trounin.ru

Аксаков-переводчик известен плохо, Аксаков-публицист — и того менее. Вернее, его литературные изыскания в этом плане представляют совсем малый интерес. Однако, всё-таки нужно знать, о чём Сергей писал, кроме умелого отражения бывшего ему интересным.

Для начала отметим письмо к редактору «Вестника Европы» от января 1824 года. В оном Сергей хвалил перевод «Федры» на русский язык. Годом спустя — в феврале — Аксаков пишет «Мысли и замечания о театре и театральном искусстве», поговорив с читателем на разные темы.

В 1828 году составил некролог на смерть Писарева. Тогда же составил рецензию на оперу «Пан Твердовский», немного погодя на одноимённое произведение Загоскина, и ещё напишет раз. Кроме того, Сергей рецензировал театральные постановки «Отелло, или Венецианский мавр», «Пять лет в два часа, или Как дороги утки», «Пожарский», «Король и пастух», «Батюшкина дочка», «Дядя напрокат», опосредованно говорил о постановке пьесы «Коварство». Написал заметку «Нечто об игре г-на Щепкина». Стоит отметить и два письма из Петербурга к издателю «Московского вестника», в которых сообщал о желании покинуть Москву.

1829 год — это письмо в Петербург «О французском спектакле в Москве», рецензии на постановки «Севильский цирюльник», «Ворожея, или Танцы духов», «Фёдор Григорьевич Волков», «Механические фигуры», «Разбойники», «Каменщик», «Праздник колонистов близ столицы», «Обриева собака», «Дипломат», «Новый Парис», «Семик». О рецензиях можно говорить подробнее, но они представляют впечатления Аксакова об увиденном, в основном об игре актёров. Ныне, спустя время, невозможно оценить тот восторг или негодование, какими он радовал или печалил современника.

Из других заметок за 1829 год: ответ на антикритику Господина В. У., последний ответ Господину под фирмою «В. У.», ответ Господину Н. Полевому на его выходку во втором нумере «Московского телеграфа», об игре актёра Брянского.

1830 год был примечателен скандалом вокруг имени Аксакова. Сергей опубликовал без подписи статью «Рекомендация министра», подвергшись за её написание возмущению от императора Николая. В тот же год отметился рецензиями на следующие произведения и постановки: «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», «Дон Карлос, инфант испанский», «Посланник», «Внучатный племянник», «Чудные приключения и удивительное морское путешествие Пьетро Дандини». Кроме этого, выступил с критикой издателя «Московского вестника», написав ему о том письмо. Составил заметку «О заслугах князя Шаховского в драматической словесности», сообщил разговор о скором выходе II тома «Истории русского народа».

Далее следовали статьи и заметки за 1832 год. Сперва упомянем таковую — «Испытание в искусствах воспитанников и воспитанниц школы Императорского Московского театра», затем рецензии по произведениям и постановкам «Марфа и угар», Женщина лунатик», «Новый Парис», Благородный театр», «Кеттли», «Горе от ума», «Мельники», «Графиня-поселянка», «Две записки», «Чёртов колпак», «Маскарад», «Рауль Синяя Борода», «Швейцарская молочница», «Домашний маскарад», «Ненависть к людям и раскаяние». Из прочей публицистики: письмо из Москвы и «Антикритика».

После этого перерыв до 1852 года. Тогда последовала заметка «Воспоминание о Михаиле Николаевиче Загоскине». В 1854 году — несколько слов о статье «Воспоминания старого театрала». В 1857 — два письма редактору «Молвы», заметка «Три открытия в естественной истории пчелы» и мнение о романе Ю. Жадовской «В стороне от большого света».

Вполне допустима мысль подробного разбора каждой статьи и заметки Аксакова. Сейчас не ставилось такой задачи, хотя бы за тем объяснением, что основательнее самого Сергея не скажешь, тем более для того не имеется существенной необходимости. Извлекать малое из настолько же малого объёма текста — задача для особого рода литературоведов. Им и оставим сие удовольствием во ими и должное быть исполненным.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что можно рассказать о жизни Дениса Фонвизина? Пожалуй, получится сообщить совсем немногое. А если требуется расширить повествование? Тогда придётся сообщать обо всём, обходя самого Фонвизина стороной. Как раз таким образом и писалась его биография. Для Рассадина Фонвизин остался автором «Недоросля», более никакого интереса не представляющий. Видимо поэтому, ибо иначе никак не сможешь понять, Станислав брался за совсем уж литературоведческие забавы, сравнивания то, к чему подобный подход вовсе не требовался. Догадается ли читатель, с кем Рассадин станет сравнивать Митрофана? С самим Гринёвым из «Капитанской дочки» Пушкина.

«Недоросль» — краеугольный камень в понимании творчества Фонвизина. Порою сию данностью называют трудом жизни, он же — магнум опус: величайшее творение. И в памяти потомков Фонвизин остался всего лишь автором как раз «Недоросля». Практически забыта другая его комедия — «Бригадир». Как забыта и ранняя версия «Недоросля», совершенно отличающаяся по содержанию от ставшего классическим варианта. Всё прочее — лишь прочее. Надо понимать и тот аспект, согласно которому Фонвизин трудился в качестве переводчика. Всего очень много, но для Рассадина всего этого не существовало. Сугубо «Недоросль» важен, остальное будет упомянуто вскользь.

Существование Фонвизина тесно связано с царствованием Екатерины Великой. Денис и умер на несколько лет раньше, нежели её правление окончилось. Может и быть ему более востребованным, потому как любили его приглашать в дома, ведь он отлично читал свои произведения, пускай и с некоторой ущербностью в произношении, но Денис считался за сторонника Панина, который, с воцарения Екатерины, почитался скорее за политического оппонента. Вот и Фонвизина воспринимали сугубо его шпионом.

Рассадин приводит в биографии свидетельство литературной наблюдательности, ныне ставшее хрестоматийным. Станислав отметил разность восприятия возраста у героев произведений писателей-классиков. Некоторым из них едва наступило тридцать лет, а они считаются уже за пожилых людей. К тому же, Рассадин вновь и вновь возвращается к правлению Екатерины, прослеживая её путь от желания либеральных реформ, вскоре отброшенных — за опасностью для трона — с окончательным закручиванием гаек.

И вот снова Фонвизин перед читателем биографии. Скорее не он, сугубо последствия его деятельности. Прежде слово «недоросль» не воспринималось негативно. После опубликования пьесы — приобрело строго отрицательное значение. Бригадирский чин и вовсе исчез из табели о рангах. Что же ещё? Более, пожалуй, ничего. Рассадин к тому и не стремился. Он показывал Фонвизина как раз таким, каковым его желалось видеть ему самому. Станислав создал определённый образ, поныне практически несмываемый.

Кажется, в биографии от Рассадина более узнаёшь о литературной деятельности Екатерины, нежели про творческие изыскания Фонвизина. Узнаёшь и про страхи царицы, боявшейся передавать власть сыну Павлу. Она де хотела миновать законного наследника, которому давно полагалось сменить мать у власти, и передать полномочия внуку Александру. Вполне подумается: а причём тут Фонвизин? Просто Рассадин исчерпал необходимые слова, должный дополнить биографию хоть какой-либо информацией, чтобы книга стала полноценной, уйдя от размера расширенной статьи.

Приходится сожалеть, поскольку лучше всего Станислав описал заграничные поездки Дениса и обстоятельства, предшествовавшие его смерти. Объяснение простое — Фонвизин сам о том писал, оставив примечательные записки и письма. Станиславу пришлось только изложить их от лица пересказчика, чем он с удовольствием и занимался. Да требовалось ли доносить до читателя о том, к чему читатель уже успел проявить внимание самостоятельно? Впрочем, не станем смотреть далее положенного. Вполне может статься, что до 1980 года некоторых фактов или документов читатель мог и не знать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В конце от человека обязательно должна остаться идея, которой он жил. Ничего более! Неважно, при каких условиях воспитывался, какие вредные привычки имел и насколько он по своей сути мог казаться отвратительным. Зная излишнее, потомок обязательно накрутит сверх положенного, измыслив совсем уж мало похожее на действительность. Однако, Дуглас Боттинг являлся современником Джеральда Даррелла, имел с ним единственную встречу в 1969 году, спустя пять лет посещал остров Корфу, участвовал в экскурсиях, связанных с семейством Дарреллов, и постепенно пришёл к мысли, что требуется создать биографию, с помощью которой всякий сможет посмотреть на жизнь Джеральда наиболее трезвым взглядом. Наконец-то Боттинг принялся за её написание. Получилось у него жизнеописание обычного человека, который жил и творил, уничтожал и тут же созидал, действовал во благо других и сам себя губил.

Сразу Дуглас говорит про Джеральда — отказывая ему в присутствии английского духа. Нет, Даррелл не был британцем. Отнюдь, он из семьи, росшей в условиях Индостана. Потому Джеральда считайте за близкого по духу к индийским народам, нежели к какому-либо из европейских. Скажется ли данная информация на дальнейшем понимании жизни Даррелла? Ответ будет отрицательным. Отец Джеральда рано умрёт, а вот мать, всегда описываемую Джеральдом с особой любовью, Дуглас изничтожит, навесив на неё клеймо алкоголички. Впрочем, такое же клеймо заслужит и сам Джеральд, ибо его страсть к алкоголю Боттинг возведёт в абсолют. Пожалуй, никто столько не пил на пороге своей смерти, как поступал Джеральд. Почему? Когда ему предстояла трансплантация печени — он заявился на операцию пьяным.

Нельзя не сказать про увлечение Даррелла животными. С юных лет он наводнил дом различными созданиями. Но как складывались его отношения с животным миром в дальнейшем? Джеральд в своих книгах выводил мечту о создании собственного зоопарка как раз с детских лет. А вот Боттинг считал иначе. Читатель вполне осознавал, насколько Даррелл понимал необходимость борьбы животных за существование: если одних не накормишь другими — они умрут. Тогда отчего Дуглас вывел Джеральда на тропу жестокого ловца, готового убивать родителей детёныша, лишь бы завладеть желанным экземпляром? Об этом следовало сообщить иначе, но ведь ничего человеческого Дарреллу не должно быть чуждо.

Как быть со стороны симпатий Джеральда к противоположному полу? Тема не столь уж и важная для писателей прошлых веков, а вот ближе к веку двадцатому ставшая краеугольным камнем для придания книге полагающегося ажиотажа. Разве можно обойти вниманием биографию, откуда получится узнать интимные подробности? Впрочем, представления англичан о красоте и об остальном — это сугубо представления англичан.

Вот Джеральд повзрослел, взялся за написание книг, значит и повествовать о нём нужно особо. Боттинг пошёл по простейшему пути, выуживая нужный материал непосредственно из автобиографических трудов Даррелла. Помогали ему и сторонние издания, вроде откровений Джеки Даррелл — первой жены Джеральда. И пошёл сказ о прочем, чему находилось место среди многочисленных цитат. Становилось известно про обретение популярности, про создание зоопарка, функционирование природоохранного фонда, развод и новые отношения уже с Ли Даррелл.

И наконец следовало рассказать о смерти Джеральда. Умер он не великим человеком — простым обывателем, не сумевшим признать слабость души перед желанием плоти. Умирала для читателя и идея, так и не сформированная Боттингом. Кем был Джеральд в действительности? Неужели о нём создан миф, не имеющий продолжения? В это не хочется верить. И верить не следует! Понимать Даррелла лучше по написанным именно им книгам.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Решившись написать книгу о человеке, как поступить? Рассказать о нём самом или окружавшей его обстановке? Может и важно знать, кто именно был у власти, какую проводил политику, каким образом это сказывалось на ислледуемом. Можно сообщить и о людях, с которыми человеку приходилось иметь дело. Но куда денется сам человек, чьё жизнеописание более прочего интересует читателя? В том проблема всякого, берущегося составлять биографии. Чётких критериев не существует, поэтому допускается любой вариант повествования. Степанов предпочёл о Крылове сообщить постольку-поскольку, сосредоточивших более на прочем, нежели на нём самом.

Начинается жизнеописание с характеристики времён правления Екатерины Великой. Она-де, мол, изначально желала править, потакая представлениям французских мыслителей о должном быть, то есть действуя во благо доставшегося ей в управление народа. Ею был издан «Наказ». На том всё и закончилось — в дальнейшем появилась боязнь утерять власть, не совсем по закону ей доставшуюся, особенно по достижении совершеннолетия сыном Павлом, в тот же момент должного заменить Екатерину на престоле. Того не случилось, зато политика императрицы становилась всё более суровой к подданным. Вполне очевидно, годы молодости Крылова пришлись как раз на момент последних десятилетий царствования Екатерины. И это не могло так просто сказаться на нём, проживавшем в городе, едва ли отличном от провинциального — в Твери.

Он — Крылов — рано лишившийся родителя, испытавший горечь потерь от восстания Пугачёва, представитель беднейших из дворян. За семьёй Крылова не водилось ни накоплений, ни имений, ни крестьян. Единственная ценность — библиотека, доставшаяся от отца. В оной-то Иван обрёл подлинное счастье, особенно проникнувшись баснями Лафонтена и прочими литературными трудами, среди коих должны были иметься и драматические произведения. Как раз в качестве драматурга Крылов и пробовал себя изначально. Читатель об этом знает — содержание «Кофейницы» должно быть ему известно, но Степанов считает нужным пересказать сюжет. Таким же образом Николай будет поступать каждый раз, когда возникнет необходимость обсудить очередную работу Крылова.

Степанов постарался объяснить, почему Крылов уехал из Твери, из-за чего последовал розыск, как протекал конфликт с Княжниным. Сообщил и про «Почту духов», разглядев в оном периодическом издании влияние французской Революции. Нашлось место даже для мыслей о Наполеоне. Что же до басен, то Степанов останавливался на некоторых из них, считая необходимым объяснять, откуда Крылов черпал вдохновение. Оказывалось, что басни, написанные непосредственно Иваном — это едкая сатира на российские реалии, особенно на проводимую царём Александром политику. Возможно оно и так. Басни для того и существуют, чтобы в них всякий находил угодное именно ему.

Касательно же похожести некоторых басен на написанные Сумароковым, на это Степанов смело уверял читателя, якобы Крылов написал свои варианты ещё до знакомства с оными. Такое допустимо предположить. Мешает единственное — стоит сравнить хрестоматийную басню «Ворона и лисица», как выяснится удивительная похожесть. Либо взять басню «Стрекоза и муравей», где явно прослеживается влияние Сумарокова, и нисколько не Лафонтена. Вообще о баснях говорить тяжело, так как требуется обладать недюжинной памятью и интеллектом, дабы уметь соотносить одну с другой, учитывая множественные их вариации, написанные авторами из разных народов и даже из разных тысячелетий.

Обязательным моментом для обсуждения Степанов посчитал факт участия Крылова в кружках, из которых выросли декабристы. Получается, баснописец шёл по пути постоянного противления власти, хотя у читателя складывалось обратное впечатление. Ведь всегда думалось, насколько Крылов одумался и перестал выступать с яркой гражданской позицией. Да было ведь уже сказано — всякий находит угодное именно ему, о чём бы не велась речь.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Фёдор Эмин продолжал повествовать. Он действительно желал объять необъятное, чем усугублял восприятие его версии истории. На фоне терзавших Русь распрей требовалось остановиться на определённом моменте, с которого и рассматривать интересовавший предмет. Вместе этого Эмин предложил сказ абсолютно обо всём, что ему казалось интересным. По хронологии второй том «Российской истории» подойдёт к 1150 году, более принимаемый за окончательное наступление разрыва между князьями. За ним последует столетний мрак, переходящий в иго.

Со слов Фёдора, Русь с 1055 года всё чаще терзалась татарами. Под оными он понимал торков, переиначив их в турков, потому и наградив прозванием татар. Терзали Русь и сами князья, привыкшие добиваться им угодного силой. Всё чаще они обращались взорами за западные пределы, призывая на помощь польских правителей. Тому имелась причина, объясняемая родственными связями. А как поступали киевляне? Они открывали ворота всякому, кто бы к городу не подходил. Так титул Великого князя спокойно переходил из руки в руки, довольно скоро возвращаясь и к тем, кто его в недавнее время утрачивал.

Изредка киевляне противились, ежели симпатизировали взявшему их под опеку князю. Но другие князья с чувствами киевлян не считались. Могли подстроить потерю воловьей повозки с мукой у стен города. Мука оказывалась отравленной. Так в Киеве начинался мор, способный уносить за день до десяти тысяч жителей.

С 1078 года всё чаще упоминается литва. Этот народ добился государственности, становясь грозной силой. И уже к ним стали обращаться князья, желая обрести так требуемую им помощь. С 1093 года отмечается рост военного умения и со стороны половцев. Эти кочевники научились от россов премудростям ремесла, применяя его против прежних учителей. Остаётся непонятным, как при столь вольном обращении с соседями, со способностью призывать на помощь, князья оставались надменными в присущих им желаниях? Хотели князь владеть вотчинами большими, нежели им доставались.

Читатель труда Фёдора Эмина мог заскучать от княжеских ссор. Тогда автором предлагалось на десяток страниц изменить основную тему, переключившись, допустим, на распри вокруг папского престола в 1096 году.

Так и останется непонятным, какой принцип для изложения выбирал Эмин. Если он всё-таки опирался на титул Великого князя Киевского, тогда зачем отходил от основной темы? Если преследовал иные цели, то где это всё? Вполне вероятно и стремление следовать за «Повестью временных лет», что отчётливо всё-таки не прослеживается.

Дойдёт дело до Владимира Мономоха, чтобы окончить второй том правлением Изяслава Мстиславовича, по нумерации Фёдора считаемого Вторым. При обилии содержательности материала, интерес к труду Эмина заканчивается первым томом, поэтому далее следовать за изысканиями Фёдора становится крайне затруднительно. Нужно задаться целью лучше знать о событиях до нашествия монголо-татар, без чего к чтению лучше не приступать.

Опять же, возникает вопрос. Насколько необходимо чтение труда Эмина? Внести ясностью в историю Российского государства он не смог. Может облегчил труд последующим поколениям историков, считавших необходимым опираться на его работу. Но происходит ли то поныне? Или труд Эмина забыт, поскольку появились иные источники информации, гораздо лучше доносящие определённую идею?

Уже было сказано — Эмину не хватало определённой точки зрения, из которой он бы и исходил, трактуя историю. Так могло стать понятнее, к чему он брался повествовать. Пока же остаётся доминирующим предположение, будто Эмин писал в силу казавшейся ему на то необходимости. Ведь кто-то должен излагать, ежели другие до сих пор не сподобились.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Можно без затруднения придумывать истории, в которых человек отправляется вглубь африканского континента и добивается там свыше того, что ему могло потребоваться в действительности. Достаточно представить героев произведений Хаггарда, если за чем и отправлявшихся, то за драгоценностями, будь это хоть бивнями слонов, древними артефактами или иным материалом, высоко оцениваемым. А как быть с духовной составляющей? Герои Хаггарда не несли религиозные предпочтения африканцам. Африка являлась для них сырьевым придатком, позволяющим удовлетворять амбиции. А ведь существовали люди, нашедшие возможность для того, чтобы совершить значительное героическое усилие. Как раз о таких взялся рассказать Райдер. Правда сообщал он буквально каплю информации — на брошюру.

Обо всех исследователях, бравшихся освоить части континента, поверхностно не расскажешь. Каждому следует уделить особое внимание. Их имена практически никто не запомнил. Они — удел узкоспециализированной литературы. Однако, тем людям было не так важно, как к ним станут относиться потомки. Они стремились расширить познание мира для современников. Мудрено ли, что наиболее значимым из имён сталось не чьё-то, а Давида Ливингстона, прожившего большую часть жизни в пределах Африки, прошедшего до полусотни тысяч километров и написавшего популярные книги. Этот факт нельзя обойти стороной, за кого из исследователей Африки не стремись взяться.

Но Хаггарда больше интересовала миссия англиканского епископа Чарльза Маккензи, жившего в одно время с Ливингстоном. Нужно сказать и то, что крест на могиле Маккензи ставил непосредственно Давид Ливингстон. И надо сказать, миссионерская деятельность этого англиканского епископа не была продолжительной — она началась в 1855 году, после его прибытия в Наталь. Закончилась со смертью от малярии — в 1862 году. Чем тогда он успел прославиться? Он предпринял миссию в Центральную Африку, практически ничего не имея за плечами, кроме нескольких помощников. На момент написания брошюры количество продолжателей его дела и прихожан значительно возросло, что требует говорить об успешности начатого им мероприятия.

Были и иные миссионеры. Не каждый из них приобщал к христианству убеждением с помощью слова. Иные прибегали к огню и мечу. Но точно можно утверждать — до Маккензи христианская вера так хорошо не закреплялась на африканском континенте. И если говорить серьёзно, требовалось мужество отправляться вглубь Африки, стремясь приобщить африканцев, порою впервые становившихся свидетелями пришествия на их земли европейцев.

Не только различные ветви католицизма пытались осесть в Африке. Вполне успешно распространялось мусульманство, всегда более близкое по духу народам Африки. Особенно благодаря одобрению многожёнства. Пусть мусульманство и содержит сходные изначальные идеи, поскольку имеет общий корень с христианством. До такой стороны понимания миссионерской деятельности Хаггард нисходить не стал, так как доступное для изложения мыслей место того сделать не позволяло.

Теперь от читателя должен прозвучать главный вопрос. Как так получилось, что Райдер не написал полотно о жизни христианских миссионеров? Разве было настолько сложно иначе посмотреть на любого из описанных им персонажей, чтобы придать его помыслам более богоугодный вид? Возможно, Хаггард к тому не стремился, а может и чувствовал слабость в составлении подобного рода историй. Всё-таки тяжело описать миссионера, отправляющегося вглубь Африки, если он идёт не за гарантией обеспечения последующей жизни до старости, а стремится найти последователей веры, уже тем заслуживая пролития на него божественной благодати.

В свою очередь допустимо сказать следующее. Как бы не жил человек, он существует ради определённых идеалов. Ежели кому-то мнится важным находить и возвышать духовное в людях, то другие могут думать лишь о праве на доминирование и подчинение. Собственно, в том и беда мировосприятия англичан — одни из них несут добро, чтобы те, кто следует за ними, становились исчадиями ада.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Надо ли знать читателю, какой интерес испытывал Хаггард к сельскому хозяйству? Исторические изыскания Райдера вполне понятны, он был связан с Южной Африкой. Но сельское хозяйство? Хаггард вполне серьёзно намеревался на личном опыте проверить, пройдя соответствующие испытания. Собственно, весь 1898 год для него — это год, проведённый в фермерских заботах. Не каждодневно, но помесячно, Хаггард соотносил становившееся ему известным с ожидаемым. Кажется неуместным кивать на остальных английских фермеров, добродушно впоследствии описываемых, хотя бы тем же ветеринарным врачом Джеймсом Хэрриотом, что имел практику в Йоркшире, совсем неприятно для работников села характеризуя их умственные способности. Всё же не является важным, какими путями люди приходят к сельскому хозяйству, может и подобно Райдеру Хаггарду: ради интереса.

Хаггард вёл сельскохозяйственную деятельность в графстве Норфолк в пределах города Дерхэм, неподалёку от которого он сам родился. В его распоряжении находилось порядка двухсот акров. Райдер мог заниматься посадками культурных растений и разводить животных. Всем этим он непременно будет заниматься. И начнёт сразу с января. Насколько оправдано вообще приступать к описанию будней фермера с первых чисел календарного года? Существенного значения именно для Англии это не имеет. Читатель это понимает, не видя в Норфолке январского снега и февральской метели, вместо чего погода если и омрачается, то пасмурным небом с дождём. Например, русский читатель, в случае снисхождения до подобного труда Хаггарда, не найдёт для себя ни капли полезной информации, сделав такой вывод уже в самой необходимости иначе распределять доступное на ведение сельского хозяйства время.

Разумеется, Хаггард принялся за фермерство раньше. Он сам говорит, как ещё до января обзавёлся овцами, теперь же у него появился приплод. Имел он и коров. Остаётся непонятным, действительно ли Райдер мотыжил в январе, занимался высадкой или уборкой бобовых. Трудность восприятия складывается из-за манеры Хаггарда часто излагать информацию не по существу вопроса. Он может сказать о деле, затем сообщить историю города, либо уйти в иные степи рассуждений. Неизменно остаётся понятной причина частых отступлений: всё-таки, несмотря на в меру благоприятный климат, дождь более мешал заниматься сельским хозяйством, нежели способствовал.

Рассуждение за рассуждением подведёт читателя к маю. Сей весенний месяц опасен обилием змей. Есть среди них ядовитые, вроде гадюк. Но опасны ли змеи, особенно в мае? Хаггард выразил уверенность в собственной безопасности. Как раз весной змеиный яд смертельной угрозы для человека не представляет. Читатель непременно задумается, а отчего Райдер не говорит о писательских делах? Заниматься разведением животных и селекцией растений может хорошо, только когда он успевает создавать беллетристику? Удовлетворить этому недоумению Хаггард не пожелал, зато обязательно иногда сводил повествование к охоте на птиц. Вот без чего, а без будней охотника практически никакое произведение Райдера не обходится. Значит, год фермера включит в себя и наблюдение за пролетающими птицами.

Основное, что сумеет вынести читатель, особенно не знакомый с реалиями сельской Англии, может даже и английскими реалиями вообще, так это увлечение Райдера Хаггарда фермерским делом в 1898 году. Нужно знать и о том, что продолжение данного труда последует. Хаггард серьезно возьмётся за рассмотрение сельскохозяйственных проблем не только в Англии, но и в Дании. К тому же, спустя шесть лет Райдер опубликует аналогичное исследование уже про год садовода. Может обывателю тех дней такая информация и казалась полезной, но потомок скорее вынужден усомниться в продолжающей оставаться её необходимости.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Грабарь взялся рассказать об учителе. Около года он пробыл в мастерской Ильи Репина, прежде переезда в Европу. Спустя полтора десятилетия он задумался о необходимости осмысливать творческое наследие учившего его художника. И ещё два последующих десятилетия писал монографию, в итоге удостоившись за неё Сталинской премии. Так получается сказать вкратце. Но говорить о Репине нужно подробно, обязательно знакомясь с оставленными им рисунками и картинами. Всему этому Грабарь уделит внимание. Одно продолжит печалить читателя, в основном тогда ещё советского — после эмиграции талант Репина оскудеет, и сообщить там практически не о чем.

Репин вышел почти из крепостных. Отличие состояло в том, что он рос в семье военного поселянина, чьё положение мало отличалось от зависимых от помещика крестьян. Дабы было понятнее — проще вспомнить аракчеевские поселения. Отца Репин смог увидеть всего один раз, остальное время тот вынужденно находился вне дома. Очень рано в Илье проявился интерес к художественному искусству, его воспитывали талантливые мастера, чьи имена потомку знать необязательно. Впрочем, всё же следовало бы знать, кто ковал сей бриллиант. Для этого Грабарь отведёт отдельное место в повествовании. Всё же нужно проследить за другим — как Репин отправился поступать в Академию, уже имея собственный стиль. Тогда позиции Академии начали ослабевать, Крамской вёл разрушительную деятельность, создав сперва Артель, из которой образовалось общество передвижников. Было суждено, чтобы Репин с лаской был примечаем повсеместно, минуя всевозможные препятствия.

Грабарь не раз старается акцентировать внимание на изначально бедственном положении Репина. Художник показывался едва ли не нищенствующим. Репин перебивался рисованием портретов, получая за них от трёх до пяти рублей. Со временем ему станут платить и сто, и тысячу рублей, и даже за одну из работ ему будет выплачено тридцать пять тысяч рублей от заказавшего картину императора.

Ещё до заграничной поездки Репин задумается о тяготах трудового народа. Он начнёт работать над «Бурлаками». Это станет первым выступлением против Академии, предпочитавшей видеть работы на тему мифологии. За «Бурлаков» Репин получит от Третьякова четыре тысячи рублей.

Заграница не станет радостью для Репина. Вену он назовёт постоялым двором, где в музеях пылятся копии, причём плохого исполнения. Флоренцию похвалит за строгость архитектуры, но увидит лишь повсеместную скуку, её галереи набиты «дрянью». Рим станет для него отжившим и омертвевшим городом. Общее впечатление разбавит Венеция. Из Италии Репин решительно пожелает бежать в Париж, и тот ему тоже не понравится. Однако, придётся задержаться во Франции на три года. За это время Париж окажется привычным, перестав вызывать антипатию, всё равно не став приятным для жительства. Мешала и мысль о заработке денег. Академия средствами в требуемом объёме не снабжала. Осталось рисовать портреты. Очень помог случай сойтись с Тургеневым, чей портрет поныне воспринимается за основной — пусть и отобразил Репин Тургенева скорбящим. И уже в 1874 году, будучи ещё в Париже, Репин начнёт выставлять картины вместе с передвижниками.

Вернувшись в Россию, Репин подастся в Москву. Там проживёт до 1882 года и переедет в Санкт-Петербург. Он успеет побывать в качестве частого гостя в усадьбе Мамонтова — в Абрамцеве. Создаст такие замечательные картины, на одной из которых царевна Софья с грозным ликом взирает из монастырских стен, а на другой — крестный ход. Что же до взаимоотношения Репина с русскими художниками — Грабарь об этом говорит особенно подробно. Рассказывает и про прижимистость Третьякова, которому требовалось хотя бы самую малость уступить, иначе он и вовсе отказывался покупать картину.

Грабарь неизменно показывает Репина со стороны его принятия советскими гражданами. Да, он серчал от тягот трудового народа, гнобимого царским режимом. Важно оказалось показать и сочувствие художника к революционному движению. Репин создал такие произведения искусства, вроде «Не ждали», в том числе и «Иван Грозный», где царь убивает старшего сына. Опять же, Грабарь отметил отсутствие в картине об Иване Грозном исторического сюжета. Будто, если о чём и хотел сказать Репин, то о современной ему России.

В последующие годы Репин создал «Запорожцев», «Николая Марликийского», написал портрет молодого — тогда ещё безусого — Максима Горького. В целом же Грабарь ничего примечательного уже затем не отмечал. К 1905 году и вовсе отметил болезнь Репина — у него начала сохнуть правая рука. Последующие работы покажут, насколько снизится острота создаваемых картин — они потеряют чёткость и скорее будут иметь вид расплывчатых образов. Тогда же Репин создаст множество набросков Льва Толстого. И в 1917 году — будучи сорока пяти лет — Репин уедет из России в Финляндию. Грабарь отметил — ничего примечательного более создано не было. Репин в очередной раз поменял взгляды на жизнь, как поступал всегда. Теперь из убеждённого атеиста он превратился в истово верующего. Между строчек можно прочитать, что бегство от революции превратило его в маразматика. Это будто бы подтверждалось Чуковским, встречавшимся с Репиным в 1925 году.

Автор: Константин Трунин

» Read more

О критических заметках Карамзина предлагается судить кратко, согласно их же краткости.

К 1786 году относится заметка «О Шекспире и его трагедии». Переведя «Юлия Цезаря», Николай посчитал нужным уведомить, кем является Шекспир. Несмотря на интерес к творчеству английского драматурга Александра Сумарокова и императрицы Екатерины Великой, делавших вольные переводы, Карамзин посчитал, что этого мало. Нужно обязательно уведомить подробнее, поскольку литература Англии сама по себе в то время была плохо знакома российскому читателю. Николай отметил талант Шекспира, пристрастие к отхождению от театральных правил. Сам же Карамзин стремился придерживаться оригинала.

Следующие заметки относятся к 1791 году. Это «Эмилия Галотти» — произведение с отличным балансом, пьеса с успехом шла уже на протяжении нескольких лет. Другая заметка — «О сравнении древней, а особливо греческой, с немецкою и новейшею литературою» — пояснения не требует. С помощью заметки «Философа Рафаила Гитлоде странствования» рассмотрены особенности построения утопических миров. «Гольдониевы записки» — о талантливом драматурге, порою писавшем превосходные произведения. Критики удостоился и перевод «Генриады» на русский язык — сие сделать трудно, но, как видно, вполне осуществимо. Другие заметки: «Неистовый Роланд» и «Сид» — скорее подробный пересказ с цитированием иностранных источников. К тому же году относится заметка «Опыт нынешнего естественного, гражданского и политического состояния Швейцарии» и «Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов». Любопытной кажется заметка «От издателя к читателям» — Карамзин озвучил намерение продолжать издавать свой журнал, призвав подписываться, поскольку триста субскрибентов не обеспечивают нужный объём поступлений. На эту же тему заметка «Об издании Московского журнала» — собирается писать о всяком, допускает многочисленные переводы зарубежной периодики, будет рад любому сотрудничеству. Ещё одна заметка — «Жизнь Вениамина Франклина, им самим описанная для сына его» — вроде человеком он был непримечательным, зато впоследствии стал очень даже примечательным. И ещё одна заметка — «Кадм и Гармония, древнее повествование, в двух частях», раскрывающая отношение Карамзина к одноимённому произведению Хераскова.

О заметках за 1792 год. Первая гласит — «О Калидасе и его драме»: Карамзин перевёл малый фрагмент произведения «Саконтала», выполнив его с английского же перевода. Написана и заметка «Драматические начертания древней северной мифологии». Заметкой «Заключение» Николай поставил точку в издании «Московского журнала». Ещё одна заметка «Виргилиева Энеида, вывороченная наизнанку» — про трудность осуществить подлинный перевод.

К 1793 году относится заметка «Нечто о науках, искусствах и просвещении». Карамзин подивился особенности общества слабеть, стоит оказаться ему просвещённым. Всякое общество в человеческой истории достигало определённых вершин, неизменно затем слабея и исчезая. Отчего же так? Пока общество грубое и необразованное, презирающее само себя и своё окружение — оно способно одолеть любого врага. Но стоит задуматься о собственной сущности и личной выгоде, как едва ли не сразу терпит поражение от тех, кто пока ещё оставался на позиции грубости и необразованности.

К 1795 — заметка «О богатстве языка». Чем сложнее, тем язык богаче, и чем больше синонимов, тем ещё богаче. Этим Карамзин предуведомлял скудоумие всех оппонентов в споре о необходимости придерживаться в русском языке рамок, будто бы определённых издревле. Наоборот, всякое иностранное слово способно стать русским, следовательно — синонимом.

За 1797 год принимается заметка «Находить в самых обыкновенных вещах пиитическую сторону». Проще говоря, если человек родился со склонностью к поэзии, быть ему поэтом. Другая заметка — «Несколько слов о русской литературе»: Карамзину пришлось вспомнить предпринятое им в Европу путешествие. Про Англию он подумал отозваться негативно. Он сказал, что люди там похожи на английскую погоду. А ежели есть возможность обойти вниманием Англию, тогда так лучше и поступить.

1801 год — заметка » О Стерне» — как всегда, про величие писателя. 1802 год — в «Письме к издателю» Карамзин поведал, как стало хорошо жить при новом государе. Заметкой «Пантеон русских авторов» Николай отозвался на одноимённый труд Бекетова. Карамзин выразил твёрдую уверенность — русских авторов нужно не с Бояна перечислять, а с литераторов времён Петра Первого. Что же, совсем скоро Николай написал «Пантеон российских авторов», начав всё с того же Бояна. Заметкой «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств» Николай представил, какие бы он создал картины, основанные на исторических сюжетах. Он бы обязательно показал прибытие Рюрика, сцену со смертью Олега от укуса змеи и прочие. Как становилось понятно, замысел примет вид «Истории государства Российского». Заметкой «О любви к отечеству и народной гордости» Николай сильнее убедится в намерении. Он пронзил время и изыскал, отчего и чем именно следует гордиться русскому человеку. Ответ прост: прошлым.

1818 годом датируется «Записка о Н. И. Новикове». Карамзин поведал об изданном Новиковым — это «Древняя российская вивлиофика», произведения Екатерины Великой. Затем Новиков начал испытывать интерес к масоном, вследствие чего подвергся заключению — написанное им о мистике было сожжено. В 1819 году Карамзин составил заметку «Мнение русского гражданина», постаравшись убедить царя Александра не давать Польше права на вольность — его не поймут русские, а поляки сами первыми начнут плеваться в его сторону. За 1826 год отмечается заметка «Мысли об истинной свободе».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Залог человеческого счастья — умение находить общий язык. Не может существовать вражды у людей, между которыми не пролегает грань раздора. К сожалению, национальное самоопределение губительно сказывается на человечестве, всё не желающим принять общность сущности. Разве не будет воспринято с удивлением доброе слово Паустовского американским читателям? Для публиковавшихся в США книг, Константин подготовил предисловие, озаглавленное как «Моим читателям в Америке», на русском языке впервые опубликованное в «Новом мире» за 1970 год, хотя дата написания была на десять лет раньше. Мысль Паустовского понятна — разве нельзя уважать народ, воспетый в произведениях Джека Лондона, Фрэнсиса Брет Гарта и Эдгара По? К тому же, имеет значение и тот факт, что американцы проявили желание ознакомиться с «Повестью о жизни» самого Константина. В том же номере «Нового мира» опубликовано слово Паустовского детям Чехословакии, приуроченное к театральной постановке «Стального колечка».

В газете «Известия» за 1960 год опубликована заметка «Соловьиное царство». Константин рассказывал про картину Левитана, подаренную художником Чехову, прекрасную простотой. Великий человек подарил не менее великому человеку изображение стога сена. Та картина и поныне висит над чеховским камином в Ялте. Годом спустя, там же, но в приложении «Неделя», опубликована заметка, превозносящая писательское дарование Галины Корниловой, совсем недавно сделавшей выбор в пользу стези литератора.

Для «Литературной газеты» за 1961 год Константин написал заметку «Неистовый Винсент» о книге Ирвинга Стоуна «Жажда жизни», собственными словами охарактеризовав личность Ван Гога. В положительном ключе Паустовский отозвался и о писателе Геннадии Снегирёве, написав предисловие к его книге «Чудесная лодка». Основная характеристика — он прекрасно пишет про животных.

С 1962 года Константин всё больше писал некрологи. Так для «Литературной газеты» написана заметка «Памяти друга», где перечислялись заслуги недавно ушедших друзей Паустовского: Погодина, Казакевича и Гурвича. В 1963 — на пятидесятилетие Александра Яшина для «Литературной России» написана заметка «Поэт-северянин». В том же году для литературной газеты некролог «Борец, гражданин» о турецком поэте Назыме Хикмете. Там же некролог на смерть писателя Семёна Гехта — «Наша молодость». Для «Литературной газеты» в 1964 году написан некролог на смерть Самуила Яковлевича Маршака, озаглавленный «Завещанием поэта».

В общих чертах, без определённой конкретики, для сборника «Бригантина» Паустовский в 1966 году написал предисловие. Он вспомнил юношеское увлечение Киплингом, виденными в детстве кораблями — почти такими же бригантинами, с которыми предстоит познакомиться читателю. В том же году для «Литературной газеты» написана заметка «Через тридцать лет», рассказывающая о прекратившемся тридцать лет назад выпуске журнала «Наши достижения», основанного и поддерживаемого Максимом Горьким. Тогда же написана заметка про русского композитора, имя которому Илья Сац. Публикация состоялась только в 1972 году в сборнике произведений Паустовского.

Последней заметкой принято считать предисловие к книге «Голубая лодка» писателя Льва Кривенко. Называлась она легко и понятно — «С ним можно идти в разведку». Читателю показывался автор, сложный для восприятия, пишущий трудным для усвоения языком. Но это не минус — это повод читать произведения Кривенко более внимательно, ни в коем случае не прибегая к спешке. Уважения достойна и его жизнь — он участвовал в боях Отечественной войны. Константин не сказал, что редкий фронтовик после боевых действий и связанных с ними тяжестей возвращался в трезвом уме. Но Кривенко точно продолжал с тяжёлым сердцем смотреть на смерти боевых товарищей, нисколько не отказывая себе в праве на оценку действительности без излишней персонализации. С таким человеком точно можно идти в разведку — заключал Паустовский. И читатель готов теми же словами сказать в адрес Константина.

Автор: Константин Трунин

» Read more