trounin.ru

Полесье — болотный край, не примешь жизнь там за рай. Там селиться — нужно смелость иметь, полещуком стать — незавидная участь прежде, заметь. Теперь всё иначе, жизнь забила ключом. В поэме Купалы радость о том мы прочтём. Некогда никто не стремился в те места, сплошь болотистые, утопала в топи земля. Что же случилось? Почему изменились дела? Коммунаров Полесья коснулась рука. Их трудом преобразован край оказался, на зависть всем белорусам он стался. О том поведал Янка, измыслив в радости думы свои. И ты, читатель, думы Янки прочти.

Гиблым местом Полесье раньше было, о нём всё живое словно забыло. Даже зверей не находилось в тех местах, бабки Полесьем на внуков нагоняли страх. И вот коммунары, среди них украинцы, с задором принялись землю копать: верили в лучшее, знали, как нужно местность осушать. Лопатами спешно трудились они, движения коммунаров просты и легки, к реке Орессе направляли канал, чтобы болота путь туда пролегал. Мечта у них имелась — собрать урожай, дабы на зависть всем стал сей край. Пшеницу посадят, снимут хлеб с полей — будут успехи, станет больше людей. Устремятся в Полесье со всех пределов советской страны, побьют рекорды, установив рекорды свои. А ежели для кого труд окажется не в почёте, таких изгонят. Обо всём этом в поэме Купалы прочтёте.

Коммунары трудились, сил не жалея, казалась им полезной для Союза затея. Налажено хозяйство, коммуна стоит, но есть забота, что их тяготит. Нету среди них женщин! Как же быть? Не поедут сюда, даже если слёзно просить. Потому порешили — нужно ехать домой. Там найти работящую девушку, пусть станет женой. А как станет, ехать назад — этому каждый будет из тамошних рад. Положено коммуне расти, значит трудовой человек сделает всё для того, и о детях думать он должен не меньше, для них он трудится прежде всего. Появились коммунарки, к очередным свершениям тяга не угасла, вслед за сельским хозяйством поднималось другое хозяйство. Животноводство, заводы, море забот — народ в Полесье всё лучше живёт.

Купала уверен, задор должен преобладать. С задором сможешь все проблемы решать. Если не знаешь, задора добавь, и тогда рекорды любые ставь. Нужно дорогу? Не знаешь азов? Попробуй, коммунар и не к такому делу готов. Рельсы смело проложит он, не зная о том ничего, лишь начнёт делать, понятным ему будет всё. Если кто погибнет — не беда: помянет коммуна так рано павшего бойца. Он подвиг трудовой свершал, пусть и жертвой нарушения техники безопасности стал. Главное, проявлять задор! Прочие суждения, конечно, вздор. Выражает уверенность Купала, как не поверить ему? Не из пустых побуждений слагал Янка поэму свою.

Будет совхоз. «Сосны» — он так наречён. Кто в нём состоит, счастлив ночью и днём. Круглые сутки готов поднимать хозяйство народ, этим каждый коммунар только живёт. Из ничего, где в болотах земля утопала, возводился посёлок, дабы слава коммунаров никогда не угасала. Вырастет в город, каких только ремёсел в стенах его не появится, на весь Советский Союз он трудолюбием жителей точно прославится. Уверенность Купалы никак не могла угаснуть, не позволит он надеждам зачахнуть. Поэму он слагал, иного для Полесья не помышляя, сам всё видел, будучи там, потому и твёрдо о сказанном зная. После строчки сложил, рифмой украсив. Важно ведь то, когда поэт за народ свой пребывает счастлив.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Футуристам почёт и слава, их страстью любое творение получило на существование право. Говори как хочешь, как хочешь слагай, глагольную рифму с глагольной сближай. Делай акценты, где не делал никто, пусть и скажут: такая поэзия — сущее зло. Напрасны старания: футуристы творили, как прежде не творили поэты, не замечали укоров, их чувства потому не задеты. И вот Маяковского фигура выше всех встала, его голова выше карнавала из футуристов стояла. Разве не будут о нём после писать, разве не будут стихи о нём сочинять? Вот и Асеев, ничтоже сумняшеся, применив доступное пиэтического искусства мастерство, показал, что творить способен всякий, тем созидая, разумеется, добро.

Маяковский начинается. Поэт мал. Он из Грузии прибыл. Там кто о нём знал? В Москве Маяковский, в голове не ветер с вершин, тут доступно недоступное, будет себе властелин. Он взирал на горы, и не видел в московских горах гор, для Кавказа такие горы — позор. Плоские горы: страшно смотреть. И люди на них плоские — с плоскими мыслями — читатель, заметь! Готовься встретить лживые речи, подставить спину под удар. И только тут, всё же, просыпался поэзии жар. Низко кланяться нужно? Лучше склонись. А ещё лучше глаза закрой. Закрой глаза и лучше проспись. Встав спозаранку, подумай ещё раз, стоит ли разменивать просторы горной Грузии на Москвы плоский — в бурю страстей — лаз.

Маяковский в Москве. В небе Уточкин. Рифма у Асеева какова? К слову «Уточкин» отчего-то «шуточки». Не беда, футуристы поймут: жар поэзии там и тут. Рубленной строкой повествовать? Так сходства больше получится. Главное, не надо к красоте стремиться, значит, и не надо долго мучиться. А как повествовать, коли за поэму принялся? Подбирать старайся поводянистей слова. Улетай мыслью в небесную высь, зависни на высоких горах. О Маяковском пишешь, кто скажет, что будешь не прав? Всякое простят, не говори по сути ничего, тогда и повествовать сможешь легко. Возьми за ориентир малое от Маяковского только, и не будет от сказанного ни капельки горько. Воспеваем поэт? Тогда он должен быть во всей красе. Понравится такое должно товарищу Сталину, может даже советской толпе.

Маяковский в поэзии как оказался? Ему бы ринг боксёрский под его комплекцию стался. Он и за бумагами другими мог сидеть, отца-бухгалтера надо тоже упомянуть посметь. Но Маяковский — поэт, громко говорящий и пронзающий муз естество. Для него пиэтичным быть — насаживать представления о стихах на копьё. Не дебета с кредитом сведением заниматься, не на ринге с соперником ему разминаться, а с молотом слова тяжёлого крушить окружающий мир, оттого для потомка Маяковский — кумир. Так попробуй о поэте этом рассказать, футуристов не уставая притом поминать. Бурлила Москва, Маяковский бурлил, ритм жизни тогда был такой: Маяковский подобным ему был.

Отгремел Октябрь, жизнь продолжалась, не лучше и не хуже — всё для поэта в прежней мере осталось. Говори много, повествуй до смерти, коли желание есть, о Хлебникове скажи, донеси о нём до читателя весть. На ком сошлись звёзды, кто ось мира крутил? Да, тем человеком Велимир Хлебников был. Ему почёт, он сам осью бытия Маяковского казался. Сказ же у Асеева дальше продолжался. Наступит время поставить точку, заставить себя не сочинять новую для поэму строчку. Может это поэт. Лет через десять вспомнит опять, добавит немного и о Маяковском предпочтёт замолчать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Снова Горький вспомнил, как трудился в пекарне. На этот раз не в таких пессимистически-радужных тонах, согласно текста «Коновалова». Теперь в повествовании сообщалось об адских условиях. Приходилось трудиться в подвальном помещении, практически не имея доступа к свежему воздуху. Было их двадцать шесть, кто занимался пекарским делом, чаще им доверяли печь крендели. И иногда к ним заходила девушка — единственный луч света в доступном им подземном царстве. Они её любили, всегда потакали желаниям и оказывались готовыми на всё, невзирая не присущий девушке гордый нрав. Она требовала лишь кренделей, ничего не давая взамен. Однажды пекари пожелали вкусить запретного плода, разменяв непорочность девушки на солдатский порок. Так случилась поэма в прозе, опубликованная Горьким в декабрьском номере журнала «Жизнь».

Они — двадцать шесть горемык — не влачили жалкого существования. Они жили полной жизнью, ибо иного существования себе не представляли. Они дышали мукой, считая то полагающейся закономерностью. Вне стен пекарни был другой мир — пристанище оголодавших нищих. Кто только не протягивал к ним руку за хлебом, пока хозяин не велел заколотить окна. Потому и лишись пекари связи с миром, живущие согласно необходимости еженощно трудиться по девять часов без продыху. Когда одолевала тоска от рутины — запевали песню. На пролитие страдальческих слёз не оставалось свободных минут. Да и не страдали они, иным образом не мыслившие существования.

За пределами подвала имелось другое производственное помещение — там трудились четыре булочника. Как-то среди них появился новый работник — солдат, слывший за пропойцу, балагура и дамского угодника. Сумеет ли этот собрат по ремеслу внести ясность в понимание девушки, приходившей к ним за кренделями? Не падёт ли этот ангел во плоти в объятия развратника? Это им — горемыкам — она отказывала в ласке и способности чтить. Перед солдатом ей не суждено устоять! — предполагали пекари из подземелья. Зачем-то они взялись о том спорить. Даже не понимая, насколько луч света зависим от необходимости не чинить ему преград. Достаточно взмаха рукой, чтобы луч пропал. И пекари махнут без раздумий, не подумав наперёд, чем ими задуманное закончится.

Поддастся ли девушка напору солдата? При любом итоге спора — прежних отношений она к бывшим двадцати шести друзьям испытывать более не будет. Одно дело петь и подхватывать напев других, другое — заставлять плясать под дудку кого-то ещё. Не нужны и даровые крендели, когда тебе в глаза смотрят с усмешкой. Поддалась ведь прелестница! Разве она могла уступить? Никакие оправдания не принимаются! Цветок оказался растоптан и вырван с корнем. Сами пекари продолжат потешаться над девушкой. Будучи вынужденными пребывать в темнице, собственными руками лишившись света, и без того редко к ним попадавшего. Горевать ли? Ведь итак есть о чём печалиться. Впрочем, не зная прочей жизни, останешься доволен имеющимся. Без луча света подземелье станет мрачнее, но никто не заставлял лишаться лучшего. Лишившись, ещё одного луча не жди.

Двадцать шесть человек думали — ничего не потеряют. Девушка являлась усладой для глаз — не более того. Горький не стал измышлять для читателя мораль, закончив повествование на закономерной ноте — более к пекарям та девушка не приходила. Почему? Оно и без лишних слов понятно. Она перестала нуждаться к кренделях? Думается, нашлось другое подземелье, куда её луч света сумел пробиться. Потому и следует ценить оказываемое тебе добро, из каких бы побуждений оно не созидалось. Отказываться же от проявляемого добра попросту глупо, тем более вступать с ним в какие-либо отношения. Пусть всё складывается своим чередом. Впрочем, буря грянет… как вскоре будет написано в «Песне о буревестнике».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Пониманию нужно время, не сейчас всё удаётся познать, не определишь то бремя, что мешает свободно дышать. Жизнь прожив, оглядываясь назад, чашу горя испив и почёту на старости рад, Обинье к заключительным главам «Трагических поэм» подошёл, он достаточно сказал и теперь молвить решил откровенно, он думает, что всё теперь точно учёл, и скажет он полезное потомку непременно. О чём же он сказать решился? Про Бога повёл речь опять. Он твёрдо с мнением своим определился, уверен, проникновенно сможет рассказать. И видится ему сущность Всевышнего, он над всем, и всё — есть он, а значит ничего не происходит лишнего, всему удел заранее определён. И думать придётся, будто человек не вершит судьбу сам, даже жизнь просто так не оборвётся, но ход таких мыслей — словно туман. Вне Бога человек, но при Боге всё же, потому жизнь напоминает бег, да есть цели на пути гораздо победы дороже.

Уже без опаски, злобу прогнав, и не сгущая краски, сказывать начав, излились словеса о прошлых веках — тиран следовал за тираном, каждый из них жил в обильных грехах, воспринимал существование подлинным — не обманом. В историю вошли, содеяв преступленья, за которые их никто не судил, они поступали жестоко по праву рожденья, покуда их к крови пролитию стремление никто не остановил: Ирод — младенцев велевший убивать, Нерон — бушевавший в Риме пожар прославлял, Домициан — указавший не необходимость его богом называть, Адриан — христиан тысячами уничтожал.

Подобие тиранов — Церкви служители, к ним особое у Обинье отношение. Не во славу Бога жившие, скорее хулители, заслуживают вместо прославления они поношение. Хватает злости на религию всю, к какому бы течению её служитель не относился, изливал Обинье обиду на каждого свою, почти до греха сам едва с этими мыслями не опустился. Он даже Ария вспомнил, что якобы умер в нужнике, нутром пространство внутри стен заполнив: за грехи в назидание себе.

Обо всём ведал Бог, не мог не знать о происходившем с миром, так Обинье сообщает потомку урок, не предвкушал он дабы за злодеяние насладиться посмертным пиром. Пусть всему всё предназначено, человек может поступки и сам вершить, хоть для него пребывание на Земле заранее обозначено, ведь именно за проступки его и будут судить. Бог искушает, любит он проверять, за грехи потому не укоряет — он заставлял их совершать. Кто возразит подобному сужденью? Богохульство — слышится упрёк. Не поддавайтесь всё же наважденью, не вам решать — всё это Бог предвидеть смог.

Скоро суд, к нему близок Обинье, его думы в предвкушении ждут, он расскажет Петру, что испытал на войне, поведает о годах, печалями поделится, ведь правда на его устах, он словно познал истину — на это надеется. Бог решит: Обинье и без того достаточно сказал, теперь ничего не сможет изменить, он истину искать устал. На суд надежда, ибо есть вера у него, пускай он не невежда, раз думает много о себе всего. Порядочно сказано, избыточен дальнейший разговор, на ошибки людей указано, а прочее — признаем — вздор. От человека зависит, на этом и нужно остановиться. Если человек сего не осмыслит, ужасам «Трагических поэм» суждено повториться.

Поэмы закрыты, горечь во рту, мечты окончательно смыты, словно жизнь выбрал не ту. За какие грехи пришёл на Землю страдать? Отчего ад на Земле? Огорчает единственное знать, искупать вину придётся не только здесь, но и в последующих мирах — везде.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Ветер из преисподней подул. Бог утратил полномочия свои. Поставлен над Францией Вельзевул. Утонуло всё в крови. Тиран у власти — как же так? Отчего сии напасти? Почему француз французу враг? Невероятное случилось — был спор. Миру теперь явилось право лицезреть позор. Причина спора проста — Бог решил провести эксперимент, перепоручив людские сердца и души отдав Сатане на короткий момент. Обещал Вельзевул зажечь задор людей, что от Бога они откажутся вмиг, он пользовался умело властью своей и удалил понимание Бога на множество лиг. Чтят его вроде, воздавая почёт мира Творцу. Сохраняется вера в народе, искупают грехи, неся деньги святому отцу. Но под маской Бога Сатана, собирает он из душ урожай, для того лучшая возможность — война, и распря людская, и общий раздрай.

Свято то, что по христианской морали живёт. Тем есть вера, кто собою жертвовать во благо человека готов. Но Сатана действовал, он переубедил народ, одурманил головы, сказав чрез меры лживых слов. Богом предстал — кардинал в доказательство тому — ведь Сатана знал, чьими руками развязывать войну. И вот у Монконтура сраженье — Бог взялся отнятое вернуть. Только сможет ли он скинуть дьявола наважденье? Укажет ли людям верный путь?

Вполне очевидно — Обинье на стороне Бога стоял. Его противникам наверное обидно, он их Вельзевулу в услужение дал. Агриппе это понятно, иного он не допускает. Он в связях с дьяволом врагов обвиняет внятно. Он сам именно так считает. Способ не нов, и Данте политических оппонентов в ад ссылал, хватило бы слов, и мир бы тогда опровержений не искал. Восхитятся потомки талантом поэта, примут мысли его на веру, согласится частично с сим утверждением и критика эта, не доверяя другому примеру.

Кто там на троне? Два рыла! Одно в пурпурной попоне, чья мать цвет позора не смыла. Другое с регалиями кардинала сидит, прикрывается властью от Бога данной. И каждое рыло злое дело вершит, кормя страну пустыми щами и небесной манной. Их власть от Бога — их мнение такое. Не видят дьявольского рога, не разбирают криков в людском вое. Они полны сил, никто им ничего не противопоставит, последних род Валуа отравил, самих себя в злобе постоянно славит. Надежда на короля Наварры, что Генрих Бурбон, но пал и он жертвой монаршей свары — в темницу заточён.

Где же Бог? Доколе терпеть лишенья? Утяжелять приходится слог, дабы отразить от поэзии Обинье впечатленья. В поэме «Мечи» он отразил каждый шаг религиозных баталий. Кажется, ничего не забыл. Сожалел он только об отсутствии королевских регалий, у того кто в заключение отправлен был. Пока же бойню видел, какой не желал видеть никому, и будто это всё предвидел, ежели ясно это всё ему одному. Откровенность Обинье понятна, её легко объяснить: лучше закрасить белым кровавые пятна, а врагов в крови пролитии укорить — и за то обвинить. Бурбоны встанут у власти, и будут ещё двести лет стоять, знал бы только Обинье те страсти, Великой Французской революцией которые станут называть.

Греет знание о единственном, чего не миновать. Давно известном и нисколько не таинственном. Страшным судом то принято именовать. Воздастся всякому, от кары не сможешь ты скрыться, и по лестнице, что именуется по Иакову, предстоит ещё раньше пред Бога судом очутиться. Этому быть, как жить не пытайся, грехи старайся при жизни смыть, либо участи посмертной ужасайся.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Все верят в ад, как после смерти наказанье. Пусть будет всякий рад, и пусть запомнит всяк преданье. Не ад нас ожидает на том свете, нет ада там — где его нет, а если хотите в ад вы верить… верьте, и мучайтесь оставшееся количество вам лет. Есть ад на самом деле — он Земля. А есть ли рай? Хочется знать. Проверить того, увы, нельзя. Никто не сможет кущ небесных показать. Ад на Земле — не смейте с этим спорить. Тут черти всюду, чёрт и человек сам. Остаётся к смерти путь других чертей ускорить, не ведая — из пекла это самый скорый выход к небесам. Вам в доказательство прошлое даётся, с такими зверствами и чистилище не сравнится, ни в каком загробном аду такого количества зверств не найдётся. Остаётся глаза закрыть, тем от пылающих гневом душ людских закрыться.

Достойные лучшей доли убиты. Они стремились добро распространять. Но их имена не забыты. О каждом Обинье смог потомку рассказать. Да как же казнь страшна, которую никто из них не заслужил, лучше бы, честное слово, война, забрала каждого из них, и он тем за справедливость голову сложил. В мирное время положено суд во имя целей корыстных вершить, защищая так право на власть, и выход есть всегда один — убить, всякого, кто мешает жить во сласть. Ежели где-то Обинье просто сочувствие проявил, не разобрался до конца, он о своих мыслях только и говорил, не претендуя на всевиденье Творца.

Примеров ярких решил Агриппа в Англии пределах взять, вот где безбожье явно процветало, там человека без вины могли наказать, таких случаев на Туманном Альбионе бывало немало. Хокс, Норрис, Эскью Анна и Джоанна Грей: в застенках им пришлось томиться, они примеры тех людей, которым с головой пришлось проститься. А как казнили Джоанну Грей? Она не согласилась терпеть палача прикосновенья. Она попросила фрейлин оголить шею ей, отдав топору на откуп право ощутить её плоть на краткие мгновенья. Так не звери ли англичане, казнили на острове своём и в Новом Свете казнили, но ведь и французы стали такими же сами, кровь соотечественников они вскоре не меньше пролили.

И ладно власть, светской которая зовётся. Кругом такой власти грязь. Чистой души в политике никак не найдётся, как действительность старательно не крась. Иной во Франции беда природы: костры до неба Церковь подожгла, и вспыхнули в сердцах французов все невзгоды, и вместо голубого неба встала мгла. Та ночь, что Варфоломеевской зовётся, когда схлестнулись католики и гугеноты, в наше время такой человек не найдётся, чьи бы настолько были смертельны заботы. Из-за религии, причиной ненависти стала вера в Христа — не в нужное верили, не Церкви отбивали поклоны — значит ваша вера Богу не мила, так пусть услышат в аду земные ваши стоны.

Не Бог казнил людей, не он их отправлял на костёр, и доказывать того не смей, ведь кардинал выносил приговор. Этого достаточно знать, об ином можно не судить, справедливым знаешь каким образом стать, позволь другим просто жить. Не суди, когда за убеждения пытаешься наказать. Не тот виновен, кто думает иначе. Пусть говорят, если люди могут сказать, если они замолкнут — жизнь всё равно не станет слаще. И покуда люди будут определять — чья дорога в ад пролегает, а чья дорога в рай — они сами будут себя туда как раз направлять, куда других столь страстно они желали помещать — просто знай.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Разве есть место на Земле, где правит справедливость? Не с приторной улыбкой соблюдаемый закон, не выдаваемая за правду лживость, и не предел, что назван Рубикон. Скажите, где искать? Мы Золотой палатой то место назовём. Но, кажется, суждено устать, ведь всё равно его мы не найдём. Всё объясняется, и каждому понятно должно быть, ничего ведь не изменяется — ничего не изменить. Может к Богу обратить мольбы? Был бы в том толк. Не те ныне за идолов установлены столбы, на фоне их и божий глас давно замолк. Что остаётся? Уповать. Иного не даётся — лишь страдать.

Но справедливость есть. Её необходимо научиться понимать. Видеть прежде всего нужно лесть, и остальное проще будет знать. Так жизнь устроена, ломай ты копья или насмерть бейся, суть бытия насильно перекроена, прими же это — и не смейся. Не плачь, о грусти позабудь, принимай как должное и не робей, повергнуть вспять всё это сможет кто-нибудь, сколько бы не сменилось поколений — и людей. Главное о том постоянно говорить, пусть в глухую стену даже, в будущем именно тебе никто тогда не откажет, не обвинит в справедливости краже. Да как знать, не ведаем о днях, что ожидают впереди, вдруг потомки станут именно так осознавать, извращая понимания о должном быть твои.

Вот палата Золотая — справедливости удел — представлена так, будто блистая. Такой, наверное, видеть всяк её хотел. Поставлена алчность в угол всего, тщеславие и зависть стоят на шаг позади. Ярость дополняет картину легко. Иди-пойди и справедливость там сумей найти. Ханжество, месть и глупость правят судилищем там. Темнота, жестокость и страсть обвинять способны в той же мере. За ненависть, суету и похоть не стыдно тамошним судьям. Никто не клянётся, ибо нет доверия к христовой вере. Есть в той палате немощь и лень, с малых лет взращивается дерзость, распря и измена. Ночью, остаётся думать, оказывается в тамошней палате день. Когда же подойдёт к справедливости в мыслях людских перемена? Боязнь и кривда — если дальше перечислять. Пора уже остановиться. Не станешь всех пороков понимать, и никогда не сможешь от суеты будней позорных отмыться.

Где же помощь искать? Лишь на Бога уповать остаётся. Да если бы сразу знать, тогда может другая помощь найдётся. Всё ясно — достаточно взглянуть, чем наградили Францию Испании сыны. Увы, не от звона колокольного сложно заснуть, а от криков растерзанных в мирное время без всякой войны. Запылали пожары, стали инквизиторы пытать. Что же, порядки их стары! Когда-то так самих христиан римляне-звери стали убивать. Чистые речи? Помыслы благие? Отчего же зажжены печи? Почему даны права им от Бога такие? В крови руки, уста мёдом полны, они точно Бога слуги, или всё-таки слуги они Сатаны?

Не от Бога справедливость даётся. Бог и сам не знал цену ей. Разве примеров тому не найдётся, не его ли заслуга в убийстве людей? Он огонь насылал и обрушивал воду с небес, исподволь убивать он всегда убеждал, как отчего-то не поступал к человеку жестоко ни дьявол, ни бес. Сам человек — вот справедливости исток, через его дела и мысли понимание должного найдётся, к чему никто другой людей подготовить не смог, хотя порока струя в общем потоке и несётся. Сам человек — он способен прекратить раздоры, более не надо пребывать в поиске причин. Оставить нужные любые разговоры, дабы понять — путь к справедливости един. Не нужно прикрываться целью высшей, искать способны для реализации к требуемому средств, ежели прикрываться приходится целью низшей, дабы себе руки распускать под прикрытием высших существ.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что с миром происходит? Что за порядки ныне стали? Но может теперь всяк усвоит, иное было когда-то едва ли. Вот есть воровство — это, понимайте, как люди при деле. Потаскухи слывут за жриц любви. А, допустим, трус — это тот, кто с опаской идёт к цели. Так каждый обеляет поступки свои. Смердит округа, смрад сей не унять, предать почётно стало друга, Макиавелли помог мудрость данную понять. Так отчего не вооружиться пращей и не пойти Давидом на Голиафа? Всё оттого, что иная жизнь с вами наша, за зло против зла ожидает добродетельного плаха. Хитрецов полно — с уделом подобным суждено мириться. Есть даже такое ремесло, властвовать людьми иначе будто не годится.

Человек гуманен. Откуда такое мнение взялось? Такой ход мыслей странен — жалеть бы о его оглашении не пришлось. О другом гласит жизни понимание, для чего достаточно посмотреть по сторонам, видишь разброд и шатание. И где высшим ценностям есть место там? Отнюдь, понятно быть должно, чем пользуется власть, тем человеком управлять легко, который ищет всюду сласть. Дай людям горе, ибо только горемыки ищут среди теней свет, и подари им наслаждение такое, ожидать которого они готовы сотни лет. А далее верши дела, живя во славу собственных годин: главное, чтобы распря цвела, и тогда ты над всеми будешь господин. Прочее безразличие поглотит, гуманность потому и сравни пустоте, покуда кто-то по личному усмотрению вершит, на благо не другим, а только себе.

Целей достижение? Процветание людей? Снова наваждение — мечта, что останется ничьей. Плотская услада и пагубная страсть, иного человеку и не надо, ему некуда ниже имеющегося пасть. Ежели гниёт нечто, рубить без жалости положено его, оно не сохранится вечно, погубит человека всего. Но вот человек и вот пороки с пещерных времён, знал такие же пороки грек, им бы и он не был никак удивлён.

Что за разврат? Как могут дамы лакеев делить? Кто этому рад? Как грех подобный с человечества смыть? Всюду лукавство, причём повсеместно, поражено гнилью не только государство, и церковь поражена — будет говорить честно. Всякий, кто к власти причастным стремится быть, тот дружен с умением коварства, и этого не сможем изменить, о республике речь или про канувшие в Лету царства. Таков человек, остаётся смирением овладеть — сколько не утекай вода из рек, не сможет порочность людская истлеть.

Совет остаётся усвоить, самый верный из доступных нам, он должен дорого стоить, так поверим Обинье словам. Он говорит — скромным будь. Он велит — гордость позабудь. Он вещает — отставь суету мирян. Он в рифму слагает, хотя порочен без меры был и сам. Годы шли, иначе жизнь воспринималась, уже помыслы воина не злы, одолела мыслями его усталость. Нужен покой, о шалостях следует забыть, не нужно забавляться с жизнью — словно с игрой, вдруг не сможешь на старости себя простить.

О властителях, всё же, Обинье вёл речь. Он не против монархии, и против её был. Сумел он в умелые строки облечь, о чём думал и о чём ещё не забыл. Наследство по праву рождения — это ли не глупость? Разве заслуживает правитель снисхождения, коли он сын короля и ходячая тупость? В его мыслях крови пролитие, пресыщение от власти. Он не думает о подданных, он — кровавый тиран. Он король, но не королевской масти, он от права на владение пребывает постоянно пьян. Конечно, Обинье иного и не мог говорить, покуда зрел бесчинства издыхавших Валуа, он Бурбонов предпочитал чтить, на которых надежды возлагал будто не зря.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И снова бой, и снова слёзы, и снова дождь, и снова грозы. Звучит набат, и битва мнится, идёт на брата брат, опять беда свершится. Как некогда убитым стался Рем, что лёг под Ромула ударом, так и поныне ясно всем, с чего объято всё пожаром. Ведь ненавидит человек людей, он кровь чужую постоянно льёт, и бить предпочитает он больней, покуда жизнь чужую тем не оборвёт. Таков человек, порядки с рождения его таковы, и длится это из века в век, и независимо от страны. Франция или край другой, варваров стан или республиканская держава, под звуки барана или вой людской, случится обязательно расправа. Придут потомки, где отцы их в счастье жили, оставят лишь обломки, поставят плиты на могилы. И вот так было, повторится ещё не раз, отчего-то сердце вмиг остыло, и в лучшее надежда мимо пронеслась.

Помнит память, чтит подвиг карфагенян, ведает, как ныне славят, тех, кто попирал их земли сам. То Рима дети — сыновья свободных утех, самые прекрасные предки на свете, в чьих поступках триумфа отражается блеск. Они не знали пощады, в доказательство — Колизей. Убивали они для услады, в том числе и своих сыновей. Но знали предел, могущество для них — награда, на край родной редко кто руку поднять смел, да не гнушались, если на пути к цели возникала преграда. Это римляне, среди них кто не вспомнит Нерона? Он сжёг Рим, но не сжигал страну. Теперь милее для души нет злата звона: предают, не чувствуя за предательство вину. Есть войны пострашнее, нежели сражение с врагом, когда противник неприятеля злее — про гражданские ссоры речь поведём. Кто он — сторонник иных представлений? Почему не желает в мире жить? Отчего он против твоих убеждений? Ведь остаётся за то его дни сократить.

К истории любой страны обратись, повсеместно картина одна, словно не Богом дана жизнь, а дал право людям жить как раз Сатана. Хоть на Францию смотри, хоть на государство другое, не отворачивайся — зри, ведь если и делают люди, то непременно плохое. Гласит христианская мораль, дабы жил человек в мире с подобными себе, но этого не случается — жаль. Оттого нетерпение приводит к войне. О собственных нуждах забота, и более ни о чём. Так разве возможно, чтобы кто-то, отправил старые порядки на слом?

Говорить возможно бесконечно — видеть, как топчут всадники урожай. Поступают все беспечно. Пусть сразит страну раздрай. Общество несовершенно, изменить к благим помыслам людей не пытайся, скажи просто откровенно — и содеянному человеком ужасайся. Так делал Обинье, чьи руки по локоть в крови, но он не пел оды войне, высказывал грустные мысли свои. Он видел нравов падение, он пожинал неприятие большинства, отражая во строчках дум впечатление, осознавая — людская масса не права. Его позиция ясна, он на неё право имел, и была в его мыслях война, о том он в «Трагических поэмах» поведать успел.

Почему правда на стороне тех, кто должен быть прав? Не знал современник зверств всех, коим Обинье жил, свидетелем став. Он деяния рейтаров видел, входивших в дома крестьян, и ладно бы кто простых людей обидел, нет — учиняли расправы они там. И вот Монконтур, с которого французов начались беды, не нужен провидец авгур, дабы сказать — породили они подобие дитя Леды. Всем Обинье воздал, отразив Франции печаль, он долго перечислял, чьего горла должна была коснуться в прошлом сталь.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Он сочинил творение. И как же ему быть? Забыть как наваждение? И память о нём смыть? Но не таков Агриппа. Нрава он не таков. Им ни минута не забыта, в его власти магия слов. Он так писал, как до него никто не мог писать. Он сочинял, на тысячу в строках сбивался. Может потому и смог великим он поэтом стать, поскольку ярким поэтом всегда быть старался. Кто же он — Агриппа Обинье? Сей муж не ведом каждому потомку. Не измеришь талант его сотней лье и не сложишь в котомку. Как писал Обинье, с тем разве соловью сравниться. Писал он о добре и о зле, но не мог с несправедливостью смириться. Пришлось ему однажды остановиться, осмысленно всмотреться в горизонт, мудростью греков и римлян он предпочитал насладиться, в мыслях отправляясь на какой-нибудь понт. Там, где-то в выси, где гора Парнас: где музы живут. Оттуда нисходит поэзии Агриппы суть до нас. Герои его поэм в наших сердцах родятся и умрут.

Чем жили греки? Страсти в них кипели, их кровью обагрялись реки. О том мифы донести сумели. Как пожирал детей Фиест, не всякому знать дано, но и поныне детей кто-нибудь ест, будто ему всё равно. Факт сей ужасен, но годы идут, мир по-прежнему мрачен, кровь безвинных лили и льют. Как не вспомнить Тантала, что плотью сына богов кормил? О его поступке мать наших дней не знала, только ей детьми кормить других хватает сил. Страшно представить. Да разве не так? Сколько можно пороки славить, говоря: хватит уж врак. Опомниться нужно. Доколе терпеть? Зажить бы людям дружно, для чего прежде малого нужно только хотеть. И вот Агриппа, находя подобие в былом, с назиданьем до скрипа, начал говорить о горе людском.

А как говорить? Кто услышит его? Можно разве молить — это будет лучше всего. Пожалуйста, прочитайте. Что вы как скот? Полезное для себя узнайте, уверитесь, кто и как худо живёт. Вам Франция ведома? Край вечных бурь. Там зелень с деревьев давно уже срезана, несмотря на июль. Там всё зачахло, к чему прикоснулась рука. А ведь как раньше пахло, и поступь путника была легка. Тому есть причины — они до ужаса страшны. Потому от Франции остались лишь руины, как последствия незатихающей войны.

Об этом успеет Обинье рассказать, он собрал достаточно поэм. Только нужно иметь желание знать, подошёл к осознанию этого Агриппа с чем. Жил он ярко, буквально горел, было всем вкруг него жарко, и не всякий, с ним бывший рядом, остался цел. Обидно до боли, и боль обидна сама, благо не лишился разум воли, нашлись у Агриппы слова. Он брал начало, он знал о чём сообщить, одно его угнетало, не смогут люди его за правду простить. Таковы обстоятельства — проще скрыть их от глаз, то не станет подобием предательства: не в данный момент и не в нынешний час. Обинье не молчал — он обличал ложь, он потому рупором правды стал, от которой по телу разносится дрожь.

Отставим дела, прикоснёмся к реалиям дней, так было всегда, а ведь сколько сменилось людей. Такие же страсти, о том же заботы, и нет душе сласти, сплошь горя полноты. Пройдут века, Обинье останется в памяти точно, хватит ещё людям поступков зверья, ибо сидит зверь в человека помыслах прочно.

Автор: Константин Трунин

» Read more