trounin.ru

Есть две точки зрения. Первая отстаивает необходимость участия государства в жизни граждан в значительной степени, другая — считает допустимым только минимальный уровень вмешательства. Существует и третья точка зрения, отказывающаяся признавать необходимость существования государственных структур, потому являющаяся деструктивной и нецелесообразной к разумному осмыслению. Так какой вариант лучше? Он зависит от мировосприятия и от множества сопутствующих факторов. Чаще прочего оказывается, что люди не способны существовать самостоятельно без поддержки со стороны. Раз так, тогда роль государства приобретает огромное значение. Однако, государство само в себя не включает функцию сквозного контроля, не имеет способности добиваться осуществления требуемого. Не умея самостоятельно существовать, человек продолжает возлагать надежды на государство, тогда как над самим человеком находятся подобные ему же, взирающие на государство с желанием получения собственных выгод. Потому и возникают в обществе потрясения, когда власть обвиняется в бездействии, хотя само общество состоит из граждан, мешающих проведению указаний власти. В том и заключается парадокс государства: в нём нуждаются, его распоряжения на местах не выполняются, а простой человек живёт так, словно в умах сограждан поселилась анархия.

Обратим внимание на произведение Леона Фрапье. Описывая жизнь человека, стремящегося к успеху, он поставил его перед необходимостью смириться с действительностью. Главная героиня не видела причин для скорого падения. Она получила образование, вышла замуж. Оставалось найти хорошее место, нарожать детей и получать вознаграждение в виде признательности семьи. Однако, замужество не задалось, свидетельства об образовании стались бесполезными, пришлось устраиваться в учреждение, где находились на воспитании малолетние дети. Способная обучать, главная героиня не найдёт подлинной реализации знаниям. Единственное, что от неё потребуется, следить за подопечными, в малой степени проявляя о них заботу.

Человек, подающий надежды, кому следует заниматься квалифицированным трудом, является главной героиней «Детского сада», моющая полы, вытирающая пыль, занимающаяся работой, к которой можно допустить всякого. Единственное, в чём получится находить отдохновение, это способность влиять на детей, оказывать им моральную поддержку, заботиться о волевых качествах. Главная героиня становится воспитателем, тогда как ничего подобного от неё не требовали. Считалось, что дети сами как-нибудь образуются, главное за ними следить, чтобы ничего критического не случилось.

Зачем такое учреждение? Вероятно, как о том можно подумать, дабы дети находились под присмотром. Собственно, к тому всегда и стремились учреждения подобного типа. Требовалось делать так, чтобы ребёнок находил занятие, не вредил своему организму, минимально социализировался. Пусть Леон Фрапье не говорит про то, насколько детским садам важно заниматься воспитанием детей, формировать представление о настоящем, вырабатывать способности к обучению. Не тогда, но немного позже, будет установлено, каким образом в человека нужно вкладывать знания. Получается, в детском саду поздно проявлять заботу о способностях детей, так как упущен момент. Основы важных знаний следовало давать в яслях. Таким образом получается, главной героине и не требовалось прилагать усилия, ибо от неё ждали внимательного отношения к подопечным, не более того.

Если нужно заключение, тогда оно прозвучит следующим образом. Не надо надеяться на других, если планируешь осуществление чего-либо. Коли желаешь воспитать умного ребёнка, занимайся этим сам, либо полностью контролируй процесс обучения, ни на кого не возлагая надежды. Перекладывать ответственность бесполезно, потому как это не имеет смысла. Так и с государством — не пытайся от него ожидать больше, пока сам не озаботишься претворением лучшего в жизнь.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Всегда обращайте внимание на первый шаг — он говорит о будущем. Такой принцип применим и к литературным премиям. Посмотрите на первого лауреата Гонкуровской премии, коим стал Джон-Антуан Но с произведением «Враждебная сила». Уже аннотация заставляет задуматься — рассказ ведётся о психически неполноценном человеке, считающим, что в него вселился инопланетянин. Отнюдь, это не говорит дурно за премию. Наоборот, к чему и следует проявить внимание, то к поиску смены приоритетов во французском обществе, в очередной раз решившемся на болезненное расставание с прежде установившимися убеждениями. Школа натуралистов, сменившая мастеров романтизма, преображалась в сторону модернизма. А разве не является прекрасным, когда человек стремится открыть прежде неведомые горизонты?

Джон-Антуан Но, он же Эжен Леон Эдуар Торке, сын калифорнийских французских эмигрантов, шестилетним переехавший во Францию, учившийся в Гавре и в Париже, общавшийся с литераторами, склонявшимися опосредованно считать себя футуристами, первоначально выбрал в качестве профессионального призвания судьбу моряка, после первого испытания воспринятую им за опасную. Эжен стал заниматься другим делом, много путешествовал, долго нигде не останавливаясь. Он сам находился в постоянном поиске. К чему мог стремиться? Не имея пристрастия к литературе, всё-таки, будучи сорока трёх лет, Эжен пишет под псевдонимом «Враждебную силу», получая звание лауреата новой французской премии по литературе. Отныне он всеми воспринимается за Джона-Антуана Но, писателя, кто первым получил приз имени братьев Гонкур.

Насколько произведение достойно внимания? О том трудно судить. Следует рассматривать несколько вариантов. Первый: иных достойных работ в тот год французская литература не предоставила на суд читателя. Второй: было решено выделить новаторское стремление к иному осмыслению действительности. Третье: в произведении сокрыт пласт правды, показанный через трансформацию реальности в аллегорический сюжет. Какой из вариантов больше нравится? С тем читатель определится сам, если всерьёз решится познакомиться с произведением первого лауреата Гонкуровской премии.

Джона-Антуана не все современники воспринимали всерьёз. С твёрдой уверенностью говорили об отсутствии особенностей. Оценивать труд писателя сугубо за новаторство? Такое мнение не всякий человек поддержит. Разве Франция лишилась подлинно талантливых писателей? Или премия специально создана, чтобы отвлечь читателя от именитых беллетристов, дав читателю право узнать про писателей новой волны? Впрочем, судить получится разным образом. Да стоит ли забывать, как всякий писатель пробивался к вниманию читателя, стараясь того добиться усердием. Можно вспомнить того же Эмиля Золя, умершего за год до вручения первой премии. Даже немного жаль, получи оную Золя, быть премии братьев Гонкур иной.

Сложно представить, чтобы мастера натурализма предавались фантазиям. Может стоит подумать иначе, французский читатель устал от потоков описываемой действительности, желая утонуть в водопаде безудержной фантазии. И тут получается ознакомиться с историей, автором которой и стал Джон-Антуан Но. Получалось так, что натурализм, победивший романтизм, уступал первенство на литературном Олимпе тому же романтизму, только названному иначе — хоть тем же символизмом или футуризмом. Не станет ошибкой сказать наперёд, заявив о возвращении натурализма в неком другом виде. Такова особенность литературного процесса, как и восприятия человека вообще — чередовать неугодное на угодное, видя приятное в прежде неприятном.

Почему не сказано о самом произведении «Враждебная сила»? Оставим знакомство с ним для удовольствия читателя. Более сказанного не добавишь, поскольку тяжело смотреть на чуждый мир своими глазами, не понимая, о каких материях писатель брался рассказывать. Или иначе получится сказать — психопатические нарушения не всегда способны оказаться интересными, особенно тому, кто желает продолжать дружить с головой и дальше.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В чём негативное влияние на человека мирного времени? Он развращается, становится самовлюблённым и забывает обо всех, кроме себя. Вот и Филипп Эриа, как раз накануне новой Мировой войны, перед её самым наступлением, написал роман о пресыщенных жизнью людях — про семейство Буссарделей. Их главная забота — накопить капитал, никуда в сущности его не вкладывая, кроме акций на бирже. Что от таких людей ждать? Ничего. Если от них и будет нечто исходить, то лишь безумие. Вот потому и произойдёт история, рассказанная Филиппом Эриа. Придётся сообщать от лица персонажа, мало похожего на прочих членов семьи, этакого третьесортного выродка, на небольшой срок покинувшего Францию и возвращавшегося назад. Что там теперь его ждёт? Кажется, об этом Эриа не знал сам, наполняя повествование по мере продвижения по сюжету.

Сперва Эриа желал дать представление о Буссарделях. Делал то он неспешно. Героиня повествования возвращалась домой, вспоминая многое, как из жизни предков, так и касательно своего пребывания в Америке. Филипп постарался показать различие между европейским и американским образом жизни, почти нигде не находящим точки соприкосновения. Даже в отношении денег. Если в Америке наличность находится в постоянном движении, направляется на развитие экономики и промышленности, то в Европе финансы складируются мёртвым грузом, словно не существует способов, чтобы извлекать не деньги из денег, а нечто другое, способное приносить такие же деньги, и в гораздо большем количестве.

Как помочь европейцам иначе смотреть на действительность? Надо их на пару лет отправить пожить в Америку, как поступила героиня повествования. Она хлебнула всякого, вплоть до ухаживаний с бойфрендами, о чём может не следовало рассказывать, но разве думал о том Эриа, сплетая сюжет из известного ему, но ещё не полностью принявшем вид в качестве литературного произведения. Требовалось внушить читателю единственное — в Америке не всё хорошо, чтобы стремиться быть похожим на американцев… Вместе с тем, в Америке всё довольно хорошо, так отчего бы и не стремиться? Всё это померкнет, стоит возникнуть необходимости описывать причуды богатых.

Собственно, какие скелеты хранятся в шкафах Буссарделей? Сия семья помешана на чистоте крови. Не должно быть тех, кто станет претендовать на их наследство, не являясь членом семейства. Может произойти убийство, только бы отказать чужому ребёнку в праве считаться Буссарделем. Каким образом? Например, член семьи женится, его жена беременеет. Вроде бы в том нет ничего необычного. Да вот не мог сей муж иметь детей, поскольку, вследствие операции, проведённой ему в детстве по поводу туберкулёза половых органов, он должен являться бесплодным. Раз так, то нужно быстро действовать, заранее создавая инструмент для противодействия неблагоприятным для семейства последствиям. Но насколько можно быть уверенным в действиях, ежели не всё мыслимое становится схожим с домыслами о должном быть?

Эриа ухватился за придуманную им нить. Филипп лукаво поведёт читателя по наиболее заманчивому для восприятия пути. Пусть Буссардели ошибаются! Когда-нибудь они горько пожалеют о совершённом ими деянии. Смерть одного из них ляжет на совесть семейства тяжёлым камнем. Дорого им должна обойтись их напыщенность. А по сути, ничего в том нет особенного. Как раньше знать изничтожала родственников, опасаясь делиться наследством, так в века последующие, избавившиеся от дворянства, ничего в сущности не изменилось.

Всё прочее, о чём повествовал Эриа, это наполнение страниц хоть чем-то, каким бы лишним для повествования оно не казалось.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Мы говорим про поток сознания, а подразумеваем экзистенциализм. Просто кто-то когда-то попытался выразить себя через собственный внутренний мир. К таковым относился и Марсель Пруст. Пусть слава к нему пришла не при жизни. Хотя, и при жизни он успел обрести славу. Но по весомости его работ, ибо умер он в 1922 году, тогда как произведения из цикла «В поисках утраченного времени» продолжали публиковаться и спустя пять лет после того. Но вот одно их них, имя которому «Под сенью девушек в цвету» — будто бы жемчужина его творческих изысканий. Этакий сладкий пирожок для литературствующих эстетов, способных проглотить такое, к чему редко проявляет тягу среднестатистический обыватель. Не всякий способен справиться с текстовым массивом Пруста. Ведь верно говорят — писал Марсель довольно содержательно, только весьма бессодержательно.

Как же понять творчество Пруста? Лучше опираться на личное понимание происходящего. Нужно забыть обо всём, сконцентрировавшись на образах, продолжительно сообщаемых на страницах. Ежели попытаться осмыслить наполнение произведения, либо придать ему определённый вес — ничего хорошего из того не выйдет, поскольку не может Пруст подвергаться личностной оценке, причём это происходит сугубо из невозможности смотреть на им описываемое своими глазами. Нужно взирать на содержание соображениями непосредственно Марселя. Он и писал, словно всему придавал персонализированную окраску. Происходящее на страницах — есть истинно его мнение, нисколько не способное подвергаться иносказательной интерпретации.

Если Пруст искал смысл бытия, то он его находил. Должен найти и читатель, стоит ему проникнуться представлениями самого Марселя. Нужно отталкиваться и от моральных установок начала XX века. Были они строгими, не дозволяющими слабой степени развращённости. Допускается говорить об ослаблении налагаемых на искусство ограничений, так как тогда к тому всё и шло. Может оттого и говорил Пруст о проявлении чувств да о самой чувствительности. Пусть не Эмиль Золя, которому хотелось разбавить устоявшийся романтизм натурализмом, но ещё и не натуралист в полной мере. Скорее всего, Марселя можно отнести к ранним экзистенциалистам, к коим впоследствии станут относить таких классиков литературы, коими назовут Сартра и Камю. Марсель в той же мере пытался нащупать в литературе нечто своё собственное, самую малость романтизированное.

Кто бы не говорил про экзистенциализм, принимая его за наступление поры откровенности. Однако, и этому литературному направлению требовалось преодолевать препятствия. Не всякий способен перейти от строгих рамок дозволенности к совершенной вседозволенности. Пруст делал к тому робкие попытки, пока ещё вынужденный становиться сторонним развратителем современности, говоря в таких оттенках пошлости, за каковые потомки и не подумают их считать. Разве Марсель писал непристойные вещи? Для современников — да. Разве эти слабые вольности в тексте настолько непристойны? Вполне! Это был подлинный вызов допустимости присутствия подобного в литературе.

А разве потомок согласен на присутствие подобного в литературе? Как оказывается, не всякий согласится внимать даже тому, о чём писал Пруст. Объяснение кроется в предпочтении, что отдаётся произведениям, написанным в XIX веке или писателями тех стран, где такие темы продолжали оставаться неприличными. Если кто-то сомневается, тот может ознакомиться с беспардонностью содержания художественных произведений второй половины XX века, либо обратиться к тому, к чему станет стремиться литература уже в веке XXI. Представления о нравственности оказались полностью размытыми, из-за чего творчество Пруста выглядит невинной шалостью. Что же, нужно смотреть наперёд. Возможно разное развитие событий. Вполне вероятно, и Пруст когда-нибудь окажется под запретом. Впрочем, это разговор уже на совершенно иную тему.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Французы! Что думать о них? Великим народом более никто и никогда их не назовёт. Прошло то время, когда о принадлежности к французскому народу человек мог заявлять гордо. Теперь давно уже не так. Одним из первых это подметил Виктор Гюго. Он обратился к французам, взывая к их славному прошлому, укоряя измельчавших современников, чьими предками являлись храбрецы. Потомки Гюго не стали изыскивать права сильного, продолжив утопать в болоте либеральности. Они опустились до того, что рядовой солдат отныне мог поливать грязью военное командование и высшие политические силы страны, оставаясь за то безнаказанным, к тому же, получая литературные премии, вроде Гонкуровской. Да, Анри Барбюс излил горечь на страницы «Огня», высказавшись о наболевшем. Данным поступком он лишь подтвердил тезис о слабости французской нации. Теперь точно ясно, что на планете существует единственный народ, способный без боя отдавать города, уповая на должное последовать мирное соглашение. И до той поры французы останутся слабыми, пока в них не проснутся львы, хотя бы времён Наполеона, а ещё лучше века Теодора д’Обинье, чтобы уметь отстаивать правду не книжными публикациями и не мирными акциями, а силой. Впрочем, храбрость в жилы французов вольют другие народы, подменив само понимание француза, уже не совсем европейца.

Как прежде воевали? Побеждала самая стойкая армия. Её солдаты уверенно маршировали под градом картечи, не замечая пушечных ядер и свиста пуль. Никто не прятался в окопах и не возводил укреплений, ежели к тому не имелось существенной необходимости. Сходились на местности, не рассыпаясь, строго удерживая позицию, находясь с боевыми товарищами плечом к плечу. Военная наука с той поры шагнула вперёд, вынудив искать иные способы борьбы. Отныне требовалось сохранять жизнь солдат, иначе в чистом поле они будут моментально уничтожены. Солдаты это понимали, отчего мельчал их моральный дух. Более не казалось нужным проявлять отвагу и заряжать уверенностью товарищей. Отнюдь, лучше укорять действительность и лить слёзы на беспомощность. Солдат стал опасаться абсолютно всего, особенно боясь потерять жизнь. Такова общая тенденция, но французы слишком дорого оценивали своё существование, что называется банально просто — трусостью.

Нет, французы держались стойко. Они лишь занимались бузотёрством. Они говорили, как им противно воевать. Они не хотели умирать за других, остающихся вне сражений. Ведь не каждый в армии воевал, многие специальности оставались вне войны, многие уклонялись от призыва на службу. В целом, месить грязь приходилось людям, которые не могли понять, зачем они это делают. Та Мировая война велась из не до конца выясненных причин. Но люди каждый день умирали, принимая смерть, приходящую к ним внезапно. Просто твой товарищ, с кем ты говоришь, оказывался разорван снарядом. Сохранить благоразумие в такой обстановке не представлялось возможным. Однако, прежде в войнах такие ситуации случались сплошь и рядом, вследствие чего никто не паниковал. Теперь солдат не мог осознать, как ему быть и для чего продолжать находиться на передовой. Виной тому и то обстоятельство, что командование отдалилось за пределы полей сражений, оставив солдат сражаться в одиночку. И это вызывало основное недовольство.

Барбюс дал ясно понять — он желает честной войны. Потому в нём и засела трусость — он не знает, чего ожидать от следующего мгновения. На честной войне не должно быть никакого другого оружия, кроме того, благодаря которому солдаты могут сходиться на поле боя лицом к лицу, добиваясь права на жизнь согласно собственных способностей. А ещё лучше и вовсе не допускать войн. Делясь подобными мыслями, Барбюс забыл о необходимости бороться любыми средствами, благодаря которым сможешь отстоять право на существование своего народа. Если постоянно лить слёзы и искать виноватых — война будет проиграна. Достаточно понять истину — кто ищет справедливость, оной никогда не найдёт, зато потеряет всё.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В цивилизации отпадает нужда, если её носители перестают воплощать цивилизованность. Так случилось с одним из крупнейших колонизаторов планеты бывших веков — с Францией. Это государство, некогда воплощавшее лучшее из возможного в человечестве, на рубеже с XIX на XX век уподобилось жупелу. На французов стало страшно смотреть. Они более не хотели бороться за лучшую жизнь, ибо Третья Республика стала пределом их мечтаний. Пошла обратная волна — во французах проснулись развратные создания. Может в самой Франции ничего плохого не происходило, а вот её колонии превратились в сырьевой придаток, их население уподоблено рабам. Как тут не вспыхнуть ненависти к колонизаторам? Особенно к таким, каких метрополия рассылала по планете. Оказалось, лучшие кадры не покидали Европы, тогда как шантрапа разбредалась по заморским владениям, предаваясь разврату на местах.

Клод Фаррер не голословен. Он успел поездить по миру, побывав в тех местах, о которых взялся повествовать. Он увидел повсеместный упадок. Французы если чем и занимались, то посещали публичные дома. Всякая женщина в колониях оказывалась доступной, нужно лишь предложить за её услуги достойную цену. В иных колониях женщины и вовсе не ценились, воспринимаемые за объект для удовлетворения похоти, как во Вьетнаме. В некоторых к ним относились возвышенно, чему в пример ставится искусство японских гетер. Были и страны вроде Гонконга — подлинного царства интимных возможностей, единственной точки на планете, где французы и англичане сходились сообща, не чувствуя постоянно их терзающей обоюдной ненависти.

Конечно, всё зависит от личного восприятия. Фаррер увидел восточные страны именно такими. Он нисколько не сходился во мнении с другим французом — Луи Жаколио — воспринимавшим французскую деятельность в колониях за благо, противопоставляя алчности англичан. Что же, получается, французы сделали скачок к точно такому же восприятию действительности, становясь похожими на представителей Туманного Альбиона. Куда же подевалось человеколюбие? Прежде ласковые, ныне — жестокие. Вероятно, вследствие складывающихся обстоятельств — ехал в колонии не цвет нации, а цвет цивилизации, так называемые цивилизованные люди, от которых сама цивилизация отказалась. И вот теперь они управляют колониями, хотя за плечами ни соответствующей подготовки, ни малого интеллекта. Их отличительная черта только в том, что они французы, тогда как другими качествами, как раз присущими французам, они не обладают. Впрочем, опять встаёт вопрос личного восприятия.

Как бы оно не обстояло, будь французы несущими добро для колоний, никто не стал бы поднимать против них восстания. Но Фаррер ведёт повествование как раз к акту неповиновения. Одна из колоний поднимет бунт, за ней восстанет на метрополию другая колония, отчего неприятие французского присутствия в регионе многократно возрастёт. Пусть таковое действительно случалось, но до свержения ига европейцев было ещё далеко. Несмотря на восстания, население колонизированных стран не шло далее выражения недовольства. И с той же покорностью принимали наказание, когда посмевшие заявить о праве на лучшую жизнь казнились массовым порядком.

Человек не желает быть угнетаемым. Он будет терпеть, пока терпение не закончится. Тогда и вспыхнет подлинный бунт. Да, колонии ропщут на потребительское к ним отношение, выступают против и принимают полагающуюся расплату. Они продолжают верить в отзывчивость метрополии — мать не должна давать в обиду детей. Нет на Франции вины за французов, творивших безумие вдали от неё. Но и на Франции всё равно есть вина. Или французы думали, ежели их предкам мнились свобода, равенство и братство, то того же не захотят колонии?

Автор: Константин Трунин

» Read more