trounin.ru

В третьей части «Недоконченных бесед» Салтыков брался рассуждать об изменениях в судебной системе. Михаилу не нравилась открытость заседаний. Как это следовало понимать? Неужели сатирик хотел вернуться к прежним порядкам, чтобы людей судили, вовсе не используя никаких принципов, полагаясь на точку зрения судьи? Иначе из чего Салтыков исходил, обвиняя сложившуюся систему в неудачности? Какой именно открытости он ожидал? Вполне очевидно, никогда суд не будет полностью соответствовать ожиданиям, к чему он вовсе и не должен стремиться. Как раньше бытовало предвзятое отношение, таким ему быть и при любых изменениях ведения судебного процесса. Просто Михаил не хотел, чтобы дела вершились за счёт красноречия участников. Тут бы стоило напомнить Салтыкову про совсем древние времена, вроде эллинских или римских судов, где каждый имел возможность доказать невиновность, либо найти доводы для убедительности в обвинении. Можно напомнить и про суд на Руси, вершимый согласно «Русской Правды».

Безусловно, судебный процесс во все времена принимал нелицеприятный вид, особенно при желании участников действия нажиться. Ведь существовала особая порода людей, тем и смыслившая существование, что досаждала жалобами на всех и вся, благодаря чему обретала способность продолжать существовать. Были даже такие личности, какие то ставили себе в пользу, сходя за подобие адвокатов, на самом деле толком не разумея, каким образом следует осуществлять суд. Вероятно, Салтыков негодовал как раз на таковых. Хотя, читатель должен понимать, Михаилу не нравилась ситуация в общем, когда всё отдавалось на откуп лицам, чья профессия только в том и заключалась, дабы участвовать в судебных процессах.

В четвёртой части Салтыков никого не осуждал, предпочтя рассказывать читателю, как следует относиться к его творчеству. Говорят, это связанно с неверной интерпретацией «Сна в летнюю ночь». Какой смысл закладывал Михаил в текст? Явно не прямой. Вот об этом он и посчитал нужным сообщить. Салтыков говорил, насколько привык к манере излагать языком иносказания. Его даже можно назвать баснописцем в прозе, а среди на него повлиявших упомянуть Эзопа. Именно эзоповым языком Михаил сочинял произведения, привыкнув к этому со времён царя Николая. Тогда никто не мог говорить прямо, обязательно прибегая к аллегориям. Теперь же, согласно свершившихся перемен, более не имелось необходимости говорить иносказательно. Но чего не вытравишь, с тем приходится продолжать жить. Да и не желал Салтыков быть понимаемым прямо, к тому он попросту не стремился. Может тем оберегая себя от недовольства власти, всегда способный указать на надуманность сравнений. Однако, когда его понимали прямо, Михаил ещё больше негодовал. Он ведь и писал из желания быть понятым иносказательно.

При этом, невзирая на цензурную реформу, Михаил не видел изменения ситуации к лучшему. Наоборот, цензура сохраняла силу, теперь действуя ещё более жестоко, нежели до того. Оказывалось, прямо говорить в прежней мере нельзя, поскольку это грозит неприятными последствиями. Если так, Салтыков ещё больше убеждался в необходимости использовать отстранённые сюжеты, которые читатель должен раскрывать самостоятельно. А может Михаил лукавил перед читателем, толком не умея говорить прямо, к подобному способу изложения не сумевший привыкнуть. Одно дело — использовать аллюзии, другое — резать по живому. Говори Салтыков всегда прямо, ему бы и не стать сатириком, так долго и плодотворно трудившимся.

Читатель должен подивиться, внимая содержанию четвёртой части. Неужели Салтыков пожелал сделаться откровенным с читателем, не используя маску Николая Щедрина?

Автор: Константин Трунин

» Read more

О чём не берись рассуждать, прав оказываешься только для себя, а чаще лишь для себя и лишь в тот самый момент, когда рассуждаешь. Невозможно придерживаться единой точки зрения на протяжении всей жизни, обязательно переосмысливая, обрастая большим количеством знаний и умений. Ежели брать определённый пример, обычно показывающий разницу в восприятии среди поколений, то лучше прочего подойдут музыкальные пристрастия. Читатель не обязан следить именно за мыслью Салтыкова, достаточно вспомнить собственные предпочтения, заодно соотнеся с интересами молодых и старших поколений — общее довольно трудно найти. И так случалось не только в веках последующих, в прежние имелись точно такие же отличия. Касательно времён Михаила, понимая, насколько он себя соотносил с деятелями, чьи жизненные приоритеты зарождались в сороковых, он не мог согласиться с новыми веяниями в музыке, о чём и говорил во второй части цикла «Недоконченные беседы», пока ещё публиковавшиеся в «Отечественных записках» под заголовком «Между делом».

Что не нравилось Михаилу? Он выступил с критикой в адрес новой русской музыкальной школы, именовавшейся «Могучей кучкой», куда входили, помимо прочих, Бородин, Мусоргский и Римский-Корсаков. Прежде, годом ранее, в первой части очерков «Между делом», Салтыков сетовал на отсутствие авторитета для литераторов. Теперь же, когда за оного, но среди композиторов, принимался Стасов — музыкальный критик, Михаил желал выразить несогласие с выбранным курсом. Не нравились ему произведения современных деятелей, не пленявшие душу и казавшиеся излишне далёкими от композиций, воспринимавшихся им за образцы классического звучания. Михаил скорее соглашался достойно оценивать музыку Беллини, Верди или Россини, пусть и итальянцев, нежели новодел русских композиторов.

Не так важно, чем именно был недоволен Салтыков. Он ещё не знал, до каких высот способны взобраться музыкальные пристрастия, пока ещё той музыки, какая продолжит считаться за классическую. Будут и более смелые эксперименты, нежели дозволяли представители «Могучей кучки». Дойдёт и до такого, когда музыка подменится шумом, а то и вернётся к состоянию минимализма, от которого постоянно уходит, и к которому раз за разом возвращается. Говорить об этом в категорическом тоне с той же степенью нельзя, как браться рассуждать об уместности того или иного приёма в литературных произведениях. Но за человеком всё равно остаётся право выражать личное мнение, должное допускать существование других вариантов, на которые лучше не обращать внимания.

Что до далёкого потомка, ему стал безразличным спор вокруг новаторства в классической музыке, как и сама эта музыка, остающаяся уделом редких ценителей. Никто более не делает различий между творениями Моцарта, Баха, Бетховена, Верди, Мусоргского и всех прочих, кого можно перечислять довольно долго. Всё это воспринимается в одинаковой степени — в качестве классической музыки. Когда-нибудь будет уравнена и музыка последующих веков, а то и вовсе всему будет придано значение равнозначного звучания, ни в чём не способного служить в качестве услаждения слуха. Зачем только говорить в подобном духе? В очередной раз придётся признаться: человек желает выражать весомое мнение, будто не понимая, как скоро оно устареет и ни для кого не будет иметь значения.

Пусть Салтыкову не нравилось новаторство в музыке. Он имел право выразить личное суждение. И он должен был понимать — иного развития не случится. Впрочем, на примере такой статьи лучше начнёшь понимать не только мировоззрение Михаила, но и всего человечества, столь же категоричного во всём, считающего, будто может существовать нечто, способное каждому из людей нравиться в одинаковой степени.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Своим литературным изысканием, именованным изначально «Между делом» Салтыков положил начало циклу «Недоконченные беседы», оный может вовсе и не планируя. В очередной раз Михаил хотел затронуть тему подрастающего поколения. И говорил он с явным пониманием, насколько опасно обсуждать подобное. Но нельзя избежать очевидного, сколько не отдаляй неизбежное. Теперь приходится пожинать плоды либерализации общества. Если Александр II позволил населению Империи иметь собственное мнение по каждому вопросу, ничего с тем уже не поделаешь. Особенно больно это стало принимать по отношению к молодёжи, отчего-то решившей выражать недовольство. Ничего более не могло исправить ситуацию, попытки царя свернуть реформы — путь к усугублению ситуации. Оставалось рассуждать о происходившем в стране. Впору было заявить: контроль полностью утерян. А всего лишь требовалось понять, какое поколение подрастает. Ежели не царь, то это сделает за него Салтыков.

Пришлось признать, молодёжь запуталась в мыслях. К чему она стремится? Того понять нельзя. Даже можно смело утверждать — ни к чему не проявляет стремления. Это не те люди, которые знали, чего хотели от жизни. Почему-то за каждым десятилетием деятельного проявления жизненной позиции приходило десятилетие без инициатив. Вот были нулевые годы — преобразование страны под руководством Александра I, затем десятые — принятие плодов побед над Наполеоном, в двадцатые — декабристский кризис, в тридцатых — апатия под давлением правления Николая, в сороковых — зарождение мысли о сопротивлении деспотическому режиму, в числе противников коего был и сам Салтыков. В пятидесятых — охлаждение, вплоть до полной отрешённости, усталость от желания перемен, смирение. В шестидесятых — разгорелся жар под воздействием реформ Александра II. В семидесятых случился надрыв, произошло переосмысление должного быть, вновь понимание происходящего зашло в тупик. Только как не говори про десятилетия, отмечаемые упадком, мысленная деятельность всё равно велась. Так и в семидесятых, тот же Салтыков, продолжал размышлять, что делал хотя бы по ему свойственному внутреннему убеждению, так как сам по жизненным принципам относился к деятелям из сороковых.

Однако, начало семидесятых не оказывалось столь уж спокойным. Наоборот, порыв к деятельности только зарождался. Понять его было непросто, поскольку ему предстояло медленно зреть, покуда не выльется в последующий террор, в результате которого погибнет и сам царь Александр II. Но там нужно говорить уже в другом тоне, так как беспокойство причинялось за счёт трудноразрешимого вопроса по управлению Польшей.

Вместе с тем Салтыков старался понять новые веяния в литературе. Положительные черты ему обнаружить не удавалось. Всё это следовало отнести на счёт отсутствия превалирующего мнения, каким должен быть литературный процесс. Со времён Белинского не осталось авторитетов, способных формировать общее представление и направлять в нужное русло. Литература развивалась сама по себе, используя сюжеты, не всегда требующиеся для ознакомления. Пока Михаил создавал мнение о происходящем, делился с читателем аллюзиями, кто-то прямо смотрел на действительность, показывая происходящие в обществе изменения. Касательно шестидесятых обычно ссылаются на Тургенева, то в семидесятые более уверенной поступью входил Достоевский: оба писателя старались обсуждать острые социальные проблемы.

Но разве не мог Салтыков влиять на общественное мнение? Это ему было по силам. Мешало единственное — отсутствие желания говорить прямо, либо присущее ему опасение, крепко вошедшее в подсознание из-за некогда нависавшей над ним угрозы стать сидельцем тюрьмы, либо быть отправленным в ещё более дальнюю ссылку, и не в статусе чиновника, как некогда с ним уже произошло при царе Николае.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда проходят годы, оказываешься рад любым воспоминаниям, способствующим лучшему пониманию писателя. Как пример, статья «Воздействие правдой», опубликованная Валентиной Ивановой, — это запись беседы Василия с кинокритиком. Самый примечательный момент, особо кажущийся интересным, опасение Шукшина по поводу харизматичных актёров. Василий не был против них, но справедливо полагал, насколько с ними трудно работать. Такие люди понимают свою ценность, предъявляют требования, могут настаивать на создании определённых условий. Развивая мысль, получается сделать вывод, что придётся вносить изменения в сценарий. Тогда получится не лента по мотивам произведения, а подстраивание под обстоятельства из желаний разных людей.

Из частиц прошлого сохранилась заявка в издательство «Молодая гвардия». Василий просил включить в план на печать повесть «Калина красная», туда же намеревался добавить некоторые рассказы последних лет. Саму рукопись обещал предоставить к июлю.

Ещё одна частица — ответы на вопросы корреспондента «Комсомольской правды» под заголовком «Книги выстраивают целые судьбы». Шукшин рассказал о взрослении, как он развивался, что тому способствовало, о множестве прочитанных книг. Говоря о литературе, Василий сообщал, какое значение придавал спискам. Он специально просил людей, чтобы сообщали, какие именно произведения следует прочитать.

Дополним разговор о Шукшине ещё одной частицей — опубликованным текстом выступления перед премьерой фильма «Печки-лавочки» под заголовком «Нам бы про душу не забыть». Василий уведомлял зрителя о необходимости понимать, что фильм давно сдан в прокат, но на экраны выходит только теперь, что к фильму не следует относиться предвзято, оценивать происходившие с героями ленты ситуации, так как акцент нужно делать не на этом. Шукшин просил зрителя сделать упор в понимании действующих лиц, придать значение каждому, воспринимая не в целом, а в частном, чтобы при оценке ленты на первое место выходили портреты людей, лишь потом связанные с ними обстоятельства.

Когда премьера «Печек-лавочек» состоялась Шукшин получил письмо с Алтая, свои ответы он оформил в виде статьи «Слово о малой родине». Ему ставилось в укор очернение действительности, показывание обстоятельств, каковых быть не может, то есть Василий больше выдумал, нежели взял из настоящей жизни. Что мог ответить Шукшин? Он сказал, насколько каждому из нас свойственно собственное понимание окружающей действительности. Если для критика фильма Алтай является одним, то Василий склонен наделять его другими качествами. С этим ничего не поделаешь — у каждого личное восприятие. Но Василий соглашался, может жить прежними представлениями, воспринимать Алтай в качестве человека, с этим местом уже не связанного. Шукшин даже сообщал, как неловко теперь ему возвращаться в родные места, насколько он стался чужд Алтаю. Он даже предпочитал скрывать, редко кому сообщая, откуда является выходцем, поскольку на первых порах сам воспринимал Алтай за край света. Теперь же, обзаведясь опытом, твёрдо для себя уяснил — то, что он выходец с Алтая, его особенность, которой следует гордиться, нисколько не чураясь.

Статья «Завидую тебе» — ответ на письмо, в котором говорилось о мечте стать комбайнером. Зависть Василий объяснял тем, что давно отмечтался. Но и у него были когда-то мечты. Главное же заключается в другом, поскольку мечтать необходимо, невзирая на кривотолки общества, особенно теперь, когда к селу начали относиться презрительно, и комбайнером, как и колхозником, стало быть зазорно. Просто надо жить по совести, честно работать и помогать другим. Придерживаясь данных принципов, можешь закрыть глаза на любое презрение. Важно быть именно человеком — таково наставление Шукшина.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поговорим о публицистических изысканиях Шукшина. Среди прочих статей есть такая — «О фильме Марлена Хуциева «Мне двадцать лет», написанная в 1965 году. Василий заметил неторопливость манеры Хуциева, словно Марлену всё даётся с трудом. Даже может показаться, в таком темпе нельзя работать в кинематографе. Однако, Шукшин говорит о том с воодушевлением, Хуциев ни одного своего фильма не испортил, значит его метод имеет право на существование.

В статье «Я тоже прошёл этот путь» за 1966 год Василий отвечал на письмо грузчика, где возникал призыв к рабочим скорее поступать в высшие учебные учреждения. Шукшин рассказал, как имел намерение получить высшее образование, но был вынужден с четырнадцати лет постоянно работать. Теперь же каждый считает за необходимость сразу поступать в учебное учреждение.

Тогда же Василий создал заметку «Написано о Разине много», рассказывая о планах снять двухсерийное цветное полотно на широком экране. Упомянем тут же ещё статью «Как нам лучше сделать дело», опубликованную в журнале «Советский экран».

Не менее кратко сообщим про некоторую публицистическую деятельность в 1967 году. Это неоконченная работа «Только это не будет экономическая статья», должная быть опубликованной в газете «Правда», но публикация задержалась на двенадцать лет. Вторая работа — ответы на анкету для журнала «Вопросы литературы», названная впоследствии «Проблемой языка».

В 1969 году Василий написал «Мне везло на умных и добрых людей», рассказывая, как он находил понимание в глазах самых строгих людей, от которых никогда не ожидал мягкости. Допустим, Михаила Ромма считали за строгого преподавателя, но для Василия он оказался добрым и хорошим человеком. Тогда же начата работа над статьёй «Мода».

В 1970 году Шукшин трудился над заметкой «Вот моя деревня», вероятно планируя сделать её частью рассказа, повести или фильма. Василий рассказывал о жителях, каким образом они вспоминают былое, особенно трогательно зачитывая списки погибших во время Великой Отечественной войны.

Тогда же «О творчестве Василия Белова», чему следовало стать предисловием. Шукшин говорил, насколько способен чувствовать героев Белова, вполне разделяя даже те моменты, когда действующие лица молчат.

В «Литературной газете» опубликована беседа «Степан Разин: легенды и быль», где Василий сообщал о том, каким ему представлялся Разин. Шукшин видел предводителя крестьянского восстания в качестве не до конца разобравшегося человека, вследствие чего и закончил жизнь на плахе. Разину следовало продолжать сопротивление власти, вместо чего он повернулся к крестьянам спиной. Что до экранизации, то это произойдёт не раньше, чем через три года, так как только костюмов требуется пошить порядка семи тысяч. В статье «Таким он должен запомниться» Шукшин уже говорил о трёх сериях.

Стенограмма выступления на заседании в киностудии имени Горького в 1971 году после смерти Шукшина была озаглавлена как «Надо иметь мужество». Примечательной речь Василия стала из-за отсылки на слова Христа, словно бы заявившего собственной матери, будто у них нет ничего общего.

За этот же год упомянем статью Ягунковой из журнала «Искусство кино», написанную на основе беседы с Шукшиным. Василий говорил, что писатель в качестве литератора — это одно, в киноискусстве он имеет другое значение. Закадровый голос для происходящего на экране — практически лишён важности. Вообще, Шукшин считал, что каждым своим фильмом дополняет рассказ об одной и той же деревне, связывая судьбы разных героев единством места. А если говорить про экранизацию о Степане Разине, то в романе Василий использовал множество внутренних монологов, которые практически никак нельзя воплотить на экране.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Всю жизнь бороться, и ничего не достичь, кроме писательской славы, и то забываемой потомками — таков жизненный путь Генри Райдера Хаггарда. Ныне он известен благодаря единственному произведению, рассказав про приключения на африканском континенте словами авантюриста Аллана Квотермейна. Не воспринимается Хаггард и в качестве серьёзного писателя, скорее ориентированным на детскую аудиторию. Он сам говорил, насколько оказался потрясён «Островом сокровищ» Стивенсона, после чего принял твёрдое решение — развлекать читателя интересными произведениями. Но не только к этому стремился Райдер, всё равно продолжая создавать произведения на опережение, указывая на общественные проблемы, делая на этом акцент в периодических статьях. Может кому-то творчество Хаггарда даже теперь способно показаться интересным, специально для такого читателя создан данный труд.

Чем ещё примечателен Райдер для потомка? Однажды он решил пойти в политику, проиграв выборы, оказавшись с ног до головы оболганным. После этого более к политике не возвращался, посчитав оказаться нужным в ином исполнении, беря на себя обязательства по сглаживанию острых углов. За деятельность во благо английской короны его удостоили рыцарского звания. Райдер проявлял заботу о бывших военнослужащих, разрабатывая варианты, каким образом для них обустроить пребывание в колониях, если они желали там остаться.

Другой аспект — интерес к сельскому хозяйству. Хаггард переживал за бедственное положение английского фермерства. Он лично опробовал на себе, что значит быть фермером и садоводом, разводил животных, о чём написал соответствующие труды. Особо выделился монографией «Сельская Англия», в мельчайших деталях изучив все аспекты каждой местности. Этим он думал оказаться востребованным у современников и потомков, отчасти таковым и оказавшись, так как впоследствии редкие проблемы сельского хозяйства обсуждались без его участия.

Но для нас сейчас Хаггард важен в качестве писателя. С первых строк его литературный путь тесно связан с Африкой. Райдер начинал с публицистических статей, не нашедших спроса. Пройдёт ещё порядка шести лет, прежде чем Хаггард приступит к написанию беллетристики, сделав то с соревновательным интересом. Он создаст несколько романов в стол, поскольку к ним читатель не проявит интереса. Какими были те произведения? Хаггард писал в привычном тогда стиле викторианского романа — очень словоохотливо, уделяя внимание абсолютно всему, с помощью чего получится нарастить объём. Третьим произведением станет роман «Копи царя Соломона», как раз и написанный под вдохновением от «Острова сокровищ». Затем история в мистических тонах про Айешу, и далее длинный писательский путь, никогда не ослабевавший.

Как сказать вкратце, о чём писал Хаггард? Он создавал легенды, где действовали сильные и удачливые мужчины, вдохновлённые на подвиги красивыми женщинами. Если кому-то сюжет о подобном покажется наивным, то не стоит спешить с выводами. Нужно вспомнить, каким образом до XX века в Европе воспринимали литературу, считая обязательным рассказывать про такое, чему нет места в жизни. Само понимание романтизма в том и заключается — рассказывать о небывалом. Находились люди, отказывавшиеся читать о дне насущном, поскольку такому они являются очевидцами без дополнительного напоминания. Впрочем, Хаггард писал даже такие произведения, где отражал текущую действительность, например, предупреждая о недопустимости малого количества спасательных шлюпок на кораблях, сказав так ещё до крушения «Титаника», или про необходимость вакцинации, когда в Англии бушевала эпидемия оспы.

Литературный путь Райдера Хаггарда нужно обязательно проследить и по его публицистическим статьям, на основе которых получится лучше понять, чем жил и мыслил писатель в действительности.

Данное издание распространяется бесплатно.

В двадцать четвёртом выпуске размещён некролог по Адаму Станиславовичу Ржевускому. Булгарину показалось важным рассказать про человека, чьим воспитателем был Нарушевич. Некогда начинавший послом Речи Посполитой в Дании, в 1808 году Ржевуский значился маршалом Киевской губернии, с 1817 — восседал в Сенате. Он достойно служил сперва одному отечеству, теперь другому. Обязательно следовало упомянуть в некрологе литературную деятельность Ржевуского, оставившему рукописи о современных ему польских событиях.

В двадцать пятом выпуске — «Ответ на письмо к издателю «Московского телеграфа», помещённое в 3 книжке сего журнала» можно оставить без комментария. В тридцатом выпуске заметка «Концерт г-жи Аделины Каталани, 8 марта» — восхищение талантом итальянской певицы. В тридцать втором выпуске рецензия на поэму «Войнаровский» за авторством Рылеева — очередное восхищение, Булгарину понравилось описание сибирской зимы и Якутска.

В тридцать шестом выпуске некролог по Михаилу Сергеевичу Кайсарову, первому переводчику на русский язык произведения Стерна «Тристам Шенди». В тридцать седьмом — рецензия на «Думы» Рылеева через воспоминания про польские и украинские песни. В четырёх выпусках с сорок седьмого по пятидесятый — рецензия на «Чернеца» Козлова с обильным цитированием авторских стихов.

В шестьдесят шестом и шестьдесят седьмом выпусках — рецензия на «Разбор трёх статей, помещённых в Записках Наполеона» Давыдова. Как должен знать читатель, Давыдов стался известен вкладом в разгром французов, придумавший способ быстрых рейдов в тыл врага и развивавший партизанское движение. Но надо знать и то, что сам Наполеон нигде не оговаривался, каким образом русским удавалось столь быстро снижать боеспособность французской армии.

В восемьдесят втором выпуске реакция на замечание в одинадцатой книжке «Московского телеграфа» — виток полемики с Полевым.

В восемьдесят седьмом — рецензия на труд Погодина «О происхождении Руси». Погодин защищал норманскую теорию, опираясь на доказательства безымянного немецкого автора, в которых тот искал корни русского народа среди тюрков.

В девяносто четвёртом и девяносто шестом выпусках письмо к Свиньину под заглавием «Скачка». Как понять, чьи кони лучше — английские или русские? Пока продолжили считать право на первенство за Англией, хотя не стоит отрицать хороших скакунов и в России.

В сто шестнадцатом выпуске — «Опыт сатирического словаря». У Булгарина накопился ряд наблюдений, которым он вновь спешил поделиться с читателем.

В сто восемнадцатом — некролог по Дмитрию Степановичу Бортнянскому. В следующем выпуске — вымышленная повесть «Чувствительное путешествие по передним». В сто двадцать седьмом — рецензия на четвёртое собрание сочинений в стихах и прозе «Мнемозина». В сто пятьдесят третьем — статья «Толки». В сто пятьдесят четвёртом — рецензия на произведение Жуи «Антенский пустынник, или Изображение французских нравов и обычаев в начале XIX столетия» в переводе де Шаплет. Обо всём этом комментарии будут лишними.

Говорить подробнее о заметках Булгарина из «Северной пчелы» не получится. Это схематические наброски, должные уведомить читателя о чём-то, без добавления информации к размышлению. Рецензии неизменно получались сухими, если не появлялось возможности рассуждать о праве народов на сопротивление и обособление от империй, либо не затрагивался вопрос польских и украинских земель. Часто использовалось чрезмерное цитирование, ничего не поясняющее, скорее убеждающее читателя самостоятельно обратиться к первоисточнику. В некрологах Фаддей раскрывался с новой стороны, показывая умение собирать сведения по крупицам, представляя короткий очерк о жизни человека, упоминая обо всём важном. Публиковаться в каждом выпуске «Северной пчелы» Булгарин не собирался, учитывая периодичность — три раза в неделю. Но курс был выбран верным — через шесть лет издание станет ежедневным, число экземпляров составит порядка десяти тысяч за выпуск.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обвинения Булгариным «Отечественных записок» приводили к ответным публикациям, на которые опять приходилось писать возражения. Наблюдать за хождениями вокруг слов мог не каждый читатель. Но наблюдать приходилось, поскольку читатели периодических изданий понимали, насколько разнились позиции издателей. Если кто радел за Булгарина, тот выступал его сторонником. Да были ли у Фаддея соратники? Таковых имелось крайне мало. Тогда почему Булгарин продолжал находить спрос на свои издания? Видимо, читатель получал удовольствие от наблюдения за словесной перепалкой, обретая возможность обсудить в кругу друзей, выразив собственное понимание ситуации. Потомку до дрязг тех дней дела вовсе нет, отчего если и приходится внимать данной полемике, то с осмыслением разговора о пустом. В третьем выпуске «Северного архива» Фаддей разместил «Замечания на письмо, напечатанное в 1-й книжке «Отечественных записок» на 1825 год».

В тринадцатом выпуске публикация в виде отрывка из «Русского Жилблаза». Булгарин работал над романом «Иван Выжигин», предлагая читателю знакомиться с отдельными главами.

В четырнадцатом выпуске «Замечания на статью, помещенную в №11 «Вестника Европы», под заглавием «Исторические справки». Булгарин вновь отражал мнение о труде Карамзина. В шестнадцатом выпуске полемизировал Фаддей и с Николаем Полевым статьёй «Замечания на статью, напечатанную в 13 нумере «Московского телеграфа», под заглавием «Особенное прибавление и прочее», выразив неприятие чуждой ему точке зрения об его изданиях. Там же и о том же продолжил статьёй «Господину издателю «Московского телеграфа», на статью его в №14 сего журнала».

Публикации в «Сыне отечества» не отличались разнообразием содержания. Булгарин старался сугубо полемизировать. Вот перечисление статей: «Ответ господам Полевому и сотрудникам его, Я. Сидоренке и Матюше-Журналоучке, на статью, помещённую в «Московском телеграфе»; «Логическое заключение, выведенное из статьи, помещённой в №35 «Русского инвалида»; «Краткий ответ защитникам лечебника, изданного князем Енгалычевым, и указание некоторых ошибок, находящихся в сей книге».

С первых чисел 1825 года Греч и Булгарин начали совместный выпуск политико-литературного издания под названием «Северная пчела». В последующие годы публикации Фаддея размещались преимущественно на его страницах. Эта газета выходила на небольшом количестве листов, разделённая на две части, должная представлять интерес для читателя, поскольку в дальнейшем именно этому изданию высочайшим распоряжением будет дозволено первым публиковать известия из-за рубежа и театральные рецензии.

Первая заметка в «Северной пчеле» оказалась хвалебной. Во втором номере Булгарин написал рецензию на издание «Простонародные песни нынешних греков» за авторством Фориеля, переведённые Гнедичем. Фаддей предварительно уведомил читателя о сопротивлении греков властвовавшей над ними Османской империи, продолжающееся третий век. После рассыпался в благодарностях Гнедичу, радуясь возможности лицезреть столь удачный перевод двенадцати песен.

В четвёртом выпуске уже раздалась критика — «Провинциал в столице» с подзаголовком «Обед во французской ресторации». Суть заметки состояла в описании похождений приятеля, решившего приятно откушать, а ему выставили неоправданно большой счёт, будто он с товарищами съел стадо коров и овец, поскольку, заказывая часть животного, оплачивал стоимость, превышающую цену самого животного.

В пятом выпуске рецензия на «Записки полковника Вутье о нынешней войне греков» в переводе Сомова. Вместо критического осмысления содержания, Фаддей прокомментировал оглавление.

В седьмом выпуске читатель «Северной пчелы» уведомлялся «Полемической заметкой против «Русского инвалида» за подписью Греча и Булгарина. Оказывается, «Русский инвалид» перепечатал одну из статей, не удосужившись указать первоисточник.

В двадцать втором выпуске размещена рецензия на пьесу Дмитриева «Торжество муз. Пролог в стихах на открытие Императорского Московского Театра». Фаддей описал увиденное им представление.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Булгарин взялся внести коррективы в описание Карамзиным истории. Зачем? Рассуждая, насколько это тяжёлое ремесло, понимая, надо иметь солидный багаж знаний, всё же Фаддей посчитал допустимым внести ясность в изложение, опубликованное не кем-нибудь, а историографом, специально назначенным царём Александром. Булгарин сразу обозначил позицию — он отказывается признавать царствование Годунова за благо для страны. Ныне история тех дней более темна, нежели для современников Фаддея. В начале XIX века ещё имели представление о хронологии событий, как правил Иван Грозный, как умирали его сыновья, как воссел на царство Фёдор, а уже затем — при стечении обстоятельств — царские регалии достались Годунову. И всё же Булгарин не сменял тон, продолжая выражать отрицательное мнение, не пытаясь отыскать самую малость положительных моментов.

В чём основное неприятие Фаддеем Годунова? Он считал недопустимым проведение политики сугубо злыми поступками. Не следовало Годунову убивать царевича Дмитрия. После этого ничего не могло смягчить к нему отношения. Булгарин вспомнил и про Наполеона, собиравшегося добиться процветания Европы, перед этим утопив европейские народы в крови. Кажется, случись Фаддею родиться во времена Ивана Грозного, ход его мысли мог быть иным. Да и забыл Булгарин, что представляет из себя политика.

Сперва осуждая Карамзина за мягкость позиции, затем Фаддей требовал большего количества деталей, может забывая, какой труд брался читать. Всё же Карамзин писал историю государства, а не отдельных событий. Булгарина задело отсутствие интереса к основанию городов на севере и на Урале, каким образом при Фёдоре утёрли нос английскому купечеству, за счёт чего наполнялась казна. Так и возникает желание сказать Фаддею, чтобы писал историю самостоятельно, ежели считает себя более сведущим.

Тон становится совсем категорическим, стоило Булгарину ознакомиться с историей Польши за авторством Нарушевича. Примерно такого же труда Фаддей хотел ожидать от Карамзина. То есть нужно не просто описывать события, обязательно следует говорить, почему они произошли, на какие процессы в дальнейшем повлияли. Тем самым Булгарин не предлагал исправить упущения, он прямо требовал писать иначе, составляя не столько историю государства, сколько обширный труд, должный учитывать влияние сопутствующих дисциплин. Да вот пиши Карамзин столь подробно, проделывая всё в одиночку, может и не смог бы продвинуться далее нескольких томов.

Если всерьёз браться за историю, каждое событие являло бы собой отдельный том. Трудность заключается в другом — в способности читателя воспринимать сообщаемую ему информацию. Читатель и без того с удовольствием ознакомится с самым первым томом, более лёгким для понимания. Если ему подробно объяснять все особенности княжеских дрязг, то интерес к истории исчезнет сразу. Достаточно сослаться на события, имевшие место после смерти великого князя Владимира Крестителя, когда Русь буквально погрузилась в раздробленное состояние, в редкие моменты объединяясь вновь. Просто нужно осознать — обо всех процессах разом не расскажешь, нужно проводить отдельные изыскания, отказывая во внимании смежным по времени процессам.

Имел значение и фактор личного времени. Ещё никто не знал, годом позже Карамзин умрёт, не успев довести историю до воцарения династии Романовых. Ежели ему не удалось и этого, как тогда вообще суметь распределить имеющиеся возможности? Впрочем, всё это можно считать за отговорки. Всё-таки и до Карамзина хватало историков в России, и не его версия истории может считаться лучшей. Может она нравилась современникам и нравится потомкам, так как является доходчиво изложенной, объясняющей многое более ясным языком, чем то получалось у прочих историков.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Читая публицистику Булгарина, можно сделать наблюдение, казавшееся отражением отнюдь не века XIX, а скорее времени будущего. Но Булгарин может тем предвосхищал, а может подобное было всегда, только данного рода литературных изысканий осталось крайне мало. Впрочем, и в древности жили компиляторы, благодаря чьим стараниям нам доступны, как пример, труды Эпикура. Касательно занятия Фаддея схожего вклада в культуру человечества отметить не сможешь. Кому какое дело из потомков, какие ошибки допускали в периодических изданиях? Не станем излишне осуждать, понимая, каждый занимается тем, чем ему кажется нужным, полезным, либо он не имеет иного для себя выбора. Собственно, в семнадцатом выпуске «Литературных листков» Булгарин разместил рецензию на «Новости литературы», издаваемые Воейковым и Козловым, рассказав читателю, что он там вычитал, какие сделал выводы, в чём собирается уличить авторов.

В восемнадцатом выпуске опубликовано возражение на ответ господина Фёдорова, напечатанный в №53 «Отечественных записок». Фаддею не понравилось, как усомнились в правильности применённого им эпиграфа, но сказать об этом он считал необходимым, сохраняя на лице выражение спокойствия. Булгарин доводил до сведения читателя недовольство Фёдорова его высказыванием, посчитав нужным принять таковую точку зрения, поскольку его аналогично по многим вопросам не устраивает мнение оппонента.

Совмещённый двадцать первый и двадцать второй выпуск — это «Письмо к приятелю о наводнении, бывшем в С.-Петербурге 7 ноября 1824 года». Фаддей отобразил всё, чему довелось ему быть очевидцем. Наводнения словно никто не ждал, будто не случалось Неве выходить из берегов. Не насторожила горожан ночная буря, хотя стёкла вылетали из рам, не приняли всерьёз сигналов на Адмиралтейской башне. К утру каналы стали переполняться от воды, случилось то самое наводнение, стоившее горожанам нервов. И пока в Петербурге начинали беспокоиться за имущество, соседние деревни уже утонули: там люди спасались, каким только получалось образом. При вести об этом горожане побросали имущество и думали лишь о спасении. К вечеру вода отступила, что не означало спокойной ночи. Правительству требовалось принимать срочные меры, чтобы дать людям надежду и озаботиться устранением последствий и недопущением распространения болезней. Дополнительно к письму Булгарин привёл выкладки о наводнениях в Лондоне, Париже и самом Петербурге за последние века. Оказывалось, сие природное явление не является редким — оно случается излишне часто.

В том же выпуске Фаддей разместил «Краткие возражения на обвинения П.П. Свиньина, на иронию издателя «Дамского журнала», на притязания ко мне В.К. Кюхельбекера и на «Афоризмы любомудрия» князя В.Ф. Одоевского». Деятели от литературы всё более ополчались на Булгарина, вследствие чего ему приходилось с ещё большим усилием возражать.

В следующем выпуске опубликована сцена из общественной жизни «Подписка на журналы», являющаяся к тому же «Письмом к издателю из губернского города». Предлагалось ознакомиться с ситуацией — автор письма желал подписаться на всевозможные журналы, планируя быть в курсе всех событий. Знакомые на него посмотрели с недоумением, не считая за целесообразное напрасную трату такого количества средств. Лучше бы автор потратил деньги на благотворительность: говорили они ему. Оставалось ответить схожим предложением, пусть знакомые распродадут предметы роскоши, перенаправив вырученные средства на обеспечение нужд малоимущих. Зато жена автора письма радовалась — мужу останется время сугубо на чтение, он не будет выходить из дома, не станет играть в карты, а сами газеты можно потом пустить на выкройки. В том-то и беда, оставалось заключить, каждому важно знать дела ближнего круга, тогда как до проблем мира важности особой нет: не знай про происходящее вне страны, ничего не потеряешь.

Автор: Константин Трунин

» Read more