trounin.ru

Нападки Салтыкова на российскую действительность продолжались на протяжении всего 1863 года. Не для того «Современник» получил возможность выходить в свет, чтобы на его страницах размещались статьи в духе тех, автором которых выступал Михаил. Обсуждение польской ситуации сыграло своё значение, так как внимание цензоров усилилось, из-за чего Салтыков перестал писать на острые темы. Всё, за что он теперь брался, представляло малый интерес. Он оперировал материями — излишне спорными. Достаточно ознакомиться с попытками классификации общества, ни о чём конкретном не сообщавшим. Но страницы требовали заполнения, поэтому Михаил находил о чём писать. А так как лучше всего у него получалось размышлять о литературе, то к тому он и возвращался. Уж лучше осуждать нигилизм, нежели подвергать сомнению проводимую властями политику.

В литературе происходило следующее. Представленные вниманию читателя герои произведений мельчали. Они уже не представлялись чем-то значительным. Хотя откуда пошло мнение, будто русские авторы когда-то писала об ином? Зато Салтыков прав, указывая на отказ от следования идеалам. Патриотизм оказался противен русскому народу. От оного прежде отказались дворяне, предпочтя ценить заграничное. В том же направлении двигалась и мысль крестьян, терявших самоидентификацию, начиная забывать, к чему им требуется идти. Тут бы задуматься, насколько свойственно русским отказываться от своего, предпочитая чужое, вместо чего Салтыков вёл в иную сторону, выделяя русских в общем.

Впрочем, всё это взято из ниоткуда. Михаил рассуждал не так. Делал он это осторожно. За ноябрь от его пера были опубликованы следующие очерки: Картина Ге; Несколько размышлений о том, что искусство нередко вызывает на размышления; Милые шалуны, или «Наш арсенал мирных гражданских орудий»; Правда ли, дети, что вы плохо учитесь?; «Ну нет, прыгать я не согласен!»; Второго сорта политики. За декабрь: Несколько слов о современном состоянии русской литературы вообще и беллетристики в особенности, Оскудение творчества и причины этого явления, Почему самые гордые индейские петухи по временам являются фофанами, Примеры, Кашинские торжества, Что лучше?, Любопытный спор между двумя московскими публицистами, Прощание с читателем и надежды в будущем.

Если судить строго, то объективнее понять Салтыкова получается исходя из заголовков, тогда как содержание сквозит пустотой. Ожидая видеть острое, читатель внимал и без того прежде ему рассказанному. Всё Михаил опускал до зачаточного состояния, не давая права воспарить над обыденностью. Всякое стремление к чему-то, он трактовал обязательным упадком. В своих суждениях он прав, но при рассмотрении в определяющих чертах. Человеческая мысль и должна стремиться ввысь, дабы следом перейти точку невозможности постижения новых горизонтов, отчего вернуться в изначальное состояние. Собственно, русское общество, как и русская литература, находились в состоянии падения, чему будто бы и являлся свидетелем Салтыков.

Читатель понимает, пока одни находят оправдание неудачам, другие видят в том достижение успехов. Не имелось ничего, объясняемого угасанием. Просто много проще сослаться на реалии нынешнего дня, не способного дать значительный результат. Нет понимания, каким образом теперешнее положение обернётся значительностью. Но ведь как-то оказывалось так, что в былом имелось примечательное? К сожалению, разглядеть его не представляется возможным. Салтыков то должен был понимать, но почему-то отказывался.

Пока повсюду мерещится упадок, где-то происходит преображение. Михаил сам говорил, как тяжело угодить желаниям читательской публики. А дабы угодить — нужно создать то самое упадочное произведение, не дающее права человеку здравомыслящему то принимать за расцвет писательского мастерства. К сожалению, за ходом лет, в человеческом стремлении видеть ему прекрасное, навсегда исчезло истинно прекрасное, так и не став достойным внимания.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Почему прежде Салтыков замалчивал о событиях в Польше? Он говорил о русском нигилизме, сетовал на разное, только не о том, о чём следовало истинно сообщить на страницах «Современника». Может он старался придерживаться нейтральной позиции, не вмешиваясь в политику? Как известно, обсуждать политические процессы современности — последнее из необходимых человеку занятий. Когда сталкиваются интересы — глупо выражать собственную точку зрения, так как она ни на что повлиять не сможет, кроме возможности найти сторонников, и без того уверенных в занимаемой ими позиции. Но вот Польша — тогда одна из её частей относилась к Российской Империи — имела горячие головы, готовые поднять очередное восстание. Собственно, с января 1863 года оно и началось. Теперь пришла пора обсудить позиции русского народа, должного принять факт отторжения или найти средство для усмирения польской гордыни во имя идеи создания единого великославянского государства.

Основное, чем занимается правительство любого государства, — промывание мозгов. Для каких то делается целей? Естественно не ради достижения высоких идеалов. То совершается сугубо из гордости, из желания взять больше, нежели требуется. В перспективе то не несёт никаких положительных изменений. Скорее произойдёт обострение прежних противоречий. Собственно, извечный противник Руси — Польша — вследствие игры в демократию оказалась разорванной на три части, исчезнув с географической карты. Вполне логично видеть желание поляков вернуть утраченные позиции, ведь не может дух народа, некогда являвшегося представителем сильного государства, обладавшего равными возможностями с ордами кочевников, некогда одолевших Русь, взять и забыть о былом. Как не смирился русский народ с игом монголо-татар, так оное не собирались терпеть и поляки, выступая против власти России над собой.

Что оставалось Салтыкову? Он прекрасно понимал, как важно сплочение народов. Только каким образом это делалось? Ему приходилось сомневаться в проводимой русскими властями политике, не имеющей перспектив. Для решения любой проблемы требуется длительный отрезок времени. Нельзя за несколько десятилетий изменить то, что существовало веками. Удерживай Россия власть над Польшей в течение нескольких столетий, когда у поляков произойдёт изменение в самосознании, тогда может быть и существовать государству, где два народа живут и процветают сообща. Всё-таки, вспоминая времена Ивана Грозного, имелся в истории момент, за которым просматривалось объединение Речи Посполитой и Русского царства с центром в Москве. Как нечто подобное произошло в Смутное время, стоило Владиславу принять русские царские регалии. Да история всегда сложнее, нежели кажется на первый взгляд.

Салтыков признавал за русскими важную особенность попытки влиять на окружающие страны, заключающуюся в обаянии. Ничем другим русский народ не умеет пользоваться, кроме способности уговаривать, дабы малой кровью решать возникающие противоречия. И пока русские договариваются, против них поднимают оружие, не желая поддаваться уговорам. Разве было такое, чтобы Русь, Российская Империя, Советский Союз или Россия вторгались куда-то, не имея для того очевидных причин? Не эти государственные образования развязывали войны, тогда как лишь оберегали занимаемые ими территории или надеялись вернуть утраченное. Собственно, читатель может возразить, вспомнив агрессию государства Советов, будто бы поделившего Польшу с Третьим Рейхом в 1939 году, когда Германия начала свою собственную войну, обернувшуюся крупнейшим в истории человечества конфликтом. Только, опять же, речь идёт о Польше. И тут ничего не поделаешь. Польше, как и России, до скончания лет суждено становиться частью друг друга, покуда не произойдёт вмешательства более глобальных процессов, о чём размышлять — сравни домыслам на грани фантастических допущений.

И всё же нужно думать наперёд, к чему Салтыков не стремился подвести читателя. Глупо кого-то убеждать, объявляя невразумительные лозунги. Всем всё прекрасно понятно. Тут бы остановиться и сказать честно друг другу о претензиях, о невозможности их разрешения и постараться придти к какому угодно худому сотрудничеству, вместо полного разрыва, плодом чего станут новые противоречия, снова ставящие государства на грань вооружённого конфликта. Ведь почему Россия и Польша не сходятся во мнениях? Каждому народу кажется, что проще соперника душить изнутри, навязывая ему собственное представление о мироустройстве. Для того и желается свершить поглощение, оставив на планете всего один великий славянский народ. Пусть затея глупая и лишена смысла, но когда речь идёт об интересах людей — каждый будет добиваться воплощения в жизнь собственных представлений о должном быть, не стремясь понять, чего хотят другие.

За Салтыковым отмечены следующие статьи для сентябрьского выпуска «Современника»: Обращение к читателю, Проявления патриотизма, Заявление студентов Московского университета, Патриотические проекты; О красноречии, как о силе врождённой и независимой; Нечто о необходимости быть предусмотрительным, Литературный поход против современного молодого поколения, Как приходит старость, Одно слову хроникёру «Отечественных записок».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Не будите русского, пока он остаётся русским. Можете сколько угодно беспокоить любого другого человека, только если он не из русских. И где таковых можно найти? Где угодно, кроме власть имущих. Там нет относящихся к России людей, сплошь пришлое, нанесённое веками взаимодействия страны с политическими оппонентами. Теперь же, когда русский народ оказался освобождён от оков, перестал быть прикреплённым и получил право на самостоятельное существование, к нему требуется особый подход, иначе случится страшное — он взбунтуется и снесёт всё, до чего дотянутся его руки. Именно так мыслил Салтыков, ещё не понимая, насколько изменится самосознание получивших освобождение от зависимости людей.

Принято думать, будто Михаил видел в русском народе пробуждающуюся силу. Подобно Илье Муромцу, что оказывался лишённым способности встать и воздать за обиду, покуда не обрёл движение в конечностях и не нанёс сокрушительный удар по покусившимся на Русь злодеям. Но насколько это соответствовало действительности? Ещё много лет никто всерьёз не задумывался покуситься на определённый Богом миропорядок. Всё получилось таким неспроста, ибо к тому требовалась некая существенная необходимость. Только не могло проснуться в русском народе за несколько лет стремление повергать во прах устои. Всё это надуманно, в том числе и совершенно зря приписывается суждениям Салтыкова.

Правление Александра II само по себе показательно. Осуществив чаяния подданных, царь облегчал бремя населения повсеместно. Он и Цензурную реформу проведёт, разрешив публиковаться всякому, налагая наказание после, стоит найти непозволительные размышления. То есть получалось так, что позволяя чувствовать свободу, он заставлял каждого внутренне ожидать расставания с оной. Слишком тонкой оказывалась материя, позволявшая существовать без ограничений. Само по себе показательно, как начавшиеся реформы ударили по населению России, привыкшему за три десятилетия до того к суровому режиму правления Николая I. А ведь следуй Александр II политике отца, как продолжили бы молчать писатели, подобные Салтыкову. В том и урок всякому правителю: даёшь волю — ожидай революцию, коли сам таковую свершил для них.

Михаилу пришлось обосновывать своё представление о вольности русского человека описанием присущих ему черт. Получалось, что куда бы не пошёл русский, всюду он таковым останется. Ему не так важно, какие вокруг происходят процессы, он остаётся самим собой. Такого человека не сломишь — в силу невозможности сломить. И кто же русский народ: крепко держащийся корнями дуб или нагибаемая к земле ветром тростинка? Во все времена, каким бы то обидным не казалось, русский человек был нагибаем, за счёт чего и продолжал существовать, не подвергаясь изменениям. Зачем тогда ему приписывать крепость дуба? Понятно желание Салтыкова видеть близкое ему в приукрашенных тонах. Так гораздо приятнее.

Май для Михаила — это следующие очерки в «Современнике»: Горькие размышления о жизни и различных её проявлениях в обществе; Доказывается, что приходить в отчаяние ни в каком случае не следует; Добрые люди, Подвиги русских гулящих людей за границей, Где источник этих подвигов и кто герои их, Скверный анекдот с двумя русскими дамами в столице цивилизованного мира.

Оказывается, достаточно надавить на больное, как жизнь расцветает многообразием красок. Всегда можно говорить о том, что вызывает у читателя ответные чувства. Об этом вполне допустимо и книги писать, которые будут читать и непременно обсуждать. Иного писателю и не требуется. Если бы ещё не публицистика, отбиравшая силы и время, вместо чего следовало озаботиться самовыражением с помощью художественного слова.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Но почему всё так пусто, когда имеется богатый материал для творчества? В России случилось долгожданное, давно планируемое к осуществлению. Речь об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Не передать словами, сколько человеческих жизней в одно мгновение надломилось. Терпели крах помещики и купцы, не могли найти себе применения и бывшие крепостные. Общество лихорадило, и ещё не скоро населявший Россию народ успокоится. Пиши именно об этом, забыв обо всё остальном. Возникала другая проблема — крестьяне не умели и не знали средств, дабы заявлять о творимых с ними несправедливостях. Бывшие владельцы крестьян понимали проблему иначе, находя неудовольствие от свершившегося. Приходилось сожалеть, наблюдая за отсутствием возможности придти к согласию. И Салтыков в той же мере негодовал, особенно обозлившись, ознакомившись с записками Фета.

Крепостничество — утраченный рай. Подобное суждение Михаил не мог терпеть. Ему опротивела поэзия, воспевающая в благостных тонах прежде существовавший порядок. Как можно говорить о происходившем, создавая романтические представления о том? И почему радужное восприятие былого оборачивалось человеконенавистничеством сейчас? Позиции Фета окончательно расшатались для Салтыкова, он уже не собирался мириться, высказывая прямо и без долгих размышлений. Осталось предложить поэтам принять вериги, дабы на личном примере показать благость утраченного для России крепостного рая.

Зачем потребовалось изливать столько яда? Михаил понимал, время для написания произведения о тяжести перехода крестьянина от крепостничества к вольной жизни ещё не пришло. Не имелось гарантий, будто такое время вообще наступит. Требовалось сперва провести Цензурную реформу, но пока продолжала действовать необходимость предварительного одобрения цензором планируемого к публикации текста. Может пыл Салтыкова к тому моменту остынет, пока же он не ограничивал себя в словах, продолжая использовать страницы «Современника» для выражения своего суждения, довольно спорного и не всегда верного.

Никто не может верно судить о происходящем, покуда не пройдёт некоторое количество лет. То должен был понимать и Михаил. Уже то заставляло ожидать развитие событий, опасаясь принятия скоропалительных решений. Каким бы всё виденное не оказалось очевидным — таковым оно могло вовсе не быть. Откуда знать Салтыкову, как тяжела доля крестьянина, ежели того не понимали бывшие крепостные? Они мыслили иным образом, порою ничего не требуя, так как редко кто из них умел принять и переосмыслить обыденность, легко отказавшись от казавшегося установленным раз и навсегда.

Требовалось понять, как применимо ко всему происходившему слово — справедливость. Должно быть ясно, нельзя создать нечто, способное всем оказаться по душе. Обязательно найдутся недовольные. Вполне оказывалось и так, что воспринимаемое справедливым для крестьянина, ежели говорить об освобождении от крепостной зависимости, то он сам это мог воспринимать за наказание. Оттого и замечания Фета оказывались справедливыми, когда он говорил о неудобствах новой формы общения с крестьянами. Ему вполне могли вторить сами крестьяне, сожалея об утраченном и желая вернуть крепостничество обратно.

Достаточно привести перечень очерков за апрель 1863 года, чтобы понять направление мысли Салтыкова: Несколько слов о справедливости, Случай с Петром и Иваном, Г-н Фет как публицист, Счастливые поселяне и угнетённые землевладельцы, Нечто о сближениях и общениях. Вполне очевидно, Михаил принимал за истину такое явление, как скорое размытие сословных различий. Не должен был быть далёк тот день, когда бывшие крепостные начнут добиваться прав третьего сословия, а то и вольются в число дворян. Всему своё время — осталось запастись терпением. Пока же приходилось впустую сотрясать воздух.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Какое не возьми время, современники постоянно сокрушаются над действительностью, лишённой смыслового содержания. Присуще это было и Салтыкову. Нигилизм служил ему в том основанием. Но иное беспокоило сильнее — толстый слой картона. Кажется после случилось переосмысление, но картон от того не перестал оным оставаться. Потому с уст Михаила всё чаще срывалась критика в адрес Фёдора Достоевского, чьи персонажи — тот же картон. Сама жизнь уподобилась картону. И коли так, то возможно ли создать достойное внимания литературное произведение, лишённого черт тогда бытовавшей обыденности? Предстояло это выяснить, только Салтыков сомневался, чтобы что-то смогли изменить вследствие ставшего очевидным мнения.

Что понимать под картонной литературой? В-первую очередь, она пуста содержанием. Во-вторых, сквозит бесплодием. В-третьих, пытается прикрываться взыванием к пробуждению благородства в чувствах читателя. Всё это усугубляется явной бесталанностью авторов и их искажённым мировоззрением. И сам Салтыков не видел необходимости создавать художественную литературу сегодняшнего дня — ему не было о чём писать. А если бы он пробовал, то заранее понимал бесполезность таковых попыток. Толк создавать нетленное, обречённое истлеть тут же, не встретив полагающегося интереса? Качественное на самом деле успешно создавалось, но тонуло от невостребованности.

Осталось трудиться на ниве публицистики. Да требовался ли сей труд читательской публике? Не приходится сомневаться, что Салтыков сомневался и в этом. Не нужна читателю качественная литература, гораздо приятнее ему нечто психопатическое, рассказанное на надрыве надуманных эмоций и представленное под видом очевидности. Даже критики и литературоведы всех мастей подвержены сомнительному восприятию действительности. Они озабочены удовлетворением желания видеть новизну, либо следование установившимся читательским вкусам. И так получается, что картон подходит одновременно одинаково для всех, готовых воспевать худшее из возможного, заражая таковым отношением даже здравомыслящих людей.

Михаил мог и имел право выражать частное мнение. Опираясь на прошлое, человек всегда пытается судить о настоящем. Салтыкову то казалось правильным подходом к понимаю литературы. Его не смущало, что мнение нынешних дней редко имеет значение для будущего. Получится, будто Михаил исходил желчью, требуя от общества чего-то, необходимость чего он сам не понимал. Может он стремился склоняться к реалистическому отражению действительности, отрицая всё прочее? Тогда он был человеком передовых взглядов. Во Франции тех лет только начало зарождаться литературное направление под названием натурализм. Видимо, внимай подобным трудам и Салтыков, произносимые им слова вовсе бы становились перенасыщенными нотками яда.

Мартовское присутствие в «Современнике» обозначилось для Михаила размышлениями над темами, чьё примерное соответствие тут приводится: Оговорка, Несколько слов о благородстве чувств вообще; Картонные кушанья, картонные копья, картонные речи; Благородство литературное в частности, и образчики оного; Примерные повести и примерные драмы, Ваня — белые перчатки и Маша — дырявое рубище, Полуобразованность и жадность — родные сёстры, Сын откупщика, Бедная племянница, Чего можно ожидать от благородства в будущем?, Несколько средств в видах оживления русской литературы, Заключение, Тревоги времени.

Воспринимая Салтыкова, неизменно приходишь к мысли об излишнем обилии слов. Сказав определённое суждение, он начинал расширять его понимание, тогда как этого не требовалось. Формат создаваемых им статей предполагал заполнение определённого объёма, поэтому не приходится удивляться плодотворности Михаила, в том числе и художественной литературе, специально им написанной для подтверждения ранее сказанных слов. Будучи правым в общем, был обязан раскрывать мнение с подробностями, что уже губило его публицистику, становившейся похожей на тот же картон, вроде бы приглядный снаружи, но большей частью с пустотой внутри.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1863 год Салтыков начинал с планов по погружению в общественную жизнь. Писать предстояло много о чём. Общество довольно бурлило, обозначив новое направление в мысли, коему Тургенев дал прозвание нигилизма. Имея корнем латинское слово, прямо обозначающее отсутствие какого-либо точного значения, поскольку само по себе переводится в качестве выражения «ничего». Но требовалось более размыслить, дабы понять, так ли ново данное увлечение подросшей молодёжи, или оно поддаётся объяснению пониманием прежде происходивших процессов. Именно этого преимущественно и касались думы Салтыкова, решившего исходить от самого болезненного — бывшего у всех на слуху.

Обвинений удостаивался прежде всего Тургенев. Не требовалось выдумывать термин для нигилизма. Он мог стать частью современного вольтерьянства или фармазонства. Но раз Тургенев опубликовал имевших успех «Отцов и детей», то приходится с данным фактом считаться. Нигилисты нашли новую опору для суждений, какой бы критике их воззрения не подвергались. Более яснее становится, если это течение понимать более прозаически — молодёжь стремится выделиться, заявив о праве на собственное мнение. В том нет ничего необычного — дети всегда идут против установленных отцами правил, какими бы те для них благими не являлись. Важнее казалось поступить от противного, к чему бы то не привело в итоге.

Ежели смотреть глубже, то русская философия выродилась. Приходится признать, наблюдая за отстранённостью молодого поколения, выросшего с разложившимся от слабых попыток думать умом. Хватило самого факта предоставившегося права на выражение мнения, как пошла обратная реакция, приведшая к отказу от каких-либо суждений вообще, кроме единственного, выраженного нежеланием брать на себя любую ответственность. Разве для того отцы бились за свободу взглядов, чтобы увидеть безразличие в глазах молодёжи? От понимания этого обстоятельства уйти не получится. И приходится всё же задуматься, так ли не прав оказался Тургенев, дав нигилистам их ёмкое прозвание?

Салтыков не собирался мириться, выражая собственную точку зрения. Он понимал временность сего явления. В будущем обязательно произойдёт переосмысление, пока же придётся внимать кислым лицам юнцов, которым всё равно предстоит столкнуться с непониманием уже своих детей, должных стать выше мнения отцов, обретя силы для борьбы за угасшие воззрения дедов. Потому-то он и сравнивал нигилизм с вольтерьянством и фармазонством. Как его не называй — истинная суть не изменится.

Теперь следует сказать про «Современник», где Салтыков публиковал очерки. Это периодическое издание в январе 1863 года возобновило работу, прежде не имевшее выпусков на протяжении чуть больше полугода. Как раз Михаил влился в ряды писателей, внёсших существенный вклад. А если быть точнее, то основная часть статей принадлежала перу непосредственно Салтыкова. Последовательно, сообщив вступление, он стал описывать самые беспокоящие общество темы, в первую очередь выделив нигилизм, нанизывая очерк за очерком: Благонамеренные и нигилисты, Сенечкин яд, Мальчишки, Современная эквилибристика, Происхождение и причины её.

Разбираться во всех нюансах мысли Салтыкова — не есть задача данного труда. Коли стремиться донести суждения Михаила в полном объёме, тогда проще ознакомиться с его очерками самостоятельно. Должны иметься и дополнительные исследования, полнее раскрывающие представления Салтыкова о тогда происходивших в обществе процессах. Нам же следует понять — прежде всего беспокойство вызывал нигилизм, не дающий осознать, к чему следует готовиться. Безусловно, поднимать шум из ничего не стоило, ведь как не нагнетай обстановку — всегда можно посмотреть на проблему с другой стороны, после чего успокоиться и мыслить о происходящем иначе. Салтыков сам подвёл читателя к мысли, что всё временное временно, постоянного же не бывает вовсе.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Предлагается кратко пройтись по рецензиям, написанных Салтыковым за два года участия в выпусках «Современника», ранее не упомянутым. Особо выделять их не требуется, достаточно краткой характеристики.

1. «Кремуций Корд» Н. Костомарова: историческое исследование времён царствования Тиберия, названное в честь жившего и творившего при нём историка. О книгах об истории неизменно трудно судить, поскольку, при выражении собственного мнения, рецензент может незаметно написать книгу по рассматриваемому им предмету. Остаётся выполнить краткий пересказ с комментариями.

2. «Воспитанница Сара» А. Вельтмана: произведение из цикла «Приключения, почерпнутые из моря житейского». Сугубо о старческой болтливости писателей в годах, как примечательная деталь малых рассуждений Салтыкова.

3. «Анафема, или Торжество православия, совершаемое ежегодно в первый воскресный день великого поста» А. Быстротокова: повод порассуждать о необходимости отлучения от церкви в современные Михаилу дни. Произведение сразу оказывается забытым, стоило задуматься о самой анафеме, как редком явлении, почти никогда не встречающимся для выражения личной точки зрения. В данном случае, такая возможность нашлась.

4. «О старом и новом порядке и об устроенном труде в применении к нашим поместным отношениям» Н. Безобразова, «Несколько серьёзных слов по случаю новейших событий в С.-Петербурге» М. Беницкого, «Киевские волнения в 1855 год» С. Громеки: в дополнительном пояснении не нуждаются. Речь шла о событиях последних лет, интересовавших обывателя. Особое место уделено проблемам крепостного права, петербургским пожарам и польскому вопросу.

5. «Князь Серебряный» А. Толстого: произведение, подобное раннему творчеству Ивана Лажечникова. Вместе с тем, литературный труд, по своему наполнению, важный в силу необходимости. Каких бы взглядов не придерживался Толстой, Россия нуждалась в подобной исторической беллетристике. Читатель излишне устал от сосредоточенности на текущих реалиях, особенно вспоминая о политике недавно почившего царя Николая. А тут предлагается сказ о временах особой жестокости, много хуже, нежели случалось когда-либо после.

6. Повести Кохановской: двухтомник, в меру подробно пересказанный Салтыковым, не согласным с позицией автора и видимо потому особенно словоречивым.

7. «Руководство к судебной защите по уголовным делам» К. Миттермайера: из разряда — будет полезно знать, в жизни может пригодиться.

8. «Современные движения в расколе» Н. С—на, «Сборник из истории старообрядства» Н. Попова: оказывается, о трагедии православной веры современник Салтыкова имел смутные представления. Несмотря на выходящую тематическую литературу, серьёзно рассматривать раскол никто не хотел. На это Михаил замечает, что русскому человеку больше известно о происходящем в далёкой Мексике, чем в России.

9. «Полное собрание сочинений» Г. Гейне, «Новые стихотворения» А. Плещеева, «Новые стихотворения» А. Майкова: без особых подробностей и новых мыслей. Всё о том же, в том числе и о мотыльковой поэзии.

10. «Наши безобразники» Н. А. Потехина, «Сказки» Марко Вовчка, «Воздушное путешествие через Африку» Ю. Верна, «Записки и письма» М. С. Щепкина, «Моя судьба» М. Камской, «Рассказы из записок старинного письмоводителя» А. Высоты, «Чужая вина» Ф. Устрялова, «Ролла» А. Мюссе, «В своём краю» К. Леонтьева, «О добродетелях и недостатках…»: краткий перечень прочих рецензий Салтыкова.

Это не всё, что следует знать о публицистической деятельности Михаила. В дальнейшем будут рассмотрены другие материалы, оставленные им для внимания потомков. 1863 год — весьма плодотворный период, удивляющий количеством созданного материала, преимущественно далёкого от художественности. Но о том ещё будет сказано достаточно. Впереди Салтыкова ожидало такое примечательное событие, как полемика с Достоевским, не говоря уже о взаимоотношениях с Тургеневым. Несмотря на обилие созданного, сказать ещё есть много о чём.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Терпения Михаил не имел, не собираясь считаться с чуждыми ему литературными экспериментами. Некогда он сам вступал в писательскую жизнь, допуская погрешности в творчестве. Теперь казался строг, не дозволяя другим ошибаться. Не задалась у него и поэзия, может потому он особо подходил к разбору поэтических сборников, высказывая своё мнение, будто имел на то дозволение. Конечно, критика не подразумевает умения писать беллетристику или поэзию, однако взвешенный подход не помешает. Но к чему не стремился Салтыков, о том остаётся лишь сожалеть.

Под рассмотрение попало издание стихотворений Всеволода Крестовского, начинавшего тогда литературный путь. Вместо поддержки, ибо находил место проявлению таланта, Михаил предпочёл разговаривать о людях второго сорта. Таковых он находил везде, как в поэзии, так в прозе и само собой среди публицистов. Зачем они сотрясают воздух им одним нужными рассуждениями? Приходится злиться за бесполезно проведённое время. Может уже потому Салтыков вновь негодовал, уставший искать действительно интересное, находя хотя бы нечто, о чём он мог худо-бедно рассказать. Крестовский — не совсем шантрапа, молод он и истинно имеет талант: примерно так говорил Салтыков. Где тут не пасть духом, отказавшись писать стихотворения вообще. С другой стороны, негативные эмоции — лучший источник для пламенных стихов. Может потому Михаил и ругал Крестовского?

Касательно Каролины Павловой и ей подобных поэтов современности, Салтыков придумал термин «мотыльковая поэзия». Сие трепетное существо живёт, будто не живя, встречает на пути преграды, не собираясь их преодолевать, порхает крылья и упивается ощущением окружающей существование близко прогуливающейся смерти, уподобляя ныне живущее — мёртвому, а мёртвое воспринимая должным жить. Такие существа боятся обыденности, не готовы принимать происходящее в реальности, стремясь от этого отдалиться и жить в иллюзорных мирах. Взгляд Михаила строг, но вместе с тем и в чём-то правдив.

Слогом писателей Скавронских была проза. Следует сказать особо, существовали два автора-однофамильца, причём взявшие данную фамилию в качестве псевдонима. Собственно, с точки зрения Михаила, посредственный Н. Скавронский (псевдоним Александра Ушакова) и в меру талантливый А. Скавронский (псевдоним Григория Данилевского). А так как читатель постоянно путался, Салтыков провёл небольшое расследование, стремясь выяснить, кто именно пользуется личной подписью Скавронского. Объяснение необходимости использования однотипных имён понятно — так проще найти случайного читателя, не узнавшего в любимом писателе подмену. Может тут стоит говорить о Бобчинском и Добчинском из «Ревизора» Гоголя? Вдруг окажется, что оба писателя — суть один автор, прибегающий к своеобразной мистификации, а то и просто запутавшийся, какой именно у него псевдоним.

В 1864 году Михаил подольёт масла в огонь, вспомнив прежде неписанную заметку, когда ему нужно будет рецензировать роман А. Скавронского «Воля». Будто бы восхищаясь, Салтыков наконец-то придёт к выводу, почему взятый для рассмотрения им автор довольно забывчив. Окажется, Скавронский не помнит, о чём писал на предыдущих страницах. Сюжет превращается в чехарду событий, где по логике не получится свести концы с концами, осознавая противоречивость рассказанного читателю. При этом Н. Скавронский уже не вспоминается, если он вообще имел хоть какое-то значение.

Сомневаться не приходится, Салтыков вдохновлялся критикой. Судя по объёму прочитанных книг, на собственное творчество у него почти не оставалось времени. В таком потоке информации, не самой радующей, Михаил находил место взвешенным словам, делясь с читателем результатами размышлений. И за это его тоже следует поблагодарить. С какой бы категоричностью он не подходил к писателям-современникам, их имена заслужили более пристальное внимание.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Всё имеющее вид благого начиная — оным является редко. Особенно это касается литературы. Казалось бы, имеется сборник произведений, изданный ради какой-либо цели: он должен восприниматься положительно. Но отчего таких мыслей у здравомыслящего человека не возникает? Причина того очевидна. Нет смысла в собранных в одном месте художественных текстах, если преследуется коммерческий интерес. Приходится признать, чаще всего так и происходит. Такому сборнику устанавливается необоснованно завышенная цена, авторы не получают отчислений, тогда как весь денежный поток идёт составителю, не придумавшего ничего лучше, нежели нажиться за чужой счёт.

Салтыков высказал недовольство в адрес издавшего сборник стихотворений «Гражданские мотивы». Его возмутила цена в пятьдесят копеек, тогда как более пяти копеек сей труд явно не стоит. Ладно бы авторы действительно получили вознаграждение, но согласно действовавшим тогда в России правилам — один лист допускалось цитировать без возникновения обязанностей. В случае поэзии это особенно нравилось составителям, якобы выполнявших важную миссию по просвещению населения, тогда как их интересовала лишь прибыль. Осознав сей факт, Михаил уже не мог серьёзно разбираться в содержании сборника, к тому же далёкому от каких-либо гражданских мотивов.

Столько же недовольства Салтыков высказал в адрес почившего князя В. Львова, автора труда «Сказание о том, что есть и что была Россия, кто в ней царствовал и что она происходила». Зачем сия работа была создана? Михаил не увидел в ней ничего, кроме стремления образумить читателя, дать ему верное представление о необходимости почтения к действующей власти. Польза могла быть, рассказывай автор интересные факты из прошлого, доказывая обоснованность выдвигаемых предположений. Вместо этого князь В. Львов адресовал книгу тем, кто её никогда не сможет прочитать, поскольку к тому не стремится и читать не научен.

Немудрено снова видеть, как гневные послания Сатыкова оказались вне публикации, не пройдя требований цензуры. Как не получилось увидеть свет и заметке по поводу отражения мнения о работе «О русской правде и польской кривде…» анонимного автора, личность которого Михаил установил точно, упомянув его в тексте как Андрея Печерского (псевдоним Павла Мельникова). И тут Михаилу не понравился надуманный патриотизм, но уже не взывающий к чувствам народа, а призванный снизить накал русско-польских противоречий.

Возможно ли вообще говорить о патриотизме, если речь заходит об иных странах, осознающих важность понимать собственную исключительность? Польский народ оказался зажат в тиски трёх империй, разорванный на части и лишённый государственности. Одна из частей стала принадлежать России, испытывавшей на прочность дух поляков, терпя поднимаемые этим вольным народом восстания. Можно было бы поддержать идею единства, одобрив возможность одновременного существования правды русских и поляков, на краткий исторический миг получивших общее прозвание россиян. Но того не придерживался Мельников, как ему о том вторил сам Салтыков, только оставаясь недовольным самим фактом чьего-то рассмотрения ситуации, указывавшей на лживость ряда польских мыслителей.

Сильного акцента Михаил не делал. Он коротко высказался, не претендуя на большее. Даже объективность не имела значения, поскольку в деле рецензирования литературных изданий приходится думать об ином. Нужно найти грань между необходимостью выражать собственное мнение и стремлением понять точку зрения автора, либо просто допустить пространный пересказ, а то и совместить всё в одном, дав читателю возможность задуматься. Рецензент исходит от необходимого объёма собственной заметки. В случае Салтыкова, он часто ограничивался малым объёмом, заходящим едва ли за тысячу слов.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Публикуясь анонимно в «Современнике», Салтыков уделял внимание и выходящим литературным произведениям. Он брался рецензировать едва ли не всё, способное заинтересовать читателя. Среди прочих были и последние работы Ивана Лажечникова и Афанасия Фета, представителей, чья деятельность во славу художественного слова насчитывала сорок и двадцать пять лет соответственно. Отдавая дань уважения заслугам, Михаил не собирался прощать допускаемые ими ныне огрехи в творчестве, о чём он и высказался.

Салтыков резко подходил к работам романтического направления. Не нравились ему предсказуемые описания внешности у положительных и отрицательных персонажей. Ему казалось скучным, чтобы злодей вызывал отвращение уже своим видом, тогда как доброму действующему лицу везло во всякой малости. Ведь очевидно — красивый может быть прогнившим внутри, а гнилой снаружи — излучать внутреннюю красоту. В век слома устоявшихся представлений, Михаил требовал исходить из необходимости наполнять произведения реалистичными персонажами, взятыми из жизни.

Но одно дело, когда думает Салтыков, другое — представление о должном быть в исполнении Лажечникова. И Михаил это понимал. Не переубедить писателя старой формации принять новое видение мира, от него остающееся далёким. Лажечников должен был верить в им описываемое, он сам возвышался, рассказывая о возвышенном, и молодел — повествуя о юности. Ему так хотелось, поэтому не надо пытаться идти против. Достаточно высказать негативное суждение, тогда как прочее будет ясно и без этого. Не приходится удивляться, каким провальным вышел в итоге роман «Немного лет назад», который потомку и днём с огнём не сыскать, не прояви он к тому основательного усердия.

Не лучше Михаил относился к творчеству Фета. Он принимал важность поэтических заслуг, радовался популярности романсов и отдавал им должное уважение. Только одно мешало воспринимать подобные стихотворения. О чём бы не писал Фет, он всегда пишет об одном и том же, используя один и тот же подход. Из-за этого сложно внимать поэзии, где всё сводится едва ли не к игре словами, поскольку главным считалось начать, а далее строчки польются сами, причём с упором на поэтику, а не на важность вкладываемого в них смысла.

Отозвавшись строго, Салтыков углублялся в стихотворения, подвергая их анализу. Вывод возник однозначный: Фет — второстепенный поэт. Объяснение этому в том, что мир творчества Фета ограничен рамками, за которые он никогда не переходит. Из этого следует, что Фет исчерпал себя и более не представляет ценности. Михаил не думал убавлять градус категоричности, изыскивая всё новые слова, нивелирующие значение столь популярного поэта, будто не заслуживающего права творить, должный почивать на заслуженных лаврах, не расширяя и без того широкое литературное наследие.

Михаилу осталось обвинять Лажечникова и Фета в наивности. Даже не подумаешь, какие ожидания Салтыков испытывал, берясь за их новые литературные труды. Неужели он предполагал, как Лажечников станет писать в духе его самого, а Фет о том же, но только стихами? На самом деле критика Михаила не отражала поселившейся в его душе злобности. Он просто выражал мнение о наболевшем, говоря в общем, давая представления о желаемом преображении литературы. Время романтизма ушло, уступив место реализму, чему сопротивлялись писатели, продолжавшие создавать произведения в духе прежних лет.

Пока не случилось забыть успехи былых поколений, нужно осознавать важность ими созданного. И пусть они продолжают творить, отказываясь видеть случившиеся перемены. Салтыков не мог этого не понимать, но для рецензий ему требовалось хоть о чём-то писать.

Автор: Константин Трунин

» Read more