trounin.ru

В какой момент Сергей Беляков посчитал необходимым сойти на рельсы потока сознания? Причём настолько изощрённого, что информация подаётся блоками, когда каждый из них самодостаточен. Читатель вынужден каждый раз начинать сначала, после заканчивать, и вновь приступать к чтению следующего блока. Таким образом сложено всё повествование. В этих блоках собрана едва ли не энциклопедическая информация. Не проще ли было позаимствовать идею Кортасара из «Игры в Классики», заставив читателя не перелистывать страницы, а переходить к чтению следующих друг за другом сносок? Тогда бы и недопонимания не возникло. Либо создать произведение наподобие «Хазарского словаря» Милорада Павича, когда вся информация подаётся по главам, сложенным в алфавитном порядке. Суть ведь от этого не поменяется. Да хоть обратиться к творчеству Василия Гроссмана, взять образом произведения «За правое дело» и «Жизнь и судьба», тогда все бы сказали, насколько Беляков хороший беллетрист.

О чём повествуется в блоках? О футболе, о Сталинской премии по литературе, о прочем. А между ними, или непосредственно в них, происходит становление Георгия Эфрона (сына Цветаевой) и Дмитрия Сеземана. Они действительно рождены вне Советского Союза, теперь проживающие в Москве. Они обуреваемы страстями полового созревания, рвутся понять мир согласно нахождения по разным сторонам способности его познавать. Вся информация была доступна Белякову из оставленных ими же свидетельств. Требовалось свести всё под одно. Тогда-то видимо и произошёл слом в авторском сознании, Сергею хотелось рассказать больше, чем могла вместить книга. Он впитывал новые свидетельства, ими же наполняя страницы. Можно было действительно написать про парижских мальчиков в сталинской Москве, вместо чего взыграло желание набить содержание до отказа. Впору сказать, следовало семь раз отрезать написанное, сократив до подлинно необходимого объёма.

Сколько бы не возмущался данным словам Беляков, со стороны его изложение воспринимается за блуждание в поиске новых обстоятельств. Какая в сущности разница, какие тогда были цены, чем питались люди, какая температура была в разные годы, какие маршалы имели место быть. Достаточно сказать в общем. Но зачем приводить читателя в магазин, ставить у прилавка и перечислять ему все продукты на полках, называть цену на каждый из них. Это всего лишь пример манеры подачи информации. Беляков без спешки перечисляет все обстоятельства, словно тот самый переводчик, который изрядно добавил биологических наименований в «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна, не взирая на отсутствие оных в оригинальном произведении. Или Беляков возжелал лавров Дюма и Диккенса, выживавших за счёт количества написанных ими строк?

Что остаётся думать читателю? Проникнуть в чужую душу не так легко. Порою сам человек не понимает, каким его воспринимают окружающие. Можно бесконечно переосмыслять других, не умея понять себя. И другие тебя никогда не поймут, смотря на твою жизнь со своей колокольни. Что оттуда видно? Мелкие штрихи и детали. Были ли такими Георгий Эфрон и Дмитрий Сеземан, какими их представил Сергей Беляков? И настолько ли были они правдивы в излагаемых о себе свидетельствах? На эти вопросы одновременно легко и тяжело ответить. А учитывая чрезмерное расползание автора по событиям тех десятилетий, вполне можно заблудиться, свернув не туда. Лишь кажется, будто так оно и было. На деле — нельзя осмыслить прошлое, взирая на него из будущего. Ныне сложно внять людям, отстоящим от тебя на двадцать лет. Так отчего будет иначе касательно происходившего сто лет назад?

Главное понять, «Парижских мальчиков в сталинской Москве» погубил изощрённый поток сознания.

Автор: Константин Трунин

» Read more

К 2022 году мир практически сошёл с ума. Это произошло не одномоментно, оно тянулось к этому постепенно. И хорошо, что где-то безумию был положен конец. Но сделанное до того уже не воротишь, его надо рассматривать как историю человеческого помешательства, которое обязательно ещё вернётся. Почему? За каждым падением следует возвышение, чтобы вновь упасть. Правда, безумцы прошлого редко интересуют столь же безумных впоследствии. Как же быть тогда с «Пленниками Амальгамы» Владимира Шпакова? Будем считать, он поместил своих героев в мир Зазеркалья. Там царит сумасшествие. Только мир произведения не перевёрнут с ног на голову, он просто отражался от настоящего тех дней.

Со своей стороны читатель должен смотреть на «Пленников Амальгамы» в качестве осуждения самого себя. Не будь его интереса к произведению, быть может премия «Новая словесность» продолжила существование. У подобного рода литературы имелись поклонники, пожелавшие её вознести на Олимп именно читательского одобрения. Тогда как книга не удостоилась одобрения критического сообщества, отдавшего предпочтение ещё более безумным формам понимания бытия.

Как же читать книгу, столь безумную по содержанию? Читатель, имеющий адекватное представление о реальности, пожелает прикоснуться к содержанию лишь в случае интереса к миропониманию психически нездоровых людей. А может и нет. Такие суждения оставим для психиатров. Читатель видит на страницах сумбурное изложение в форме потока сознания. Шпаков брался описывать разное, не давая конкретики. Он мог начать рассуждать о Ницше, буддизме, хуматонах, Бетельгейзе, про фараонов и собственную мать, не забывая кормить героев произведения таблетками.

Не совсем неожиданно, вполне в духе литературы первых двух десятилетий XXI века, Владимир опустился до пошлостей. Русские писатели с усилием продолжали тянуть в литературу вульгарные образцы западной литературы, где описание низменных человеческих потребностей описывается с большим интересом, нежели прочие обыденные человеческие желания. Непонятно, насколько читатель должен иметь моральное уродство, дабы искать низменность в литературе, скорее желая найти оную в иных визуальных формах. К сожалению, редкий писатель понимает, насколько абсурдно помещать на страницы книги абсолютно всё. Разве не видят они в том гибель ими написанного для будущих поколений? Рано или поздно такого рода литература подвергнется полному уничтожению. А какой писатель творит ради забвения?

Другое дело, не каждый писатель способен создавать произведения иначе, нежели у него получается. Надо быть лучше знакомым с творчеством Шпакова для вынесения иных суждений. Вместе с тем, первое впечатление не позволяет обратить взор на иные литературные труды. Даже можно сказать почему. Так уж складывается, что современная русскоязычная литература практически лишена разносторонних творцов, имея повторение одного и того же из книги в книгу. Исключения практически не встречаются. Читатель может сам это проверить, прочитав произведения какого-либо автора от первого до последнего. Много ли он найдёт различий в манере повествования? Думается, и у Шпакова в произведениях найдёшь на страницах безумие.

Ничего не поделаешь, «Пленники Амальгамы» — ровно то произведение, которое написано в духе прочих номинантов и лауреатов ныне почившей премии «Новая словесность». Выдерживать подобное и дальше русская литература не могла. Да и кто бы позволил такому продолжать функционировать. Не будь Шпакова, кто-нибудь другой стал бы ещё одним гвоздём в крышку.

Смахнём слезу печали. Лучше русская литература всё равно не стала. Она далека от уровня классических лет. Даже далека от уровня советской литературы. Она продолжает оставаться на дне…

Автор: Константин Трунин

» Read more

Книги Джулиана Барнса — пособие для психоаналитиков, исходящих в своей профессиональной деятельности от трудов Зигмунда Фрейда. Именно на примере Джулиана Барнса они могут доказать истинность абсолютно всех предположений, выдаваемых ими за истину. Да вот проблема в том, что Джулиан Барнс со своей самой первой книги («Метроленд» и был его первой книгой) и в книгах последующих — описывал практически одинаковое состояние главного героя, извечно инфантильного, живущего страданиями подростка. Может такое мнение утрировано, в творчестве Барнса могут быть иные нотки, для чего нужно поставить цель прочитать все труды Джулиана. Однако, когда из книги в книгу видишь страдания вокруг отростка, едва ли не баллады о самоудовлетворении мужчин, о том продукте, который вырабатывается для продолжения рода, то не думаешь, будто кто-то способен посвятить долгие часы чтению, постоянно знакомясь с произведениями, написанными именно в таком духе.

С первой книги Барнс стал писать в стиле постоянных размышлений, имя которым — поток сознания. Рассказывая историю взросления, Барнс делится с читателем будто бы любопытными фактами, о которых словно никто не знает. Например, в курсе ли читатель, что на французском языке слова «цивилизованный» и «сифилитичный» являются омофонами? То есть они различаются при написании, а вот при произношении — звучат одинаково. Можно об этом даже порассуждать, приходя к совсем уж несуразным выводам, когда цивилизованность словно подразумевает её носителей за сифилитиков. Это вам не русский язык, где управляя краном — можешь затопить стройку, пользуясь луком — наносишь слёзные раны, а подразумевая всеобщий мир, подразумеваешь именно всеобщий мир, так как мир потому и мир, что все люди должны жить в мире. Но это всего лишь русский язык, касательно французского языка всё гораздо печальнее, если доверять именно Барнсу.

А вот забавная ситуация: ребёнок спрашивает у родителей, что означает слово «евнух». В самом деле, какое же значение может быть у этого слова? Читатель должен понимать, насколько Барнсу тяжело осознавать, будто кто-то из мужчин может жить без такой части тела, каким является половой орган. Это ведь немыслимо. О чём вообще в таком случае можно писать? Будь главным героем у Барнса евнух, то либо содержание произведения должно было ограничиться малым количеством страниц, либо наполнено бесконечными стенаниями о преждевременной утрате. Главный герой только и жил бы воспоминаниями, не способный избавиться от рефлексии. Впрочем, Барнс и про такого человека ещё успеет рассказать, когда понадобится изложить историю старика.

Если же Барнс начинает пользоваться в качестве вспомогательного инструмента Камасутрой, тут уж читатель должен сохранять спокойствие. Уже хоть какой-то прогресс, далёкий от описания самоудовлетворений. Однако, Камасутру можно изучать в гордом одиночестве, отчего читатель всё-таки должен смириться с неизбежным, всё с тем же страданием главного героя Барнса, по авторской воле продолжающего страдать от возбуждения, которое только и будет пытаться скрыть от окружающих. Ничего с этим не поделаешь, про другое Джулиан и не думал писать.

Говорят, первый блин всегда выпекается комом. Виной тому неумело подобранные пропорции теста. Повинна может быть и сковородка, не по технологии смазанная значительным количеством растительного масла. Но был ли комом дебют Барнса? Кажется, он замешал тесто по такому рецепту, который сразу же стал его излюбленным. И если он заслужил читательское внимание, то нет необходимости сходить с намеченного пути. Всяческое признание только убедит его в верности принятого решения. И ведь Джулиан Барнс окажется писателем с большим именем…

Автор: Константин Трунин

» Read more

Пиши, и напишется: аксиома писательского мастерства. Не имеет значения результат, важен итог в виде исписанных страниц. А если отдаёшь предпочтение потоку сознания, тем более пиши. Никто не станет осуждать. Наоборот, будут искать скрытые смыслы, словно специально спрятанные автором. Ведь не мог писатель творить без толка. Конечно, не мог, ежели описывает столь животрепещущие темы. В том и кроется секрет успешности: шокируй правдой, подавая её без разбора. И когда читатель найдёт хотя бы единое ему близкое, он тут же возвысит книгу до высоты Олимпа, какой бы она в действительности третьеразрядной не была. А теперь предлагается немного посмотреть, о чём вообще взялся размышлять Салман Рушди, создавая произведение на стыке тысячелетий.

Видит Рушди близкое ему. Он знает, Нью-Йорк является центром притяжения для всех людей на планете. Пусть будет так. Если подобное мнится Рушди, может до того ещё не доросли прочие обитатели Вселенной. Другая забава — покоряющая мир — склонность людей к движению, чаще ради причастности. Кто-то заявляет о нетрадиционной сексуальной ориентации — то вполне можно поучаствовать в их забаве, устраиваемых ими парадах, с участием безвкусно разукрашенных и одетых мужчин или женщин, старательно обезображивающих внешность, лишь бы не выдать в себе женственности. Неважно, до чего дойдёт общество в очередной момент — то не следует принимать с осуждением. Гораздо лучше принять участие в планируемом очередной веселье — хуже всё равно не станет. Рушди писал об этом с твёрдой уверенностью.

Обязательно нужно снабдить повествование перлами. Допустим, вдоволь посмеяться над отношениями главного героя и его жены, обсудив через призму восприятия секса в разных культурах, попутно припомнив обстоятельства нависшего над Клинтоном импичмента. Мол, оральные ласки в США не воспринимаются за интимную близость — всего лишь один из элементов общения мужчин и женщин. Можно пошутить на тему евреев, введя в повествование водопроводчика соответствующей национальности. Как? Ловким изменением звучания английских слов, подводная лодка примет вид еврейской лодки.

Всё это не то. Истинно важной Рушди должен был воспринимать линию описания человеческой тупости, принимающей вид планетарного масштаба. В чём секрет любого дела? В его тупости! Чем тупее, тем оно успешнее. Для этого Салман описал историю одного проекта, когда грамотно построенное начинание становилось должным тонуть от ослабления к нему внимания, однако, вскоре начинающее стремительный рост и штурмующее всевозможные рейтинги. Рушди рассказывал про проект, должный стать для людей откровением — он помещал в центр человека, пустого внутри, не знающего, каким является мир, как нужно в нём себя вести. Тому человеку везло, ему позволяли беседовать с философами, ставившими перед осознанием сущего, учившими, каким образом нужно преодолевать препятствия. На этом-то проект и погорел.

Стремительный рост случился за счёт тупости. Не к философам нужно отправлять человека, лучше к звёздам разной величины, вроде музыкантов, спортсменов и прочих лиц, воплощающих собой шоу-бизнес. Вот у них человек способен научиться жизни, наконец-то обретя способность справиться с проблемами. В том, безусловно, крылся настоящий ответ, как добиться славы и признания. Но, вполне очевидно, человек продолжал оставаться пустым внутри, духовно не преображаясь, морально деградируя.

О чём ещё мог написать Салман Рушди? О всём, что приходило ему в голову. О появлении серийного маньяка? Пожалуйста. Про сюжет фантастического произведения? Никто не запрещает. Про путешествие в выдуманную страну? Обязательно об этом следует написать. Никакой цельности в произведении быть не должно, потому и следовал Рушди аксиоме писательского ремесла.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Мы говорим про поток сознания, а подразумеваем экзистенциализм. Просто кто-то когда-то попытался выразить себя через собственный внутренний мир. К таковым относился и Марсель Пруст. Пусть слава к нему пришла не при жизни. Хотя, и при жизни он успел обрести славу. Но по весомости его работ, ибо умер он в 1922 году, тогда как произведения из цикла «В поисках утраченного времени» продолжали публиковаться и спустя пять лет после того. Но вот одно их них, имя которому «Под сенью девушек в цвету» — будто бы жемчужина его творческих изысканий. Этакий сладкий пирожок для литературствующих эстетов, способных проглотить такое, к чему редко проявляет тягу среднестатистический обыватель. Не всякий способен справиться с текстовым массивом Пруста. Ведь верно говорят — писал Марсель довольно содержательно, только весьма бессодержательно.

Как же понять творчество Пруста? Лучше опираться на личное понимание происходящего. Нужно забыть обо всём, сконцентрировавшись на образах, продолжительно сообщаемых на страницах. Ежели попытаться осмыслить наполнение произведения, либо придать ему определённый вес — ничего хорошего из того не выйдет, поскольку не может Пруст подвергаться личностной оценке, причём это происходит сугубо из невозможности смотреть на им описываемое своими глазами. Нужно взирать на содержание соображениями непосредственно Марселя. Он и писал, словно всему придавал персонализированную окраску. Происходящее на страницах — есть истинно его мнение, нисколько не способное подвергаться иносказательной интерпретации.

Если Пруст искал смысл бытия, то он его находил. Должен найти и читатель, стоит ему проникнуться представлениями самого Марселя. Нужно отталкиваться и от моральных установок начала XX века. Были они строгими, не дозволяющими слабой степени развращённости. Допускается говорить об ослаблении налагаемых на искусство ограничений, так как тогда к тому всё и шло. Может оттого и говорил Пруст о проявлении чувств да о самой чувствительности. Пусть не Эмиль Золя, которому хотелось разбавить устоявшийся романтизм натурализмом, но ещё и не натуралист в полной мере. Скорее всего, Марселя можно отнести к ранним экзистенциалистам, к коим впоследствии станут относить таких классиков литературы, коими назовут Сартра и Камю. Марсель в той же мере пытался нащупать в литературе нечто своё собственное, самую малость романтизированное.

Кто бы не говорил про экзистенциализм, принимая его за наступление поры откровенности. Однако, и этому литературному направлению требовалось преодолевать препятствия. Не всякий способен перейти от строгих рамок дозволенности к совершенной вседозволенности. Пруст делал к тому робкие попытки, пока ещё вынужденный становиться сторонним развратителем современности, говоря в таких оттенках пошлости, за каковые потомки и не подумают их считать. Разве Марсель писал непристойные вещи? Для современников — да. Разве эти слабые вольности в тексте настолько непристойны? Вполне! Это был подлинный вызов допустимости присутствия подобного в литературе.

А разве потомок согласен на присутствие подобного в литературе? Как оказывается, не всякий согласится внимать даже тому, о чём писал Пруст. Объяснение кроется в предпочтении, что отдаётся произведениям, написанным в XIX веке или писателями тех стран, где такие темы продолжали оставаться неприличными. Если кто-то сомневается, тот может ознакомиться с беспардонностью содержания художественных произведений второй половины XX века, либо обратиться к тому, к чему станет стремиться литература уже в веке XXI. Представления о нравственности оказались полностью размытыми, из-за чего творчество Пруста выглядит невинной шалостью. Что же, нужно смотреть наперёд. Возможно разное развитие событий. Вполне вероятно, и Пруст когда-нибудь окажется под запретом. Впрочем, это разговор уже на совершенно иную тему.

Автор: Константин Трунин

» Read more