Метка: литература россии

«Русское общество в Париже» состоит из трёх писем, первоначально опубликованных в пятом, шестом и девятом номерах «Библиотеки для чтения», после переработанные и опубликованные в виде второй редакции в первом томе издания «Повести, очерки и рассказы М. Стебницкого» за 1867 год. Была поставлена особого рода задача — описать русских в Париже. Прожив короткое время во Франции, Лесков сумел сделать некоторые наблюдения, теперь спеша ими поделиться с читателем. Особенностью времени стало то, что теперь за границу мог ехать любой русский, к какому бы сословию прежде он не принадлежал. Поэтому Николай сразу разделил русское общество на елисеевцев и латинцев. Первые прозваны по Елисейским полям, вторым — по Латинскому кварталу: соответственно по месту основного обитания. Вполне очевидно, елисеевцы — это богатые люди, латинцы — все остальные.

Да, с начала первого письма Лесков назвал читателя дураком. При этом заметив, читать он всё равно продолжит. Особого интереса у читателя потому не имелось. Да и кого описывал Лесков? Всё тех же бар и их прислугу, о чьих поездках по заграницам читатель знал и без того. Гораздо интереснее внимать содержанию второго письма. Во-первых, сами французы не привыкли к бедным русским, может вовсе прежде не ведавшие о существовании оных. Во-вторых, среди латинцев не встречалось женщин, только мужчины. Вследствие этого возникла необходимость во внимании со стороны местных девушек. Во французском обществе существовали легкомысленные особы, так называемые гризеты, всегда верные избраннику, настаивавшие разве лишь на необходимости общаться с ними на французском языке. Читатель начинал полагать, сам Лесков жил именно среди латинцев, учитывая столь красочное описание парижских нравов. Из русских газет в доступе — «Колокол».

Повествуя далее, Николай сбился на дела польские, чему причиной явилось январское восстание поляков. Лесков, в совершенстве владея польским, любил ходить в польский ресторан. Поскольку он столь же превосходно говорил по-французски, понять в нём русское происхождение не представлялось возможным. И когда поляки узнавали, откуда он приехал в Париж, просили не посещать польских мест. Николай спрашивал их, отчего они так себя ведут, если русские никогда с ними плохо не обращались, получая ответы в духе неуважения и нетерпимости.

В третьем письме продолжения описаний русского общества в Париже сразу не случилось, разговор касался отношения поляков и чехов к русским. Если Лесков пытался сочувствовать, поляки просили его не вмешиваться, предлагая делать революцию у себя в России, если таковое желание имеется. Но поляки не скрывали, что случись подобное в действительности, они видели в качестве народного царя кого-нибудь вроде Бакунина, Огарёва или Герцена. Касаемо чехов, Лесков отметил простоту общения. Или Николай предпочёл обойти вниманием причину? Чехи не находились под влиянием Российской Империи. Однако же, быть под немецкой или австрийской властью чехи не сопротивлялись.

Размыслив польский вопрос, Лесков вернулся в окончании третьего письма к елисеевцам, более повторив моменты из первого письма. Касаемо женщин, отправлявшихся в заграничные поездки, Николай посчитал их за болезных, так как они действительно отправлялись в дальний путь с целью поправить здоровье, не считая некоторых — имевших за цель срамные дела. Добавил Лесков и то, отразив тем сочувствие, сами русские не терпят вхождения в какие-либо объединения. Как не дели их на елисеевцев или латинцев, общего между ними всё равно не возникнет, в отличии от тех же поляков, хоть и раздираемых противоречиями, при том способных к объединению внутри определённых групп.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

1863 год начинался для Лескова со статьи в «Северной пчеле» — «Ум своё, а чёрт своё (Из гостомельских воспоминаний)», опубликованной восемнадцатого января. Рассказ вышел сумбурным и непримечательным. Другое дело, статья от шестого февраля о парижском быте — «Как отравляются угольным чадом в Париже», с отложенной до апреля публикацией. В который раз читатель ожидал сказку о прекрасном французском городе. И Лесков этого не мог не понимать. Поэтому начал повествование с желанием разочаровать. Жить ему довелось на чрезмерно узкой улочке, где дома располагались так близко, что жители могли спокойно беседовать из окна в окно. Описав Париж с неприглядной стороны, перешёл к ещё более ужасающим обстоятельствам. В один день Николай услышал крики, вроде как речь шла про уголь и о необходимости кого-то спасти. Окажется, человек специально отравился каминным чадом. Лесков прояснит для читателя историю о мужчине шестидесяти лет, чья жизнь сталась разрушена, и он, по сложившейся среди парижан в таких обстоятельствах моде, принёс в комнату жаровню для подогрева вина, накрепко закрыв окна и входную дверь.

В том же номере «Северной пчелы», как и парижскую историю, Лесков опубликовал статью «Об аттестациях». Читатель знакомился с новым для России явлением — попыткой внедрить аттестацию для прислуги. Николай выразил мнение, указав, насколько Россия не готова к тому, если барин назовёт слугу дураком, будет после отвечать за свои слова в суде, как то может иметь место в Англии. В России прислуга пока ещё не рассматривается в качестве человека, являющегося личностью.

В пятом номере «Библиотеки для чтения» опубликована заметка «Раскольничьи школы». По планам Лесков должен был взяться за изучение данного вопроса, объездив ряд городов. Довелось побывать только в Риге. Об увиденном Николай расскажет после. Пока ставилась на вид проблема необходимости предоставить право молодым представителям раскольников получать образование. Это нужно делать хотя бы по той причине, так как получая образование, раскольник сможет понять ошибочность внушённых ему заблуждений.

Там же опубликована статья «Учёные общества». Лесков недоумевал от обсуждаемых тем и получаемых выводов. Мужи с умным видом высказывают личные мнения, оспаривают противные им точки зрения. К чему-то это ведь должно приводить? Получалось, кроме разговоров — ничего не происходило. До сих пор не написано ни одной монографии, не проведено ни единой экспедиции. Даже новых знаний учёные общества не сообщают.

И там же опубликовано первое письмо из цикла «Русское общество в Париже», заслуживающее отдельного внимания. В чём-то исходящее из вероятно уже состоявшегося знакомства со «Что делать?» Чернышевского, использовав тот же приём для привлечения внимания. То есть начал с рассуждений о том, насколько читающий его труды походит на дурака. Кто откажется в таком случае вступить в спор с автором? Прежде спора придётся прочитать весь текст до конца. Собственно, к тому Лесков и подводил, продолжив посылать письма в редакцию.

Тридцать первого мая в «Северной пчеле» опубликована статья «Николай Гаврилович Чернышевский в его романе «Что делать?». Лесков говорил читателю, предвидя должную случиться полемику, других мнений о труде Чернышевского он не читал. Хотел выразить лично своё мнение. Читателю следовало понять, «Что делать?» — тяжёлое для чтения произведение, вследствие написания неестественным для понимания образом. Во всём изложенном в книге нужно скорее искать пародию на нигилизм в лице Базарова, некогда описанного Тургеневым в «Отцах и детях». Ничего путного в дерзком и невежественном поведении Лесков не находил.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Начиная с шестого сентября Лесков пишет дорожный дневник. Формально — он находится в поездке, целью которой является прояснение вопроса, касающегося строительства Литовской железной дороги. Но если вчитываться в сам дневник, Николай данной темы практически не касался. Путь его пролегал от Петербурга до Кракова через Гродно, Беловежье, Пинск и Львов. Записи публиковались на протяжении декабря в «Северной пчеле».

К восьмому сентября Лесков прибыл в Вильно, надеясь там застать Владислава Сырокомлю. Оный умер за пять дней до его прибытия. Николай присутствовал на похоронах, после ездил по знакомым. Имел впечатление от сгоревшего вагона, чему виною стала свежая краска. Пробовал купить билет для продолжения пути, выразив огорчение, высказав предуведомление прочим желающим отправиться в путь: билеты надо брать на крупных станциях, так как на промежуточных этого сделать невозможно.

Одиннадцатого сентября прибыл в Гродно, назвал «гадким городком»: спорил с извозчиками-евреями по поводу платы за проезд, в гостинице с боем пытался выбить чистое бельё. Понимания не встретил. В другой гостинице вновь не нашлось чистого белья. И куда бы не обращался — всё ему не нравилось. Ужасными условия оказывались и в харчевнях. Примечательным для себя нашёл разговоры, свидетелем которых невольно стал, вследствие, надо полагать, тонких стен. Что он нашёл примечательного в истерических рыданиях дам — непонятно. Предпочёл напоследок посетить православный храм, возведённый калужанами, сопроводив это беседами о женской эмансипации.

В Белосток решил ехать на почтовых. Удивился полному отличию от Гродно. Всё и во всём ему пришлось по душе. Отметил перспективность города в плане развития промышленности. Имелась единственная проблема — отсутствие нормальных дорог. Далее — к пятнадцатому сентября — отправился в Беловежье собственным ходом, раздобыв для того лошадей. Из-за стужи расхворался. Шестнадцатого и семнадцатого сентября находился в Беловежской пуще, желая посмотреть зубров. Оставил яркое впечатление об увиденном.

От восемнадцатого сентября Лесков написал три заметки. Прибыл в Ружаны. Настолько красивых лиц он не видел с Петербурга. Уехать сразу не смог, почтовых для таких целей путникам не предоставляли. Раздобыл лошадь с извозчиком, коего понять вовсе не мог, настолько много «пш» было в его речи. Телега разваливалась, горло болело. Прибыл в Пинск, остановившись в городе на десять дней. Местные называли Пинск литовским Ливерпулем, говорили на польском языке, не считая себя ни литвинами, ни поляками, а именно что пинчанами. В данные края точно нужно провести железную дорогу, чтобы легче было доставлять хлеб в голодные годы. Пинская шляхта особая, чаще всего она беднее крестьян. Что ещё Николай приметил интересного? Особую секту евреев-скакунов, которые никаких догматов не придерживались, кроме выдвигаемых их раввинами, а главная особенность этих евреев — они скачут.

Четырнадцатого октября Лесков пересёк границу, въезжая в пределы Австро-Венгерской империи. Свободного передвижения более не случалось. Каждый раз требовалось получать разрешение от австрийского комиссара. Но и получив разрешение, пришлось столкнуться с особенностями передвижения. Наняв экипаж, в него постоянно кто-то подсаживался. К тому же требовалось платить за каждую версту отдельно.

Пятнадцатого октября прибыли во Львов. У Лескова украли часы. Русской прессы не сыскать. Среди местных проживают русины, всё своё прозывающие русским. В ходе рассуждений Николай вдался в литературные изыскания, сказав, насколько русские лишены представлений о польских и литовских поэтах, и наоборот. Ещё одна примечательная особенность записок, Лесков использует слово «россияне», так во Львове называли выходцев из России. Посетовал Николай и на издевательство львовян, мол, русские только самовар изобрели, на что он им справедливо заметил — и рукомойник. Потому как русскому человеку вообще немыслимо в Европе умываться — ему дают графин с водой и лоханку, наливай в неё воду и полощи физиономию.

Отдельно от дневника стоит заметка «Город Краков», датированная октябрём, опубликованная в одном из апрельских выпусков «Северной пчелы» в следующем году. Лесков отмечал чистоту постельного белья, составил описание города, отметил использование королевского дворца в качестве казармы. И сообщил о нейтральном отношении местного населения к русским, так как они, в отличии от австрийцев, не претендуют ни на культуру, ни на язык.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Цикл «Родина» | Книга №1

Однообразие мотивов в литературе сталинского времени может восприниматься за бедность мышления. Но лучше это понимать в качестве характерной черты той эпохи. Или, что более вероятно, таковое суждение возникает вследствие узкого кругозора. Ведь если браться за рассмотрение в части лауреатов Сталинской премии, видишь определённое, тогда как постарайся объять шире, сразу замечаешь писателей, чей творческий путь обошёлся без премирования — по причине несоответствия. О чём тогда рассказывать, в энный раз ознакомившись с очередным произведением, удостоенным государственной награды? Точно о том же. Мысли не дано выйти за пределы заданных рамок.

Анна Караваева работала с текстом по событиям текущего дня. К написанию «Огней» приступила в 1941 году, работая над произведением вплоть до 1943 года. О чём она могла сказать, кроме как о надеждах на способность превозмочь немецкий натиск? О событиях на передовой писать не решилась, взяв за основу тему работников тыла. Гораздо лучшим посчитала описать работу сталеваров. Стране требовались мастера, способные выковать оружие для победы. Пока же, словно чего-то не хватало. Чего именно? Надо полагать, понимания возможностей врага. Например, какими качествами обладают танки противника? Дабы с этим разобраться, нужно вражеский танк привезти на завод, разобрать до основания, сделав соответствующие выводы. И как это отобразила Караваева? В который раз читатель видит недостаточную подготовленность советских людей, прежде нужного показывающих преобладание эмоций над разумным осмыслением. Вместо желания освоить содержание, они выскажут немецкому танку всю накопившуюся внутри них ярость.

До сталеваров дело ещё дойдёт. Анна продолжала разбираться с танками. Есть на страницах умелец, разработавший новый танк. Лично Сталин видел оный на параде. Вот этому умельцу доставят немецкий танк. Какой будет сделан вывод? Немцы делают танки по старым неэффективным технологиям. Что из этого следует? Практически ничего. Просто Караваева выразила точку зрения советских инженеров, даже не сделавших попытки понять, из каких соображений немцы создавали именно такие танки.

Только после Караваева переходит к сталеварам. Анна должна было подумать, чем ещё удивить читателя. Стахановское движение продолжало существовать. Это нашло отражение на страницах. На заводе есть специалисты, готовые индивидуально выдавать большое количество продукции, среди них регулярно проводятся соревнования. Следовало переосмыслить такое стремление к результату. То есть нужно радоваться за товарища, сумевшего перевыполнить план и добившегося более лучших показателей. И станет гораздо лучше, ежели этот товарищ объяснит, каким образом у него это получилось. Следовало внушить читателю мысль – когда избранные могут устанавливать рекорды, а подавляющее большинство не всегда вырабатывает норму, то не является хорошим показателем производительности. Пусть все в одной поре начнут давать хороший результат. Поэтому обязательно нужно делиться с товарищами наработками, позволяющими усовершенствовать эффективность производства.

Так почему Советский Союз, имея превосходящие немцев людские ресурсы, обладающий лучшими технологиями, терпел поражение от Третьего Рейха? Караваева доведёт до читателя мнение Сталина, согласно которому получалось, что немецкое преобладание основано за счёт превосходства в количестве имеющихся у них единиц вооружения. Поэтому мало обладать лучшими по характеристикам танками, всё равно требуется численное преимущество. Как раз этому смогут поспособствовать методы, о которых Караваева бралась рассказать на примере сталеваров.

Окончив работу над «Огнями», Анна сразу приступила к новой книге. Думала ли она объединить эти произведения в единый цикл? Об этом читатель узнает позже. Если читатель вообще находил силы для чтения книг в условиях военной поры.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Советские писатели времён вручения Сталинской премии — создатели особого рода инструкций. Они не просто описывали производственный процесс, предлагая для читателя готовый к исполнению образец. Так Закруткин взялся представить предприятие по разведению рыбы, по её переработке и дополнительно заложил основы необходимости думать о сбережении природных ресурсов. Надо сказать, Виталий отразил новое для мышления советских людей, показывая не просто необходимость трудиться во благо государства, а думать наперёд, поскольку данное природой быстро истощается. То есть происходил перелом в сознании. Отныне нельзя действовать под девизом наращивания объёма. Нужно переосмыслить подход к любому производственному процессу. Ведь если бездумно добывать рыбу в неограниченном количестве, когда-нибудь она вовсе переведётся.

Но первое, бросающееся в глаза, расхождение в названии самого произведения. Сталинскую премию получила «Пловучая станица», тогда как в последующих изданиях произведение именовалось «Плавучей станицей». Это особая тема для рассуждения, почему аканье стало в русском языке преобладающим, вследствие проведённых реформ отказавшись от ряда слов, признав их формы устаревшими. Будем считать, такую особенность отношения к переменам читатель усвоит самостоятельно. Интересно другое, отношение советского человека к подстраиванию под изменения времени. Вот и у Закруткина людей поставили перед необходимостью переосмысливать устоявшееся.

Люди не понимали, отчего нельзя добывать абсолютно всю рыбу. Чем больше, тем лучше… Разве не так? Заодно будут хорошие показатели. Но когда им говорят не поступать таким образом, обязательно отпуская молодняк обратно, начинают обижаться. Им приводят в пример американцев, изничтоживших палтус в своих прибрежных водах. Не понимают люди и призывы к необходимости разводить рыбу и заниматься селекцией. Какой от того толк? Показатели не выполняются, рыба ловится в меньшем количестве. Тут ведь скорее урон государству… Разве не так? На каждом этапе приходилось перебарывать непонимание. Теперь же достаточно было дать совет прочитать книгу Виталия Закруткина.

Виталий пишет — незначительный урон советскому хозяйству причиняют браконьеры. Конечно, есть злостные, кто пользуется сетями, явно добывая не для собственного пропитания, а кто ловит удочкой — считай не браконьер. Другое дело, если ведётся селекционная работа, то даже вылов удочкой может стать серьёзным препятствием для выведения рыбы. Касательно селекции Закруткин затронул каждый шаг, описав возможные затруднения. Ознакомившись с такой инструкцией, колхозы могли задуматься об аналогичной деятельности.

Ещё важный аспект — терраформирование. Допустим, строится плотина. Как быть с рыбой, которая лишается возможности доплывать до мест размножения? На страницах книги читатель видит усилия по сохранению поголовья белуги. Покуда после некоторые писатели станут описывать человеческие страдания из-за затопленных земель, никто из них не задумается о бедах других земных созданий. Как читатель видит, всё зависит от поставленных целей для написания художественного произведения. Закруткин затрагивал совсем иные аспекты, в той же мере обязательные к рассмотрению.

Читатель задумается и о том, насколько труд Закруткина может быть в принципе применим при любых прочих условиях. Несмотря на реалии описываемых Виталием дней, подход действующих лиц наиболее рационален. И это должно было радовать читателя. Наконец человек обретал необходимость задуматься о будущем, желая добиваться лучших показателей в относительно отдалённом от него времени. И хотелось бы думать, так человек станет поступать во всех сферах деятельности. Советскому Союзу теперь требовались стахановцы другого рода, кто приумножит природные богатства страны, дав себе и будущим поколениям право жить без нужды в чём-то.

А может Закруткина не совсем поняли, дав Виталию Сталинскую премию низшей третьей степени.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Если бы Салтыкову запретили писать вообще, отправив под строгий надзор, что могло тогда с ним произойти? Например, Тарасу Шевченко некоторое время запрещали прикасаться к бумаге и к писчим принадлежностям. А Михаилу просто разрушили жизнь, закрыв «Отечественные записки». Став заложником ситуации, он смягчил позицию противления, окончательно смирившись к «Мелочам жизни». Салтыков так и говорил редакторам, дозволяя им вносить любые правки, лишь бы публикация состоялась. Поступал так Михаил в виду острой нужды. И вот к маю 1887 года он взялся написать очерки о непосредственно самих читателях. При этом сделал предуведомление, сказав, писатель пишет ради того, чтобы его читали, а некоторые представители пишущей братии — сугубо ради мзды. Разумеется, себя к последним Салтыков не причислял.

Первый очерк — «Читатель-ненавистник». Таких читателей писатели не любят больше всего. Они вдумчивы и придирчивы, уделяют внимание каждому слову. Читают не ради чтения, имея мыслью разнести читаемое в пух и прах. При этом ненависти за данным читателем не водится. Скорее, такого читателя следует назвать ратующим за объективность. Это писателю видится проявление ненависти. Салтыков так и отмечал — чаще всего читатели-ненавистники оказываются правыми в суждениях. Но и они могут иметь отличия друг от друга. Одни из них предпочитают оставаться одиночками, другие — собираются в группы по интересам. Однако, читая между строк, рядовой читатель всё же отметил направленность очерка против цензуры. Именно цензоры разбирают порученные под их ответственность тексты. И должно быть очевидно, из каких побуждений цензоры отдавали значение каждому слову, скорее обеспокоенные возможностью пропустить любой намёк на действия власти, вынужденные видеть в самом отдалённом способное побудить к неправильным мыслям.

Второй очерк — «Солидный читатель». Чем-то этот тип способен напомнить газетчика непомнящего, хотя Салтыков называет его кумом читателя-ненавистника, в отличие от которого солидный читатель читает в не силу потребности, а по имеющейся у него склонности к чтению. Обычно солидный читатель не вникает глубоко в текст, знакомится с ним поверхностно. Чаще отдаёт приоритетное значение чтению новостей по утрам. Мыслит такой читатель сообразно текущей минуте. То есть нужно понимать, что существуют читатели, желающие читать по внутреннему к тому стремлению, но разбираться в прочитанном у них нет надобности.

Третий очерк — «Читатель-простец». Прежде читать могли только обеспеченные люди. Достаточно вспомнить малое количество экземпляров подписных изданий, должно быть прилично стоивших. Теперь газеты и книги начали печатать массово и продавать за доступные средства. Появилось множественное количество читателей-простецов, за счёт которых те же писатели смогли наладить в меру безбедное существование. Никаких ярких характеристик таким читателям Салтыков давать не стал.

В четвёртом очерке — «Читатель-друг», скорее являющегося заметкой в несколько абзацев, Михаил имел желание упомянуть тип читателя, с которым он никогда не встречался. Существует ли такой вообще? Есть твёрдая уверенность — он обязан существовать. Должны ведь быть люди, обладающие умением радовать писателя, прощая ему все его огрехи, побуждая к дальнейшим творческим свершениям. Другое дело, читатели-друзья не спешат заявлять о себе, разумно опасаясь показаться докучливыми. Впрочем, не всякий бы взялся признаваться в симпатиях к творчеству Салтыкова, и даже не в силу возможности быть заподозренным в крамольных мыслях, чаще из сложности в способности усвоить огромный массив информации, обычно сообщаемый Михаилом через иносказание. В чём не всякий современник мог разобраться, в том потомки не смогут разобраться тем более.

«Мелочи жизни» заканчивались этюдом «Счастливец», опубликованным в июне, про человека, жившего успешно, чуть не ставшего губернатором, под старость лет начавшего интересоваться псевдополезными науками.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В марте Салтыков публикует ещё четыре очерка, взявшись за рассказ о новых и относительно новых для России деятельностях. В части «Газетчика» имел некоторые неприятности, частично подвергнутый цензурированию. Михаил говорил прямо, теперь уже не идеализируя. Даже чувствовал, вероятно писал последнее, и более не напишет вовсе. Особенно так ему казалось к апрельской публикации очерка «Имярек», столь пресного для чтения, что о нём можно вовсе не говорить.

О чём же вёлся рассказ в очерке «Газетчик»? Как должно быть понятно, в газетах положено описывать происходящие события. Например, говорить о политических процессах, сообщать гражданам о государственных делах. И хорошо, если изложение обстоятельств будет без предвзятого отношения. Но читатель, опережая Салтыкова, понимал, насколько невозможно сухо излагать, не вкладывая определённого смысла в подачу материала. При любых обстоятельствах окажешься предвзятым. Хотя бы в силу тех причин, которые принято именовать цензурой — то есть кому-то или чему-то неугодным. Даже позволь излагать информацию как она есть — невольно появятся те, кто посчитает необходимым использовать ситуацию для своей выгоды. Поэтому Салтыков не стал углубляться, всего лишь предложив классификацию газетчиков. Тем показав для читателя, каковы люди по своей природе, поступая определённым образом вне какого-либо умысла. О чём Михаил напомнил, так об особом типе газетчиков, по своей сути вечных: непомнящие. Те, кто позавчера говорил одно, вчера — другое, сегодня — прямо противоположное, и при этом делая вид, будто никогда не говорили в ином смысле. На удивление — у них есть свои приверженные читатели, отчего-то отказывающиеся замечать, мягко скажем, «брехню». Какое же значение должно быть у газеты? По мнению Салтыкова, газета даёт повод читающим для ведения светских бесед на определённые темы.

Второй очерк — «Адвокат». Самое новое из профессиональных увлечений для России тех дней. Михаил отмечал, приходилось смотреть на Запад, где издавна существовала адвокатура. Разве это оправдано? Только в необходимости осмыслить суть самого явления. Салтыков не стал упоминать, может по причине незнания, о существовании на Руси до периода раздробленности особой любви народа к судебным тяжбам. Существовали даже законы, навроде свода, известного нам как «Русская правда». Но раз в текущих реалиях пришлось перенимать западный опыт, следовало понять, что адвокаты не отстаивают невиновность и не взывают к справедливости, они обеспечивают наименьшее из возможных наказаний. Хотелось бы услышать: деятельность адвоката направлена на ведение судебного процесса через положенные для того процедуры, о которых участники дела могут не знать.

Третий очерк — «Земский деятель». Когда случилась эмансипация крестьян, потребовались представители, способные заменить дворянство на местах. Михаил повёл сказ об одном из таких деятелей. Этот деятель честно не мог понять, для чего требуется земство. В своих решениях он никогда не спорил с дворянством, проявлял к нему уважение, ставил себя ниже. Одним словом, Салтыков внёс разъяснение, указав, ничего в сущности не поменялось. Никто не стал представлять интересы бывших крепостных. А почему описываемый деятель не оставил должность, если не видел в ней смысла? Хотя бы по причине обеспечения за её счёт собственного существования.

Четвёртый очерк — «Праздношатающийся». Так Михаил назвал должностное лицо, работающее в двух ведомствах, занимающееся только тем, что везде умеет найти подход, со всяким — общий язык, ведая, где достать нужное и купить в лучшем виде. При этом толком ничего не создаёт.

Для завершения «Мелочей жизни» Салтыкову осталось написать ещё пять очерков.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В январе 1887 года Салтыков всё-таки решается на публикацию отдельного очерка — «Портной Гришка», не сумев под него написать соответствующие произведения. Благо, работа над рассказом продвигалась быстро. Если его разбить на фрагменты, вышли те же самые четыре очерка из прежних частей «Мелочей жизни». Читатель узнавал про портного, с детства жестоко воспитываемого родителями, имевшими пристрастие к алкоголю. Ни дня не проходило без порки. А что ждало главного героя повествования в будущем? Зависело от настроя писателя. Михаил не дал ему счастья в жизни. По итогу всё закончится печально.

Читатель может отметить, будто бы Салтыков возвращался к себе прежнему. Однако, в феврале «Мелочи жизни» пополняются четырьмя новыми очерками под общим заглавием «Девушки». И самый первый очерк — «Ангелочек» — внушал робкие опасения. Вчитываясь в текст, приходило осознание возвращения к приторному представлению о прошлом. Ведь как воспитывали юных барышень? Уж точно без использования над ними физического насилия. Верочку холили. Единственным её утруждением являлось обучение языкам. Маменька не экономила на гувернёрах, дававших уроки английского, французского и немецкого. А вот на русском экономила. Поэтому читатель наглядно убеждался, отчего прежде дворяне так плохо изъяснялись на русском. Кто-то даже посматривал в сторону царя Александра III, о котором ходила молва, словно в его выговоре была изрядная доля немецкого акцента. Что же могло статься с Верочкой далее? Жизнь её — сахарная вата. При всех неурядицах она осталась тем же ангелочком.

Второй очерк — «Христова невеста». Рассказ об ещё одной хорошенькой девушке с чистыми помыслами. Жить она предпочла в поместье, ухаживала за престарелым дедушкой. Чтобы не маяться бездельем, думала учить крестьянских детей. Встретила сопротивление, поскольку обучать детей бралась другая девица, тем самым лишь умея добыть пропитание для семьи. Чем же главной героине ещё заниматься? Когда дед умрёт, уедет в город и продолжит наполнять дни вспомогательной деятельностью. Ничего плохого в жизни девушки так и не случилось.

Браться ли за третий очерк? — мог задуматься читатель. Похоже Салтыков пишет сказки для детей. Пленяло название — «Сельская учительница». Интриговало сиротское происхождение главной героини. Воспитанная добрыми людьми, она решила заняться учительством, влача существование за гроши и ютясь в углу. Будучи честным человеком, сталась опорочена. Не смогла стерпеть над собою такого унижения, сведя дни к тому же итогу, какой знаком читателю по очерку «Портной Гришка». Как это всё понимать? — опять задумывался читатель. Девушка не может наладить быт без поддержки со стороны и создания полагающегося уюта на первых порах? Отчасти это соответствовало представлениям. Девичья участь полностью зависела от окружения, тогда как мужская судьба могла складываться вне зависимости от чего бы то ни было.

Четвёртый очерк — «Полковницкая дочь» — Михаил опубликовал отдельно в «Книжках Недели». Видимо, была отражена история некой девицы. Таких рассказов всегда хватало в памяти народной, если когда-либо случалась война. Отец главной героини погиб в бою, тётя её пристроила в пансион. Став учительницей, жила для гордости других, ни в чём не заявляя о праве на личное счастье. Замуж не вышла, вела благочинное существование, стала чтимой за присущий ей образ жизни. Что же с того? — вступал с писателем в разговор читатель, без права на получение ожидаемого ответа. Но Салтыков перестал писать для побуждения мыслей. Пусть публикуют хотя бы это.

Или Михаил задумал усыпить бдительность комитета по цензуре? К таким произведениям точно не будет претензий.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В декабрьском выпуске «Вестника Европы» Салтыков опубликовал ещё четыре очерка для «Мелочей жизни», именовав пасторальным названием — «На лоне природы и сельскохозяйственных ухищрений». Читатель гадал, насколько представленные образы следует считать за полагающиеся к необходимости серьёзного их восприятия. Михаил именно что создал идиллию. Никакого критического отношения, сугубо созидание благостного восприятия. Это не сказ о мужике, прокормившем двух генералов. Пиши про высокие чины сейчас, вышли бы генералы довольно дельными служаками, способными уже самого мужика накормить и обеспечить ему досуг. То есть непонимание сочинений Салтыкова продолжало возрастать. А что на это говорил сам Михаил? Он делал оговорки — каждый раз речь ведётся об усредненном типе. То есть бывают и другие представители обрисованного им люда, но в данный момент разговор должен вестись в общем.

Первый очерк — «Хозяйственный мужичок». Салтыков не стал создавать образ угнетаемого крестьянина. Более того, мужичок самовольно себя во всем ограничивает. Питается скверно не от недостатка возможностей, вкусного у него есть некоторое количество. Однако, мужик считает — не надо себя расповаживать. Чтобы вкусное быстро не съесть — его следует сделать менее приятным к употреблению. Да и вообще тогда съешь меньше, оставив на потом. И такой подход сей тип хозяйственного мужичка применяет во всём. Кто-нибудь прежде думал в таком виде о быте крестьян? Чаще писали про их горькую долю.

Второй очерк — «Сельский священник». Кажется, уж поп-то должен жить безбедно. Но жил он хуже крестьянина. Да, приходил на готовое. Но ведь под старость оставался вовсе без всего, уступая приходящему на его место попу. К тому же всегда был вынужден думать о пропитании. Только как? Призовёт мужика помочь, тот не разбежится: более съест за время работы, нежели посеет. Опять же, мужик всегда при деле и при еде, прирастает сыновьями и их жёнами-работницами. Мужик умеет заработать дополнительную копейку ремеслом. Священник ни о чём подобном не может помыслить. Писал ли кто прежде про горькую долю сельских попов?

Третий очерк — «Помещик». И вновь Салтыков не оправдал читательских ожиданий. У Михаила вышел дельный человек, который обо всём заботится, всё у него прирастает, способный трудиться в поле не хуже мужика. Живёт помещик в неприглядных условиях. Разве не было таких помещиков? Или мыслями читатель про тех, кто оставлял поместья управителям, отправляясь кутить в столицу? Гораздо чаще, если не практически каждый, писатель повествовал про разнеженных созданий, чьи руки никогда не знали мозолей. Для чего-то Салтыков старался таковой миф разрушить. Пусть читатель знает, сколь горька была доля помещиков.

Четвёртый очерк — «Мироеды» — Салтыковым стал задуман без привязки к «Мелочам жизни». Если не публиковать, более такой возможности не представится. Кто же такие мироеды? Жившие за счёт чужого труда. Например, на деревню разрешалось держать всего один кабак, при этом пить мужику в чужих деревнях запрещалось. Проще говоря, создавалось подобие монополии, практически откупная система. Выбив себе право держать кабак в деревне, мироед мог наладить безбедное существование. Не обязательно деятельность касалась кабаков. Какая же горькая доля была у мироедов? Об этом говорить не приходится. Сылтыков присовокупил текст по мере личной на то надобности, пусть и разрушив за счёт того общую повествовательную линию, всё-таки показав чьё-то превосходство над другими.

Далее требовалось создать ряд новых портретов людей с горькой долей. Следующий год Салтыков продолжит писать очерки для цикла «Мелочи жизни».

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

С середины октября по начало ноября Салтыков дополнил «Мелочи жизни» четырьмя очерками, озаглавив как «Молодые люди». Оставалось только гадать, на кого именно Михаил смотрел, создавая такие портреты. И ещё более интересно узнать мнение современников, точно отказавшихся бы признавать подобные тексты за щедринские. Неужели всё складывалось настолько плохо? Или Салтыков начал искать благожелательное к нему отношение со стороны чиновничьего аппарата? Некогда он сам ходил среди власть имущих, пускай в относительно отдалённой губернии. Может оттуда и черпал вдохновение? Портреты «Молодых людей» вышли такими, словно рассказ вёлся про нищенствующую братию времён едва ли не тысячелетней давности. Или Михаил устал от происходившего в стране, теперь стремясь отдалиться от философствования? Россия шла в не совсем нужную для понимания сторону.

Первый очерк — «Серёжа Ростокин». В иные времена портрет такого молодого человека воспринимается за извечный. Это некий шалопай, живущий лёгкой жизнью, проводящий время на светских мероприятиях, скорее прожигающий день за днём. Он ни к чему не стремится, кроме поиска к проявлению свойственного ему блеска. Но другое беспокоило Салтыкова, видевшего, как такие люди начинают помышлять о чиновничьих должностях. Будут ли сии граждане сеять зёрна, полезные для развития государства? Времена сменяются, и всё повторяется снова. Если серёжи ростокины считают позволительным вмешиваться в политику, причём с дозволения собственных родителей, то ничего хорошего не случается. Читателю только и оставалось уловить между строк застрявшую мысль — каждый раз Россия катится в бездну, дозволь давать власть подобным гражданам.

Второй очерк — «Евгений Люберцев». Сказ про однокашника Серёжи Ростокина. Евгений хорошо зарекомендовал себя в учёбе, при этом понимая — едва ли не всё зависит от его отца. А отец говорил сыну, чтобы прежде всего оберегал здоровье, так как оно является самым важным для человека. Такому вполне позволительно становится чиновником. Если он о чём и думает, пусть даже о личном благополучии, для сограждан станет примером разумного отношения к делу. И никто не скажет, будто Евгений растрачивает жизнь на никчёмное. Наоборот, приумножает собственное благополучие, в чём-то подавая пример для других. Читатель теперь не видел между строк мысли Михаила, замечая, насколько хорошими могут быть чиновники. Автором точно был Салтыков?

Третий очерк — «Черезовы, муж и жена» — хронологически написан ранее «Евгения Люберцева». Он про конторских служащих, имевших солидный достаток, продолжавших трудиться так, словно завтра они потеряют работу и вынуждены будут побираться. Жизнь постоянно откладывалась на потом. Буквально — не видели белого света. Что по итогу? Один из супругов скоропостижно скончается от простуды. Вывод становился очевидным — бессмысленно существовать ради существования, жизнь дана для жизни. Тогда читатель мог задаться вопросом: нужно каждый день воспринимать за самый последний? Логического осмысления не последует. И между строк Салтыков снова ничего не оставил.

Четвёртый очерк — «Чудинов» — противопоставление всему, рассказанному до того. Отец обещал сыну должность судьи. Для этого не требовалось получать образование. Сын же захотел поехать в столицу и выучиться. Не совсем понятно, как при в меру влиятельном отце студенту пришлось голодать, не имея возможности заплатить как за саму учёбу, так за съём и за еду. Недоедание приведёт к лихорадке, за которой последует смерть от истощения.

Читателю оставалось предположить о малом количестве очерков касательно молодых людей. Нет прочих портретов, благодаря которым получится лучше выстроить понимание некогда происходившего и продолжающего происходить. Мыслью Салтыков собирался уйти в дела более приземлённые.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее