trounin.ru

В 1834 году царям почёт и слава, как обычное для монархии явление. На иное у подданных не бывает права, потому и продолжал оды сочинять Жуковский — стихотворение на стихотворение. «Песнь на присягу Наследника» Василий написал — пусть и минуло довольно лет, сын Николая только сейчас в наследование по закону вступал, и возглавит страну двадцать спустя лет. Народные песни имелись, два раза как «Боже, Царя храни!» озаглавленные, единожды «Слава на небе солнце высокому…», почти никак не исправленные, близкие восприятию однобокому. «Многолетие» — ещё стих, на тему понятную всем. В тех же словах «Народная песня» сообщена. И ещё раз «Боже, Царя храни!» в «Песне русских солдат» станет напоминанием, как и в «Грянем песню круговую…» тема сходная дана.

1835 — стихотворная приписка Д. В. Давыдову, при посылке издания «Для немногих». 1836 — «Ночной смотр», что про умерших на поле боя, встающих из могил.

1837 — девять стихотворений из альбома, подаренного графине Ростопчиной. «К своему портрету» сообщалось обращенье, в нём говорил Жуковский — чем старше, тем всё больше молодой. И «Ермолову» одно стихотворенье.

1838 обилен, но мутен, кратко перечислим: «Предсказание», «Stabat mater», «Плач о себе…», «Посвящается нашему капитану…», «Ведая прошлое, видя грядущее…» и восемь стихотворений, озаглавленных как «Эолова арфа».

В 1839 году Жуковский продолжил, но обогащённый сведениями о местах голландских, в коих Пётр Великий побывал, ну и о другом, как о сраженьях с Наполеоном Василий сообщал: «В Сардамском домике», «Поэту Ленепсу», «Сельское кладбище» (перевод из Грея), «Бородинская годовщина», «Молитвой нашей Бог смягчился…».

1840 — лишь послание Елизавете Рейтерн. 1841 — «Друг мой…». 1842 — «1-ое июля 1842″. 1843 — «Завидую портрету твоему!..». До 1848 года молчание, дабы написать стих «К русскому великану». И опять молчание до 1851 года, когда написаны следующие стихи «Её Императорскому Высочеству, государыне великой княгине Марии Николаевне приветствие от русских, встретивших её в Бадене». «Стихотворения, посвящённые Павлу Васильевичу И Александре Васильевне Жуковским» («Птичка», «Котик и козлик», «Жаворонок», «Мальчик с пальчик») и «Царскосельский лебедь».

В 1852 — «Четыре сына Франции», довольно ладный стих для стольких лет минувших. Сперва дофин, что в год начала революционных смут рождён. И он окажется среди навек уснувших. И каждый следующий дофин был обречён. Как обречён сын Бонапарта, и наперёд сказать всё можно про французский люд, в порыве вольного азарта, что спокойствия в своей стране никак не сберегут. И напоследок стих есть «Розы»… сказать бы надо и о нём, но от Жуковского не отвести угрозы, скончается он вскоре одним апрельским днём.

Осталось перечислить наследие Василия из черновых и незавершённых рукописей: «Объяснение портного в любви», «Экспромт к глазам А. М. Соковниной», «Заступ…», «Записка к И. П. Черкасову», «Однажды в гору…», «Назад тому с десяток лет…», «Миртил и Палемон», «Был зайчик…», «Прогна и Филомела», «Мой друг…», «На верху горы…», «Описание крючка удочки, по-русски и по-французски», «Вельмира», «С холодных невских берегов…», «Остатки доброго в сей гроб положены!..», «К Ваничке», «А. А. Прокоповичу-Антонскому», «В альбом Императрице Марии Фёдоровне, 2-ое сентября 1815″, «Вот Пушкин…», «Хоть мы в такие дни живём…», «Аглая грация…», «За множество твоих картин…», два стиха про найденный перстень, «Варвара Павловна…», «Всевысочайшему существу» (подражание Гердеру), «Спеша без всякого роптанья…», «Согласен я…», «И Феб и музы известились», «Оставьте вы свою привычку…», «Гельвеция…», «Послание к И. И. Козлову», «Перу, княжна, я отдаю…», «Послание к Тутолмину», «Забавляйтесь…», «По милости своей…», «Тому блаженства будет на год…», «Тот истинный мудрец…», «Мрачен Лемнос…», «Прочь отсель…», «Какая хитрая обманщица надежда!..», «Есть в русском царстве граф Орлов…», «Прими, России верный сын…», «Всесилен Бог…», «Помнишь ли…».

Автор: Константин Трунин

» Read more

1828 — «На мир с Персиею» сложена ода, третье отправлено к Гнедичу письмо, но Жуковский вздыхал у гроба, выражая печальное понимание неизбежности своё. Умерла мать Николая, о чём он «Государыне Императрице Александре Фёдоровне» сожаление писал. В ночь погребения повествование «У гроба Государыни Императрицы Марии Фёдоровны» сложил. Иное представление о сиюминутном Василий искал, и с трудом его он всё же находил. «Солнце и борей» — сражение сил разной величины, сколько друг друга они не бей, без результата останутся они. «Умирающий лебедь» — наставление! Кто жил прекрасно, тот прекрасно и умрёт. Не вдохновляющее стихотворение, но от правды никто не уйдёт. «Звезда и комета» — ещё мудрость одна. Летела комета, болтать удумала с Землёй. Но мысль у нашей планеты проста: молчанием себя успокой. Всякий удалится, ему не отвечай, совет всегда пригодится, читатель — знай!

Ещё два стихотворения за тот же год: «Видение» и «Меня ты хочешь знать!..». За 1829 год — «Памятники», включающие три стиха, «Мысли (из Гёте)» в два стиха, «Смертные и боги», «Homer», «Некогда муз угостил у себя Геродот дружелюбно!..», «Главк Диомеду». За 1830 — только цикл из двустиший «Стихи, написанные для лотереи в пользу бедных».

1831 год — некое озарение. «Помпея и Геркуланум» — о граде, что из пепла восстал. «Замок на берегу моря» — ещё о загранице стихотворение. «Исповедь батистового платка» — чего сей предмет за жизнь не испытал. Лиричен Жуковский, раз решил проследить судьбу платка с начала, как зерном посажен был, он коноплёю возрос, испытывал непогоду, вырвали с корнем его, и рука поэта не уставала. Сушили, топили, мяли, отдачи на ткацкий станок, выжав из него порядочно слёз. Княгине Урусовой уже в виде платка достался, бывал во владении поэта тоже он, и в грязь падал, но теперь всегда нужным оставался. У Жуковского всё это прочтём.

Прочее за 1831 год достойно сугубо перечисления: «Звёзды небес…», «В долину пастырям смиренным…», «Две загадки», «Приход весны», «Детский остров», «Пери», «Песнь бедуинки», «Мечта», «Остров», «А. О. Россет-Смирновой», «Старая песня на новый год», «Русская слава», «К Ив. Ив. Дмитриеву», «Поэт наш прав…», «Тронься, тронься, пробудись!..», «Я на тебя с тоскою гляжу…», «Чего ты ждёшь, мой трубадур!..».

1832 год — впервые столь длительно молчал.

1833 год — басня «Орёл и голубка». По её сюжету пал орёл, сражённый на лету. Не его в том крылась уступка, но ему сталось оказаться задету. Пал орёл, зная о смерти грядущей. И не стал орёл спасения искать, и взирать на природы красоту он не стал. Искал орёл иной доли для себя лучшей, среди которой он восхищения от мира вокруг него не искал. И когда снизошла голубка, став петь песни о важности окружающего мира, сказал ей орёл, того не стесняясь, рассуждает она, как птица, которая себя под нужды других приобщила, пагубность чего всё равно не поймёт — как не пытаясь.

В тот же год ода «Князю Дмитрий Владимировичу Голицыну» и «Русская народная песня» в шесть строк, предложенная Жуковский для восприятия английского варианта гимна «God save the King», звучащим всё тем же «Боже, Царя храни».

Пока же можно остановиться, ведь будет Василий слогом в дальнейшем блистать. Хоть и трудно будет к его поэзии приобщиться. Проще, больше к источнику сему вовсе не припадать. Оставим сомнения, продолжим знакомиться, не зря изучается Жуковский поныне, остаётся только условиться, видеть в Василии сына поэзии, или, как выспренне, — сыне.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1821 год — продолжил восточные мотивы в стихотворениях задевать. Стих «Лалла рук» — упоминание Кашмира. «Теснятся все к тебе во храм» — что с душой нужно, а не с подношениями поход к людям искать. «Явление поэзии в виде Лалла рук» — и тут душа востока запросила. Из Англии пришла в Россию книга Мура, написанная в ориентальных тонах, вот и Жуковского очнулась дума, воодушевился, проводником прекрасного став. «Воспоминание» — раз было, нужно сохранить. «В альбом А. Е. Алябьевой» написал про благодарность Богу за данных попутчиков в жизни ему. В элегии «Море» призвал к сего водоёма познание проявить. «Узрев черт сии…» — сказать желал Василий, кто прекраснее, мать или дочь: не под силу никак самому. «В альбом А. А. Воейковой» ещё писал, но о личном сказывал, как обычно. Потому читатель лучше скажет — этого я не читал, читать чужое — кажется мне, крайне неприлично.

1822 год — это записки к Гнедичу и стих «Победитель». Сошла муза с Василия плеч. Понял Жуковский, не он — увы — вершитель, не ему рифмой кого-то увлечь. Вот Гнедич-сказитель, Гомера переводивший на русский язык, он и есть среди поэтов победитель. Неважно, если к тому он пока не привык. Что непосредственно до стиха «Победитель», то сто красавиц — не выбор для мужчин, самый лучший соблазнитель, кого выбор на жизнь всю един.

1823 — ещё записка к Гнедичу, Николаем Гомеровичем его Жуковский назвал, выспренним слог им сказываемый именовать решился, ему — того не стесняясь — в высокой поэзии Василий подражал, и держался уверенно — ни разу не сбился. Мифология греков это и стихотворение «Ночь», стал Жуковский будто слабым, не может страсти чуждой превозмочь, ограничивается подражанием малым. Или вот такое сочинил Жуковский стихотворение — «Надгробное слово на скоропостижную кончину именитого паука Фадея», что в банке жил и помер в некое мгновение. Игривой получилась на этот раз Василия идея.

Из прочего за 1823 год: «9 марта 1823″, «Ты всё жива в душе моей!..», «Ангел и певец», «Я музу юную, бывало…», «Привидение». Стоит сказать и про написанное за 1824 год: «Прощальная песнь, петая воспитанницами Общества благородных девиц, при выпуске 1824 года», «Таинственный посетитель», «Мотылёк и цветы», «Поездка на манёвры».

1825 — признание в послании графине А. Е. Комаровской «Давно уж нет мне вдохновенья!..», и такое творение — «Друзья, без горести взирайте на гроб мой!..». Сказать тут нужно: далеко нам не пойти без с небес благоволенья, нет нам дороги, ежели то не предначертано судьбой. Но год закончился, в тот год случилась буря, о ней же где творение поэта? Может он себя уже изнуря, не сумел создать и строчки для куплета. Нет, не ждать от Жуковского мнения о происходящем в стране, не полагается такое мастеру пера, он промолчит, как молчал о войне, его вера в иные качества творца оставалась крепка.

Молчание о войне сошло в 1826 году на нет, написан «Был у меня товарищ…» стих. Картечь ударила по ним. Теперь же, спустя столько лет, он живёт, лишь мыслью о тогда павшем товарище пребывает томим. Традиционно написано творение «Хор девиц Екатерининского института на последнем экзамене, по случаю выпуска их, 1826 года февраля 20 дня». В духе од сие стихотворение, ценимое в день оглашения, затем прочь из памяти навсегда уйдя.

О стихах за 1827 год ограничимся перечислением: «Прощальная песнь, петая выпускницами Общества благородных девиц, при выпуске 1827 года», «Приношение», «К Гёте».

Автор: Константин Трунин

» Read more

«Надгробие И. П. и А. И. Тургеневым» — такое начало для 1819 года, как смерть разъединила и она же соединила двоих. Умело заметил Жуковский, что невзгода — способна породить в меру сносный стих. Это не мешало сарказмом блистать. «В комитет, учреждённый по случаю похорон павловской векши, или белки, от депутата Жуковского», смог он шутливое обращение послать, видимо о звере, так его увлекши. «Её превосходительству, Варваре Павловне Ушаковой, их сиятельствам, графине Самойловой, графине Шуваловой, княжне Козловской и княжне Волконской, от некоторого жалкого стихотворца прошение» — свидетельство иной стороны, специально писал Василий стихотворение, уверяя. из-за проблем со здоровьем не пишет им, ибо нет на нём за то вины. Графине С. А. Самойловой пришлось отдельным посланием повторить, и графине Шуваловой писал, но по поводу другому. Довелось Шуваловой мертвеца на сцене изобразить, да ведь не к её лицу красоту на нет сводить — доверила бы такую роль кому иному.

О прочем можно говорить, но будет сказ тот о пустом. Придётся привести перечень стихотворений за 1819 год: «Я с благодарностью сердечной извещаю…», ещё два послания графине С. А. Самойловой, «Невыразимое», «Цвет завета», «Ответы на вопросы в игру, называемую Секретарь» («Звезда и корабль», «Бык и роза»), два послания В. А. Перовскому, «Варвара Павловна, Элиза и Лизета…», «К Эмме», «Циркулярное послание…», «Едва на миг один судьба нас породнила…», «К мимо пролетевшему знакомому гению», «К портрету императрицы Елизаветы Алексеевны», «К портрету Батюшкова», «К портрету Гёте», «Жизнь», «К Столыпину», «Графиня, будьте спокойны!..», «Считаю вызов ваш я милостью судьбы!..», «Я только что хотел гонца к вам посылать…», «Праматерь внуке», «Эпитафия Мими», «На смерть чижика», «Государыне императрице Марии Фёдоровне», «Хотя по-русски я умею…», «О дивной розе без шипов…», «С того света», «Взошла заря…», «Путешественник и поселянка», «Призвание», «Персидская песня».

С 1820 года Жуковский неизменно писал песни для института благородных девиц. Как пример, «Прощальная песнь воспитанниц института, при выпуске» даётся. Не поражает она воображение, никто не падёт перед поэтом за её сочинение ниц, поскольку всегда и всюду способный на такой творение во всех весях русской земли найдётся. К графине Шуваловой в тот год писал, сон никак к Василию не шёл. «Подробный отчёт о луне» императрице Марии Фёдоровне сообщал. Василий стремление к иным занятиям обрёл, а от стихотворений по поводу и без он, как видно, только уставал.

Играть словами легче — стих такой «Что радость?..», о смерти вспомнилось опять поэту — «Отымает наши радости…», к А. Л. Нарышкину позволил отправить гадость, назвав случайным человеком, от его или своей от бытия усталости. Дабы привести себя в нормальное состояние, позволил в стихотворении «К востоку..» обратиться. Имелось у него будто желание, к живущей там любимой устремиться.

Из прочих стихотворений за 1820 год отметим следующие: «Близость весны», «Минуту нас она собой пленяла!..», «Письмо к А. Г. Хомутовой», «К Голицыну», два послания «К княгине А. Ю. Оболенской», «Птичкой певицею…», «Розы расцветают..» — последние два стихотворения являются песнями.

Всему приходит окончание, и Жуковский пока лиричен порядком, он начинал терять старание, грозившее таланта упадком. А был ли талант у поэта? В память его слог ни разу запасть не смог. Разве гимн российский — пожалуй лишь ода во славу царя эта. Но как же так? Или не дали Василию для раскрытия длительный срок? Успокоимся, за иное ценят Василия стихи, какими бы для нас они не казались. Нужно выбрать лучшие — остальные плохи, не для чужих глаз они изначально предназначались.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Хоть басни и малы, размером многостраничным виршам уступают, они всё же больше важны, и все об этом знают. Ведал порою и Жуковский о том, хотя ведал редко очень, потому лишь к 1818 году в его исполнении прочтём, убеждаясь, насколько басенный труд на веки вечные прочен. Писал Василий басни и лично, было у него такое прежде иногда, делал он то на редкость отлично, о чём забыл — погасла баснописца звезда. Не нужно грусти, зачем оной предаваться? Не сам он, тогда переведёт мудрость чужую. Будет на переводческой ниве стараться, сообщая мудрость сложную и довольно простую.

Вот басня «Лисица и обезьяна». Про какие материи мог быть затеян спор? Касалось всё банального изъяна, объяснявшем обезьяний вздор. Задумала мартышка, скажем про неё так, ведь не хватало умишка, зверь она — простак. Она сказала — всякого покажет, любого изобразит. Да отчего лисице находить объект позора? Она иной ответ сообразит, освобождаясь от мартышкиного вздора. Всякий может показать, отчего не изображать достойного того? А тебя, мартышка, пора бы тебе знать, никто не покажет, не сочтут достойным. Это всё.

Вот басня «Конь и бык» — даёт поучение о разном на вещи взгляде. Например, конь быть осёдланным привык, то для него равносильно награде. Бык смотрит хмуро на такое, сбросит он седока, для него это от человека деяние злое, ещё бы в бок не упиралась ему чья-то нога. Конь иначе смотрел, не видел причины: зачем сбрасывать, если кто взобраться сумел? Достойный то поступок и для совсем юного мужчины. Правда не так сказывалось в басенном сюжете, мораль велась к непониманию действовать вопреки, всё равно останешься в ответе, вези седока или не вези.

Вот басня «Журавль и лисица» — ещё одно поучение о разном понимании сути. Лисе важен Париж и Ницца, прочее подобно болотной мути. Но бывал журавль в Париже, лягушек в полях окрестных едал, ему червей искать в земле — гораздо ближе, чем посетить великосветский карнавал. Того лиса не понимала, требуя рассказать о том, в чём ходит высший свет. Так ничего и не узнала, на то у журавля ответа нет.

Вот басня «Алкид» — так Геракла с рождения люди звали. Он наконец-то на Олимп проник, его там ждали. Всем удивляться пришлось, поскольку сын Юпитера стал почести Юноне воздавать. Разве другого занятия не нашлось, чем славить, смевшего кончины Алкида желать? Это мудрость христианства, о которой помнить следует всем, дабы не показывать присущего людям чванства, не создавая вековечных дилемм. Всё просто, разве иное суждение возможно? Геракл на Олимп попал против воли Юноны. Будь иначе, то непреложно, не одолел бы он путь, будь иные препоны.

Вот басня «Дуб» — величия показательный пример. Пока не рухнул, его мощи не осознавали. А как ветер повалить его смел, тогда, видя пред собою распластанным, наконец-то признали.

Вот басня «Соловей и павлин» — про прелесть дружбы с простым людом она. Пока соловья в лесу сторонились, от зависти явно, нашёл соловей в павлине друга сполна, и зажили они среди дворовой птицы очень славно.

Вот басня «Пастух и соловей» — про заполнение талантом пустоты. Пришлось соловью замолчать, ибо расквакались лягушки. Ему они мешали петь, не терпел он их простоты, не понимал способности судачить этой челяди и чьей-то служки. Что же, соловей, оттого и подняли лягушки гомон на весь лес, твой глас затих и теперь раздолье им. Радуются они, что соловья голос исчез, наслаждаются кваканьем они теперь только своим.

Вот басня «Меропс» — про птицу, якобы способную летать головой и хвостом вниз. Это сказ за мутную водицу, о человеке, что видит окружение себя близ. Пусть человек мечтает о полёте, хоть даже летит, коли взлетит — его легко обратно вернёте, ведь на иной мысли человек не стоит.

Вот басня «Дар волшебниц» — про людское желание гнаться за трудно достижимым. Знает всяк, насколько монархи способны строить планы. Всё им кажется возможным, но в действительности является мнимым. Незаметные мелочи причиняют болезные раны. Вот бы сталось так с людьми, чтобы хотели многого, о насущном помнить не забывая, ничего в том нет сложного. Да было бы так, судьба у человека сложилась иная.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Арзамас, где Жуковский звался Светланой, собрания чрезмерно часто проводил, остался в памяти нашей, самую малость славной, о чём Василий писал редко, по мере нахождения сил. В 1817 году он Арзамасские протоколы писал в стихах, как, допустим, двадцатого заседания, не оттого ли до сих пор о том обществе говорим, не устав, приложил руку Жуковский для лучшего понимания. Но так ли это? Скорее, так сложилось. Говорил Василий в академизма оттенках. Зато тайное литературное общество словно само учредилось: нуждалось бы то событие в наших оценках. Есть желание шутить, хоть про тот же геморрой. Эоловой Арфой июльское заседание пропущено. Отличился так-то страдалец-герой, слыть ему за то в веках Жуковским отпущено. Месяцем ранее не состоялось заседание — был душный июнь. Василий сказал про сумбур, которым все друг друга душили. Якобы, куда не плюнь, дарованиями самих себя они превосходили. Порою отдельно речь Жуковский говорил про Арзамас, нисколько не скрывая имени тайного своего, но поэта Василия стихать начинал глас, почти не писал он толком — ничего.

Потому, за 1817 год скажем, какие стихотворения можно читать: «Голос с того света», «К портрету великой княгини Александры Фёдоровны», «К месяцу», «Мечта», «Утренняя звезда», «К ней», «Кто слёз на хлеб свой не ронял…», «Кольцо души-девицы…», «Утешение в слезах», «Мина», «Жалоба пастуха».

1818 год начинался с «Листка», его полёт Василий описывать взялся, как бы не казалась дорога предстоящая легка, но делать нечего, раз с дерева родного оторвался. Другая история — «Первая утрата». Она, конечно, о любви ранней совсем. Каждому суждена за то чувство несоизмеримая плата, но никому не избежать подобных проблем. Другой разговор — «Тленность», навеянный путешествием в Базель мотив, сказывал Жуковский про неизбежность, себя же в том стихами убедив. Стих «Летний вечер» написан тем же годом, чистой воды пастораль, восхищался Василий небосклоном, солнцем, природой: всё как делали поэты встарь. «Обеты» — обращение к духам. «Горная дорога» — осознание величия гор. Надо доверяться слухам, ибо иначе заслужишь укор.

«К Варваре Павловне Ушаковой и гр. Прасковье Александровне Хилковой в Гатчине» по-соседски писал, на восток он ссылался, в дебрях плутал сказочных. Говорил о разном, о чём прежде знавал, о чём только узнал, про это в трёх стихотворениях сообщал красочных. Сложил «Государыне великой княгине Александре Фёдоровне на рождение великого князя Александра Николаевича» послание, может и преобычшнейшая ода, но принять нужно во внимание, то родился всё же будущий царь для русского народа. И тогда же прорезался снова клич «Боже, Царя храни!», «Молитвой русского народа» прозванный и теперь. Не надо искать защитника России, его давно нашли: Бог — есть защитник, верь в то или не верь.

«Смерть Иисуса» из Карла Вильгельма Рамлера кантата. Разошёлся Василий на триста строк. Как бы не говорил критик, для читателя, то вата. И ему же — читателю — для ложного домысла полезный урок. Писал ещё Жуковский «К М. Ф. Орлову», про Рейн — реку забвения, говорил, про Арзамас поведал, коли тот пришёлся к слову, и про него он думал редко, ибо позабыл.

Ещё написано за 1818 год следующее: «Новая любовь — новая жизнь», «Цветы», «В ту минуту…», «Деревенский сторож», «Ответ князю Вяземскому на его стихи», «Воспоминание», «Минувших дней очарованье…», «Екатерине Фёдоровне Вадковской», «А. А. Плещееву», «В альбом Е. Н. Карамзиной», «Утешение». Есть и басни Лессинга ещё, о них отдельный разговор.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И вот уже год 1815 наступил, «Пред судилище Миноса» сочинён сказ, Жуковский сам за зверей определил, чей грех способен нагнать страх. В стихах к Вяземскому совсем развеселился, кукарекал петухом, тупоносым князя назвать умудрился, всё ему стало совсем нипочём. Генерал-майору Полуэктову того же он, конечно, позволить не мог, пожелал удачно отправляться в поход, всё-таки видел Василий к кому какой требуется слог, какой нужен к серьёзным людям подход. Писал стихи он в год тот в альбом княгини Голенищевой-Кутузовой, с почтением к вдове вождя русского народа обращаясь, не писал тогда лишь княгине Урусовой, хоть в том не утруждаясь. Зато имел желание сказать нарождённому существу — «Здравствуй, новый гость земной…», высказав подлинно мысль свою, поделившись за радостный выбор, сделанный во имя его будущего судьбой.

Тогда же старцу Эверсу писал, будучи довольным его нахождению рядом. И к Нелединскому-Мелецкому слова обращал, сопровождая их анакреонова разудальства пожаром. Элегию «Славянка» сложил, оду «Песнь русскому царю от его воинов» сочинил, песней «Где фиалка, мой цветок?» хотел показаться мил, но как же Василий всем этим, должно быть, утомил.

Из прочего отметим следующие стихи: «Ареопагу», «Прощание», «Вам, милая…», «Друзья, в сей день…», «Вас, добрая сестра…», «Мой ангел, Ваничка…», «Стихи, вырезанные на гробе А. Д. Полторацкой», «К Т. Е. Боку», «Фурману от Жуковского».

В 1816 году Василий написал «Воспоминание», мол, всё минуло и ушло, снова «К Т. Е. Боку» сочинил послание, вслед послав ещё одно. «На первое отречение от престола Бонапарте» излил душу английскому послу, как был велик сей человек, как сокрушал народы, ныне уподоблен всего лишь истукану, грубо говоря — ослу, лишённый достоинства, что имел он от природы. Вспомнил и про смерть Жуковский, увидел оную во сне, о том есть стих «Сон-утешитель…». Написал и про воина, чья слава на войне, но не поведал потомкам о его подвиге древний сказитель. Имя стихотворению — «Верность до гроба». В «Овсяном киселе» дети перед вкушением пищи молитву читают, благодаря за данное им пропитание Вседержителя — Бога, от кого подаяния они каждый день ожидают.

«Певец в Кремле» — призыв хранить царя, о Сионе Жуковский речь повёл, писал о том он не зря, верную мысль Василий нашёл. Заключал под пятьсот строк славословия стихотворением «Сон», якобы очнувшись от дрёмы в широком поле. И тут же слышать приходилось стон, ведь просыпаться можно не только на воле. «Счастие во сне» — видение благости, ниспосланное с небес, до пробуждения сиропа слаще было: как открыть глаза, коль точит очи против тебя в келье бес, иль в каземате тело от холода твоё застыло? Выразил мысль Жуковский и в стихотворении «Три путника», сообщив грустный мотив, когда есть в людях естество преступника, которое им не понять, чашу горя не испив. Можно кричать, призывать к себе любовь в супруги, пока не стоит смерти жизнь оборвать, и понять, что счастливы не владыки, а любившие почивших слуги.

Из прочего, опять же, так как слабо можно смысл уразуметь, отметим: «Ирине Дмитриевне Полтарацкой, при посылке стихотворений в первом издании», «Весеннее чувство», «Там небеса и воды ясны…», «Песня бедняка», «Явление богов», «Карлу Петерсену».

Способен стихами Жуковский полниться, пусть бы то он и продолжал, но как бы от чтения его стихов не утомиться, редко он подлинно прекрасным слогом подлинно блистал.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поэзия — нужна ли людям вовсе? Кто бы о поэзии мыслить желал. Не о поэзии мыслят, говоря о вольных стихах больше, которые только ленивый в младости не сочинял. И Херасков брался за стихи, чем-то пытаясь знакомых озадачить, пусть пробы его казались до невесомости легки, да думал бы кто о них судачить. Ветра сотрясение — не стих: скажи такое поэту. Увидишь, будет он на обиду лих, заполнит после он из обиды прореху, воспылав яростью к твоей персоне, верлибром кляня осудившее естество, ибо каждый поэт — сиделец на троне. Вот, пожалуй, и всё.

Обсудим эпистолы, как назывались письма в стихах. Порою проще выстраивать мысли с помощью рифмованных строк. Может быстрее думы, записанные так, окажутся у других на устах. Чего не смог претворить в жизнь Тредиаковский, то Херасков отчасти смог. Никаких заумных построений — типа силлабо-тонических ухищрений. Пусть лучше скажут: Херасков гений. Да нет к тому и в малом побуждений. Слагал Михаил в духе академизма, ценимого очень тогда. Важным требованием для лиризма является будто мысль о прошлом будет всегда. Потому, «Письмо» слагая, припоминая мифы греческие, в словесах великолепных утопая, сам Херасков отражал мысли, словно отеческие. Говорил он ясно, кому нужно поэзию творениями наполнять, коли это действительно важно, кому не надо — тот не должен сочинять.

Из других эпистол: «К сатирической музе», «К Евтерпе», «О клеветнике». В каждую из них вкладывал смысл Михаил. Говорил он без напряжения. Говорил налегке. Кажется, сам себя словесами изрядно он утомил.

Два сонета за Херасковым отмечены, традиционно краткие они, вниманием к себе не обеспечены, скончалось оное ещё в современные для Михаила дни. Чего сердце юноши не сложит, каким образом не посмеет душу бередить, страдания и радости бесконечно приумножит. Иного и не может быть. Логика одного из сонетов проста, важно уметь покоряться воле небес, ежели даже война или вовсе войны без, главное — признать происходящее за должное быть, ничему не мешать, по течению плыть, всё равно ничего не суждено изменить.

Мудростью Херасков и стансы наполнял, два на памяти потомка коих, в них он не менее важное сказал, нисколько читателя не расстроив. К Богу взывать пришлось. Как же без Бога в те дни? Иных слов отчего-то не нашлось, выражая мысли свои. Противоположной сутью второй стих блистал, в котором укорялся всяк, кто сил ни к чему не прилагал, всё пытаясь провидения разглядеть знак. Воистину, сидя ровно и, не потревожив дыханием травы, желая изобилия из претворённых в жизнь чудес, разевать на чужое счастье рты, сможет даже самый распоследний балбес.

Остаются эпиграммы, их тоже нужно хоть немного обсудить, измерить мизерные граммы, без которых нельзя Хераскова ещё сильнее полюбить. Из них можно узнать, кто мил для Михаила, почему не терпит он завистливых людей, в чём вообще должна быть измерима человека сила, и просто о натуре Херасков скажет своей.

«Кто более себя в опасности ввергает?» — эпиграмма первая по счёту. Пусть каждый теперь знает, что страстям нельзя находить в мыслях собственных работу. Потому и кажется опасность осуществимой, ибо видится настоящей она, а останется в воображении мнимой, словно и близкой не пробыла и дня.

«На кривотолков» — эпиграмма по счёту вторая, направленная против завистников и клеветников, от сумбура немного изнемогая, для выражения мысли Херасков нашёл достаточно слов.

Третья эпиграмма про картёжника, что век весь в карты проиграл, про судью-безбожника, что взятки век весь без зазрения совести брал, про автора стихов, что век весь на лире слагал мотив. Кто из ни стать идеалом для читателя готов? Самому ему решать, чашу весов в нужную сторону склонив.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Басни — круговорот в природе однотипных тем. Они — отражение общественных проблем. Меняются годы, век разменивает век, а человек — всё тот же человек. И сколько сил не прилагай, сюжет краше сделать не старайся, повторишь прежде измышленное, как в мудрствовании не упражняйся. Поступить всегда можно, сославшись на авторство Эзопа… Никто того проверять не станет. Сошлись на Федра к тому же… Желающий проверять быстро отстанет. И, дабы было проще, над рифмой не пытайся гадать — максимально просто надо строчки между собою слагать. Всё ясно теперь, остальное приложится, и читатель от басен Хераскова нисколько не расстроится.

Басен тринадцать, на подбор они стоят. Порою сюжеты басен о насущном сумбурны — словно молчат. Какую не возьми, мудрость их вроде бы ясна. Но знакома и эта басня, и знакома басня вон та. Может запутался читатель, басенных сюжетов перечитав, от единообразия пресытившись — довольно устав. И дабы голословным не казаться, нужно по самим басням кратко взглядом пробежаться.

Раньше прочих басен Херасков эзопову «Сороку в чужих перьях» на русский язык переложил. И сразу читателя он ею утомил. Кому до сих пор неизвестен сюжет про птицу, вознамерившуюся красотою павлина блистать? Не думала та птица, что участь обладателя перьев цветных — в суп попасть. Как не старайся сорока забыть о последствиях баловства, похлёбка из неё выйдет очень вкусна.

В шестидесятом году сложил Михаил басню «Вдова в суде», о женщине, потерявшей мужа на войне. Теперь она существование жалкое влачит. Нет у неё защиты, от бед никто не оградит. Ей говорят: иди судиться за права, разве не для того тебе дана голова? Отвечала им женщина, укоряя долю за средств отсутствие, отчего бесполезно от тех разговоров напутствие. Чем заплатит суду она? Нет выхода теперь, увы, вдова не сможет постоять за себя одна.

Тогда же басню «Два покойника» Михаил сложил, ею читателя слегка утомил. Поведал про товарища, что при другом товарище жил, ему в рот заглядывал и с ним из одной кружки пил. И когда пришла пора умирать, не смог сей товарищ себя пропитать. Всю жизнь за чужой счёт жил, теперь обессилел и вслед за благодетелем благополучно опочил.

У Хераскова есть басня «Дровосек», в оной он мудрость всем понятную изрек. Проще говоря, до пота трудился лесоруб, пытаясь создать нечто важное для людей, да никому не стался он нужен со спицей, без которой ствол бы лучше оставался целей.

Прочие басни — это шестьдесят четвёртый год. Видимо, имел тогда Михаил мало прочих забот. Посему, никуда не торопясь, разберём им оставленную из спутанного повествования вязь.

«Источник и ручей» — басня про два начала, внимать спору которых душа устала. Есть ручей — кичливый быстротою течения и мощью потока, думал он — посмеётся над источником жестоко. Не знал, как ответит источник ему, проиграв сразу борьбу. Пусть источник слаб и не протягивается далеко, зато в нём есть полезное, что в ручье не оценит никто.

«Фонтанна и речка» — спор о красоте в басне раскрыт. Кому лучше: кто на воле или кому запертым навечно быть предстоит?

«Две собаки» — басня на извечную тему, неискоренимую в обществе проблему. Отчего больше любим тот, кто ничего полезного людям не несёт? А кто верно служит и проявляет заботу, на шею того человек готов камень привязать и бросить с плоту? Понять то трудно, не сумев найти ответа. Минует ещё не одна тысяча лет, останется актуальной басня эта.

В басне «Человек и хомяк» — человек обвинил хомяка в том, что тот полвека спит, и может быть с набитым ртом. Справедливо ответил хомяк на укор! Лучше так, чем полвека в гульбе и лени провести. Вот где позор!

В басне «Верблюд и слон» — верблюд своим ростом гордился. К басне «Две щепки» читатель уже выискивать суть утомился. Как и в басне «Котёл, собака, две кошки», почти стали мерещиться автору мошки. И вот басня «Комар», где предлагалось представить, будто вместо писка комар сможет слухи разносить. Да! Тяжело сразу стало бы всем угодить.

«Порох и водка» — завершающая из басен улов. Поспорили порох и водка, кто срывает больше голов. Разрешение спора сути особой не несёт. Впрочем, может кто-то для победы одной из сторон повод нужный найдёт.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И юность способна на мир держать открытыми глаза, для них даётся нравоучительное наставление жизнь познавших людей. Потому пусть прольётся у разумного скупая слеза, но ещё Буало утверждал — нет человека создания на планете глупей. Отчего так? Человек — венец творения! Разве не он — Бога на Земле подобие? Не потому ли нет среди живых существ с ним сходного гения? Или может есть иное, дабы то понять, условие? Возьмёмся за Буало сатиры, благо донёс до русского уха француза мысли Аксаков Сергей. Есть в оных объяснение, звучащее под звуки лиры. Посмотреть стоит, почему человек всех на свете глупей.

Славен человек государством, кругом учредил он в угоду спокойствия своего власти. Только отчего человечество переполняется коварством, от которого страшнее погибнуть, нежели в лютого зверя пасти? Нет среди животных стражей порядка, не бдит никто за стремящимся красть, и нет среди братьев меньших упадка, не станут злой долей они попрекать. Потому как нет среди них воров, как и хладнокровных убийц нет, каждый в зверином царстве пребывает здоров. Где на всё это человек сыщет ответ? В том ли людской ум заключён, ежели сам себя от себя же ограждает? Дрожит за стенами дома он ночью и днём, куда себя от ему подобных умом деть — не знает.

Да, жестокость свойственна зверью. Как свойственны порядки иные. Но не ставит зверь поперёд всего персону свою, во имя её совершая деяния злые. И не за пропитание человек на человека идёт, достаточно и малого предлога. За горсть травы порою смерть он обретёт, либо став жертвой подлога. Всё же человек глуп, несмотря на достигнутое им. Сколько не рви он пуп, всему быть уничтоженным.

Впору басни вспоминать, принимая их за истину во всём. Не зря ведь и в зверях получится узнать, кому положено оставаться ослом. Слишком многое человеку кажется подвластным, берёт на себя он излишек положенного ему по праву, поскольку к достижениям человечества остаётся не причастным, то есть пожинает чужих успехов славу. Оттого несчастья и беды человеческого рода! Каждый мнит свою личность важней, такой же выходец из своего народа, но из некоих теперь царей. Там плюнуть бы да растереть, что был и будет голодранцем, его бы и посадить в ту клеть, коль в глупости кичливой бахвалится он жизнью данным шансом.

К тому Буало вёл речь, и Аксаков вторил ему смело. Смог французский поэт увлечь, да и русский перевод был сделан умело. Что же, о чём читатель мысль заключит по прочтении «На человека» восьмой сатиры? Станет ли урок Буало для него забыт? Или опять потребуется перечитать под звуки сладкострунной лиры? Кажется ясным, должен оказаться усвоен урок, хоть оставайся беспристрастным, но всё нужное читатель, конечно, извлёк.

Нет, не столь глуп человек, каким он видится со стороны. И всё же глуп человек, поскольку глупым рождён. Глуп он снаружи! Глуп он внутри! На глупость с рожденья человек обречён. Встречаются редкие умницы — цвет и слава рода людского. Жаль, растворяют их городские улицы, низводя до существа простого. Горевать приходится, ибо в массе человек от ума чрезмерно далёк, потому и уловка находится, чтобы род людской сам себе навредить не смог. Для того даны ему государство, власть и силы правопорядка, иначе не выжить ему в мире зверья, не устоит и установленная на его же могиле оградка, ибо — не среди зверей, а среди людей — изрядно ворья.

Автор: Константин Трунин

» Read more