Метка: салтыков-щедрин

Если бы Салтыкову запретили писать вообще, отправив под строгий надзор, что могло тогда с ним произойти? Например, Тарасу Шевченко некоторое время запрещали прикасаться к бумаге и к писчим принадлежностям. А Михаилу просто разрушили жизнь, закрыв «Отечественные записки». Став заложником ситуации, он смягчил позицию противления, окончательно смирившись к «Мелочам жизни». Салтыков так и говорил редакторам, дозволяя им вносить любые правки, лишь бы публикация состоялась. Поступал так Михаил в виду острой нужды. И вот к маю 1887 года он взялся написать очерки о непосредственно самих читателях. При этом сделал предуведомление, сказав, писатель пишет ради того, чтобы его читали, а некоторые представители пишущей братии — сугубо ради мзды. Разумеется, себя к последним Салтыков не причислял.

Первый очерк — «Читатель-ненавистник». Таких читателей писатели не любят больше всего. Они вдумчивы и придирчивы, уделяют внимание каждому слову. Читают не ради чтения, имея мыслью разнести читаемое в пух и прах. При этом ненависти за данным читателем не водится. Скорее, такого читателя следует назвать ратующим за объективность. Это писателю видится проявление ненависти. Салтыков так и отмечал — чаще всего читатели-ненавистники оказываются правыми в суждениях. Но и они могут иметь отличия друг от друга. Одни из них предпочитают оставаться одиночками, другие — собираются в группы по интересам. Однако, читая между строк, рядовой читатель всё же отметил направленность очерка против цензуры. Именно цензоры разбирают порученные под их ответственность тексты. И должно быть очевидно, из каких побуждений цензоры отдавали значение каждому слову, скорее обеспокоенные возможностью пропустить любой намёк на действия власти, вынужденные видеть в самом отдалённом способное побудить к неправильным мыслям.

Второй очерк — «Солидный читатель». Чем-то этот тип способен напомнить газетчика непомнящего, хотя Салтыков называет его кумом читателя-ненавистника, в отличие от которого солидный читатель читает в не силу потребности, а по имеющейся у него склонности к чтению. Обычно солидный читатель не вникает глубоко в текст, знакомится с ним поверхностно. Чаще отдаёт приоритетное значение чтению новостей по утрам. Мыслит такой читатель сообразно текущей минуте. То есть нужно понимать, что существуют читатели, желающие читать по внутреннему к тому стремлению, но разбираться в прочитанном у них нет надобности.

Третий очерк — «Читатель-простец». Прежде читать могли только обеспеченные люди. Достаточно вспомнить малое количество экземпляров подписных изданий, должно быть прилично стоивших. Теперь газеты и книги начали печатать массово и продавать за доступные средства. Появилось множественное количество читателей-простецов, за счёт которых те же писатели смогли наладить в меру безбедное существование. Никаких ярких характеристик таким читателям Салтыков давать не стал.

В четвёртом очерке — «Читатель-друг», скорее являющегося заметкой в несколько абзацев, Михаил имел желание упомянуть тип читателя, с которым он никогда не встречался. Существует ли такой вообще? Есть твёрдая уверенность — он обязан существовать. Должны ведь быть люди, обладающие умением радовать писателя, прощая ему все его огрехи, побуждая к дальнейшим творческим свершениям. Другое дело, читатели-друзья не спешат заявлять о себе, разумно опасаясь показаться докучливыми. Впрочем, не всякий бы взялся признаваться в симпатиях к творчеству Салтыкова, и даже не в силу возможности быть заподозренным в крамольных мыслях, чаще из сложности в способности усвоить огромный массив информации, обычно сообщаемый Михаилом через иносказание. В чём не всякий современник мог разобраться, в том потомки не смогут разобраться тем более.

«Мелочи жизни» заканчивались этюдом «Счастливец», опубликованным в июне, про человека, жившего успешно, чуть не ставшего губернатором, под старость лет начавшего интересоваться псевдополезными науками.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В марте Салтыков публикует ещё четыре очерка, взявшись за рассказ о новых и относительно новых для России деятельностях. В части «Газетчика» имел некоторые неприятности, частично подвергнутый цензурированию. Михаил говорил прямо, теперь уже не идеализируя. Даже чувствовал, вероятно писал последнее, и более не напишет вовсе. Особенно так ему казалось к апрельской публикации очерка «Имярек», столь пресного для чтения, что о нём можно вовсе не говорить.

О чём же вёлся рассказ в очерке «Газетчик»? Как должно быть понятно, в газетах положено описывать происходящие события. Например, говорить о политических процессах, сообщать гражданам о государственных делах. И хорошо, если изложение обстоятельств будет без предвзятого отношения. Но читатель, опережая Салтыкова, понимал, насколько невозможно сухо излагать, не вкладывая определённого смысла в подачу материала. При любых обстоятельствах окажешься предвзятым. Хотя бы в силу тех причин, которые принято именовать цензурой — то есть кому-то или чему-то неугодным. Даже позволь излагать информацию как она есть — невольно появятся те, кто посчитает необходимым использовать ситуацию для своей выгоды. Поэтому Салтыков не стал углубляться, всего лишь предложив классификацию газетчиков. Тем показав для читателя, каковы люди по своей природе, поступая определённым образом вне какого-либо умысла. О чём Михаил напомнил, так об особом типе газетчиков, по своей сути вечных: непомнящие. Те, кто позавчера говорил одно, вчера — другое, сегодня — прямо противоположное, и при этом делая вид, будто никогда не говорили в ином смысле. На удивление — у них есть свои приверженные читатели, отчего-то отказывающиеся замечать, мягко скажем, «брехню». Какое же значение должно быть у газеты? По мнению Салтыкова, газета даёт повод читающим для ведения светских бесед на определённые темы.

Второй очерк — «Адвокат». Самое новое из профессиональных увлечений для России тех дней. Михаил отмечал, приходилось смотреть на Запад, где издавна существовала адвокатура. Разве это оправдано? Только в необходимости осмыслить суть самого явления. Салтыков не стал упоминать, может по причине незнания, о существовании на Руси до периода раздробленности особой любви народа к судебным тяжбам. Существовали даже законы, навроде свода, известного нам как «Русская правда». Но раз в текущих реалиях пришлось перенимать западный опыт, следовало понять, что адвокаты не отстаивают невиновность и не взывают к справедливости, они обеспечивают наименьшее из возможных наказаний. Хотелось бы услышать: деятельность адвоката направлена на ведение судебного процесса через положенные для того процедуры, о которых участники дела могут не знать.

Третий очерк — «Земский деятель». Когда случилась эмансипация крестьян, потребовались представители, способные заменить дворянство на местах. Михаил повёл сказ об одном из таких деятелей. Этот деятель честно не мог понять, для чего требуется земство. В своих решениях он никогда не спорил с дворянством, проявлял к нему уважение, ставил себя ниже. Одним словом, Салтыков внёс разъяснение, указав, ничего в сущности не поменялось. Никто не стал представлять интересы бывших крепостных. А почему описываемый деятель не оставил должность, если не видел в ней смысла? Хотя бы по причине обеспечения за её счёт собственного существования.

Четвёртый очерк — «Праздношатающийся». Так Михаил назвал должностное лицо, работающее в двух ведомствах, занимающееся только тем, что везде умеет найти подход, со всяким — общий язык, ведая, где достать нужное и купить в лучшем виде. При этом толком ничего не создаёт.

Для завершения «Мелочей жизни» Салтыкову осталось написать ещё пять очерков.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В январе 1887 года Салтыков всё-таки решается на публикацию отдельного очерка — «Портной Гришка», не сумев под него написать соответствующие произведения. Благо, работа над рассказом продвигалась быстро. Если его разбить на фрагменты, вышли те же самые четыре очерка из прежних частей «Мелочей жизни». Читатель узнавал про портного, с детства жестоко воспитываемого родителями, имевшими пристрастие к алкоголю. Ни дня не проходило без порки. А что ждало главного героя повествования в будущем? Зависело от настроя писателя. Михаил не дал ему счастья в жизни. По итогу всё закончится печально.

Читатель может отметить, будто бы Салтыков возвращался к себе прежнему. Однако, в феврале «Мелочи жизни» пополняются четырьмя новыми очерками под общим заглавием «Девушки». И самый первый очерк — «Ангелочек» — внушал робкие опасения. Вчитываясь в текст, приходило осознание возвращения к приторному представлению о прошлом. Ведь как воспитывали юных барышень? Уж точно без использования над ними физического насилия. Верочку холили. Единственным её утруждением являлось обучение языкам. Маменька не экономила на гувернёрах, дававших уроки английского, французского и немецкого. А вот на русском экономила. Поэтому читатель наглядно убеждался, отчего прежде дворяне так плохо изъяснялись на русском. Кто-то даже посматривал в сторону царя Александра III, о котором ходила молва, словно в его выговоре была изрядная доля немецкого акцента. Что же могло статься с Верочкой далее? Жизнь её — сахарная вата. При всех неурядицах она осталась тем же ангелочком.

Второй очерк — «Христова невеста». Рассказ об ещё одной хорошенькой девушке с чистыми помыслами. Жить она предпочла в поместье, ухаживала за престарелым дедушкой. Чтобы не маяться бездельем, думала учить крестьянских детей. Встретила сопротивление, поскольку обучать детей бралась другая девица, тем самым лишь умея добыть пропитание для семьи. Чем же главной героине ещё заниматься? Когда дед умрёт, уедет в город и продолжит наполнять дни вспомогательной деятельностью. Ничего плохого в жизни девушки так и не случилось.

Браться ли за третий очерк? — мог задуматься читатель. Похоже Салтыков пишет сказки для детей. Пленяло название — «Сельская учительница». Интриговало сиротское происхождение главной героини. Воспитанная добрыми людьми, она решила заняться учительством, влача существование за гроши и ютясь в углу. Будучи честным человеком, сталась опорочена. Не смогла стерпеть над собою такого унижения, сведя дни к тому же итогу, какой знаком читателю по очерку «Портной Гришка». Как это всё понимать? — опять задумывался читатель. Девушка не может наладить быт без поддержки со стороны и создания полагающегося уюта на первых порах? Отчасти это соответствовало представлениям. Девичья участь полностью зависела от окружения, тогда как мужская судьба могла складываться вне зависимости от чего бы то ни было.

Четвёртый очерк — «Полковницкая дочь» — Михаил опубликовал отдельно в «Книжках Недели». Видимо, была отражена история некой девицы. Таких рассказов всегда хватало в памяти народной, если когда-либо случалась война. Отец главной героини погиб в бою, тётя её пристроила в пансион. Став учительницей, жила для гордости других, ни в чём не заявляя о праве на личное счастье. Замуж не вышла, вела благочинное существование, стала чтимой за присущий ей образ жизни. Что же с того? — вступал с писателем в разговор читатель, без права на получение ожидаемого ответа. Но Салтыков перестал писать для побуждения мыслей. Пусть публикуют хотя бы это.

Или Михаил задумал усыпить бдительность комитета по цензуре? К таким произведениям точно не будет претензий.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

В декабрьском выпуске «Вестника Европы» Салтыков опубликовал ещё четыре очерка для «Мелочей жизни», именовав пасторальным названием — «На лоне природы и сельскохозяйственных ухищрений». Читатель гадал, насколько представленные образы следует считать за полагающиеся к необходимости серьёзного их восприятия. Михаил именно что создал идиллию. Никакого критического отношения, сугубо созидание благостного восприятия. Это не сказ о мужике, прокормившем двух генералов. Пиши про высокие чины сейчас, вышли бы генералы довольно дельными служаками, способными уже самого мужика накормить и обеспечить ему досуг. То есть непонимание сочинений Салтыкова продолжало возрастать. А что на это говорил сам Михаил? Он делал оговорки — каждый раз речь ведётся об усредненном типе. То есть бывают и другие представители обрисованного им люда, но в данный момент разговор должен вестись в общем.

Первый очерк — «Хозяйственный мужичок». Салтыков не стал создавать образ угнетаемого крестьянина. Более того, мужичок самовольно себя во всем ограничивает. Питается скверно не от недостатка возможностей, вкусного у него есть некоторое количество. Однако, мужик считает — не надо себя расповаживать. Чтобы вкусное быстро не съесть — его следует сделать менее приятным к употреблению. Да и вообще тогда съешь меньше, оставив на потом. И такой подход сей тип хозяйственного мужичка применяет во всём. Кто-нибудь прежде думал в таком виде о быте крестьян? Чаще писали про их горькую долю.

Второй очерк — «Сельский священник». Кажется, уж поп-то должен жить безбедно. Но жил он хуже крестьянина. Да, приходил на готовое. Но ведь под старость оставался вовсе без всего, уступая приходящему на его место попу. К тому же всегда был вынужден думать о пропитании. Только как? Призовёт мужика помочь, тот не разбежится: более съест за время работы, нежели посеет. Опять же, мужик всегда при деле и при еде, прирастает сыновьями и их жёнами-работницами. Мужик умеет заработать дополнительную копейку ремеслом. Священник ни о чём подобном не может помыслить. Писал ли кто прежде про горькую долю сельских попов?

Третий очерк — «Помещик». И вновь Салтыков не оправдал читательских ожиданий. У Михаила вышел дельный человек, который обо всём заботится, всё у него прирастает, способный трудиться в поле не хуже мужика. Живёт помещик в неприглядных условиях. Разве не было таких помещиков? Или мыслями читатель про тех, кто оставлял поместья управителям, отправляясь кутить в столицу? Гораздо чаще, если не практически каждый, писатель повествовал про разнеженных созданий, чьи руки никогда не знали мозолей. Для чего-то Салтыков старался таковой миф разрушить. Пусть читатель знает, сколь горька была доля помещиков.

Четвёртый очерк — «Мироеды» — Салтыковым стал задуман без привязки к «Мелочам жизни». Если не публиковать, более такой возможности не представится. Кто же такие мироеды? Жившие за счёт чужого труда. Например, на деревню разрешалось держать всего один кабак, при этом пить мужику в чужих деревнях запрещалось. Проще говоря, создавалось подобие монополии, практически откупная система. Выбив себе право держать кабак в деревне, мироед мог наладить безбедное существование. Не обязательно деятельность касалась кабаков. Какая же горькая доля была у мироедов? Об этом говорить не приходится. Сылтыков присовокупил текст по мере личной на то надобности, пусть и разрушив за счёт того общую повествовательную линию, всё-таки показав чьё-то превосходство над другими.

Далее требовалось создать ряд новых портретов людей с горькой долей. Следующий год Салтыков продолжит писать очерки для цикла «Мелочи жизни».

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

С середины октября по начало ноября Салтыков дополнил «Мелочи жизни» четырьмя очерками, озаглавив как «Молодые люди». Оставалось только гадать, на кого именно Михаил смотрел, создавая такие портреты. И ещё более интересно узнать мнение современников, точно отказавшихся бы признавать подобные тексты за щедринские. Неужели всё складывалось настолько плохо? Или Салтыков начал искать благожелательное к нему отношение со стороны чиновничьего аппарата? Некогда он сам ходил среди власть имущих, пускай в относительно отдалённой губернии. Может оттуда и черпал вдохновение? Портреты «Молодых людей» вышли такими, словно рассказ вёлся про нищенствующую братию времён едва ли не тысячелетней давности. Или Михаил устал от происходившего в стране, теперь стремясь отдалиться от философствования? Россия шла в не совсем нужную для понимания сторону.

Первый очерк — «Серёжа Ростокин». В иные времена портрет такого молодого человека воспринимается за извечный. Это некий шалопай, живущий лёгкой жизнью, проводящий время на светских мероприятиях, скорее прожигающий день за днём. Он ни к чему не стремится, кроме поиска к проявлению свойственного ему блеска. Но другое беспокоило Салтыкова, видевшего, как такие люди начинают помышлять о чиновничьих должностях. Будут ли сии граждане сеять зёрна, полезные для развития государства? Времена сменяются, и всё повторяется снова. Если серёжи ростокины считают позволительным вмешиваться в политику, причём с дозволения собственных родителей, то ничего хорошего не случается. Читателю только и оставалось уловить между строк застрявшую мысль — каждый раз Россия катится в бездну, дозволь давать власть подобным гражданам.

Второй очерк — «Евгений Люберцев». Сказ про однокашника Серёжи Ростокина. Евгений хорошо зарекомендовал себя в учёбе, при этом понимая — едва ли не всё зависит от его отца. А отец говорил сыну, чтобы прежде всего оберегал здоровье, так как оно является самым важным для человека. Такому вполне позволительно становится чиновником. Если он о чём и думает, пусть даже о личном благополучии, для сограждан станет примером разумного отношения к делу. И никто не скажет, будто Евгений растрачивает жизнь на никчёмное. Наоборот, приумножает собственное благополучие, в чём-то подавая пример для других. Читатель теперь не видел между строк мысли Михаила, замечая, насколько хорошими могут быть чиновники. Автором точно был Салтыков?

Третий очерк — «Черезовы, муж и жена» — хронологически написан ранее «Евгения Люберцева». Он про конторских служащих, имевших солидный достаток, продолжавших трудиться так, словно завтра они потеряют работу и вынуждены будут побираться. Жизнь постоянно откладывалась на потом. Буквально — не видели белого света. Что по итогу? Один из супругов скоропостижно скончается от простуды. Вывод становился очевидным — бессмысленно существовать ради существования, жизнь дана для жизни. Тогда читатель мог задаться вопросом: нужно каждый день воспринимать за самый последний? Логического осмысления не последует. И между строк Салтыков снова ничего не оставил.

Четвёртый очерк — «Чудинов» — противопоставление всему, рассказанному до того. Отец обещал сыну должность судьи. Для этого не требовалось получать образование. Сын же захотел поехать в столицу и выучиться. Не совсем понятно, как при в меру влиятельном отце студенту пришлось голодать, не имея возможности заплатить как за саму учёбу, так за съём и за еду. Недоедание приведёт к лихорадке, за которой последует смерть от истощения.

Читателю оставалось предположить о малом количестве очерков касательно молодых людей. Нет прочих портретов, благодаря которым получится лучше выстроить понимание некогда происходившего и продолжающего происходить. Мыслью Салтыков собирался уйти в дела более приземлённые.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Суета мирская опостылела. Что ожидает в будущем? Уже словно переставало быть важным. Продолжающий переносить телесные мучения от безжалостно наступившей старости, Салтыков просто желал рассуждать, не прилагая к тому особых усилий. Это становилось очевидным для читателя, принимавшего от Михаила описание современных для писателя событий. Так и видится Салтыков, читающий газеты, после выражающий неудовольствие от происходящего вокруг. Михаил даже задумал новый цикл произведений, который назовёт «Мелочами жизни». Но был ли он к тому готов? Для начала пишет пять глав введения, будто тем сообщая о намерениях. И читатель внимал с огромным интересом, с единственным затруднением — приходилось искать «Русские ведомости» или «Вестник Европы», где Салтыков печатал главы «Мелочей жизни», по собственному разумению отдавая текст в одно из этих двух изданий.

Для начала Михаил описал столицу государства — Петербург, откуда периодически все предпочитают куда-нибудь уезжать. Например, Салтыков поехал в Финляндию. Перед этим он зашёл в библиотеку, немало удивившись факту наличия там его книг. Как же так? — выражал удивление Михаил. Считалось, всё, выходящее из-под его пера, нужно считать за вредное. Читатель должно быть верил Салтыкову, забыв, сколько трудов Михаил успел написать за прожитые им годы. И не все труды следовало считать за вредные. Салтыков лишь напоминал читателю, а заодно и цензорам, каким он является важным для литературного процесса.

Смотрел Михаил на Россию с финских берегов, и думал тяжёлую думу. Что есть всё, если ни к чему это не ведёт? Заботило тогда чувство политической нестабильности в интересах России на Балканах. Кто только не писал про происходившее с Сербией и Болгарией, отвоевавших самостоятельность у державшей прежде над ними власть Османской империи. Не для того в Европе добивались ослабления турок, чтобы Россия воплотила идеи панславизма. За панславизм стали ратовать Австрия и Германия, в свою очередь желавшие объединения славян, но только под собственной над ними властью. И Салтыков не соглашался с проводимым русскими курсом, когда более близкая по духу Болгария буквально устремлялась за Сербией, смотревшей в сторону Австрии. К чему хотел подвести читателя непосредственно Михаил? Разве только выражал негодование болгарскому князю Александру Баттенбергу, хоть и являвшемуся ставленником России, ведшим порученное ему государство далеко не по нужному пути.

Другая интересная для Михаила тема — образование. Он говорит, насколько важным оное является для человека. Но как Салтыков рассказывает? Видимо появилось желание высказаться по определённой теме. Если все говорят о чём-то, надо добавить размышления и от себя. Требовалось ли оно для кого-нибудь? Или Михаил посчитал за необходимое наставлять современников? Как и раньше, Салтыков, пишущий без аллегорий, не казался за интересного к чтению. Не того ждали от него. Проблема образования была ясна. А вот дойдя в размышлениях к крепостничеству, будто бы как за двадцать пять лет до того отменённое, Михаил понял, о чём он будет повествовать дальше.

Пусть читатель не удивляется, когда за подобного рода «Введением» последует содержание, имеющее со вступлением мало общего. Салтыков начнёт рассказывать о прежней жизни без оборачивания в аллегорию. Последует чёткое изложение, уже казавшееся за совершенно утраченное. Михаил не станет укорять людей в образе их жизни, предложив ко вниманию усредненные портреты. Хотя бы этому Салтыков оставался верен. Никто его не станет укорять за им высказываемую точку зрения. Что же в том плохого, если раньше всё было так устроено? И Михаил посчитал — укорять нет нужды, прошлое никого из ныне живущих не тревожит.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

С 1884 года Салтыков был вынужден подвергнуть свой стиль большему иносказанию. Если сказки читатель как-то мог ещё трактовать, то касательно «Пёстрых писем» терялся совершенно. Было понятно, о чём-то Михаил ему пытался сообщить. Но о чём? Понятия того так и не наступит. Да и сам Салтыков не мог найти площадку для публикаций после закрытия «Отечественных записок». Издание «Русские ведомости», куда Михаил отправил первое «пёстрое» письмо, ответило отказом. Согласие пришло только от «Вестника Европы», на страницах которого Михаил в дальнейшем опубликовал последующие письма. Салтыков даже огорчался, насколько принудил себя ограничить в выражении мыслей. Иного ему не оставалось, если он желал добиться публикации.

Первое письмо читатель встретил с воодушевлением. Последовали многочисленные отклики. Только мало кто сумел понять суть написанного. Вроде бы Салтыков должен был говорить о важном. И говорил ли он это? Цензура предпочла сделать вид недопонимания. Салтыков написал нечто загадочное — настолько, что вникнуть в текст не представлялось возможным. Говорить о прочитанном можно в любой степени осмысленности, оставаясь правым или глубоко ошибаясь. Наиболее категоричный читатель вовсе отказывался от чтения такого «пёстрого» письма, с вполне понятной формулировкой: «всё мимо ушей». И такой читатель оказался в преобладающем количестве, учитывая реакцию на последующие письма — её не последовало. Начиная со второго письма Салтыков словно писал ни для кого. Либо люди понимали необходимость молчать, обсуждая прочитанное между собой, или все махнули рукой на иносказательную форму уже непосредственно иносказания.

Как тогда быть Михаилу? Писать прямым текстом он не мог. Его вариант аллегорий на действительность перестали воспринимать. Не встречая отклика, душевное состояние должно было нарушиться. А следом обязательно начнутся проблемы с самочувствием. В этом ли стоит искать объяснение, почему, опубликовав семь писем, Салтыков тяжело заболел. Может Михаил собирался с мыслями. Пытался осмыслить сложившееся положение дел. Как ему заново пробудить интерес у читателя? Спустя год после седьмого письма, Салтыков написал восьмое, теперь уже пронумерованное. Прежние письма писались словно дополняющими одно другое. Но уже девятое письмо станет заключительным. Оставалось подготовить «Пёстрые письма» отдельным изданием, что и было сделано.

Как же читатель должен характеризовать все письма в совокупности? К сожалению, необходимо вникать в текст как можно глубже, так как поверхностное чтение не даёт никакого представления о содержании. Нужно не просто вчитываться, а соотносить с тогда происходившими событиями. Современник Салтыкова может и мог сделать такое соотношение. Как быть с более поздним читателем? Советский читатель мог уже не упомнить особенностей начала царствования Александра III, чтобы делать соответствующие для чтения выводы. Особенно понимая и осторожность самого Салтыкова, чей стиль становился всё более осторожным. Как читателю искать должное его заинтересовать? Гораздо проще обратиться к другим работам писателя, написанным гораздо ярче.

Впереди у Михаила было ещё три года для творчества, оставалось не так много времени для выражения мыслей. Здоровье продолжало ухудшаться. Видел ли Михаил заинтересованность к им делаемому? Отчасти это он понял по реакции на восьмое «пёстрое» письмо, встретившее тёплые отклики. Читатель радовался возвращению Салтыкова, говоря о долгом отсутствии так нужных ему слов. Насколько это было именно так? О том тяжело судить, учитывая сложившуюся обстановку. Да и к чему теперь писать Михаилу, когда всё настолько радикально изменилось в жизни. Он застал борьбу во имя преобразований, теперь наблюдая за её угасанием.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Салтыков — есть Салтыков. Пусть цензура дремлет, мало какой издатель согласится навлечь на себя её гнев. Каждое произведение Михаила подвергалось пристальному вниманию. Да и о чём писать, если происходящее в России скатывалось в бездну. Тут уже не до сказочных мотивов. Зачем обличать в аллегорию обстоятельства, должные быть понятными каждому? Оправившись от проблем со здоровьем, Салтыков вновь приступал к написанию сказок. Пока ещё, в начале 1886 года, через заграничную газету «Общее дело» Михаил публикует сказку «Орёл-меценат», написанную ещё в 1884 году, везде получившую отказ для публикации. Считали, Михаил показал Россию под едва заметным покровом иносказания, причём наделив действительность отрицательными чертами. Чуть менее категоричным Салтыков выступил в сказке «Праздный разговор», опубликованной в февральском выпуске «Русских ведомостей». Говорил Михаил на тему уже минувших дней.

Больше всего сказок за 1886 год Михаил опубликовал в сентябрьских выпусках «Русских ведомостей». Так в «Христовой ночи» он прошёлся по библейскому сказанию о предательстве Иуды. Что в этом сюжете увидели читатели? Успех царского режима по подавлению сопротивления. Как просто всё рушилось, стоило революционерам оказываться в тюремных застенках. Они могли предать и за меньшее, порою даже за смягчение условий будущего содержания в неволе. Оттенить впечатление могла сказка «Путём-дорогою» — пастораль о мужицком быте. После публиковалась сказка «Приключение с Крамольниковым» — своеобразное напоминание читателю о том, что писатель является в первую очередь всего лишь человеком, способным выражать мнение с помощью изложения на бумаге. Не стоит думать, словно писатель начнёт бороться против ему противного. Отнюдь! Что вы возьмёте с Салтыкова, умевшего писать, но никогда не думавшего хоть как-нибудь проявить себя каким-либо иным действием. И всё это завершалось сказкой «Деревенский пожар», про событие, ужасающее своей разрушительной силой. Стоит загореться одному дому, как выгорала вся деревня. Другое дело, кто виноват. Согласно сказки виновником являлся солдат, чей окурок погубил селение. Салтыков как бы и не пытался намекать, какие методы являются самыми эффективными для усмирения народных масс.

В том же сентябре Михаил публикует сборник «23 сказки». Там была впервые опубликована сказка «Гиена». Содержание действительно могло привести к вмешательству цензуры. Но Салтыков всего лишь всё свёл к ещё более пессимистическому взгляду на действительность. Читателю могло показаться, в России всё сводилось к настолько низким моральным устоям, отчего думать о чём-то хорошем уже практически нет смысла. В тот же сборник вошла сказка «Игрушечного дела людишки», впервые опубликованная в «Отечественных записках» за 1880 год, изначально должная относиться к совсем другому циклу. Некогда Салтыков задумывал написать про такого мастера, умевшего создавать живых кукол. Читатель ведь должен был понимать, кого и в каких пороках Михаил мог обвинить.

В декабре — «Рождественская сказка». В сборнике «Памяти Гаршина» за 1889 год — сказка «Ворон-челобитчик». Ничего другого не оставалось, как надеяться на должное наступить лучшее. Этим образом стал «Богатырь» из одноимённой сказки, впервые опубликованной в 1922 году. Салтыков видел народ, не способный заявить о своём праве на достойное его существование. Тут уже требовалось читателю задуматься, насколько Михаил считал всё им рассказываемое за возможное к воплощению. Салтыков ведь говорил о застывшем во времени событии, всегда и неизменно том же, которое нельзя физически превозмочь. Может и получится сменить форму существования на другую, только не будет гарантий, будто лучшее по итогу достижимо. Но Михаил всего лишь писал о том, что его окружало… не побуждая.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

С января по июнь 1885 года Салтыков публиковал сказки в «Русских ведомостях». Он всё-таки желал делиться сатирой с читателем. И отчётливо это понимал. Но и цензура решила бороться с творческими порывами Михаила методом от противного. Зачем запрещать, если после такого действия читатель обязательно найдёт и прочтёт, подумав о наличии там подлинно нужного к осмыслению. При желании можно найти взаимосвязь чего угодно. Поэтому Салтыков не встречал сопротивления цензуры, при этом не давая явных намёков на должное быть соотнесённым с действительностью. Более же прочего Михаила огорчало здоровье, шаткость которого он начал ощущать сильнее.

В январе опубликована сказка «Недреманное око» — повествование о прокуроре, одним глазом замечающего нарушения, другим — оного будто не имея способности разглядеть. Описана жизненная ситуация. Аналогичным образом живёт каждый человек, по склонности мышления чему-то придающий важность, другое не считая за требуемое к вниманию. В феврале — сказка «Дурак»: теперь Салтыков показал нецелесообразность борьбы за идеалы, ни к чему в сущности не способные привести. В том же феврале, но в приложении к «Русским ведомостям» под названием «Книжки Недели», сказка «Верный Трезор»: в прежнем духе написанное повествование, обличавшее власть. На этот раз цензоры думали всерьёз взяться за Салтыкова снова, успокоенные необходимостью попустительствовать, вследствие чего сказка осталась без внимания.

В марте — сказка «Коняга»: можно искать отсылки к борьбе за превозношение скрытых в простом народе способностей. Читателю проще отметить негласно существующую среди писателей-классиков необходимость создать хотя бы одно произведение, полностью описывающее жизнь лошади. В том же месяце — сказка «Кисель»: кушали баре кисель и нахваливали, а после стали кушать французские блюда, посчитав после кисель едой для животных. Искать тут смысл свыше данного? Некоторые исследователи творчества Салтыкова на манер царской цензуры готовы найти взаимосвязь чего угодно. В апреле — сказка «Баран-непомнящий»: сам Михаил сказал про сомнительность им изложенного.

В мае — сказка «Здравомысленный заяц». Аналогичное по содержанию «Карасю-идеалисту» действие. Теперь правду жизни доказывал заяц, считавший за необходимое обязать волков умерить аппетиты, особенно в плане зайчатины. И доказывал бы заяц правоту цветам полевым. Он же счёл за оппонента лису. У читателя может иметься подозрение, будто в этой сказке Михаил за зайца считал своё здоровье, тогда как под лисою понимал пришедшую к нему смерть. Такое предположение делается на основе письменных свидетельств, сопровождавших сказку перед её публикацией. Ежели всё способно оказаться именно так, читатель в очередной раз придёт к мысли о возможности найти взаимосвязь чего угодно.

В июне — сказка «Соседи». Мораль читатель поймёт без дополнительных объяснений. Вниманию представлены два соседа. Один умеет распоряжаться деньгами. Другой — нет. А можно ли второго соседа этому научить? Не получится. Причина вполне банальна. Умел бы тот сосед распоряжаться деньгами, они бы у него были. Читатель обязательно отметит болезненность подобной темы. Как же тогда говорить о достижении социального равенства? Тогда сказку нужно прочитать ещё раз — для закрепления.

В том же июне — сказка «Либерал», написанная в апреле и отложенная издателем на несколько месяцев. Название обязательно привлечёт внимание цензуры. Читатель должен был понять, насколько стремление к смягчению тягот, налагаемых властью на население, разрушительно само по себе. Требуется не реализация либерализма, а выработка иной модели управления. Сам по себе либерализм способен вести сугубо к деградации.

Далее Салтыков брал перерыв практически на год, активно работать над новыми сказками он начнёт во второй половине 1886 года.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее

Как же быть? Печататься нелегально — не дело. Теперь о чём не скажи, всё поймут не так, как о том хотелось бы думать. Извратят любую мысль, предполагая за высказывание против происходящего в стране. Салтыкова оказывалось проще запретить, нежели пропустить самое безобидное его произведение. Вот до чего дошёл Михаил, рассказывая не какое-либо иносказание, всего лишь повествуя в формате сказок. Чего-то не хватало Салтыкову. Если вспомнить другого деятеля прошлых лет, нещадно критиковавшего власть и всё с нею связанное, баснописца Ивана Крылова, то он был скорее обласкан, пользовался почётом и уважением. Читатель может сказать о прежних трудах Михаила, создавших определённое представление о писателе. Однако, Крылов в первых своих трудах ничем не уступал таланту Салтыкова к иносказанию. Остаётся думать, что другие времена требовали более решительных мер к вольнодумцам.

Во втором номере «Отечественных записок» всё-таки была опубликована одна из сказок. Вернее, первая часть сказки «Медведь на воеводстве». По требованию цензуры сразу же вырезанная из издания. Пришлось публиковать в заграничной газете «Общее дело». Читатель вновь может вспомнить одну из басен Крылова, в которой тот нещадно использовал образ Александра I, на сковородке которого весело жарились и подпрыгивали рыбки. Вот и в данной сказке Салтыкова заподозрили в использовании образа царя — Александра III. Якобы царь зверей — лев — у Михаила строжился на медведей-генералов. Как такое можно было вообще помыслить? А если Михаил писал по мотивам, ничего плохого в сюжет не вкладывая? Однако же, Салтыков был сам виноват в таком к себе отношении. Ни в коей мере он не должен был даже намекать на царя, хотя бы под видом льва. Вследствие этого данную сказку в России впервые опубликуют уже в следующем веке — в 1906 году.

А что плохого цензура усмотрела в сказке «Вяленая вобла»? Вовсе её не допустив к публикации во втором номере «Отечественных записок». Михаил рассказывал про высушенную рыбу, чей мозг иссох до такого состояния, вследствие чего вобла отныне по любому случаю рассуждала с помощью одной-единственной поговорки, считая её достаточной для объяснения едва ли не всего на свете. Кто-то ведь мог взять данный приём для собственного практического применения. Читатель должен с тем согласиться, насколько удобно отстранённо рассуждать, создавая тем вид очень умного человека. Пусть другие думают, будто они чего-то недопоняли, когда ты им постоянно отвечаешь в стиле: «Уши выше лба не растут!» Салтыков опубликовал сказку единожды в своём втором выпуске нелегального сборника «Новые сказки для детей изрядного возраста». В царской России официальной публикации так и не случилось.

И вот к декабрю Салтыков решает написать сказку без специального умысла. Просто рассказать историю, должную быть интересной детям, теперь уже самого непосредственно малого возраста. Назвал Михаил эту сказку «Чижиково горе», опубликовав в декабрьском номере «Русских ведомостей». Что про неё может сказать читатель? Некий чиж женился, а затем началась чехарда горестных событий. Неужели такого рода историю действительно написал Салтыков? Поговаривают, эту сказку мало кто осилил до конца, столь она была скучной и неинтересной. Но цензура должна была читать её очень внимательно. Возражений не последовало.

Когда-нибудь это должно было случиться. Михаил Салтыков становился просто писателем. Он застал ослабление цензуры до едва ли не полной свободы самовыражения, в результате случилось так много свободы самовыражения, отчего пришлось сделать цензуру ещё более строгой, нежели она была.

Автор: Константин Трунин

» Читать далее