юного читателя? Насколько бы странным и абсурдным не воспринимался данный вопрос. Поведать совсем уж о неправдоподобном. Вместе с тем, Михаил отсылал к прошлому, когда подобное возможно могло иметь место быть, особенно во времена крепостного права. Некогда баре не могли ничего делать самостоятельно, поскольку их кормили, одевали и обеспечивали им досуг подчинённые под их власть люди. Им оставалось только проснуться, скоротать очередной день и заснуть. Так неспешно протекала жизнь в окружении сельских пейзажей, в случае нахождения в поместных владениях. Не совсем понятно, насколько такими же могли быть армейские генералы. Но по Салтыкову получается — вполне себе могли.

Поместил Михаил двух генералов на остров, и по их просьбе дал им мужика. Стали те генералы глупые свои суждения высказывать, ни в чём не способные понять тщетность собственного бытия. Они и потом ничего не поймут, когда покинут остров. Столь же странная ситуация возникнет в случае обратной реализации желания помещика, решившего вовсе избавиться от мужиков. Ему-де мешал спёртый воздух, дышать стало нечем. Что по итогу? Ничего не делается, никто не обеспечит досуг, но он, как и в случае с генералами, понять причину того не сможет. Совести у них нет — скажет любой здравомыслящий человек. Или назовёт таких людей олухами. За что Богом им только была дана власть над людьми? Пусть дети сами решат, где в рассказанных историях была спрятана суть. Благо, времена крепостничества прошли, помещики успели вдоволь хлебнуть горя от неумения самостоятельно налаживать быт.

Читатель может делать любые выводы на основе прочитанного. Скажет, словно не имелось прежде разума на Руси, измельчавшего после Петра до полной его утраты, а теперь, в век перемен, начавшего возвращаться назад. Так подумает читатель, ещё не знающий о будущей трансформации мысли у самого Салтыкова, в горьких рассуждениях должного выработать точку зрения о невозможности исправить ситуацию к лучшему. Какими люди были, такими им и предстоит быть. Останутся точно такие же генералы и помещики, пусть названные как-то иначе. Над ними будут точно таким же образом потешаться, выражая горечь от невозможности исправить ситуацию к лучшему. Этого действительно не произойдёт! Иначе почему годы идут, а сказочные сюжеты, как и басенные, переписываются из поколения в поколение, практически не претерпевая изменений? Именно потому! Пока же предлагается на время остановить ход измышлений о бренности бытия, сообщаемого для юного читателя. Михаил ещё не думал писать много сказок — а вот лет через десять твёрдо решится написать целый сборник.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Интересная деталь из истории сталинских премий — в 1950 году удостаивается третьей степени за поэтическое произведение перевод поэмы Адама Мицкевича на украинский язык, выполненный Максимом Рыльским. Сам Максим Рыльский уже удостаивался премии первой степени в 1943 году за три собственных сборника и поэму. Как теперь читателю поступать, если он хочет оценить именно перевод «Пана Тадеуша», если плохо знаком с украинским языком? Можно взять перевод на русский язык, доступный в не самом лучшем исполнении, словно выполненный Александром Яшиным, другим сталинским лауреатом, прославившимся за счёт своеобразной поэтической формы, использованной для написания поэмы «Алёна Фомина». Придётся смотреть на ситуацию обыденным взглядом, исключив попытку осмысления творчества Мицкевича в оригинале на польском языке.

К слову об Адаме Мицкевиче. Родился он в Российской империи. В молодые годы был арестован за взгляды, сослан в Санкт-Петербург, после жил в Одессе и Москве. В 1829 году покинул Россию, а через несколько лет приступил к написанию поэмы «Пан Тадеуш». И возвращался он в поэме назад в Россию, времён до нашествия Наполеона, поместив действие на берега Немана. Читателю сразу стало казаться, будто ему будет сообщена история о том, как человек продаёт душу дьяволу. Читатель не может избавиться от впечатления, словно Мицкевич рассказывает про времена ему близкие, может даже он являлся их современником. На страницах мнится польская шляхта, исполненная уверенности добиться возвращения утраченной власти, вроде задействования Тадеуша Костюшко.

Интерес Мицкевича обоснован желанием показать, какие он мог возлагать надежды на нашествие Наполеона. Действие к тому и будет сведено, к пробуждению среди населения чувств о необходимости противодействовать русским. Неважно, какие для этого потребуется задействовать силы и на какие жертвы предстоит пойти. Забыть ли при этом про личную гордость? Или будь оно как будет? Действующим лицам застилает глаза очевидность необходимого отстаивания прежде всего собственных интересов, вместо чего они готовы отдать жизнь во имя воплощения мечты. Хотя читателю трудно понять, что существенно может поменяться. Разве только будешь ходить под властью французов, которым до поляков сугубо единственное дело — отправить их на поля сражений во имя Франции, то есть погибать за чужие интересы. Но такова особенность польских интеллигентов. Впрочем, не только их. Может у западных славян есть культ некоего поклонения перед потомками готов? К чему способна привести подобная потеря самоуважения? Пока они стараются возлагать надежды на других, до той поры не может идти речи о самостоятельности. Но человек всегда живёт во имя чего-то, иначе он не может мыслить своё существование, пусть этим будет раболепие перед другими народами.

Читатель может сказать, Мицкевич написал важную поэму, рассказал о любовном чувстве между Тадеушем Соплицей и Зосей Горешко, представителями враждебных друг другу шляхетских родов, всё никак не способных определить, кому должен принадлежать один из замков, из-за чего ведутся постоянные судебные тяжбы. Если Мицкевич во всём этом и пытался найти разрешение, то указывая соотечественникам на вред случающихся между ними дрязг. Никто не сможет противостоять общему врагу, пока не наступит примирения из-за не столь уж и значительных разногласий, вроде споров о владениях. Следом случается охота на медведя, описывается польская кухня. И под конец поэмы случится относительно счастливый финал.

Остаётся гадать, понимал ли сам Мицкевич, насколько люди по натуре своей не склонны договариваться? Должно произойти подлинно нечто такое, отчего каждый забудет о личных интересах. И это не дела национальной розни, до которой совсем недавно вовсе дела никому не было.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что мог Николай Полевой рассказать про службу русского солдата? Про неизбежность положенного судьбой. Не так важно, как жилось человеку до начала службы, всё им пережитое прежде навсегда для него исчезает. Он никогда уже не сможет вернуться к им покинутому. Переменилось едва ли не всё, отныне приходилось служить для блага государственных дел. Быть может получится увидеть непосредственно монарха, что всякому впоследствии слушателю будет наиболее интересным, нежели участие в походах и боевых действиях. Да и о чём сказывать, если не про не так давно отгремевшую Отечественную войну? Можно и про заграничную компанию поведать. Но поймут ли солдата потом слушатели?

Полевой обязательно позволит солдату дожить до возвращения домой. Будет он к тому моменту искалечен, лишён одной ноги. Кто теперь его мог встретить? В родных местах солдат становился лишним. Умерли почти все родные, в том числе и сыновья. Если только теперь искать дочерей… Да будет ли он нужен в их новых семьях? Потому придётся доживать дни в не самых приятных условиях. Николай не станет продолжать знакомить читателя с последующими обстоятельствами. В литературе не принято о том было говорить. По сей день предпочитают рассуждать о славе и почёте, забывая о судьбах искалеченных людей. К кому тогда обращаться? Разве к литераторам, умевшим говорить открыто об очевидном. Например, о тяжести солдатской доли порою писал Лесков. Как представить участь солдата после службы? Чаще всего это оборванный странник, побирающийся в любых пригодных для того местах, стремясь вызвать к себе жалость и сочувствие. Вот потому мало кто станет слушать его воспоминания.

А солдату есть о чём рассказать. Он поведает гораздо краше, чем это получится сделать у Лажечникова. Быть может полвека спустя на том же уровне поведает о горькой участи солдат Гаршин, хлебнувший этой участи сполна, приняв участие в одной из войн с Османской империей. Читатель может в том легко убедиться, приобщившись к его повествованию об армейских буднях, где не встретит блеска и пышности времён Александра I, погрязнув в самодурстве и недалёком уме командования последующих императоров. Поэтому приходится определиться с мнением, насколько разнится восприятие войн, исходя из складывающихся тех или иных условий. У героя повествования Николая Полевого рассказ был куда более воодушевляющим.

Читатель сам это поймёт, встречая в тексте красочное описание статности Александра I, его встречу с Наполеоном. Найдёт и другие интересные моменты. Да сможет ли читатель вообще припомнить нечто плохое о событиях тех дней? Сохранились рассказы о народном воодушевлении, победной поступи солдат и непримиримой борьбе, где бы она не проводилась, хоть на подступах к государству, либо в иных краях, направленная на утверждение торжества русского оружия. Кто бы только стал слушать о том при царствовании Николая I, сведшего ощущение воодушевления к военной муштре и жестоким наказаниям за провинности. Про такую службу уже и не захочешь рассказывать, разве только призывая всё к тем же чувствам жалости и сочувствия.

Впрочем, Полевой найдёт, каким образом ещё выше поставить качества русских солдат. Он обязательно успеет написать «Историю графа Суворова», показав силу русского оружия предшествовавших лет. И уже не надо будет гадать, в какой момент ситуация успеет перемениться. Как бы не складывались обстоятельства, их восприятие всегда зависит лишь от желания научиться их превозмогать. Во время Александра I это делать умели.

Автор: Константин Трунин

» Read more