Метка: салтыков-щедрин

Из цикла «Благонамеренные речи»

Проще закрыть глаза на происходящее и принимать текущее положение с отстранённостью. Велика ли разница: бороться за идеалы сегодня или отстаивать их завтра? И как быть с благонамеренными речами? Разве можно перебороть себя и постараться взвешенно подойти к разрешению очередной затруднительной ситуации? Отчего-то — тяжело! Надо обязательно высказать собственное мнение, не принимая противоположную точку зрения. Жизнь человека так и проходит — в постоянной борьбе будто бы за идеалы, тогда нет ничего такого, чему уже в свою очередь не быть переосмысленным. Но с задором молодых справиться довольно затруднительно, особенно если за ними тянется шлейф противоправных действий. Недавнее дело вокруг убийства студента Иванова просто утихнуть не могло… в России нарождались новые организации, готовые к совершению преступлений против всех, кто склонен придерживаться консервативных взглядов.

Салтыков возвращался к острой теме, назвав следующий выпуск «Благонамеренных речей» «Перепиской». Читателю сообщалось о мнимых изменениях судебной системы России, нисколько не испытавшей перемен. Она осталась прежней, разве только более открытой для стороннего наблюдателя. Теперь участниками суда становились — помимо обвиняемых, очевидцев и самих судей — такие отныне важные должности, коими явились прокурор и адвокат. Увидеть полезное в этом распределении ролей Михаил не смог, посчитав необходимым высказаться в шутливом тоне. Читателю становилось понятно и то, что прокурор должен идти по головам, если желает сделать карьеру. Неважно, виновен ли человек на самом деле, всё будет сделано для вынесения ему осуждающего приговора.

Переходя в 1874 год, Салтыков отмечал происходящие в России изменения. Отмена крепостного права привела к довольно невероятным вещам, прежде казавшимися невозможными. Бывшие помещики, в том числе и Михаил, оказались перед непростыми условиями, вследствие чего продажа имений принималась за единственно правильное решение: продать. Но покупали не другие помещики и не иностранцы — выкупать брались собственные крестьяне. Именно об этом Михаил повествовал в первой части очерка «Столп». Получалось, в России зарождалось иное движение, ранее даже мысленно не допускаемое. С его интересами вскоре придётся считаться. Пока же Салтыков видел необходимость отмечать происходившие в обществе перемены.

Вторая часть очерка позже получила название «Кандидат в столпы». Её содержание продолжалось начатой в первой части мыслью. И вот он парадокс мировосприятия — требуя пересмотреть понимание бытия, Салтыков становился очевидцем, как из среды унижаемых помещиками крестьян, выходили точно такие же люди, продолжающие в той же степени унижать других. Разве возможен какой-либо положительный вывод? Скорее для Михаила найдётся повод для очередного недовольства складывающими обстоятельствами. Что же, обвинять власть — это одно, но попробуй укорить само население. Нет, словом делу не поможешь! Потому и Салтыков мог сотрясать воздух недовольством, от которого положение нисколько не изменится. Не взять ли его опыт на собственное вооружение? И не извлечь ли самый разумный вывод… пусть и окажется он до ужаса неприятным. Читая о подобных исторических процессах, неизменно заключаешь, что счастье человеку даётся только тогда, когда он обрекается на страдания. Никак иначе добиться лучшего из возможного не получится, поскольку лучшее определяется сугубо в сравнении с худшим, обязательно должным присутствовать и превалировать в повседневности.

Пока же Салтыков показывал формирование нового общества, должного заменить предыдущее. Да получится не совсем то, к чему хотелось приблизиться. Наоборот, иным путём сформируется всё то, от чего царская власть пыталась отвести закрепощённое население. Жители России вновь будут порабощены уже другой силой, то есть исторически это неизбежно: такова судьба всех народов, вольно или невольно должных именоваться россиянами.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Из цикла «Благонамеренные речи»

Куда бы не отправлялся Салтыков, всюду для себя он отмечал важное, должное быть удостоенным выражения им мнения. Ежели отправлялся в русскую глубинку, определял не положительное воздействие текущего времени, а всегда неизменно отрицательное. Когда бы и куда бы не отправлялся, всегда и повсеместно Михаил встречал неудовлетворительное. Так уж было настроено его восприятие мира. Не испытывал он положительных побуждений, как не старался. Очерком «В дороге» Салтыков закреплял упадническое настроение. Как же быть, чтобы нечто, делаемое в России, пришлось ему по душе? Похоже, такое нисколько не возможно. Как не пытайся исправить жизнь к лучшему, люди — вроде Салтыкова — найдут причину для недовольства. Казалось бы, отмена крепостного права — благо. Как бы не была проведена реформа, лучше ей скорее всего никак не быть. Возникает вопрос: а нужна ли она была — реформа? Как бы не скупили немцы русские земли, ибо помещики спешно избавлялись от казавшегося им неликвидным, поскольку не умели наладить прибыльность имений без закреплённой за ними рабской силы.

Очерком «В дороге» Салтыков высказывал мнение об упадке деревни. Последующим очерком «Опять в дороге» — то мнение он произносил с ещё большей твёрдой уверенностью. Куда не глянь, всюду развал. Но хочется подумать: а не было ли такового развала и до отмены крепостного права? В те годы Михаил предпочитал видеть скудоумие губернаторов, поставленных для управления. Однако, думать тем же образом Салтыков продолжал и дальше, так как годом спустя увидят свет «Помпадуры и помпадурши». Теперь же определялось повсеместное скудоумие. Опять же, к такому мнению Михаил склонялся всегда. Достаточно вспомнить «Историю одного города». Как был дураком всякий люд в России, таковым и оставался. Сколь больно о том говорить, но разве не скажешь, коли оно так?

Какое ведётся хозяйствование в России? Раньше помещики не думали ни о чём, грабя крестьян и поместья, извлекая средства для беспечного существования. Теперь подобное поведение считается расточительным и постыдным. Помещику полагается стать дельным человеком и вести дело по всем правилам, пожиная успех и извлекая прибыль для дальнейшего улучшения хозяйства. Не быть такому в России! Как результат: помещики разорены, крестьяне пущены по миру, контроль над всем берут немцы. Вместе с тем, пока деревня всё большее оказывается в упадке, отмечается рост промышленности в городах. И было бы оно всё так, не вооружись сведениями о процветании сельского хозяйства, когда и дававшего сбой, то в годы аномальной засухи. Салтыков не собирался мириться и искать оправдания — всё для него плохо и лучше не станет, даже возьмись немцы за поднятие экономики. Кажется, и тогда Михаил найдёт причины для недовольства, окажись Россия наипервейшим по уровню благ государством.

И вот в апреле 1873 года Салтыков публикует очерк, позже озаглавленный названием «К читателю», должный создать представление о той публицистической деятельности, какую на ближайшие годы определял для себя Михаил. Основное его содержание — во всём можно найти положительное, ежели о том вести благонамеренные речи. Получалось, что за критическими высказываниями следует искать цельное зерно, служащее поводом для надежды на искоренение ныне худшего. Порою в таком убеждении находят оправдание и те, кому, за им делаемым во вред другим, должна мниться конкретная польза. Есть и такое суждение, гласящее: ежели о человеке думать хорошее, говорить о нём его возвышающее, то и человек тот начнёт поступать благообразно, выступая в соответствии с возложенным на него мнением. Что же… было бы такое суждение применимо к людям, ведь они порою стараются действовать с точностью до наоборот.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Из цикла «Благонамеренные речи»

Среди статей Салтыкова за 1863 год теряется первая из благонамеренных речей — очерк «Семейное счастье». Михаил тогда мог и не знать, к каким мыслям он придёт ближе к середине семидесятых годов. А думать ему предстояло о двойственности жизни. Как так получается, что с виду благонамеренное, на деле оказывается ханжеским? Отчего нечто с добрым помыслом прикрывается далеко не тем, к чему оно должно привести? Как яркий пример — семейные отношения. Можно взять для рассмотрения одну семью, принимаемую за идеальную, таковой её продолжая считать, не прилагая усилий для лучшего понимания. И ежели попробовать разобраться, то за представлением об идеале кроется худшее из возможного. Семья, где дети кажутся лучшими в мире, родители — счастливыми обладателями послушных чад, не станет восприниматься со стороны иначе, нежели с поощрением. На деле же в той семье может царить ханжество и двойные стандарты. Просто члены семьи сохраняют на лице приличие, тогда как они переполняются от страдания. Зато сделано главное — создано требуемое положительное представление у всякого, кто с ними имел или имеет знакомство. Ещё не про двойственность, но, думая, уже вполне об очевидных проблемах общества, Салтыков через десять лет приступит к написанию цикла «Благонамеренные речи».

Наиболее громким и резонансным признаётся очерк от января 1873 года, названный впоследствии «По части женского вопроса». Казалось, только отгремела эмансипация крестьянства. И вот новый виток напряжённости в обществе. О праве на эмансипацию заявили женщины. Бывшие при мужчинах, они захотели выйти из-под попечительства и сами определять жизненный путь. Общество к тому оказалось не готово. Пусть открывались учебные учреждения, но и полемика обострялась при необходимости рассуждать: достойны женщины права на эмансипацию или нет. Думалось, отчего не допустить подобного? Чем женщины хуже мужчин? Отчего им следить за семейным очагом, когда у них не меньше способностей к постижению наук? И жар не мог так легко угаснуть, не пройдя через множественные обсуждения. Становилось ясно, разрешить ситуацию не представляется возможным. И каждый это понимал, заранее зная, для наступления желаемых или противных кому-то изменений, должны пройти десятилетия. Как освобождение крестьян обсуждалось порядком лет от начала царствования Александра II, так и об эмансипации следует размышлять не меньшее количество времени, а то и значительно дольше.

Осталось понять, какую позицию занимал непосредственно Салтыков. Михаил понимал — как всегда, правыми оказываются одновременно все. Вполне допустимо стоять на позициях противников эмансипации, довольствуясь их доводами, так можно выступить и с поддержкой склоняющихся к допустимости женщинам позволить постигать науки и быть склонными к самостоятельности. Получалось, что Салтыков проявлял двойственность суждений, ни к чему толком не склоняясь. Скорее следует думать, будто Михаил призывал придти к мирному разрешению женского вопроса. Вполне казалось очевидным, раз движение в обществе началось, когда-нибудь оно приведёт к неизбежному изменению устоявшегося миропонимания. История человечества тому служит наглядным доказательством. Да и тот факт, что всему отводится своё время, не может не говорить о необходимости перемен, просто должных произойти.

Продолжая мысль Салтыкова, читатель обязательно задумается о происходящем в обществе, согласуясь с принципом допустимости перемен. Ежели сейчас мужчины определяли сущность общества и не дозволяли женщинам заявлять о правах, то не наступит ли когда-нибудь такой момент, когда обозначится гегемония женского пола, и тогда уже мужчины потребуют собственной эмансипации, пройдя через все те испытания, которые во второй половине XIX века пришлось испытывать женщинам. Как бы не хотелось думать, но всему суждено претерпевать изменения, вплоть до обратных значений.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Лучший способ заставить о себе говорить — плюнуть людям в душу. Неважно, как ты мыслишь на самом деле. Главное, добейся гневного отклика, чтобы у людей появилось стремление возмущаться твоим мнением, вплоть до желания тебя придушить. Ежели будешь действовать иначе, умасливать и обходить острые углы — никто и не задумается о твоей личности. Собственно, подобное поведение с древнейших времён служит на пользу всякому, кому нужна популярность. Будущие поколения, с той же пеной у рта, станут спорить о тобою совершённом, а многие и вовсе будут оправдывать. Что же, самобичевание у человечества не отнять. Вот и Салтыков задумал описать обыденность, на протяжении 1872 года публикуя в «Отечественных записках» «Дневник провинциала в Петербурге».

Была поставлена задача описать столицу Российской Империи от лица неофита. Приехал в город человек из провинции, порядков не знает, куда пойти не ведает, чем заняться не предполагает. Он думает, что поплывёт по течению, таким образом не затерявшись в ритме Петербурга. А что есть столица? Это светская жизнь, походы на представления и весёлое времяпровождение, без осмысления поступков. Словно и не в России он оказался, подавшись в некое отдалённое от страны место, где действуют иные правила существования. Никаких тихих домашних посиделок с родными не будет, как и трезвого взгляда на действительность. Молодому человеку в Петербурге полагается в театры ходить, спиртное пить и с восходом солнца ко сну отходить.

Но такая жизнь — большая скука. Нужно будоражить общество, сыпать соль на раны и греметь на каждом углу. Лучшим способом для того во времена Салтыкова становился выпуск периодического издания, причём сатирической направленности. Газета должна стать рупором юной мысли, ужасая соотечественников затрагиванием проблематики их бесполезного бытия. Ещё лучше пропеть гимн сибаритам, показав тому же обществу прелесть жизни в роскоши. Если Россия того не поймёт, то столица подобное издание читать согласится.

Чем дальше Салтыков повествовал, тем глубже зарывался в стремление обозначить новые человеческие заблуждения. Иной раз Михаил мог остановиться на определённой теме, продолжая раскрывать её из очерка в очерк, вроде затронутой им прослойки общества — так называемых пенкоснимателей. К аллюзиям доступ в «Дневнике провинциала» был закрыт, поэтому современник без сомнения понимал, о ком Михаил брался рассказывать. Салтыков не испытывал опасений, данный цикл он публиковал под псевдонимом.

Прямым продолжением стали части произведения, написанные в 1873 году. Михаил дал им название «В больнице для умалишённых». Первые главы были опубликованы в «Отечественных записках», последняя осталась в архиве Салтыкова. Вполне разумным явилось решение поместить главное действующее лицо в учреждение для психически нездоровых людей. Поводом стало стойкое убеждение, что у него украли миллион. Поверить в столь явную выдумку столичное общество не могло, поэтому провинциала изолировали, пока он пребывал в бессознательном состоянии. В дальнейшем ему предстояло свыкнуться с изменившимися обстоятельствами существования. И для Михаила в том появилась возможность оправдать автора «Записок провинциала в Петербурге», поскольку он будто бы взялся за написание продолжения, публикуя произведение «В больнице для умалишённых» под своим основным псевдонимом Н. Щедрин.

Читающая публика склонна видеть в сатире собственное присутствие. Потому, как не старайся создавать портреты, имеющие отдалённое сходство. Кому-то обязательно привидится истина, либо оную он примет за правду, никак не соглашаясь с прочими мнениями. Оттого и не сможет Салтыков завершить публикацию, получив упрёк в возведении хулы на лиц из великих князей.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В применении аллюзий аппетиты Салтыкова были непомерны. Он прямо испытывал эзопов язык на прочность, измыслив для повествования свой собственный мир, отдалённо напоминающий Россию. Михаил под помпадурами понимал губернаторов, под митрофанами — дворянство, под ташкентцами — особо ушлых чиновников, склонных к поиску личной выгоды во всём им подвластном. О последних он сложил цикл из статей, написанных с 1869 по 1872 год. О самом Ташкенте он не сообщал. Данный город послужил примером, как став частью Российский Империи, можно было подвергнуться опустошению жадными до всего руками. Таковая ситуация имела широкое распространение по всей стране, но Ташкент стал тому очередным доказательством.

Помимо разделов «От автора» и «Введение», «Господа ташкентцы» включают следующие статьи: «Что такое ташкентцы?», «Из воспоминаний одного просветителя» (в двух нумерах), «Митрофаны», «Ташкентцы-цивилизаторы» и «Ташкентцы приготовительного класса» (в четырёх параллелях).

Дабы понять содержание, лучше быть современником Салтыкова, иначе аллюзии Михаила останутся не до конца понятными. Конечно, можно представить, что Салтыков писал на вечные темы, будто в России всё в той же мере, словно ничего не меняется. И даже увериться в полной правоте сего суждения. Однако, в государстве случались изменения, поменялось и мировоззрение людей. Если в чём и сохранялось соответствие с прошлым, то в общих чертах. Это понятно уже из-за, допустим, такого факта, как искоренение дворянства. Собственно, митрофанов в России не осталось. И снова читатель может возразить, указав на людей, с особым взглядом взирающих на карьерную лестницу. Что же, митрофаны сделали осью своего существования табель о рангах, проявляя к ней чаяния и печали, думая лишь о необходимости стать рангом выше.

Хорошо, а кто всё-таки является ташкентцами? Это обитатели ташкента, то есть такого поселения, где нет ни учебных, ни просветительных учреждений, зато стоит в центре острог. И нет там тех учреждений по причине их ненужности непосредственно ташкентцам. Им проще завести подсобное хозяйство, брать им вовсе для него не нужное, созидать вокруг себя пустоту и исчезать, ничего толком своим присутствием не сообщив. В том их основное отличие от митрофанов, которым главное меньше сделать и успокоиться, закинув ноги на стол. Ежели митрофан способен удовлетвориться малым, только бы ранг выше имел, то ташкентец будет поглощать всё больше и больше, невзирая на перспективу оказаться вовсе без всего.

В 1872 году стал перед Салтыковым вопрос: как развивать повествование дальше? Может лучше рассказывать о чём-то другом, более доступном пониманию читателя? Как пример, вернуться к помпадурам. Это не настолько трудно будет осмыслить, как аллюзии на дворян и чиновников. Да и возвести хулу на всех не получится, поскольку не каждый на службе думает определённым образом, чего не скажешь о губернаторах, среди которых редко встретишь человека иного склада ума, нежели им всем присущ. Потому дальнейшее внимание будет приложено к сочинению «Помпадуров и помпадурш».

И всё же, Салтыков попытался практически представить ташкентцев, сочинив несколько набросков. Результат вышел у него неудовлетворительным. Начатое он не сумел довести до конца. Да и выходили у него скорее митрофаны, мало отличимые от фонвизинского недоросля. Продолжать повествовать, подражая сказанному за девяносто лет до Салтыкова, оказалось лишённым смысла. Видимо поэтому, как и по некоторым другим причинам, Михаил окончательно решил прекратить работу над циклом. К тому же, он был излишне прямолинеен, ежели всё-таки выступил за персонификацию, взяв за основу не совсем аллюзию, а прямую отсылку к реально существующему городу.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Салтыков вернулся к критическим заметкам о литературе для журнала «Отечественные записки» спустя почти семь лет. Возвращение оказалось кратким — всего две рецензии опубликованы за 1878 год. Их можно не упоминать, не найдя в них ничего нового. Михаил в прежней мере едок и неуживчив. Очередной словесный удар он обрушил на А. Михайлова и его новый роман «Беспечальное житьё». Если говорить кратко, то Салтыков с печалью отмечал упорство сего автора слыть за толкового беллетриста, тогда как толку с него не было и всё никак не появлялось. Скорее всего, и не появится. В свою очередь нужно отметить, что не так много художественных работ удостаивались критики Михаила, а к творчеству Михайлова он обратился не менее трёх раз. Зачем? Оставалась надежда увидеть писательский рост? Или Михайлов стал удобной мишенью, либо к нему у Салтыкова имелась личная неприязнь? Так или иначе, отзываясь плохо, Михаил всё же показывал пристрастие. А может действительно стремился уберечь читателя от неверного трактования вышедшего из-под пера Михайлова произведения.

Вторая рецензия за 1878 год касалась издания «Энциклопедия ума, или Словарь избранных мыслей авторов всех народов и всех веков», составленного по французским источникам и переведённого Н. Макаровым. Никакого мнения Салтыков толком не выразил, лишь едко отметив некоторые моменты. Исследователи творчества Михаила считают, что тем он высказывался против непосредственно Н. Макарова, состоявшего в связях с родственниками его жены. Но важен факт мнения причастности к Третьему Отделению. Не совсем понятно, отчего Салтыков мог стать столь пристрастным именно по данному обстоятельству. Скорее всего, как и в случае с Михайловым, требовалось написать критику на какое-либо недавно вышедшее произведение, желательно бывшее у всех на слуху — без каких-то иных домыслов.

Нужно уточнить ещё и про некрологические заметки. В 1868 году Михаил написал по поводу смерти Егора Петровича Ковалевского — «светлого» человека, которого сам Салтыков не очень уж и знал, потому и написал о нём небольшое количество информации. Читатель теперь узнаёт, что Ковалевский состоял на военной службе и участвовал в боях за Севастополь, путешествовал во внутреннюю Африку и даже в Китай, ещё писал книги под псевдонимом Нил Безымянный: всё это Михаилу стало известным из сторонних источников.

В 1883 году была написана некрологическая заметка по смерти Ивана Сергеевича Тургенева. Ничего, кроме как о величии, Михаил не сообщал. Интереснее изучение сторонних источников, разбиравшихся с обстоятельствами, последовавшими непосредственно за смертью Тургенева. Общество оказалось взбудоражено, не всему задуманному правительство позволяло осуществиться. Да и сама некрологическая заметка Салтыкова, опубликованная в приложении к журналу «Отечественные записки» присутствовала не во всех напечатанных экземплярах. Сам Тургенев если как и именовался, то в качестве автора «Записок охотника» — остального будто он и не писал. Действие властей кажется вполне обоснованным, вспоминая о литературных предпочтениях Ивана Сергеевича, много писавшего о революционных настроениях в стране, да и убийство Александра II в 1881 году сказывалось. Позволить обществу быть взбудораженным — такое казалось недопустимым. Потому некрологическая заметка в «Отечественных записках» воспринималась нежелательной к всеобщему ознакомлению. Может она спешно изымалась, отчего большая часть тиража оказалась без неё.

Не скажешь, чтобы сам Салтыков вызывал благоприятное впечатление у властей. Михаил сохранял неуживчивость к власть имущим, ни в чём не отступая от критических замечаний. Не всегда он оказывался прав, чего явно не замечал. Он так продолжал бороться за свои убеждения.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

И без того склонный к критическому восприятию, Салтыков продолжал возвращаться к написанию рецензий для журнала «Отечественные записки». Скажем, он считал себя обязанным нести просвещение в массы, если не уберегая от чтения сомнительной литературы, то помогая сформировать определённое на её счёт суждение. Как пример, «Записки Е. А. Хвостовой. 1812–1841. Материалы для биографии М. Ю. Лермонтова», где Михаил увидел сплошное кощунство. Если читатель прежде относился к Лермонтову как к великому поэту, то теперь пусть внимает всей свойственной сему поэту человеческой греховности. Приятных для себя особенностей Салтыков не нашёл и в воспоминаниях Ю. Н. Голицына «Прошедшее и настоящее».

Сочинение Николая Соловьёва «Суета сует» Михаил встретил вне расположения к автору. Есть беззаботные птицы стрижи, по суете которых можно предугадывать погоду — сообщал он — а есть люди-стрижи, за суетой которых ничего разглядеть нельзя. Есть и писатели, однажды встретившие негативную оценку Михаила — её никак уже не изменить. Потому, рецензируя сборник Я. П. Полонского «Снопы. Стихи и проза», остался категоричен. Чуть менее положительно он отозвался о романе Н. Д. Ахшарумова «Мандарин», где смысловое содержание соответствует названию, то есть если понимать под мандарином нечто отдалённое от текущего положения дел.

Вместо толкового отзыва на комедию в пяти действиях Петра Штеллера «Ошибки молодости», Михаил напомнил о собственных представлениях о должном быть. В той же мере и говоря о романе Омулевского «Шаг за шагом». И снова Салтыков ознакомился с творчеством И. Д. Кошкарова, написавшего роман «Русские демократы» под псевдонимом Н. Витняков. Чего больше в тексте — практически задался вопросом Михаил — смысла или опечаток? А вот на сборник Н. А. Лейкина «Повести, рассказы и драматические сочинения» дал положительную рецензию. Этот беллетрист вполне способен научить жизни — выразил Салтыков уверенность.

Роман В. Клюшникова «Цыгане» не понравился Михаилу. Прежде всего из-за содержания, сообщающего читателю будни бесполезного для общества человека. Что делает главный герой на протяжении всего произведения? Мается ничем, подобный петуху в курятнике, к тому же он троеженец. Уж лучше наблюдать за мухой — заключил Салтыков — та хоть цель в жизни имеет.

Не понравилась Михаилу и драма в пяти действиях «Тёмное дело» Дмитрия Лобанова. Вроде бы главный герой мучился совестью, пока не пошёл вразнос и не убил под сотню человек. Такой себе Раскольников — подумает потомок Салтыкова. Столь же негативного мнения Михаил был о «Заметках в поездку во Францию, С. Италию, Бельгию и Голландию» Н. И. Тарасенко-Отрешкова, ничего по сути не представляющих, кроме набора фактов. Зато Михаил смог поразмышлять, зачем вообще русские едут за границу. Оказалось, за новыми впечатлениями и ради интереса узнать, как живут люди за пределами России. Иначе Салтыков отозвался о С. Максимове, рецензируя его картины народного быта «Лесная глушь», назвав лучшим этнографистом.

Закрывала 1871 год критическая заметка по роману В. Г. Авсеенко «На распутье», после чего к рецензиям Михаил вернётся не скоро. Что оставалось сказать? Пришлось сравнивать автора с Достоевским, указывая, каким образом следует писать произведения. Где Фёдор Михайлович прорабатывал персонажей, озадачивался их предысторией и подталкивал к определённым о них суждениям, там Авсеенко писал без задней мысли, не придавая значения, отчего всё происходит и к чему в итоге приведёт.

В виду малого размера, статью Салтыкова «Первая русская передвижная художественная выставка» предлагается упомянуть именно тут. Михаил отозвался о новом явлении для русских художников, решивших стать ближе к людям, устраивая удобные для всех передвижные выставки. Особенно выделялся Ге.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

1869 год Салтыков начинал с критической заметки на роман М. В. Авдеева «Меж двух огней». И, по заведённой им традиции, остался недоволен. Ни в чём Михаил не нашёл полезного для себя, а значит и для читателя. А ведь Авдеев взялся повествовать о крепостном праве. Не имея сил и желания изыскивать сверх необходимого, Салтыков практически ограничился пересказом. С не меньшей критикой Михаил отозвался и на комедию в четырёх действиях «Мещанская семья» того же М. В. Авдеева. В том числе, критики удостоился И. А. Манн за четырёх актовую комедию «Говоруны». Своё мнение Михаил объяснил нежеланием видеть второсортные работы, отметив, что драматургов развелось излишне много, они пишут бессодержательные пьесы с пустыми диалогами, не привнося нового, задействовав уже где-то использованные сюжеты.

Про роман «Где лучше?» за авторством Ф. Решетникова Салтыков отозвался положительно. Основание для такого мнения, помимо возможной личной симпатии, заключалось в публикации произведения в журнале «Отечественные записки», причём редактурой занимался непосредственно Михаил. Впрочем, Салтыков оставался осторожным в оценках, памятуя о случайностях, от которых никто не застрахован. Об этом он рассказал в заметке на работу Ю. Г. Жуковского «Материалы для характеристики современной русской литературы». Дело касалось судьбы почившего журнала «Современник», сотрудники которого — и Салтыков среди них — перешли в «Отечественные записки», не согласившись в дальнейшем трудиться вместе с М. А. Антоновичем, Ю. Г. Жуковским и А. Н. Пыпиным. Разумеется, вспыхнула взаимная неприязнь, омрачившаяся обоюдными обвинениями. Михаил не остался безответным, возвращая обвинения обратно их произносившим. Не Некрасов и он являются «шелухой» и «шушерой», не они пишут как дышат, а как раз Антонович, Жуковский и Пыпин.

К похвале Михаил вернулся, обозревая двухтомник «Повести, очерки и рассказы» М. Стебницкого (Николая Лескова). Ему симпатизировала мысль, направленная на обличение нигилизма. Салтыков даже сказал, что хватило бы и романа «Некуда», сделавшего имя Стебницкого важным для литературы шестидесятых. Стоит добавить, подобной благоприятной для автора позиции мало кто придерживался. Литературное сообщество — в основной массе — вообще не любит обличений. Михаил словно не понимал, насколько восприятие литературы зависит от вкусовых пристрастий читателей и критиков. Желаемое им к лицезрению встречало порицание других, а к чему он проявлял симпатию — соответственно не нравилось. В качестве примера можно привести критическую заметку на два тома «Сочинений» Я. П. Полонского. Салтыков в чём только не обвинил поэта, после чего стали появляться осуждения относительно его самого. Если Михаил в чём-то не разобрался, пусть умерит пыл и поостережётся высекать молнии.

Издание «Записки о современных вопросах России», составленные Георгием Палеологом, Михаил назвал посредственными: автор блуждал по тексту, не занимаясь изучением им же поставленного вопроса. «Недоразумение» Данкевича Салтыков встретил не прохладно, а скорее натянуто, вынужденный в добрых словах говорить про произведение знакомого и близкого ему человека. «Движение законодательства в России» Григория Бланка принял крайне прохладно. Не понравились Михаилу уверения, будто при продолжении правительством намеченного курса стране грозит революция, а помещикам — гибель.

1870 год Салтыков продолжил с критики романа «В разброд» А. Михайлова. Позиция к данному автору у Салтыкова так и не изменилась. Касательно трагедии в пяти действиях Н. П. Жандра «Нерон» Михаил может и хотел выразиться негативно, однако в оном духе обрушились на автора другие журналы. Что осталось Михаилу? Хотя бы скупо похвалить. В романе «Новые русские люди» Д. Мордовцева Михаил искал оправдание названия. С неудовольствием такового не нашёл: автор предложил ему не людей, а свиные рыла.

Про роман Л. А. Ожигиной «Своим путём» Михаил отозвался с похвалой. Причина опять же банальна! Произведение публиковалось в «Отечественных записках». На сборник «Повести и рассказы» Анатолия Брянчанинова последовала такая же положительная критическая заметка. Но причину проявленной симпатии понять сложно. Труд «Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права» А. Романовича-Славатинского Салтыков скорее вкратце пересказал, огласив и ряд собственных тезисов. Схожим образом он поступил с брошюрой от неизвестного автора «Слияние сословий, или дворянство, другие состояния и земство. Ответ гг. Аксакову, Кошелеву и кн. Васильчикову».

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В 1868 году Салтыков опять выступил в качестве обозревателя литератур. Не сказать, чтобы Михаил находил полезное для себя. Более он выражал недовольство, вынужденный читать произведения, от которых он чаще не ожидал ничего положительного. Почему? Ведь современная литература никак не может встать на ноги. Где те гении пера? Оных Салтыков не замечал. И надо сказать, многих из им обозреваемых в памяти потомков не сохранилось. Некоторые имена пробуждают образы знакомого и утраченного. Но большая часть остаётся уделом интересующихся периодом царствования Александра II.

Начать публикацию рецензий для журнала «Отечественные записки» Михаил решил с повестей В. П. Авенариуса «Современная идиллия» и «Поветрие», выпущенных в составе сборника «Бродящие силы». Достаточно знания, что обозреваемый писатель не успел себя зарекомендовать в качестве беллетриста, практически только вот приступил к литературной деятельности. Следовательно, допустимо высказать негативное суждение о его творчестве. В той же мере резко Михаил отозвался и о сборнике сатир и песен Д. Д. Минаева «В сумерках».

В рецензии на комедию в пяти действиях «Гражданский брак» Н. И. Чернявского Михаил посетовал на возрождение традиций Булгарина. А отзываясь на сборник Г. П. Данилевского «Новые сочинения», куда вошли произведения «Новые места», «Фенечка, биография институтки», «Беглый Лаврушка за границей (Из недавнего прошлого)» и «Охота зимой в Малороссии», Михаил напомнил про не так давно им обозреваемый роман А. Скавронского «Беглые в Новороссии», написанных одним автором — к 1868 году изменений в его творчестве не произошло.

Критикуя А. Михайлова, Михаил постоянно вспоминал первым им написанный роман «Гнилые болота», некогда пришедший ему по нраву. К сожалению, сейчас А. Михайлов не показал рост умения изложения художественного ремесла, скорее продолжая двигаться тем же путём, ведущим теперь уже в никуда. Пока Михаил негативно отзывался про роман «Засоренные дороги» и рассказ «С квартиры на квартиру». Вскоре ему предстоит обрушиться с гневом на А. Михайлова ещё раз.

Довелось Михаилу обозревать и книгу по экономике «Задельная плата и кооперативные ассоциации» Жюля Муро. Радость рецензента трудно передать. Салтыков истинно восхищался, что ему попалась в руки полезная книга. В меру рад Салтыков оказался и сборнику поэта Александра Иволгина «Смешные песни», найдя повод порассуждать, как худо обстоит дело с сатирой, не получившей развития после смерти Гоголя. Удручает Михаила, как русская cатира превратилась в криминальные хроники. А вот роману И. Д. Кошкарова «А. Большаков» оказался вовсе не рад — ничего кроме пустых сентенций в нём Михаил не увидел. Не был рад и комедии в пяти действиях И. В. Самарина «Перемелется — мука будет», дав характеристику: пусть написал, но лучше бы на театральной сцене не ставил.

«Внучка панцирного боярина. Роман из времён последнего польского мятежа» И. И. Лажечникова вызвал приступ гнева. Не мог терпеть Михаил романтизма в художественной литературе. Не должны быть свойственными русскому автору подобные кощунственные мечтания. В самом деле, зачем про русских писать будто они во всём хорошие, тогда как поляки по всем пунктам плохие? Таковы уж традиции романтизма, возвышающие одних и принижающие других. Пусть лучше Лажечников пишет мемуары: резюмировал Михаил.

В пример Лажечникову Салтыков поставил труд «Воспоминания прошедшего. Были, рассказы, портреты, очерки и проч.» автора «Провинциальных воспоминаний», то есть И. В. Селиванова. Разумеется, импонировало Михаилу стремление автора высказываться негативно о деятельности правительства. А когда мысли людей сходятся — между ними возникает симпатия.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Грянуло!!! Русский нигилизм выродился… Он превратился в страшное явление обыденности. Об этом предупреждали, но многие закрывали глаза. Уже не отказ от требований, а стремление повергнуть вспять всё, что и стало главным требованием. Покажется странным, но и такое явление именуется нигилизмом, резко отличающимся от существовавших в начале царствования Александра II представлений о нём. Тут уже стоит говорить о порывах к свершению революции. Во имя чего? Чтобы было! Молодёжь свято веровала в необходимость перемен. Хотя, казалось бы, куда ещё? Далее отворачиваться было нельзя, поэтому приходилось считаться с новым для России явлением — буйством людей, требующих нечто, чего они сами объяснить не могли, не смотря на создаваемые ими манифесты. Так, однажды, возникло Нечаевское дело — вследствие убийства студента Иванова, заподозренного товарищами по революционному кружку в предательстве. Общество было взбудоражено, правительство решило вести судебный процесс открыто.

Но как это воспринял Салтыков? Сперва он видел самоуправство властей, без разбору бравших людей и устраивавших над ними следствие. Если ему не хотелось видеть происходящее в стране, он и отсиживался, публикуя статьи о необходимости поддерживать иллюзорно воспринимаемое им благополучие. А тут — без подготовки — грянуло! И как грянуло… Словно вернулись николаевские времена. Полиция хватала людей по всякому навету. Но вскоре Михаилу стали известны обстоятельства — было сообщено об убийстве, дополнительно раскрывалась революционная деятельность. Зрела буря! Вернее, буря давно созрела. О ней не могли не знать, требовался только слабый порыв ветра, чтобы не дожидаться подобия восстания декабристов. И убийство студента Иванова позволило властям начать преследование выродившихся нигилистов.

Если в обществе выявлен изъян, избежать его не получится. Обязательно последуют литературные труды, возвращающиеся к громкому событию. Так Достоевский работал над «Бесами», вдохновлённый именно Нечаевским делом. А что Салтыков? Михаил предпочёл поговорить о другом, открыто обвинив судебную систему в мягкости, практически в создании шутовского представления. Как это так — возмущался Салтыков — совершено опасное для существования государства деяние, а судьи вежливо обращаются к подсудимым. Такое кажется необычным, чтобы ответственный за власть человек показывал гуманность к людям, которых в обыденной жизни он при удобном случае смешает с грязью. Прочее Михаила будто бы и не интересовало.

Действительно, когда грохочут пушки, человеческую речь не услышишь. Какой смысл рассуждать о чём-то, выпадая из полемического спора с другими журналами? Нужно приобщиться и вынести собственное суждение о судебном процессе. Правда, учитывая выход «Отечественных записок» в ежемесячном формате, передать особенности ведения, остро беспокоящего общество процесса, не сможешь. Потому Салтыков ещё и оправдывался перед читателем, что не полагается их изданию рассуждать о резонансных делах, но всё прежде им написанное тогда выглядело бы противоречивым. Пришлось писать не о самом деле, а про обстоятельства вокруг него. Как раз о гуманности суда и следовало сообщить.

Чего же хотел Салтыков? Может повернуть реформы Александра II вспять? Пусть суды снова будут закрытыми, публиковать дозволено только предварительно одобренное цензурой, а крестьян опять отдать в распоряжение помещиков? Скорее он видел происходящее подобным фарсу. Может и в вине нечаевцев он сомневался, чего открыто сказать не мог. Или ему предпочтительнее казалось осудить людей без суда и следствия, сразу сослав на каторгу или поселение, как в «добрые» николаевские времена? В любом случае, он понимал, что писал статьи «Наши бури и непогоды» и «Так называемое Нечаевское дело и отношение к нему русской журналистики» для перемен собственного представления о происходящем в стране. Некий процесс обозначился: будет ли он безболезненно задушен?

Автор: Константин Трунин

» Читать далее