trounin.ru

Лучший способ заставить о себе говорить — плюнуть людям в душу. Неважно, как ты мыслишь на самом деле. Главное, добейся гневного отклика, чтобы у людей появилось стремление возмущаться твоим мнением, вплоть до желания тебя придушить. Ежели будешь действовать иначе, умасливать и обходить острые углы — никто и не задумается о твоей личности. Собственно, подобное поведение с древнейших времён служит на пользу всякому, кому нужна популярность. Будущие поколения, с той же пеной у рта, станут спорить о тобою совершённом, а многие и вовсе будут оправдывать. Что же, самобичевание у человечества не отнять. Вот и Салтыков задумал описать обыденность, на протяжении 1872 года публикуя в «Отечественных записках» «Дневник провинциала в Петербурге».

Была поставлена задача описать столицу Российской Империи от лица неофита. Приехал в город человек из провинции, порядков не знает, куда пойти не ведает, чем заняться не предполагает. Он думает, что поплывёт по течению, таким образом не затерявшись в ритме Петербурга. А что есть столица? Это светская жизнь, походы на представления и весёлое времяпровождение, без осмысления поступков. Словно и не в России он оказался, подавшись в некое отдалённое от страны место, где действуют иные правила существования. Никаких тихих домашних посиделок с родными не будет, как и трезвого взгляда на действительность. Молодому человеку в Петербурге полагается в театры ходить, спиртное пить и с восходом солнца ко сну отходить.

Но такая жизнь — большая скука. Нужно будоражить общество, сыпать соль на раны и греметь на каждом углу. Лучшим способом для того во времена Салтыкова становился выпуск периодического издания, причём сатирической направленности. Газета должна стать рупором юной мысли, ужасая соотечественников затрагиванием проблематики их бесполезного бытия. Ещё лучше пропеть гимн сибаритам, показав тому же обществу прелесть жизни в роскоши. Если Россия того не поймёт, то столица подобное издание читать согласится.

Чем дальше Салтыков повествовал, тем глубже зарывался в стремление обозначить новые человеческие заблуждения. Иной раз Михаил мог остановиться на определённой теме, продолжая раскрывать её из очерка в очерк, вроде затронутой им прослойки общества — так называемых пенкоснимателей. К аллюзиям доступ в «Дневнике провинциала» был закрыт, поэтому современник без сомнения понимал, о ком Михаил брался рассказывать. Салтыков не испытывал опасений, данный цикл он публиковал под псевдонимом.

Прямым продолжением стали части произведения, написанные в 1873 году. Михаил дал им название «В больнице для умалишённых». Первые главы были опубликованы в «Отечественных записках», последняя осталась в архиве Салтыкова. Вполне разумным явилось решение поместить главное действующее лицо в учреждение для психически нездоровых людей. Поводом стало стойкое убеждение, что у него украли миллион. Поверить в столь явную выдумку столичное общество не могло, поэтому провинциала изолировали, пока он пребывал в бессознательном состоянии. В дальнейшем ему предстояло свыкнуться с изменившимися обстоятельствами существования. И для Михаила в том появилась возможность оправдать автора «Записок провинциала в Петербурге», поскольку он будто бы взялся за написание продолжения, публикуя произведение «В больнице для умалишённых» под своим основным псевдонимом Н. Щедрин.

Читающая публика склонна видеть в сатире собственное присутствие. Потому, как не старайся создавать портреты, имеющие отдалённое сходство. Кому-то обязательно привидится истина, либо оную он примет за правду, никак не соглашаясь с прочими мнениями. Оттого и не сможет Салтыков завершить публикацию, получив упрёк в возведении хулы на лиц из великих князей.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В применении аллюзий аппетиты Салтыкова были непомерны. Он прямо испытывал эзопов язык на прочность, измыслив для повествования свой собственный мир, отдалённо напоминающий Россию. Михаил под помпадурами понимал губернаторов, под митрофанами — дворянство, под ташкентцами — особо ушлых чиновников, склонных к поиску личной выгоды во всём им подвластном. О последних он сложил цикл из статей, написанных с 1869 по 1872 год. О самом Ташкенте он не сообщал. Данный город послужил примером, как став частью Российский Империи, можно было подвергнуться опустошению жадными до всего руками. Таковая ситуация имела широкое распространение по всей стране, но Ташкент стал тому очередным доказательством.

Помимо разделов «От автора» и «Введение», «Господа ташкентцы» включают следующие статьи: «Что такое ташкентцы?», «Из воспоминаний одного просветителя» (в двух нумерах), «Митрофаны», «Ташкентцы-цивилизаторы» и «Ташкентцы приготовительного класса» (в четырёх параллелях).

Дабы понять содержание, лучше быть современником Салтыкова, иначе аллюзии Михаила останутся не до конца понятными. Конечно, можно представить, что Салтыков писал на вечные темы, будто в России всё в той же мере, словно ничего не меняется. И даже увериться в полной правоте сего суждения. Однако, в государстве случались изменения, поменялось и мировоззрение людей. Если в чём и сохранялось соответствие с прошлым, то в общих чертах. Это понятно уже из-за, допустим, такого факта, как искоренение дворянства. Собственно, митрофанов в России не осталось. И снова читатель может возразить, указав на людей, с особым взглядом взирающих на карьерную лестницу. Что же, митрофаны сделали осью своего существования табель о рангах, проявляя к ней чаяния и печали, думая лишь о необходимости стать рангом выше.

Хорошо, а кто всё-таки является ташкентцами? Это обитатели ташкента, то есть такого поселения, где нет ни учебных, ни просветительных учреждений, зато стоит в центре острог. И нет там тех учреждений по причине их ненужности непосредственно ташкентцам. Им проще завести подсобное хозяйство, брать им вовсе для него не нужное, созидать вокруг себя пустоту и исчезать, ничего толком своим присутствием не сообщив. В том их основное отличие от митрофанов, которым главное меньше сделать и успокоиться, закинув ноги на стол. Ежели митрофан способен удовлетвориться малым, только бы ранг выше имел, то ташкентец будет поглощать всё больше и больше, невзирая на перспективу оказаться вовсе без всего.

В 1872 году стал перед Салтыковым вопрос: как развивать повествование дальше? Может лучше рассказывать о чём-то другом, более доступном пониманию читателя? Как пример, вернуться к помпадурам. Это не настолько трудно будет осмыслить, как аллюзии на дворян и чиновников. Да и возвести хулу на всех не получится, поскольку не каждый на службе думает определённым образом, чего не скажешь о губернаторах, среди которых редко встретишь человека иного склада ума, нежели им всем присущ. Потому дальнейшее внимание будет приложено к сочинению «Помпадуров и помпадурш».

И всё же, Салтыков попытался практически представить ташкентцев, сочинив несколько набросков. Результат вышел у него неудовлетворительным. Начатое он не сумел довести до конца. Да и выходили у него скорее митрофаны, мало отличимые от фонвизинского недоросля. Продолжать повествовать, подражая сказанному за девяносто лет до Салтыкова, оказалось лишённым смысла. Видимо поэтому, как и по некоторым другим причинам, Михаил окончательно решил прекратить работу над циклом. К тому же, он был излишне прямолинеен, ежели всё-таки выступил за персонификацию, взяв за основу не совсем аллюзию, а прямую отсылку к реально существующему городу.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Салтыков вернулся к критическим заметкам о литературе для журнала «Отечественные записки» спустя почти семь лет. Возвращение оказалось кратким — всего две рецензии опубликованы за 1878 год. Их можно не упоминать, не найдя в них ничего нового. Михаил в прежней мере едок и неуживчив. Очередной словесный удар он обрушил на А. Михайлова и его новый роман «Беспечальное житьё». Если говорить кратко, то Салтыков с печалью отмечал упорство сего автора слыть за толкового беллетриста, тогда как толку с него не было и всё никак не появлялось. Скорее всего, и не появится. В свою очередь нужно отметить, что не так много художественных работ удостаивались критики Михаила, а к творчеству Михайлова он обратился не менее трёх раз. Зачем? Оставалась надежда увидеть писательский рост? Или Михайлов стал удобной мишенью, либо к нему у Салтыкова имелась личная неприязнь? Так или иначе, отзываясь плохо, Михаил всё же показывал пристрастие. А может действительно стремился уберечь читателя от неверного трактования вышедшего из-под пера Михайлова произведения.

Вторая рецензия за 1878 год касалась издания «Энциклопедия ума, или Словарь избранных мыслей авторов всех народов и всех веков», составленного по французским источникам и переведённого Н. Макаровым. Никакого мнения Салтыков толком не выразил, лишь едко отметив некоторые моменты. Исследователи творчества Михаила считают, что тем он высказывался против непосредственно Н. Макарова, состоявшего в связях с родственниками его жены. Но важен факт мнения причастности к Третьему Отделению. Не совсем понятно, отчего Салтыков мог стать столь пристрастным именно по данному обстоятельству. Скорее всего, как и в случае с Михайловым, требовалось написать критику на какое-либо недавно вышедшее произведение, желательно бывшее у всех на слуху — без каких-то иных домыслов.

Нужно уточнить ещё и про некрологические заметки. В 1868 году Михаил написал по поводу смерти Егора Петровича Ковалевского — «светлого» человека, которого сам Салтыков не очень уж и знал, потому и написал о нём небольшое количество информации. Читатель теперь узнаёт, что Ковалевский состоял на военной службе и участвовал в боях за Севастополь, путешествовал во внутреннюю Африку и даже в Китай, ещё писал книги под псевдонимом Нил Безымянный: всё это Михаилу стало известным из сторонних источников.

В 1883 году была написана некрологическая заметка по смерти Ивана Сергеевича Тургенева. Ничего, кроме как о величии, Михаил не сообщал. Интереснее изучение сторонних источников, разбиравшихся с обстоятельствами, последовавшими непосредственно за смертью Тургенева. Общество оказалось взбудоражено, не всему задуманному правительство позволяло осуществиться. Да и сама некрологическая заметка Салтыкова, опубликованная в приложении к журналу «Отечественные записки» присутствовала не во всех напечатанных экземплярах. Сам Тургенев если как и именовался, то в качестве автора «Записок охотника» — остального будто он и не писал. Действие властей кажется вполне обоснованным, вспоминая о литературных предпочтениях Ивана Сергеевича, много писавшего о революционных настроениях в стране, да и убийство Александра II в 1881 году сказывалось. Позволить обществу быть взбудораженным — такое казалось недопустимым. Потому некрологическая заметка в «Отечественных записках» воспринималась нежелательной к всеобщему ознакомлению. Может она спешно изымалась, отчего большая часть тиража оказалась без неё.

Не скажешь, чтобы сам Салтыков вызывал благоприятное впечатление у властей. Михаил сохранял неуживчивость к власть имущим, ни в чём не отступая от критических замечаний. Не всегда он оказывался прав, чего явно не замечал. Он так продолжал бороться за свои убеждения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И без того склонный к критическому восприятию, Салтыков продолжал возвращаться к написанию рецензий для журнала «Отечественные записки». Скажем, он считал себя обязанным нести просвещение в массы, если не уберегая от чтения сомнительной литературы, то помогая сформировать определённое на её счёт суждение. Как пример, «Записки Е. А. Хвостовой. 1812–1841. Материалы для биографии М. Ю. Лермонтова», где Михаил увидел сплошное кощунство. Если читатель прежде относился к Лермонтову как к великому поэту, то теперь пусть внимает всей свойственной сему поэту человеческой греховности. Приятных для себя особенностей Салтыков не нашёл и в воспоминаниях Ю. Н. Голицына «Прошедшее и настоящее».

Сочинение Николая Соловьёва «Суета сует» Михаил встретил вне расположения к автору. Есть беззаботные птицы стрижи, по суете которых можно предугадывать погоду — сообщал он — а есть люди-стрижи, за суетой которых ничего разглядеть нельзя. Есть и писатели, однажды встретившие негативную оценку Михаила — её никак уже не изменить. Потому, рецензируя сборник Я. П. Полонского «Снопы. Стихи и проза», остался категоричен. Чуть менее положительно он отозвался о романе Н. Д. Ахшарумова «Мандарин», где смысловое содержание соответствует названию, то есть если понимать под мандарином нечто отдалённое от текущего положения дел.

Вместо толкового отзыва на комедию в пяти действиях Петра Штеллера «Ошибки молодости», Михаил напомнил о собственных представлениях о должном быть. В той же мере и говоря о романе Омулевского «Шаг за шагом». И снова Салтыков ознакомился с творчеством И. Д. Кошкарова, написавшего роман «Русские демократы» под псевдонимом Н. Витняков. Чего больше в тексте — практически задался вопросом Михаил — смысла или опечаток? А вот на сборник Н. А. Лейкина «Повести, рассказы и драматические сочинения» дал положительную рецензию. Этот беллетрист вполне способен научить жизни — выразил Салтыков уверенность.

Роман В. Клюшникова «Цыгане» не понравился Михаилу. Прежде всего из-за содержания, сообщающего читателю будни бесполезного для общества человека. Что делает главный герой на протяжении всего произведения? Мается ничем, подобный петуху в курятнике, к тому же он троеженец. Уж лучше наблюдать за мухой — заключил Салтыков — та хоть цель в жизни имеет.

Не понравилась Михаилу и драма в пяти действиях «Тёмное дело» Дмитрия Лобанова. Вроде бы главный герой мучился совестью, пока не пошёл вразнос и не убил под сотню человек. Такой себе Раскольников — подумает потомок Салтыкова. Столь же негативного мнения Михаил был о «Заметках в поездку во Францию, С. Италию, Бельгию и Голландию» Н. И. Тарасенко-Отрешкова, ничего по сути не представляющих, кроме набора фактов. Зато Михаил смог поразмышлять, зачем вообще русские едут за границу. Оказалось, за новыми впечатлениями и ради интереса узнать, как живут люди за пределами России. Иначе Салтыков отозвался о С. Максимове, рецензируя его картины народного быта «Лесная глушь», назвав лучшим этнографистом.

Закрывала 1871 год критическая заметка по роману В. Г. Авсеенко «На распутье», после чего к рецензиям Михаил вернётся не скоро. Что оставалось сказать? Пришлось сравнивать автора с Достоевским, указывая, каким образом следует писать произведения. Где Фёдор Михайлович прорабатывал персонажей, озадачивался их предысторией и подталкивал к определённым о них суждениям, там Авсеенко писал без задней мысли, не придавая значения, отчего всё происходит и к чему в итоге приведёт.

В виду малого размера, статью Салтыкова «Первая русская передвижная художественная выставка» предлагается упомянуть именно тут. Михаил отозвался о новом явлении для русских художников, решивших стать ближе к людям, устраивая удобные для всех передвижные выставки. Особенно выделялся Ге.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1869 год Салтыков начинал с критической заметки на роман М. В. Авдеева «Меж двух огней». И, по заведённой им традиции, остался недоволен. Ни в чём Михаил не нашёл полезного для себя, а значит и для читателя. А ведь Авдеев взялся повествовать о крепостном праве. Не имея сил и желания изыскивать сверх необходимого, Салтыков практически ограничился пересказом. С не меньшей критикой Михаил отозвался и на комедию в четырёх действиях «Мещанская семья» того же М. В. Авдеева. В том числе, критики удостоился И. А. Манн за четырёх актовую комедию «Говоруны». Своё мнение Михаил объяснил нежеланием видеть второсортные работы, отметив, что драматургов развелось излишне много, они пишут бессодержательные пьесы с пустыми диалогами, не привнося нового, задействовав уже где-то использованные сюжеты.

Про роман «Где лучше?» за авторством Ф. Решетникова Салтыков отозвался положительно. Основание для такого мнения, помимо возможной личной симпатии, заключалось в публикации произведения в журнале «Отечественные записки», причём редактурой занимался непосредственно Михаил. Впрочем, Салтыков оставался осторожным в оценках, памятуя о случайностях, от которых никто не застрахован. Об этом он рассказал в заметке на работу Ю. Г. Жуковского «Материалы для характеристики современной русской литературы». Дело касалось судьбы почившего журнала «Современник», сотрудники которого — и Салтыков среди них — перешли в «Отечественные записки», не согласившись в дальнейшем трудиться вместе с М. А. Антоновичем, Ю. Г. Жуковским и А. Н. Пыпиным. Разумеется, вспыхнула взаимная неприязнь, омрачившаяся обоюдными обвинениями. Михаил не остался безответным, возвращая обвинения обратно их произносившим. Не Некрасов и он являются «шелухой» и «шушерой», не они пишут как дышат, а как раз Антонович, Жуковский и Пыпин.

К похвале Михаил вернулся, обозревая двухтомник «Повести, очерки и рассказы» М. Стебницкого (Николая Лескова). Ему симпатизировала мысль, направленная на обличение нигилизма. Салтыков даже сказал, что хватило бы и романа «Некуда», сделавшего имя Стебницкого важным для литературы шестидесятых. Стоит добавить, подобной благоприятной для автора позиции мало кто придерживался. Литературное сообщество — в основной массе — вообще не любит обличений. Михаил словно не понимал, насколько восприятие литературы зависит от вкусовых пристрастий читателей и критиков. Желаемое им к лицезрению встречало порицание других, а к чему он проявлял симпатию — соответственно не нравилось. В качестве примера можно привести критическую заметку на два тома «Сочинений» Я. П. Полонского. Салтыков в чём только не обвинил поэта, после чего стали появляться осуждения относительно его самого. Если Михаил в чём-то не разобрался, пусть умерит пыл и поостережётся высекать молнии.

Издание «Записки о современных вопросах России», составленные Георгием Палеологом, Михаил назвал посредственными: автор блуждал по тексту, не занимаясь изучением им же поставленного вопроса. «Недоразумение» Данкевича Салтыков встретил не прохладно, а скорее натянуто, вынужденный в добрых словах говорить про произведение знакомого и близкого ему человека. «Движение законодательства в России» Григория Бланка принял крайне прохладно. Не понравились Михаилу уверения, будто при продолжении правительством намеченного курса стране грозит революция, а помещикам — гибель.

1870 год Салтыков продолжил с критики романа «В разброд» А. Михайлова. Позиция к данному автору у Салтыкова так и не изменилась. Касательно трагедии в пяти действиях Н. П. Жандра «Нерон» Михаил может и хотел выразиться негативно, однако в оном духе обрушились на автора другие журналы. Что осталось Михаилу? Хотя бы скупо похвалить. В романе «Новые русские люди» Д. Мордовцева Михаил искал оправдание названия. С неудовольствием такового не нашёл: автор предложил ему не людей, а свиные рыла.

Про роман Л. А. Ожигиной «Своим путём» Михаил отозвался с похвалой. Причина опять же банальна! Произведение публиковалось в «Отечественных записках». На сборник «Повести и рассказы» Анатолия Брянчанинова последовала такая же положительная критическая заметка. Но причину проявленной симпатии понять сложно. Труд «Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права» А. Романовича-Славатинского Салтыков скорее вкратце пересказал, огласив и ряд собственных тезисов. Схожим образом он поступил с брошюрой от неизвестного автора «Слияние сословий, или дворянство, другие состояния и земство. Ответ гг. Аксакову, Кошелеву и кн. Васильчикову».

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1868 году Салтыков опять выступил в качестве обозревателя литератур. Не сказать, чтобы Михаил находил полезное для себя. Более он выражал недовольство, вынужденный читать произведения, от которых он чаще не ожидал ничего положительного. Почему? Ведь современная литература никак не может встать на ноги. Где те гении пера? Оных Салтыков не замечал. И надо сказать, многих из им обозреваемых в памяти потомков не сохранилось. Некоторые имена пробуждают образы знакомого и утраченного. Но большая часть остаётся уделом интересующихся периодом царствования Александра II.

Начать публикацию рецензий для журнала «Отечественные записки» Михаил решил с повестей В. П. Авенариуса «Современная идиллия» и «Поветрие», выпущенных в составе сборника «Бродящие силы». Достаточно знания, что обозреваемый писатель не успел себя зарекомендовать в качестве беллетриста, практически только вот приступил к литературной деятельности. Следовательно, допустимо высказать негативное суждение о его творчестве. В той же мере резко Михаил отозвался и о сборнике сатир и песен Д. Д. Минаева «В сумерках».

В рецензии на комедию в пяти действиях «Гражданский брак» Н. И. Чернявского Михаил посетовал на возрождение традиций Булгарина. А отзываясь на сборник Г. П. Данилевского «Новые сочинения», куда вошли произведения «Новые места», «Фенечка, биография институтки», «Беглый Лаврушка за границей (Из недавнего прошлого)» и «Охота зимой в Малороссии», Михаил напомнил про не так давно им обозреваемый роман А. Скавронского «Беглые в Новороссии», написанных одним автором — к 1868 году изменений в его творчестве не произошло.

Критикуя А. Михайлова, Михаил постоянно вспоминал первым им написанный роман «Гнилые болота», некогда пришедший ему по нраву. К сожалению, сейчас А. Михайлов не показал рост умения изложения художественного ремесла, скорее продолжая двигаться тем же путём, ведущим теперь уже в никуда. Пока Михаил негативно отзывался про роман «Засоренные дороги» и рассказ «С квартиры на квартиру». Вскоре ему предстоит обрушиться с гневом на А. Михайлова ещё раз.

Довелось Михаилу обозревать и книгу по экономике «Задельная плата и кооперативные ассоциации» Жюля Муро. Радость рецензента трудно передать. Салтыков истинно восхищался, что ему попалась в руки полезная книга. В меру рад Салтыков оказался и сборнику поэта Александра Иволгина «Смешные песни», найдя повод порассуждать, как худо обстоит дело с сатирой, не получившей развития после смерти Гоголя. Удручает Михаила, как русская cатира превратилась в криминальные хроники. А вот роману И. Д. Кошкарова «А. Большаков» оказался вовсе не рад — ничего кроме пустых сентенций в нём Михаил не увидел. Не был рад и комедии в пяти действиях И. В. Самарина «Перемелется — мука будет», дав характеристику: пусть написал, но лучше бы на театральной сцене не ставил.

«Внучка панцирного боярина. Роман из времён последнего польского мятежа» И. И. Лажечникова вызвал приступ гнева. Не мог терпеть Михаил романтизма в художественной литературе. Не должны быть свойственными русскому автору подобные кощунственные мечтания. В самом деле, зачем про русских писать будто они во всём хорошие, тогда как поляки по всем пунктам плохие? Таковы уж традиции романтизма, возвышающие одних и принижающие других. Пусть лучше Лажечников пишет мемуары: резюмировал Михаил.

В пример Лажечникову Салтыков поставил труд «Воспоминания прошедшего. Были, рассказы, портреты, очерки и проч.» автора «Провинциальных воспоминаний», то есть И. В. Селиванова. Разумеется, импонировало Михаилу стремление автора высказываться негативно о деятельности правительства. А когда мысли людей сходятся — между ними возникает симпатия.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Грянуло!!! Русский нигилизм выродился… Он превратился в страшное явление обыденности. Об этом предупреждали, но многие закрывали глаза. Уже не отказ от требований, а стремление повергнуть вспять всё, что и стало главным требованием. Покажется странным, но и такое явление именуется нигилизмом, резко отличающимся от существовавших в начале царствования Александра II представлений о нём. Тут уже стоит говорить о порывах к свершению революции. Во имя чего? Чтобы было! Молодёжь свято веровала в необходимость перемен. Хотя, казалось бы, куда ещё? Далее отворачиваться было нельзя, поэтому приходилось считаться с новым для России явлением — буйством людей, требующих нечто, чего они сами объяснить не могли, не смотря на создаваемые ими манифесты. Так, однажды, возникло Нечаевское дело — вследствие убийства студента Иванова, заподозренного товарищами по революционному кружку в предательстве. Общество было взбудоражено, правительство решило вести судебный процесс открыто.

Но как это воспринял Салтыков? Сперва он видел самоуправство властей, без разбору бравших людей и устраивавших над ними следствие. Если ему не хотелось видеть происходящее в стране, он и отсиживался, публикуя статьи о необходимости поддерживать иллюзорно воспринимаемое им благополучие. А тут — без подготовки — грянуло! И как грянуло… Словно вернулись николаевские времена. Полиция хватала людей по всякому навету. Но вскоре Михаилу стали известны обстоятельства — было сообщено об убийстве, дополнительно раскрывалась революционная деятельность. Зрела буря! Вернее, буря давно созрела. О ней не могли не знать, требовался только слабый порыв ветра, чтобы не дожидаться подобия восстания декабристов. И убийство студента Иванова позволило властям начать преследование выродившихся нигилистов.

Если в обществе выявлен изъян, избежать его не получится. Обязательно последуют литературные труды, возвращающиеся к громкому событию. Так Достоевский работал над «Бесами», вдохновлённый именно Нечаевским делом. А что Салтыков? Михаил предпочёл поговорить о другом, открыто обвинив судебную систему в мягкости, практически в создании шутовского представления. Как это так — возмущался Салтыков — совершено опасное для существования государства деяние, а судьи вежливо обращаются к подсудимым. Такое кажется необычным, чтобы ответственный за власть человек показывал гуманность к людям, которых в обыденной жизни он при удобном случае смешает с грязью. Прочее Михаила будто бы и не интересовало.

Действительно, когда грохочут пушки, человеческую речь не услышишь. Какой смысл рассуждать о чём-то, выпадая из полемического спора с другими журналами? Нужно приобщиться и вынести собственное суждение о судебном процессе. Правда, учитывая выход «Отечественных записок» в ежемесячном формате, передать особенности ведения, остро беспокоящего общество процесса, не сможешь. Потому Салтыков ещё и оправдывался перед читателем, что не полагается их изданию рассуждать о резонансных делах, но всё прежде им написанное тогда выглядело бы противоречивым. Пришлось писать не о самом деле, а про обстоятельства вокруг него. Как раз о гуманности суда и следовало сообщить.

Чего же хотел Салтыков? Может повернуть реформы Александра II вспять? Пусть суды снова будут закрытыми, публиковать дозволено только предварительно одобренное цензурой, а крестьян опять отдать в распоряжение помещиков? Скорее он видел происходящее подобным фарсу. Может и в вине нечаевцев он сомневался, чего открыто сказать не мог. Или ему предпочтительнее казалось осудить людей без суда и следствия, сразу сослав на каторгу или поселение, как в «добрые» николаевские времена? В любом случае, он понимал, что писал статьи «Наши бури и непогоды» и «Так называемое Нечаевское дело и отношение к нему русской журналистики» для перемен собственного представления о происходящем в стране. Некий процесс обозначился: будет ли он безболезненно задушен?

Автор: Константин Трунин

» Read more

От свободы слова к ограничению свобод — есть мысленное перерождение Салтыкова на протяжении 1869 года. Ратовавший за необходимость вносить в литературу отражение текущего дня, он всё больше допускал негативных высказываний в адрес всех, смевших допустить предположения о должном быть. Николаевский человек — таким эпитетом следует наделять Михаила. Воспитанный в условиях стеснения для дум, он не находил места в дозволениях Александра II. Салтыков начинал бояться, нападая на бравших настаивать на необходимости отстаивать нужды человека до конца. Коли право на спокойное существование получил в государстве каждый, отчего тот же рабочий класс претерпевает насилие? Не надо открыто смеяться в лицо, принуждая к радикальным переменам: выражал уверенность Михаил. Его полемика вела в пустоту, остававшаяся скрытой от посторонних глаз вуалью. Статьи традиционно не подписывались, тем уберегая Салтыкова от нападок лично на него.

С отменой крепостного права общество изменялось. Но как же больно видеть перемены. Почему нельзя облегчить бремя одних, не отягощая жизнь других? Крепостным следует остаться при прежних хозяевах, на них же трудиться и прозябать до отведённого им провидением конца. Никак их не побуждать и не дозволять видеть отличное от их представлений. Оставалось остепенить литераторов, не соглашавшихся с Салтыковым. Те брались за перо, создавая такое — отчего истинно социальный взрыв неизбежен. Социум перевернётся с ног на голову, не способный пребывать в промежуточном состоянии.

Но не лучше ли всякое изменение в обществе допускать от благоволения царя? Не прибегая к насилию и не заявляя требований — ожидать. Разве Александр II не удовлетворял запросам? Облегчая бремя, он не умел разрешать возникающих затруднений, которые и провоцировали рост социального напряжения. Писать следовало как раз об этом, показывая изменения в обществе, без негативного притом восприятия. Однако, ряд писателей пробуждал в читателях гнев, показывая путь героев, который можно повторить лично. Путь террора не должен восприниматься оправданным. Только потому Салтыков стремился остепенить порывы правдолюбов, чьё стремление к справедливости не вело государство в нужную сторону.

Так литература сегодняшнего дня всё более осуждалась Михаилом. К кому он не обращал взор, в строках у того находил крамольные мысли. Куда приятнее вспоминать нигилизм. Хотя и тогда в обществе находились несогласные… Но таковые существуют всегда. Собственно, конец шестидесятых тем и примечателен, что неприятие нигилистов вылилось в зарождение противоположного движения — излишне требовательного.

Как исправить положение? Салтыков задумал создать галерею портретов деятельных мужей, должных заменить в представлении общества народившихся борцов за полагающиеся им права и возможности. Первая статья касалась Грановского. Почему Михаил остановился и не продолжил работу? Может дело в необходимости вести полемику с другими журналами. Жизнь тогдашнего публициста состояла из отстаивания собственного мнения. Давать повод к разговору мог кто-то, либо с ним вступали в спор другие, так или иначе побуждая к обоюдоострой беседе. Разумеется, оставь для истории Салтыков статьи о деятелях русской мысли — они бы приковали интерес, оставив в памяти имена людей, без того канувших в забвение и вспоминаемых при глубоком изучении определённого отрезка истории, чаще всего укладывающегося если не в десятилетие, то в краткие пять лет.

Честно говоря, возносить деятелей времён правления Николая I — не самое лучшее занятие. Конечно, в те годы творила плеяда литераторов, запомнившаяся талантливым отражением окружавшей их действительности. А не будь существовавшего тогда режима, и им тогда не быть и не творить. Вот дал Александр II послабление, как расхлябанность поразила общество, так ставшее радовать теперь Салтыкова. Да только тому, что начинало нарождаться, Михаила нисколько не радовало.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Смирения в Салтыкове будто и не было. К чему он ещё не пришёл сам, за то он осуждал. Как осуждал Гончарова за уличную философию на страницах «Обрыва», так и публициста Флеровского, взявшегося донести до общества проблематику роста социалистических воззрений. Отчего литература перестала нуждаться в отражении современного дня? На страницах размещался ропот населения, воспринимаемый скорее на уровне слухов. Писать о подобном? Салтыков никак не находил слов в оправдание. Ему продолжал мниться нигилизм, не замечая, как под ним нарождался революционный настрой. Может он думал, что внимания должно удостаиваться важное, ясное без постороннего на то указания? Получается именно так, иным образом воспринимать публицистические выпады Михаила не получится.

Реформы Александра II не вели к добру. Что бы он не давал — становилось только хуже. Освободил крестьян? Породил социальную проблему. Устранил предварительную цензуру? Дал волю плодиться высказываниям. В окончании это приведёт к его убийству. Но как подобное разглядишь, отказываясь всматриваться в происходящее здесь и сейчас? При всей критичности, Салтыков оставался проникнутым николаевскими временами. Чаяния новых поколений ему оставались неведомыми. Когда требовалось разглядеть нарождающийся крах системы, Михаил предпочитал снова возвращаться к поколению конца пятидесятых и начала шестидесятых, отказавшихся от насильно им вручаемых прав. И на пороге семидесятых Салтыков замечал всё тех же нигилистов, не подозревая, к чему это в действительности ведёт.

Но почему? Если Гончаров писал художественное произведение, выдавал желаемое за будто бы возможно, то Флеровский сообщал открытым текстом. Проблемы нигилизма может и не существовало в том размахе, под которым теперь представляется. Сколько не говори, обязательно придётся сослаться на Тургенева. А как же прочие писатели? Они продолжали браться, смакуя нигилизм на собственный лад. К оному склонялся и Лесков, а Гончаров так и вовсе выступил поперёд его. Но Флеровский не выжидал — он писал о наглядном. Если где-то происходили волнения, то неспроста. Ведь не могут нигилисты дестабилизировать политические процессы — к такому они склонности не имели. Да и Достоевский — он в 1866 году опубликовал «Преступление и наказание», где единственная насущная надобность главного героя — урвать где-нибудь денег, чтобы продлить дни бесплотного существования. Где же Салтыков согласится с отличным от для него понимаемого явлением? Ежели и восставать на власть, то полушутя, как некогда поступал он.

Михаил пытался разыскать истину, причём никак не связанную с текущим положением дел. Не способна литература зависеть от сегодняшних проблем. И это в России — стране, должной отставать от стран Запада в культурном и нравственном плане. В таком государстве книжные истории обязаны касаться античных сюжетов и утопать в романтических представлениях о бытие. И как же так выходит, что писатели России тяготели к реализму, опередив в том Запад на десятилетия? Получается, Салтыков склонялся к одному, притом в какой уже раз противоречил. Впору снова усомниться в приписываемом ему авторстве. Каким он должен восприниматься потомками, занимая отличные друг от друга позиции?

Увидеть грядущее не так трудно. Достаточно предположить развитие ситуации вследствие даже случайно отмеченного явления. При возникновении необычного происшествия, нужно обязательно его проанализировать. Ещё лучше это сделать в виде художественного произведения. Понятно, читатель может и не оценить подобного подхода, а то и вовсе проигнорировать таковую литературу, найдя в ней надуманность. Есть опасность другого рода — иногда писатель возвеличит несущественные проблемы общества, может даже им выдуманные. И общество отзовётся, сумев такое найти. Тогда последует реакция, из ничего создавшее нечто опасное. Вот это не должно быть допустимо. Тогда как писать о современности? Год назад Салтыков высказывал одобрение, теперь осознал, какой социальный взрыв может сотрясти Российскую Империю.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Мириться с современной литературой можно, но как же с нею мириться, если порою она кажется совершенно невыносимой? Когда описываются моменты ради моментов. Желает автор показать порочность нынешнего дня, так ничего кроме данной порочности он не описывает. К чему вообще взялся тогда повествовать? Разве только потешить читательскую публику. Ну, допустим, выступит на потеху, примет на себя роль шута… А дальше что? Скорее всего, его ожидает забвение. Собственно, значение кого Салтыков принижал, те и остаются поныне известными сугубо по заметкам Михаила, совершенно утраченные для внимания потомков. А вот кого Салтыков возвышал — те внимание читателя находят и спустя века. Отчего так? Просто ежели писатель взялся о чем сказывать, делать то он должен основательно, не забывая о предпосылках описываемого и возможных последствиях. Без всего этого всякая литература превращается в подобие хлама — настоящего мусора среди книжных полок.

Следует повторить. Описывать упадок современности нужно обязательно. Да мало о нём говорить, считая необходимым к существованию. Вскоре наступит время, и былое перестанет иметь насущную важность. Читатель из последующих поколений не поймёт, для чего создавалось произведение. В том особенность литературы — она должна оставаться понятной всем, кто берётся с нею знакомиться. В любом прочем случае — она служит увеселением современникам автора, с ожидаемым впоследствии забвением. Следовательно, раз взялся писать о современности, будь добр объяснять, словно повествуешь неразумным. Мало дать представление о нигилистах, объясни суть их жизненной философии. Именно так поступил Тургенев. Как результат — нет таких среди русскоязычных, кому не доводилось знакомиться со знаковым для начала шестидесятых произведением «Отцы и дети».

Опять же, говорить автор имеет в каком угодно ему виде. Таково закреплённое за ним право. Главное, какой трактовке он подвергнется. Вот хоть сам Салтыков — писавший о существенном, но чрезвычайно сложным для усвоения языком. И ничего не поделаешь, ради просвещения читатель вынужден пробиваться через тернии к звёздам. И Салтыков был новатором особого рода, не всегда соответствующим предъявляемым им же требованиям. Вполне хорошо рассуждать о других, не замечая подобного за собой. Разве не напишет вскоре он едких художественных произведений, вроде «Истории одного города», либо «Господ Головлёвых»? И только внимательное рассмотрение — буквально под увеличительным стеклом — позволит разглядеть все утаённые Михаилом аллюзии. В таком случае возникает особый вывод: не всё малопонятное, якобы не раскрывшее тему — таково.

Потому и не понимали Салтыкова. Вроде он говорил об одном, но начинал вступать в противоречие с собой же. Хваля за новаторство в общем, тут же осуждал при детальном рассмотрении отдельно взятых произведений. Михаила могли прямо обвинить, будто он способствует одобрению литературы плохого вкуса. Может потому Салтыков предпочитал анонимную публикацию статей. Исследователи его творчества считают, что «Новаторы особого рода» и «Литература на обеде» написаны им, чему приводятся соответствующие аргументы. Читателю не остаётся ничего другого, как всё это принимать за имеющее отношение к действительности. Всё равно, как не трактуй, за Салтыковым они окажутся закреплены. И читатель лишь будет недоумевать — чему он всё-таки должен верить. Ему останется знакомиться с таким Салтыковым, либо читать журнал «Отечественные записки» отдельно, лишь на их чтении создавая личное мнение, отказавшись от какой-либо персонификации.

Всё же разобраться получится. Обязательно будет выработано определённое мнение. Так или иначе, человеку свойственно с течением времени меняться. Ежели в 1868 году Салтыков мог стремиться к одному, то через два года он может предпочесть иное.

Автор: Константин Трунин

» Read more