Рубрика: Классика

Что с миром происходит? Что за порядки ныне стали? Но может теперь всяк усвоит, иное было когда-то едва ли. Вот есть воровство — это, понимайте, как люди при деле. Потаскухи слывут за жриц любви. А, допустим, трус — это тот, кто с опаской идёт к цели. Так каждый обеляет поступки свои. Смердит округа, смрад сей не унять, предать почётно стало друга, Макиавелли помог мудрость данную понять. Так отчего не вооружиться пращей и не пойти Давидом на Голиафа? Всё оттого, что иная жизнь с вами наша, за зло против зла ожидает добродетельного плаха. Хитрецов полно — с уделом подобным суждено мириться. Есть даже такое ремесло, властвовать людьми иначе будто не годится.

Человек гуманен. Откуда такое мнение взялось? Такой ход мыслей странен — жалеть бы о его оглашении не пришлось. О другом гласит жизни понимание, для чего достаточно посмотреть по сторонам, видишь разброд и шатание. И где высшим ценностям есть место там? Отнюдь, понятно быть должно, чем пользуется власть, тем человеком управлять легко, который ищет всюду сласть. Дай людям горе, ибо только горемыки ищут среди теней свет, и подари им наслаждение такое, ожидать которого они готовы сотни лет. А далее верши дела, живя во славу собственных годин: главное, чтобы распря цвела, и тогда ты над всеми будешь господин. Прочее безразличие поглотит, гуманность потому и сравни пустоте, покуда кто-то по личному усмотрению вершит, на благо не другим, а только себе.

Целей достижение? Процветание людей? Снова наваждение — мечта, что останется ничьей. Плотская услада и пагубная страсть, иного человеку и не надо, ему некуда ниже имеющегося пасть. Ежели гниёт нечто, рубить без жалости положено его, оно не сохранится вечно, погубит человека всего. Но вот человек и вот пороки с пещерных времён, знал такие же пороки грек, им бы и он не был никак удивлён.

Что за разврат? Как могут дамы лакеев делить? Кто этому рад? Как грех подобный с человечества смыть? Всюду лукавство, причём повсеместно, поражено гнилью не только государство, и церковь поражена — будет говорить честно. Всякий, кто к власти причастным стремится быть, тот дружен с умением коварства, и этого не сможем изменить, о республике речь или про канувшие в Лету царства. Таков человек, остаётся смирением овладеть — сколько не утекай вода из рек, не сможет порочность людская истлеть.

Совет остаётся усвоить, самый верный из доступных нам, он должен дорого стоить, так поверим Обинье словам. Он говорит — скромным будь. Он велит — гордость позабудь. Он вещает — отставь суету мирян. Он в рифму слагает, хотя порочен без меры был и сам. Годы шли, иначе жизнь воспринималась, уже помыслы воина не злы, одолела мыслями его усталость. Нужен покой, о шалостях следует забыть, не нужно забавляться с жизнью — словно с игрой, вдруг не сможешь на старости себя простить.

О властителях, всё же, Обинье вёл речь. Он не против монархии, и против её был. Сумел он в умелые строки облечь, о чём думал и о чём ещё не забыл. Наследство по праву рождения — это ли не глупость? Разве заслуживает правитель снисхождения, коли он сын короля и ходячая тупость? В его мыслях крови пролитие, пресыщение от власти. Он не думает о подданных, он — кровавый тиран. Он король, но не королевской масти, он от права на владение пребывает постоянно пьян. Конечно, Обинье иного и не мог говорить, покуда зрел бесчинства издыхавших Валуа, он Бурбонов предпочитал чтить, на которых надежды возлагал будто не зря.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

И снова бой, и снова слёзы, и снова дождь, и снова грозы. Звучит набат, и битва мнится, идёт на брата брат, опять беда свершится. Как некогда убитым стался Рем, что лёг под Ромула ударом, так и поныне ясно всем, с чего объято всё пожаром. Ведь ненавидит человек людей, он кровь чужую постоянно льёт, и бить предпочитает он больней, покуда жизнь чужую тем не оборвёт. Таков человек, порядки с рождения его таковы, и длится это из века в век, и независимо от страны. Франция или край другой, варваров стан или республиканская держава, под звуки барана или вой людской, случится обязательно расправа. Придут потомки, где отцы их в счастье жили, оставят лишь обломки, поставят плиты на могилы. И вот так было, повторится ещё не раз, отчего-то сердце вмиг остыло, и в лучшее надежда мимо пронеслась.

Помнит память, чтит подвиг карфагенян, ведает, как ныне славят, тех, кто попирал их земли сам. То Рима дети — сыновья свободных утех, самые прекрасные предки на свете, в чьих поступках триумфа отражается блеск. Они не знали пощады, в доказательство — Колизей. Убивали они для услады, в том числе и своих сыновей. Но знали предел, могущество для них — награда, на край родной редко кто руку поднять смел, да не гнушались, если на пути к цели возникала преграда. Это римляне, среди них кто не вспомнит Нерона? Он сжёг Рим, но не сжигал страну. Теперь милее для души нет злата звона: предают, не чувствуя за предательство вину. Есть войны пострашнее, нежели сражение с врагом, когда противник неприятеля злее — про гражданские ссоры речь поведём. Кто он — сторонник иных представлений? Почему не желает в мире жить? Отчего он против твоих убеждений? Ведь остаётся за то его дни сократить.

К истории любой страны обратись, повсеместно картина одна, словно не Богом дана жизнь, а дал право людям жить как раз Сатана. Хоть на Францию смотри, хоть на государство другое, не отворачивайся — зри, ведь если и делают люди, то непременно плохое. Гласит христианская мораль, дабы жил человек в мире с подобными себе, но этого не случается — жаль. Оттого нетерпение приводит к войне. О собственных нуждах забота, и более ни о чём. Так разве возможно, чтобы кто-то, отправил старые порядки на слом?

Говорить возможно бесконечно — видеть, как топчут всадники урожай. Поступают все беспечно. Пусть сразит страну раздрай. Общество несовершенно, изменить к благим помыслам людей не пытайся, скажи просто откровенно — и содеянному человеком ужасайся. Так делал Обинье, чьи руки по локоть в крови, но он не пел оды войне, высказывал грустные мысли свои. Он видел нравов падение, он пожинал неприятие большинства, отражая во строчках дум впечатление, осознавая — людская масса не права. Его позиция ясна, он на неё право имел, и была в его мыслях война, о том он в «Трагических поэмах» поведать успел.

Почему правда на стороне тех, кто должен быть прав? Не знал современник зверств всех, коим Обинье жил, свидетелем став. Он деяния рейтаров видел, входивших в дома крестьян, и ладно бы кто простых людей обидел, нет — учиняли расправы они там. И вот Монконтур, с которого французов начались беды, не нужен провидец авгур, дабы сказать — породили они подобие дитя Леды. Всем Обинье воздал, отразив Франции печаль, он долго перечислял, чьего горла должна была коснуться в прошлом сталь.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Он сочинил творение. И как же ему быть? Забыть как наваждение? И память о нём смыть? Но не таков Агриппа. Нрава он не таков. Им ни минута не забыта, в его власти магия слов. Он так писал, как до него никто не мог писать. Он сочинял, на тысячу в строках сбивался. Может потому и смог великим он поэтом стать, поскольку ярким поэтом всегда быть старался. Кто же он — Агриппа Обинье? Сей муж не ведом каждому потомку. Не измеришь талант его сотней лье и не сложишь в котомку. Как писал Обинье, с тем разве соловью сравниться. Писал он о добре и о зле, но не мог с несправедливостью смириться. Пришлось ему однажды остановиться, осмысленно всмотреться в горизонт, мудростью греков и римлян он предпочитал насладиться, в мыслях отправляясь на какой-нибудь понт. Там, где-то в выси, где гора Парнас: где музы живут. Оттуда нисходит поэзии Агриппы суть до нас. Герои его поэм в наших сердцах родятся и умрут.

Чем жили греки? Страсти в них кипели, их кровью обагрялись реки. О том мифы донести сумели. Как пожирал детей Фиест, не всякому знать дано, но и поныне детей кто-нибудь ест, будто ему всё равно. Факт сей ужасен, но годы идут, мир по-прежнему мрачен, кровь безвинных лили и льют. Как не вспомнить Тантала, что плотью сына богов кормил? О его поступке мать наших дней не знала, только ей детьми кормить других хватает сил. Страшно представить. Да разве не так? Сколько можно пороки славить, говоря: хватит уж врак. Опомниться нужно. Доколе терпеть? Зажить бы людям дружно, для чего прежде малого нужно только хотеть. И вот Агриппа, находя подобие в былом, с назиданьем до скрипа, начал говорить о горе людском.

А как говорить? Кто услышит его? Можно разве молить — это будет лучше всего. Пожалуйста, прочитайте. Что вы как скот? Полезное для себя узнайте, уверитесь, кто и как худо живёт. Вам Франция ведома? Край вечных бурь. Там зелень с деревьев давно уже срезана, несмотря на июль. Там всё зачахло, к чему прикоснулась рука. А ведь как раньше пахло, и поступь путника была легка. Тому есть причины — они до ужаса страшны. Потому от Франции остались лишь руины, как последствия незатихающей войны.

Об этом успеет Обинье рассказать, он собрал достаточно поэм. Только нужно иметь желание знать, подошёл к осознанию этого Агриппа с чем. Жил он ярко, буквально горел, было всем вкруг него жарко, и не всякий, с ним бывший рядом, остался цел. Обидно до боли, и боль обидна сама, благо не лишился разум воли, нашлись у Агриппы слова. Он брал начало, он знал о чём сообщить, одно его угнетало, не смогут люди его за правду простить. Таковы обстоятельства — проще скрыть их от глаз, то не станет подобием предательства: не в данный момент и не в нынешний час. Обинье не молчал — он обличал ложь, он потому рупором правды стал, от которой по телу разносится дрожь.

Отставим дела, прикоснёмся к реалиям дней, так было всегда, а ведь сколько сменилось людей. Такие же страсти, о том же заботы, и нет душе сласти, сплошь горя полноты. Пройдут века, Обинье останется в памяти точно, хватит ещё людям поступков зверья, ибо сидит зверь в человека помыслах прочно.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В некоторых повестях Загоскин тяготел к драматургии. Текст напрямую сбивался в характерную для построения пьес форму. Действие превращалось в беседу определённых задействованных в разговоре лиц, тогда как прочее отходило на второй план. Лучше всего такой подход к творчеству заметен по произведениям «Три жениха» и «Официальный обед».

«Три жениха» — это наставительное повествование, служащее ярким объяснением пословицы про двух зайцев, за которыми если погонишься, то ни одного из них не поймаешь. Суть в том, что женитьба для русского дворянства — это способ поправить положение в обществе, не только самих вступающих в брак, но и всего многочисленного семейства. И как не возрадоваться, когда есть возможность постараться обрести самое лучшее от всех возможных вариантов. Именно таким образом будет обстоять дело в повести у Загоскина. Покуда к одной невесте сватаются три примечательных жениха, от каждого можно потребовать определённых обязательств, тем способствуя дальнейшему процветанию, даже в случае совершения выбора в пользу другого жениха.

Вот тогда и встанет перед глазами читателя пословица о двух зайцах. Вполне может оказаться, что желая обрести изобилие возможностей, в итоге останешься вовсе без всего, а то ещё и с грузом проблем. По такому сценарию действие и развивается. Пусть и казалось изначально — надо пользоваться любыми возможностями, лишь бы обеспечить собственное благополучие. На самом деле получалось иначе — играя с судьбой, начинаешь проигрывать там, где никогда не думал оказаться в числе потерпевших поражение.

Остаётся единственное — соглашайтесь с предлагаемым вам вариантом как можно скорее, не стараясь выгадать. А то получится в сходном виде, как оно случилось с терзаемыми выбором действующими лицами у Загоскина. Не гонитесь за двумя зайцами! Вам хватит и одного из них, а другому позвольте остаться вне вашей сферы интересов.

К вопросу о взаимоотношениях между мужчинами и женщинами Михаил вернулся в повести «Официальный обед». Несмотря на рваное повествование, концентрации внимания читателя на посторонних сюжетных размышлениях, удастся вычленить только самое важное, каким бы надуманным оно не показалось. Важнее видеть попытки устроить личную жизнь через брак, учитывая то обстоятельство, что не всегда социальное положение или финансовое благополучие рассматривается в качестве приоритетной составляющей, порою ценятся обыкновенные человеческие качества, вроде внешней привлекательности или общего благоприятного впечатления.

Допустим, невеста ищет в мужья красавца. Но будет ли она с ним счастлива? Жизненные наблюдения показывают — чем менее красив муж, тем более счастливой оказывается жена. Объяснять такую логику не требуется. Но тогда можно подумать, что и в случае наоборот, если менее красива жена, то муж более счастлив, хотя никто не возьмётся рассуждать именно так, понимая различие в мировосприятии между мужчиной и женщиной.

Как не пытайся рассуждать, в коротком монологе дать взвешенный ответ не сможешь. Для этого потребуется исписать никак не меньше страниц, чем то сделал Загоскин, создавая тот же «Официальный обед». Однако, несмотря на объём, произведение не несёт глубокой смысловой нагрузки, оставаясь преимущественно художественной работой. С нею можно ознакомиться, ответить на заданные кем-то вопросы (если чтение было не на добровольных началах), а после забыть, толком не вынеся морали, поскольку оная в некоторых произведениях обнаружена быть не может, как в случае с «Официальным обедом».

Касательно «Официального обеда» нужно пояснить ещё и то, что Загоскиным позже было пересмотрено содержание повести, получившей уже другое название — «Заштатный город».

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Раз пошла речь о могилах, то давайте поговорим о нежити. Отнюдь, не Гоголь открыл жанр произведений об умертвиях для России, то сделал до него сам русский народ, издавна пересказывавший сказки о мертвецах, русалках и прочей чертовщине. Свой вклад решил внести и Загоскин. В его произведении собрались люди где-то в предместьях реки Хопёр и стали рассказывать друг другу страшные истории, при этом каждый раз сомневаясь в существовании потусторонней силы, однако всё-таки сохраняя уверенность — реальность чертовщины исключать не стоит. Может просто не каждому довелось с подобным столкнуться. Читатель будет постоянно находить подтверждение опровержению и при этом всё-таки знакомиться с историями, возможно имевшими место быть на самом деле.

Итак, повествование об умертвиях должно начинаться с кладбища. Именно там должны обитать ожившие мертвецы. У страха, как известно, глаза велики. Посему за нежить можно принять и пьяницу, буквально похожего на восставшего из могилы упыря. А при недостатке освещения и исходящему от его дыхания смраду — и подавно в том убедишься. Тут нужно не терять головы, брать себя в руки и не бежать без оглядки, чтобы не оказаться обсмеянным. Но сомнение остаётся. Поскольку Загоскин расскажет о пане Твардовском — персонаже польских легенд, будто продавшем душу дьяволу.

Всякая добротная история начинается издалека — с отвлекающих моментов, призванных расслабить читателя перед шокирующими обстоятельствами. Так и Михаил повеселил читающую публику, поведав про жену военного, сопровождавшую мужа в походах. Как раз для неё и будет искаться постой. Причём как раз в имении, построенном из разрушенного местопребывания того самого пана Твардовского. Надо ли говорить, что ночью в стенах разыгралось представление, ничем не уступающее «Вию»? Вроде бы история на похожа не выдумку, однако Загоскин призывает проверять все обстоятельства. И то, что очевидец падает в обморок и просыпается по утру, ещё не значит, будто его напугали хозяева имения, не желавшие никого принимать на постой.

Скепсис всегда возобладает. Это объясняется в истории с привидением, обитающем в одном итальянском поместье. Будто бы оно проходит сквозь стены, что уже не позволяет сомневаться в его существовании. Снова Михаил выступал с позиции сомневающегося. Он даже подробно объяснил механизм, как можно ходить «сквозь стены», когда в оных нет ни дверей, ни какой-либо иной возможности пробраться напрямую в соседнюю комнату. Для претворения плана в жизнь нужно иметь больше людей, остальное — дело техники. Опять же, нужно забыть про страх и не бояться лично разбираться с устраиваемым лично для тебя представлением.

И всё-таки требуется история, исключающая любое сомнение. Осталось рассказать о событии, услышанном от очевидца. Как читатель отнесётся к тому, будто кому-то удалось стать свидетелем действительной чертовщины? Её суть в том, что завзятому театралу было назначено явиться на представление знаменитой иностранной актрисы. Причём оно назначено на тот день, когда в России по религиозным соображениям веселья не устраивают. Более того, окажется, что на том представлении соберутся величайшие люди, но уже успевшие умереть. Напоследок выяснится, что и актриса к моменту выхода на сцену уже не числилась в живых, к тому же умерла она и не в России. Как-то это можно объяснить? Покуда сам с таковым не столкнёшься — всё равно не поверишь.

Как теперь читателю относиться к «Вечеру на Хопре»? Пусть истории от Загоскина останутся байками, слегка пощекотавшими воображение.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В год смерти Пушкина Загоскин писал «Искусителя». Определённой цели Михаил не мог иметь. Произведение складывалось подобно лоскутному одеялу, не представляя из себя цельного полотна. Читатель знакомился с историей провинциала, по мере взросления ставшего причастным к жизни большого города. Ему было чему удивляться, о чём Загоскин и писал. Вероятнее всего, «Искуситель» рождался в творческих муках, поскольку писатель обязан практиковаться в умении составлять разные истории, даже когда у него к тому нет желания. И оказаться «Искусителю» в числе забытых, не испытывай Загоскин необходимость опубликовать в 1837 году одну из частей произведения.

Представления о должном быть чаще всего не соответствуют ожиданиям. Привыкший к сельской местности, восхищается величием архитектуры городов. А впервые оказавшийся в городе вроде Москвы, испытывает ещё большее восхищение. О таком просто следовало написать, будто читатель тем сделает для себя открытие. Ведь нельзя переходить от описания пасторали к суете крупных поселений. Требуется дать читателю понимание изменений в представлении главного героя об окружающем его мире. Попутно Загоскин предпочёл рассказывать различные истории, вроде неудачной попытки цыган продать дефектного коня, убедительной речи начальника, отговорившего подчинённого от самоубийства, и сообщений путешественников, имевших удовольствие видеть знаменитых иностранцев.

Будто вне воли и какой-либо логической связи на страницах появляются истории о мистике. Одним из примечательных персонажей действия становится Калиостро, показанный Загоскиным в качестве честного человека, никак не стремившегося нажиться на людском горе, вовсе не являясь шарлатаном, ибо именно такие качества приписываются сему историческому лицу. Появляется на страницах и одно из интереснейших увлечений тех времён — обсуждение животного магнетизма, то есть месмеризма. Всё это обсуждается вполне серьёзно, словно имеет право на существование. Если читатель подумает, для чего Загоскину потребовалось описанием подобного разбавлять повествование, то придётся напомнить про принцип лоскутного одеяла.

Другой лоскут — обсуждение природных особенностей. Есть версия, якобы в России нечего смотреть, если сравнивать с той же Швейцарией. Отчего-то не мил некоторым русским вид уходящих за горизонт полей, где глаз не цепляется за громады объектов, вроде возвышающихся до неба гор или ниспровергаемых с небес водопадов. На это остаётся возразить единственным доводом — в России многое есть, нужно лишь приготовиться к длительной дороге, дабы найти требуемое.

Основное действие развивается в заключительной части «Искусителя». Это главнейший лоскут. Перед читателем возникает история взаимной привязанности двух сердец, ныне уже не вольных распоряжаться сковавшими их обстоятельствами. Любимая девушка давно заключила брачные обязательства, из-за чего нельзя к ней проявлять никаких симпатий, в том числе и заимствовать у неё платок. Единственный компрометирующий момент — переписка, с которой девушка не расстаётся. А если муж получит возможность ознакомиться с письмами? Тогда будет скандал, вполне достойный увековечивания в виде драматургического произведения. Может к тому и стремился Загоскин, понимавший, спасти «Искусителя» сможет только подобное развитие событий.

Разрешение конфликтной ситуации теряет притягательность. Не так важно, к чему в итоге Михаил подведёт повествование. Он может устроить дуэль, тем напомнив читателю о случившемся год назад между Пушкиным и Дантесом. Правда Загоскин сразу объяснит недопустимость дуэлей, намекнув, что лучшая возможность для любовника устроить дальнейшую жизнь с им любимой женщиной — застрелить её мужа на поединке. Это будет настолько очевидно, отчего дуэль не могла произойти, чем Михаил воззвал к благоразумию всякого, излишне скорого на принятие решений, чья необходимость не является столь уж существенной.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Всего Смирдин издал четыре тома сочинений Тредиаковского. Но нужно учесть то обстоятельство, что второй том был разделён на две части, вместив весь перевод Василием «Тилемахиды», будто тем указывая на центральное место в творчестве. Третий том продолжил знакомить читателя с трудами российского классика, показывая размах устремлений. Тредиаковский всерьёз собирался наставлять учёных мужей на необходимость внесения изменений в русский язык. Для начала Василий предлагал упростить алфавит, оставив в нём тридцать букв, при этом обосновывая каждую из них. Однако, потомок обязательно приметит нарочитое желание Тредиаковского использовать S на месте привычного З. Это лишь верхушка содержания третьего тома. Давайте разбираться подробнее.

Упомянутое в первом абзаце — это содержание обширного трактата «О правописании». Во многом, если не брать детали, в конечном итоге некоторые мысли Тредиаковского всё-таки прижились. Например, Василий не видел смысла в букве ять (Ѣ), по сути являвшейся ударной Е. Ему только оставалось отказаться от употребления твёрдого знака на конце слов, тем способствуя облегчению орфографии и без напоминания об обязательной приглушённости звучания последних согласных.

В третьем томе можно ознакомиться с трактатом «Три рассуждения о трёх главнейших древностях российских», где Василий размышляет «о первенстве славянского языка пред тевтонским», «о первоначалии россов» и «о варягах-руссах славянского звания, рода и языка». Как ныне любят рассуждать разномастные исследователи истории, притягивая факты за уши, лишь бы хотя бы одна деталь сходилась, таким же образом поступал и Тредиаковский. Он исходил из Библии, припомнил Гога и Магога, уравнял славян и тевтонов, найдя им общего предка, дабы определить славянский язык в исходный образчик для тевтонского. Доказательная база Василия не выдерживает критики, поскольку нельзя всерьёз обсуждать то, логичность чего рассыпается под явной наивностью предположений.

Внёс свою лепту Василий и в спор о происхождении россов. Он отрицал какое-либо истинно варяжское влияние. Отнюдь, Тредиаковский придерживался версии, будто Рюрик имел варяжское происхождение, но в отличном от понимания его в качестве скандинава смысле. На западе имелись славянские племена, в частности речь о рутенах, населявших остров Рюген. Вот из них Рюрик и вышел, то есть являясь славянином, он всё-таки приплыл на Русь из-за моря, учитывая географическое расположение Рюгена.

Усвоив умение Василия играть со значениями слов, читатель не удивится знакомству с трактатом «Слово о богатом, различном, искусном и несхотственном витийстве», в котором Тредиаковский рассуждал о витиеватости. Для примера будет дано сообщение «Об истине сражения У Горациев с Куриациями, бывшего в первые римские времена в Италии». Помимо сего, Василий дал краткую историческую справку «О мозаике».

Отдельного упоминания достоин перевод произведения Поля Тальмана «Езда в остров Любви» — одна из первых художественных работ Василия. Читателю предлагается романтическое путешествие наподобие путешествий Гулливера, показывается отчасти утопический край. Но, в целом, оценить по достоинству у читателя не получится, может быть как раз из-за первых неопытных проб непосредственно Тредиаковского.

Третий том завершается «Стихами на разные случаи». Василий здраво рассудил: зачем пропадать накопившемуся добру? Он не зря пробовался в поэтическом ремесле, иногда даже стремясь блеснуть рифмой. И тут-то читатель поймёт, отчего именно к рифмованию Тредиаковский предъявлял свои основные претензии, отказывая ему в праве на существование. Всё объясняется, стоит взглянуть на примеры в исполнении непосредственно Василия. В таком виде подобного действительно существовать не должно. Впрочем, ежели в чём-то оказываешься неумелым сам — в том не отказывай другим. Но с таким подходом Василий отказывался соглашаться.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Некогда Смоленск стоял на пути Наполеона. Но читателю то сообщается для предваряющей основное содержание информации. Трагические события послужат причиной перелома в человеческих событиях. Когда французы подступали к городу, случилось двум женщинам рожать. Одна из них — княжна. Другая — представитель менее значимого сословия. Обе матери вскоре умирают, а дочери остались на попечение к их общему знакомому. Но кто из них наследница высокого рода? Знакомый того предположить не мог, поэтому воспитывал по своему разумению, однако вынужденный всё-таки определиться, кому из девочек позволить считаться княжной. Читатель обязательно укажет: ещё одна вариация плутовского романа. Так и есть.

Более того, девочки до совершеннолетия будут оставаться в неведении. Они будут думать, что приходятся друг другу родными сёстрами, а значит имеют равные права в обществе. Тут бы подсказать воспитателю на возможность объявить девочек рождёнными от княжны, поскольку свидетелей родов не имелось, да и поручиться мог один лишь человек, который сам не представлял, насколько правдиво до него донесли сведения. Во всяком случае ставится ясно, Зотов ведёт читателя к сентиментальной развязке. Обязательно придётся пролить слёзы, либо у действующих лиц возобладает благоразумие, отчего напряжение вмиг спадёт.

Что же, воспитатель сделает неудачный выбор. Он назначит княжной — не дочь княжны. Откуда это станет известным? Откуда ни возмись появится женщина, присутствовавшая при родах, заприметившая примечательное родимое пятно, берясь по нему установить истину. Читатель и тут придёт в недоумение. Во-первых, этот персонаж появляется в самом конце. Во-вторых, верить ей приходится на слово. Отчего-то никто не усомнится. Наоборот, последует буря переживаний, в связи с возникшей ломкой представлений о происходившем до и касательно уже обдуманных планов. Получилось нечто вроде — из грязи в князи для одной сестры, а для другой — был князь, а ныне грязь.

Разумеется, благоразумие всё-таки возобладает. Не для того прежде писали произведения, дабы оставить читателя в полнейшем недоумении. Итак налицо запутанная история с сомнительными предпосылками и суждениями, из-за чего перед Зотовым имелась необходимость минимизировать укоры в надуманности обстоятельств. Вполне очевидно, между девочками не возникнет вражды. Они обязательно найдут способ помириться. Они отчётливо понимают, особых выгод всё равно извлечь не получится, как и хлебнуть горя. Если бы они росли врозь, их воспитывали разные люди, тогда допускался вариант расхождения во мнении о должном быть. Но на страницах произведения Рафаил оставил самый оптимальный вариант — людям следует держаться друг друга, особенно, если они с младенчества росли бок о бок.

А как же быть со Смоленском в 1812 году? О судьбе города Зотов повествует в первой части «Двух сестёр», никак не намекая, в какую сторону он поведёт рассказ дальше. Потому и приходится думать, что задумки рождались у него по ходу повествования, а тут это случилось буквально — родились вместе с девочками. И Рафаил твёрдо уверился в удачно задуманном совмещении плутовского романа с сентиментализмом. Делал ли так до него кто-нибудь? Ведь Зотов не просто сообщал историю лиц с будто бы неизвестным происхождением, он к тому же никому из них не гарантировал обретения счастья. Но читатель всё-таки сохранит уверенность, так и не поверив, будто бы ему рассказанное могло быть именно таким. В конце концов, мало ли родилось девочек в 1812 году, чьи матери не пережили родов, либо последовавших за ними физических и психологических нагрузок. Да ещё и эта внезапно обрушившаяся женщина, будто бы истина в последней инстанции. Однако, правдоподобным повествование стать не смогло, зато определённо пробудило переживания в душе читателя.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Зотов с годами не изменял своей манере рассказывать об одном, чтобы подвести читателя к совершенно другому, либо вовсе не связанному с общим сюжетом. Беря в руки произведение о Москве 1812 года, имеешь ожидание увидеть нашествие армии Наполеона, результатом чего стал катастрофический пожар в Москве. Пожалуй, стороннику подобных желаний лучше предпочесть творчество Загоскина, понимавшего настрой читателя. Рафаил иначе трактовал подход к построению повествования. Слова сами сформируются в воображении в представление об определённом. В действительности «Двух братьев» лучше читать с конца, дабы сразу знать, к чему именно придёт Зотов по ходу рассказа, поскольку занимательнее знать итог его размышлений, нежели результат их спонтанного возникновения.

Перед читателем история двух братьев, опять в духе тех лет, как любили рассказывать писатели времени становления Рафаила, то есть даётся подобие плутовского романа. По ходу повествования предстоит выяснить прошлое. Но Зотов пошёл ещё дальше, он показал историю сразу нескольких человек, судьба каждого из которых складывалась разным образом. Одному из них с юных лет предстояло числиться среди янычаров, ибо был пленён во время войны Турции с Россией. Второму — участвовать в боевых действиях против армии Наполеона. Искать какие-либо совпадения не следует, учитывая авторскую манеру изложения событий. Сперва случится 1812 год, после чего будет сообщено о происходившем в 1781 году.

Так как читатель заинтригован именно 1812 годом, он имеет соответствующие ожидания. Вместо чего Рафаил предпочёл осветить широко бытовавшую в России галломанию. До войны с Наполеоном русское дворянство ценило всё французское, порою отлично владея языком французов, не умея связать и пары слов на русском. Столь лояльное отношение ко Франции закончилось после действий Наполеона, заставивших общество изменить оное к до того считаемому обязательным элементом существования каждого человека.

Другая составляющая предвоенных лет с последующим заграничным походом — необходимость становиться защитником страны. Приводится наглядная история человека, из личных убеждений не допускавшего возможность участия людей в вооружённых конфликтах. Пока его самого не коснулись жизненные обстоятельства, до той поры он был готов отстаивать мнение. Но хватило первого столкновения с французами, как проснулось желание защитить Россию от агрессора.

Третья составляющая произведения — обоснование случившегося в Москве пожара. Об этом спорили современники, спорят поныне и историки. Зотов предложил считать поджигателями москвичей. Он обосновывает это действиями каждого поселения, куда входили французы. Жители поджигали собственные дома, прежде чем их покинуть.

За дальнейшими событиями случится личная драма двух братьев, постоянно находивших причину для разлада. Теперь речь пойдёт о девушке, в которую один из них влюблён, а другой ему в праве на то отказывал. Думается, для читателя не станет неожиданным, когда Рафаил с чувством особенного удовольствия, из желания всего лишь растянуть повествование, в итоге подведёт к объяснению — девушка окажется уже замужней, причём за вторым братом. Что об этом мешало сказать сразу? Видимо, требовалось потомить ожидание читателя.

Получается нагромождение обстоятельств. Зотов не только не сообщит от него ожидаемого, так ещё и увёл читателя в дебри, причём совершенно необоснованно. Остаётся посетовать на отсутствие линейной хронологии, позволяющей усваивать содержание равномерно. Вместо этого приходится удерживать в памяти прежде прочитанное, хотя всё-таки лучше начинать чтение было с последней страницы, дабы всё смотрелось куда более органичнее.

И всё равно остаётся впечатление, будто произведение осталось понятым не так, как того хотел от читателя Рафаил. И это разговор о Москве 1812 года, тогда как в произведении размером поменьше — о Смоленске того же года — исторической нагрузки практически нет.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Всё в руках писателя принимает одному ему угодный вид. Он способен придавать ту форму действительности, какая ему больше нравится. Он создаёт придуманные миры, неизменно отталкиваясь от известных обстоятельств. Собственно, Рафаил Зотов на свой лад увидел прошлое, представив для читателя в таком виде, что нельзя не поверить, будто бы так оно и было на самом деле, ведь всё выстроено именно таким образом, чтобы в окончании привести к и вправду случившемуся. А дело вот в чём… Ещё до Великой Французской революции, одному русскому удалось побывать на немецком курорте, где он имел встречу с Калиостро. Тогда-то и было оглашено страшное предсказание — всему цвету французского дворянства в скором времени предстоит лишиться головы. Само собой, словам Калиостро тогда никто не поверил, особенно французы. И зря! Читатель знает почему.

Но начинал Зотов не с этого. Рафаил формировал у читателя собственное представление о России. Да, Россия — наследница Руси. Но Русь — это раздоры князей-варваров, тогда как Россия, особенно со времён Екатерины Великой, огромное государство, имеющее возможность влиять на политику других стран. Соответственно, русские отныне не должны считаться варварами. Однако, оными их воспринимали во все времена и продолжают именно так считать, поскольку отличие в мировоззрении — уже есть главный признак варварства, как его определяли древние греки. И у Зотова русские продолжают представлять лучший цвет человечества, неизменно воплощая лучшие черты, какие только возможно приписать людям. Что уж говорить, если говорящий на французском языке русский — имеет более чистый выговор, нежели его собеседник француз. Такая же ситуация повторяется в случае общения с англичанами и немцами. И всё равно русские — есть варвары, в чём европейцев переубедить практически невозможно.

И вот перед читателем возникает Калиостро, словно из ниоткуда и ради красоты представленного вниманию содержания. Калиостро гадает по руке и по шишкам на голове, он верен в суждениях и способен воссоздавать представление о всяком человеке, кто у него того попросит. Вполне очевидно, Зотов воссоздаёт портрет Калиостро, убеждая в его гениальности. Ведь разве он не прав, когда запугивал французское дворянство смертью? Причём та смерть назначалась не за преступления или убеждения, а просто в силу должных сойтись обстоятельств. И когда Калиостро обратит внимание на главного героя — русского — расскажет о нём всё то, что приятно согреет душу русскоязычному читателю. Кажется, вот он один из тех немногих европейцев — способных по достоинству оценить представителей русского народа. В дальнейшем Калиостро перестанет иметь значение для сюжета.

Другая примечательная личность на страницах — Лавуазье. Этот учёный, нисколько не близкий по взглядам с Калиостро, скорее его полная противоположность, будет прозябать, ратуя сугубо за науку. Показываемый лишённым практичности, Лавуазье непременно сожалеет о низком значении науки для человечества. Как же так получается, что люди готовы отдавать большие деньги за интерес к псевдонауке? При этом настоящая наука продолжает прозябать в безденежье. Нет, учёным деньги без надобности, однако и им требуется иметь возможность для занятий научной деятельностью. Зотов не стал противопоставлять Лавуазье Калиостро, скорее наоборот — Калиостро стремился помогать Лавуазье. Впрочем, Лавуазье постигнет та же судьба, какая постигла многих французов во времена Великой Французской революции — его гильотинируют. А ещё через год при загадочных обстоятельствах в итальянской тюрьме скончается и Калиостро.

Всё это детали романа Рафаила Зотова. Сам роман не видится в качестве цельного произведения. Одно надставлялось на другое, чтобы остаться без внятного завершения. Будем считать, с некоторыми чертами из времени царствования императора Павла I читатель всё же имел удовольствие ознакомиться.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее