Tag Archives: литература ссср

Айбек «Навои» (1943)

Айбек Навои

«Навои» переполнен от неоднозначности, как довольно опасной для писателя, посмевшего в советское время создать подобное произведение, так и вполне угодной — превозносящий заслуги правителя, заботящегося о благе государства. Чего не хочется делать, искать те самые отсылки из прошлого в том, что имело место быть в нарождавшемся социалистическом государстве. Ведь беда не от злых намерений, а от скудоумия отдельных представителей рода человеческого, ставших причастными к власти. Некогда над ними сияли два солнца: одно — в виде правителя, другое — в виде Алишера Навои. Всё прочее, окружавшее, было недостойным их причастности. И народ прозябал по собственной глупости, лишая возможности его защищать. И лица от власти ничего не боялись, учиняя поборы и расправы на своё усмотрение. Прежде с подобным было трудно справиться, поскольку не мог правитель рубить руки всем причастным. Что касается Навои — он был в той же мере бессилен. Однако, о ком же всё-таки брался рассказать Айбек? Понятно, про Навои. Но отчего в качестве государственного деятеля, тогда как он известен потомкам преимущественно в качестве поэта…

Айбек шёл по пути наименьшего сопротивления. Он взял за основу типичное для поэтов средневековья явление — плач по бедствующему народу, до которого никак не снизойдёт правитель. Поэтому Айбек постарался показать, отчего подобное происходило. Да, правители не отличались жестокостью. Наоборот, они радели за научные изыскания. При этом в народе видели нечто им непонятное, отличающееся грубостью и невежеством. А раз так, то не стоит опускаться до грязи в крестьянских домах. Вполне может статься, грязи в крестьянских домах не было. Но правители о том не знали. Им следовало открывать глаза. Лучшим средством становились поэты, любившие рассказывать истории правителях древности, почитавших сперва народ, после — всё остальное. Что же, до народа снизойдёт и молодой правитель, внезапно осознавший, из каких плевел можно отобрать подлинное зерно.

Отрицательными персонажами Айбек показал прочую власть, устраивавших поборы, стремившихся обогащать не казну, а себя лично. Действовали они вне воли и желания правителя. А так как власть имущие в глазах государя воспринимались за людей возвышенных, склонных к поэзии и к наукам, к ним не могло быть применено наказаний. Точно устанавливалось, всякая хула на власть имущее лицо — есть наговор. Дабы разбить это представление, опять требовались поэты, способные иносказательно, либо прямо, сообщить правителю о его заблуждениях. Действительно, отчего визиря не любит народ? Может оттого, что истязает и обкрадывает он народ? И в этом крылся один из подводных камней повествования. Уж больно власть имущие похожи на тех работников советской власти, проводивших продразвёрстку с особым пристрастием, стремясь выжать из крестьян всё до последнего зёрнышка.

И вот Навои в образе поэта. Ждал читатель его появления в таком качестве. Трудно судить, насколько газели на тюркском способны превосходить их же, но на персидском. Это повод для спора владеющим двумя языками сразу, так как в любом другом случае — будет перевес на сторону говорящих на тюркских или персидских языках. Что до тех, кому эти языки неизвестны, им без разницы, насколько вклад Навои был действительно велик. Однако, нужно заметить, некогда процветала поэзия на арабском языке, пока не проявили смелость поэты, предпочитавшие персидский, теперь настал черёд для осмелившихся сочинять на тюркском. Как раз Навои и был из тех, кто предпочитал творить не на принятом тогда в обществе персидском, а на том языке, который был близок к языку современных узбеков.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Алексей Сурков — Стихи на Сталинскую премию (1940-е)

Сурков Стихи на Сталинскую премию

Хочешь сказать, и рвётся душа, так скажи, душу свою успокой. Говори тихо, еле дыша. Громко говори, если выбор такой. Не скрывай чувства, расскажи! Дней и ночей на жалей. Покажи чувства, покажи! Не жалей дней и ночей. И когда строчки оживут, сообщи людям о том. Поведай, как боролся Советский Союз, стоял каждый солдат на своём, с усилием каким сброшен был нацизма груз. Тогда станет легче, если ничего не ясным прежде казалось. Победа будет добыта, если с воодушевлением смотреть вперёд. В конечном счёте так и сталось, одолеет вражью силу республик социалистических народ. И как бы Алексей Сурков не стучал в сердце каждому солдату, достучаться он всё-таки смог. Ежели у иного поэта в стихах враги в войну сожгли родную хату, то совсем другим смыслом наполнялся у Суркова поэзии слог.

«Песня смелых» — штык бойцов не берёт, пуля боится бойцов. Главное — мысль подобную внушить. Пусть после каждый в бою покажет, боец он каков, сможет ли врага одолеть, как будет его он в сражении бить. Раз не берёт бойца штык, пуля боится, с таким настроением Третий Рейх не сладит точно, пусть немец от бессилия злится, советский солдат на занимаемых позициях отныне закрепится прочно.

«За нашей спиною Москва» — это две строчки всего лишь, хоть дословно их приводи. Призывал Сурков в наступление идти, назад ни шагу. Москва должна быть только позади, за её честь необходимо проявлять отвагу. Сзади должна оставаться столица, её не сдавать, пусть нацелился взять её враг. Не может погаснуть денница, не обратиться ей в угаснувший зрак.

О смерти бойца — «Песня о солдатской матери». Ранен солдат, смерть сталась близка, а он в думах о доме родном, о чистой скатерти, да о том, как мама ему очень нужна. Он желает её прикосновения, теплоту материнской руки, но уходят быстро мгновения, желаемого ему уже никак не найти.

Сурков стихотворением «Победа» громогласен, словно певец русский недавних веков, он в миг упоения над собою не властен, он Сталина превозносить готов. Вождя народов, словно царя, почитал, заглавными буквами обозначил на письме, такой же смысл в победу он влагал: победа и Сталин — сочетание слов принесло окончанье войне.

Была написана и «Песня защитников Москвы» — маршу подобная. Не дрогнет никто, отобьются люди советские. Своих побуждающая — к врагам грозная. Есть и граждан Союза права на перелом в войне веские.

Или вот стихотворение — «Бьётся в тесной печурке огонь…», по названию «В землянке» известная. Разливалась, играя, гармонь… имелась на то причина веская. Любил боец девушку, чем и жил на войне, но случилось иное осознать, стало то ему понятнее, значимей вдвойне: может любимая не дождаться, потерять. Почему? На войне такого вопроса не задают. Тут смерть рядом постоянно бродит. Может через четыре следующих шага тебя убьют, а земля, присыпав, сама похоронит.

Есть о мести стихотворение — «В смертельном ознобе». Ведь плачут матери по погибшим сыновьям! И причитают матери, раздражаются в злобе, говоря, мёртвыми быть и немецким мужьям. Как отнимали вороги на советской земле жизни мужей, в Германии тому же предстоит повториться, скоро потеряют немецкие матери любимых сыновей, тогда воздаяние в полной мере осуществится. В войну убивают, без этого не бывает войны. Убивают мужей, сыновей. Убивают, не зная убитым цены, не считаясь с жизнями погибать обречённых людей.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Михаил Исаковский — Стихи на Сталинскую премию (1936-40)

Исаковский Стихи на Сталинскую премию

В поэзии сломано всё оказалось, что можно было сломать. Но вот Михаил Исаковский — умелый поэт, стал стихи сочинять. Игрались до него модернисты, как не били в составление стихов ремесло, но годы сменились, к иной поре поэзии время пришло. Пусть забыты правила, никто ничего не считал, и Исаковский о том не заботился, он певучестью брал. Пусть рифмуются глаголы, лишь бы песня звучала, переливаясь ручейком… журчала. То — будто новое слово, хотя, далеко не так, но радовался стихам Исаковского и солдат, и моряк. О том немного сказать следует сейчас, звезда поэзии не зря вновь над небосклоном вознеслась.

Исаковский до войны писал о том, что стало популярным в тяжёлую годину. Описывал дела мирские, отправлял на берег крутой Катерину. Грустили девушки, ожидая с границы солдат, не думая, как далеко они в мыслях глядят. Не ведали о многом, не ведал и Исаковский сам, и не было в его поэзии излишних человеческих драм. Наоборот, ожидание в радости, ведь придёт солдат домой, никто не пророчил судьбы парням боевой. То было до войны, с лёгкостью Исаковский писал, после не таким он был, прежний слог его бы никто не узнал. Отяжелеет строка, появится горечь в словах, пока же, до сорок первого года, Михаил пребывал в сладких мечтах.

В тридцать шестом году он написал «Провожанье». То стихотворение — от прошлого преданье. В год тридцать восьмой последовал стих «Я сегодня робкая такая…», про девушку, чья тоска, конечно, простая. Полюбился ей парень, она промолчала, не было дела ей, да как же затем она причитала. Стоило сказать о чувствах, может ответил бы он, теперь нет его, остаётся давить беспокоящий стон. Другая робкая девица в стихе «И кто его знает» предстала. Получила письмо, и гадала, гадала, гадала. Не могла догадаться, чего парень хотел, Исаковский словно немного иначе на дело то посмотрел.

Вот «Катюша», стихотворение, словно, на века. Писалось ведь оно, когда не случилась война. Выходила на берег девушка крутой, озирала горизонт поперёк и вдоль, ожидала милого своего… как из «Алых парусов» Ассоль. Письмо любимому она отправить желала, он на границе служил, ждала его, в думах он к ней всегда приходил.

В год тридцать девятый стих «Шёл со службы пограничник…» Исаковский написал, более понятный тому, кто его под названием «У колодца» знавал. Про две души, чьи пути пересеклись, где им ещё, как не у источника жизни сойтись. Он глядел на неё, просил испить воды из ведра, она его поила, слушала его слова. Он хвалил и просил ещё пить, идти не думая дальше. И говорил Исаковский о зарождении между ними чувства искренне, без фальши. В тот же год стихом «В родном краю» рассказал Михаил про пилота, домой на побывку прилетевшего, ведь ждёт его дома кто-то. Смотрел не на лица родные пилот, теперь взирая с земли себя вокруг, всё ему сталось знакомым, немного позабытым вдруг.

«У самой границы» в сороковом Исаковский стих сложил, по его сюжету парень на границе служил, стоял он в дозоре, не должный супостата пропустить, ему по обязанностям полагается внимательным быть. И помнил тот солдат Катюшу, что может на высокий берег выходила, что может мыслью о его возвращении только и жила. В ином духе стих «Моряк» написан был, моряк девушку своей лестью утомил, она ему дерзила, он оскорбился, ушёл в море, никак не простился, и писать ему нельзя, ведь не знаешь куда… потому, девушки, знайте меру иногда. Есть ещё за сороковой год стих «»Что за славные ребята…», про приехавших моряков из Кронштадта. Они пленили девичьи сердца! Ну а кто не полюбит с Кронштадта моряка?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Самуил Маршак «Двенадцать месяцев» (1943)

Маршак Двенадцать месяцев

Под новый год обязательно должно происходить чудо. Вера в это сильна в каждом народе, есть такое поверье и среди славян. Пока в Европе и Америке закреплялась традиция святочного рассказа, его подобие являлось устной традицией для народов восточных, согласно принятых традиций, совершаемых на Васильев вечер. Маршак решил возобновить забытые порядки, невзирая на военные годы, он создал «Славянскую сказку», позже получившую название «Двенадцать месяцев». По её сюжету действие происходило в новогодние дни, читатель наблюдал за чудесными явлениями. Сталось не так важно, откуда именно Маршак взял основу для повествования, другое стало главным — сказка полюбилась во всех пределах Советского Союза.

Маршак оживил не только зверей и птиц, позволив им на равных беседовать с читателем и между собой, но дал жизнь понятиям, которые трудно облечь в телесную форму. Так календарные месяцы приняли вид людей, один раз в году собирающиеся, чтобы снять полномочия с декабря-старика, передав январю-молодцу. Вроде бы нет в том сказочности, но сказка как раз в другом. Читатель увидит страдания простой работящей девушки, вынужденной претерпевать издевательства мачехи и её дочери. Те могли её послать в стужу собирать ветки в лес, либо за весенними цветами, невзирая на зиму за окном. Сюжет кажется типично сказочным, пусть и можно его воспринимать любым угодным читателю образом. Только нужно постараться остаться в рамках сказки, позволив строить домыслы всем тем, кому больше нечем заняться.

Сказка требует жестокости к действующим лицам. И так окажется, что Маршак заставит всех персонажей произведения страдать, хотя бы один раз. Кто из них вовремя образумится и научится с достоинством переносить лишения и благодарить за преподанный урок, тому будет прощение, ничем в итоге не омрачающееся, кроме понимания основных принципов человеческого общества: требуется ценить друг друга, находить точки соприкосновения, уважать чужой труд.

Получится понять жизнь даже тем, кто по высоте положения не обязан никого слушать. Маршак покажет юную королеву, захотевшую подснежников в декабре, относившуюся к подданным пренебрежительно, готовую совершать сумасбродные поступки. Той королеве будет казаться, что стоит ей захотеть, то тридцать первое декабря сменится тридцать вторым и тридцать третьим. Пожелает сменить зиму на лето — и это произойдёт. Как же опечалится королева, когда все её желания сбудутся, только не в радость то ей будет, поскольку как раз для неё то и обернётся страданием.

Такие истории можно рассказать про каждое действующее лицо, даже про волка с вороной, белок и зайца. Что говорить про простую девушку, её названных родственников, старого солдата, вплоть до братьев-месяцев. Каждому придётся чем-то поступиться. И вполне очевидно, больше всех страдавший, принимавший происходящее с покорностью, будет награждён сверх меры, получив такие дары, о которых не смел мечтать.

Подробно пересказывать сюжет пьесы «Двенадцать месяцев» не требуется. Он и без того хорошо известен. Может некоторые эпизоды произведения забылись, их не так трудно будет вспомнить, ведь пьеса продолжает пользоваться повышенным вниманием во всех последующих поколениях, как юных, так и уже успевших повзрослеть читателей. Что до Маршака — он получил ещё одну Сталинскую премию, каковую не раз заслужит и после. Да то не настолько существенно, чтобы данное обстоятельство соотносить с важностью пьесы. Не так нужно знать и предпосылки для написания, как не рассматривать и время её создания. Эта сказка должна была быть рассказана, прочие суждения кажутся лишними.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Александр Прокофьев — «Россия», стихи на Сталинскую премию (1939-44)

Прокофьев Россия

Что Россия… постоишь? Постоишь за честь Союза? Постоишь за честь народов? Постоишь, Россия, постоишь! Одолеешь тяжесть немецкого груза, одолеешь тяжесть европейских народов. О тебе, Россия, будет сложен не один стих, где образ твой показан будет, где грозен лик твой ко врагу. Прекрасен станется тот стих, потомок его не скоро позабудет, как с боем отдавала ты себя врагу. Как после с боем всё назад отняла, разбив врага и обратив его орды вспять, ведь велика России правда пред Союзом. По праву у немца всё отняла, и может повторится то ещё опять, коли предстоит держать вновь ответ перед Союзом. И вот Прокофьев, решивший петь во славу прожитых годин, сложил стихи, ведь все тогда так поступали, ведь был он в думах не один, все верили в победу — её наступления ждали.

«Россия» — поэма, сказ о стране, пастораль. Рассказал Прокофьев о земле, как землю жаль. Россия красива, от предела до предела, в том её сила, о том душа Александра пела. Берёзы, почва, люди страны — радостей доступных не счесть. Но вот наступили годы войны, придётся костьми за Россию лечь. Все встанут на защиту, никто не откажется встать — врагу непременно быть смыту, раз посмел на Россию напасть. Не просто Александр писал, верил в благостный исход, он твёрдо верил и знал, раз уже год сорок четвёртый идёт. Немец трепещет и отступает назад, Союза пределы покидая, бежит без оглядки… бежит невпопад, краха грозящего ожидая.

Но вернёмся в прошлое — в год тридцать девятый. Время ещё не оплошное, мог быть поэт, пожалуй, поддатый. Сложил Прокофьев «Застольную», тостом стихотворение то назовём, показал Алексадр судьбу советских людей достойную, думавших: скоро лучше всех народов заживём. Потому веселье, свадьбы и гулянья — всяко развлеченье, данное за усердные старанья. Коли поработал и устал, перевыполнил норму в очередной раз, значит веселиться по праву стал, значит не раз такой результат снова стране дашь.

А вот год сорок первый — Ленинград в блокаду немцем взят. «Не отдадим!» — наказ верный, так немцу говорят. И Россия не покорится, пусть немец надежд не питает, сила к советским людям возвратится… Разве немец того не знает? Отдать невозможно, таков Прокофьева призыв, биться будет советский народ грозно, сам себя в бою том забыв. Ещё напишет Александр стихотворение — «За тебя, Ленинград!», с тем же посланием творение, дабы немец был своим аппетитами не рад.

Или вот ещё год — сорок второй. «Клятву» произносит советский народ, готовый выйти на бой. Звенит тишина, пока мыслью набирается люд, хотя рядом война, на немца идти приказ воины ждут. Они клянутся за честь, падут, ничего не жалея, нисколько не желая славы обресть, о благе Союза лишь мыслить смея. Таково желание каждого, иначе было нельзя поступать, если не будет поступка отважного, всё равно дальше никак нельзя отступать.

С этим настроем Прокофьев писал. Да, так многие тогда заряжали на борьбу. Но кто в те годы другой путь искал? Кто не желал отстоять советскую страну? Сошлись тогда на поле брани, боролись за свободу от идеологии чужой, но то уже иного блеска грани, о которых заговорит кто-нибудь другой. Пока война — бороться нужно, хотя бы с целью отстоять, а после будет время дружно — виновных можно будет отыскать. Пока же бой, и нужно верить, на прочее глаза закрыть. Не нам теперь пытаться прошлое измерить, нет права нам теперь за прошлое судить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Павел Антокольский «Сын» (1943)

Антокольский Сын

Вот на войну отправлен сын — есть радость для отца. Но сын тот у него один, не было в семье ещё бойца. И вот известие: погиб… погиб ваш сын отважно. Молчанием сковало лишь на миг, а после стало страшно. Погиб ребёнок, малое дитя, входивший в жизнь едва вот-вот — умирал он, Отечество всего превыше ценя, потому нет среди живых его: о нём слава живёт. Больно и горестно! Как смириться с вестью о человека родного смерти? Не стыдно и не совестно, такое случается в достающейся людям круговерти. Погибший сын не зря на поле боя пал, об этом нужно рассказать, и Антокольский поэму без устали писал — в рифмованных строчках сыну досталось право жизнь провожать.

С сыном можно продолжать разговор, словно сын не умирал. Кто говорит умер, тот мелет вздор, о чём сам никак того не подозревал. Сын не мог умереть, пока в памяти он, дано телу истлеть, но с душой он был вечным рождён. Какой сын теперь? Воспоминанием он стал. Для него открыта дверь, приходит пусть, даже если отец звать устал. Заглянет на огонёк, поведает о себе, присядет на пенёк или растянется на земле, заведёт речь, поведает о случившемся с ним, скажет про штык-меч, как сражался, был ли страхом гоним. Обо всём, о чём похоронка не сообщала, отцу нужно это знать, ведь родного человека — сына для него не стало, никто не сможет за потерю в должной мере воздать.

Хоть сын погиб, с тем смириться со временем получится. Пройдёт и оторопи миг, но его мечты и устремления — это никогда не забудется. Ведь сын мечтал, хотел человеком достойным стать, и им он стал, да в детстве не мечталось на поле боя ему умирать. Мечтал дом построить, обзавестись семьёй, быт обустроить, чтобы сказали на заводе: герой!. И так скажут, не на заводе лишь, дом он не построил, жены и детей нет — на личном фронте тишь. Некому держать за мечты сына ответ.

Больно отцу, в поэме он с горечью о том говорит, потерял он сына в войну, но ту войну он за сына простит. Война — беда для всех, ломает человечьи судьбы она, не вернуть после никого из тех, чьи жизни забрала коварная война. Кому-то нужно умереть, человеку не даётся иного, надо только человеком быть посметь, ведь быть человеком на войне — уже много. Забыть про желания, о планах забыть, другие приложить старания, сопротивление врага сломить. Всё стерпится, главное — родному дому стоять, пусть в прочее не верится, за дом родной не жалко жизнь потерять.

Кому тяжелее, если разобраться: человеку, чей рок велит ему от пули смерть найти? Или тому, кому не раз предстоит с мыслью встречаться, что человек родной никогда не вернётся с войны? Тяжело всем: кто воюет, кто ждёт сыновей, кто в тыловом цеху победу для солдат добудет, кто потерял у станка от истощения погибших дочерей.

Говорить потом о том словно легко, какой бы груз на сердце не лежал, только к жизни умерших не вернёт никто, Павел Антокольский это знал. Он писал про сына, про его мечты, но смириться со смертью пришлось, ведь не было ещё войны, чтобы без убийства обошлось. И вот написана поэма, сердце нашло краткий покой, будет иная Павлу смена, уж она-то пусть не встретится с войной.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Иван Сергеев «Иван Андреевич Крылов» (1945)

Сергеев Иван Андреевич Крылов

Обречён Иван Крылов остаться в памяти потомков в качестве баснописца, словно ничем другим в жизни не занимался. Хотя, знакомый с его творчеством обязательно скажет — басни составляют лишь второй период творчества Крылова, тогда как до того он пытался найти себя, в чём не менее преуспел. Но, за давностью лет, Крылов всё равно остался в памяти в качестве баснописца, в образе мудрого дедушки, способного подмечать несуразности, облачая их в аллегорическую форму. Об этом пишет каждый его биограф. Для них Крылов — есть средоточие понимания сущего, при этом нисколько не добродушный старик, скорее опасный для царизма индивидуалист. Это обосновывается на примере басен, непосредственно им самим написанных. Оказывалось, Иван Андреевич брался осуждать поступки царя Александра. И даже когда он к тому не стремился, цензура всё равно могла подозревать нечто, способное взбудоражить общество. Таким и выходит каждый раз Крылов, стоит взяться за очередную биографию. Таковым вышел и у Сергеева.

Сергеев начинает рассказ с особенности восприятия Крыловым биографий. Жизнеописаний Иван Андреевич не любил, особенно тех, которые пытались составлять про него. Все прижизненные варианты он браковал, считая, что и без того о нём рассказано сверх меры. То может объясняться изменением жизненной позиции, ведь он с начала XIX века не желал, дабы вспоминали про его юношеское противление власти, про открыто сообщаемые мысли. Таковое восприятие современником загубит всякую басню, в которой допустимо найти любой смысл, поскольку данный литературный жанр допустимо воспринимать в какой угодно трактовке.

Всё же, как происходило становление Крылова? Сергеев показывает сперва его отца, бедного дворянина, книголюба, пострадавшего от творимых пособниками Пугачёва бесчинств. Что было дальше? Взрослевший Крылов утопал в море книг, предпочитая знакомство с литературными сюжетами всему прочему. Он и сам пробовал писать, пусть и удачно, зато не умея добиться внимания к его творчеству от других. Путь по данной стезе приведёт его в оппозицию к любой власти, каковая бы на тот момент не имелась. За это Крылову пришлось пострадать, он пропал, позже возникнув вновь, уже переосмысливший им совершённое и готовый жить с иной трактовкой действительности.

На самом деле, как бы того не хотелось, Сергеев воспринимает литературный путь Крылова с позиции советского человека. Например, всякое произведение против галломании неизменно трактовалось в качестве мировосприятия самого Крылова. Или все его выступления против царизма — прямо бальзам на душу члена общества, порицающего царскую власть. С позиции принятия этих двух аспектов биография большей частью и создавалась.

Узнать про молодые годы Крылова с помощью биографии от Сергеева не получится. Был лишь сделан намёк на необходимость того, тогда как толком ничего рассказано не было. Оказалось достаточным слегка разрушить образ старого мудреца, вполне обычного человека, когда-то бывшего в состоянии юнца, чтобы этим полностью удовлетвориться. После Крылов воспринимается неизбежно баснописцем, с подробным разбором избранных басен, особенно тех, где в аллегорической форме критиковались действия царя Александра и его кабинета.

Остаётся сожалеть, что Сергеев остался в узких рамках советского мышления, не допуская многообразия вариантов человеческого мира. Как знать, может Крылов и не противился царской власти, поскольку он ей особо и не противился. Да и зачем выступать против чего-то, когда достаточно в шутливой форме намекнуть на неверные поступки, дабы в очередной раз люди осознали — все могут ошибаться, какого бы происхождения они не являлись. Вовсе не требуется считать, будто человек на протяжении жизни склонен придерживаться одних и тех же позиций, словно он раз и навсегда решил считать именно так, и никак иначе.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Леонид Леонов «Нашествие» (1942, 1964)

Леонов Нашествие

Интерес к войне в начале сороковых годов — закономерное явление. Практически все советские писатели переставали быть прежними, создавая произведения в совершенно отличной от до того используемой ими манеры повествования. Можно даже сказать, всё слилось в единый ком, в котором не так-то просто определиться. Сложности возникали и у ответственных за Сталинскую премию. Выбирать приходилось, иногда ориентируясь в общем, не разбираясь в сущности рассматриваемого вопроса. Например, одним из лауреатов стал Леонид Леонов с пьесой «Нашествие». Писал он без особого чувства, поскольку такового обнаружить не получится. Он отражал происходящее, на нём и акцентируя внимание. Действительно, на Советский Союз совершалось нашествие. Прочее никак не рассматривалось.

Для внимания даётся маленький город. В таком городе многие люди друг друга знают, но это необязательно. В любом случае, среди знакомых получается широкий круг людей разного происхождения и призвания. Есть среди них специалисты всевозможных областей, есть и многих национальностей. Допустимо упомянуть про котёл противоречий. Ведь не станут русские спокойно продолжать общаться с местными немцами, так как немцы из Германии решили пойти войной на их земли. Пусть местные немцы никак не могут сойти за сторонников немцев из Германии, в представлении большинства они объединятся. Такова человеческая психология, допуская существование до того невозможного, хотя бы из факта допущения возможности этого.

Но немец не вторгается, он пока ещё намеревается, либо вторгается и медленно продвигается по территории Советского Союза, никак не способный дотянуться до городка, где происходит действие пьесы. А может немец вторгается и уже навис над городом, готовый повернуть жизнь в обстоятельства захваченного поселения. За разговорами действующих лиц этого просто так установиться не получится.

Пьеса не держит в напряжении, не заставляет думать, не ставит перед фактом. Её текст — свидетельство события: происходило нашествие, с которым необходимо как-то сладить. Насколько правдиво изложено, судить очевидцам, испытавшим подобное. Остальным, кто не застал тех лет, пьеса покажется предельно сухой. Леонову не хватало ярких слов для отражения тех будней. Возможен и такой вариант, что ярких слов и не требуется вовсе, причина чего ясна: это со стороны кажется, будто каждое событие сопровождается исторической необходимостью, некоторыми изменениями в самосознании или чем-то ещё. А на деле всё может происходить без конкретики. Вот жил город мирной жизнью, вот зажил в ожидании войны, вот уже в городе бушует война, а вот война ушла дальше, оставив город перед осознанием наступления над ним чуждой ему власти. Сугубо в серых красках, словно тому суждено было свершиться. Только так и необходимо понимать, да разве подобное понравится читателю?

Как быть со зрителем? «Нашествие» — произведение, специально создававшееся для театра. Зритель должен был придти, занять место и внимать со сцены, каким образом происходит нашествие, внутренне понимая, к чему ему теперь следует готовиться. И с такой точки зрения можно посмотреть на пьесу Леонова — в качестве материала, подготавливающим к неизбежно должному наступить, или настраивает на лад сопротивления, учитывая необходимость советского народа вставать на борьбу, не соглашаясь с участью покорённого.

Интерпретаций восприятия пьесы Леонова существует порядочно. Осталось разобраться с самим текстом произведения, с чем и возникает основное затруднение. Описываемое Леонидом отдаёт беспредельной серостью, через которую никак нельзя прорваться. Не даёт содержание понимания заложенного в неё смысла, нужно смотреть шире, чтобы заметить. В сороковых годах необходимость замечать была, в последующие годы жизнь переменилась, потому в понимании обывателя литературное значение «Нашествия» поблёкло.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Аркадий Кулешов «Знамя бригады» (1943)

Кулешов Знамя бригады

Знамя не уронишь, его крепко держишь в руках, от тяжести не стонешь, улыбка на устах. В знамени сила, дух непоколебим, чтобы вражья душа не забыла, высоко держим, стоим. Красные слова, их знамя достойно, пусть разносит молва, как ведут себя солдаты пристойно. О нём, о знамени, обязательно нужно петь, храбростью объятый в пламени, сможешь тяготы все одолеть. И вот — Белоруссии сын — Кулешов Аркадий, поэт, жаждой говорить томим, трагедией своего народа он крепко задет. Пали стяги, где гордо реяли они, пришли немецкие варяги, возжаждав белорусской земли. Загребали немцы фронтом широким, показав необъятный рукав, стало то испытанием жестоким, многие белорусы в бой тогда вступили, за землю родную в первые дни войны пав. Такова история, но Кулешов должен был хранить надежду на успех, пусть в плане осуществимости — ещё теория, но точно можно быть уверенным — дух советского солдата сильнее духа европейцев всех.

Разным образом понимание знамени можно трактовать, буквально никто представлять не запретит, нужно единственное верно понимать: кто горе принёс, тот за проступок не будет долго забыт. Оказалось, нет нужды знамя поднимать высоко, не то значение у войн двадцатого века, но осталось неизменным — марать знамя прав не имеет никто, если есть в тебе хоть немного от человека. Знамя спрятать можно, лишь бы не отдавать врагу — спрятать осторожно, лишь бы не быть знамени в плену. Коль пал край родной, стяг не должен пасть, забрать нужно с собой, врагу под ноги дабы не класть. И уйти в тыл, надеясь вернуться, врага назад тесня, тогда стягу дать выше прежнего взметнуться, в прежней мере знамя края родного любя.

И без знамени нужно хранить честь страны, не поддаваясь на пакости супостата, если придётся — стать жертвой войны, сжечь собственный дом, как при вторжении Наполеона поступали когда-то. Тяжело жить под врагом, оставаясь преданным стране, всё сталось отправленным на слом: так бывает на каждой войне. Но если при тебе знамя, ты готов судить врага по им совершённым делам, разожжёшь в сердцах людей пламя, покажешь пример подвига сам. Враг не щадит, убивает родных, он поступать так привык, может не из побуждений злых, а то и вовсе от злодеяний давно он уже сник. Видеть, как люди хранят помыслы в чистоте, тяжело любому врагу, не поймёт он, искать для покорённых правду где, не способный её объяснить себе самому. Истина в знамени, оно есть и у него, с тем же трепетом он относится к стягу, для него родному, и ценит знамя своё враг превыше всего, и не даст приблизиться никому к на своей стороне дому. Но пока — пока враг вне стен своих, не ему о стягах на земле белорусской судить, не следует ему видеть мир в оттенках одних, война ведь кончится — придётся с осознанием содеянного жить.

Что до поэмы Кулешова — о больном он писал. И знамени отводил значимое место. Каждый его герой смысл деяний не искал, поступая так, как казалось ему делать честно. О горе белорусов прочесть придётся, иного быть не могло, похожего из советских народов больше может не найдётся, кто отдать за родной край желал, пожалуй, всё. Спрятавший стяги, народ роптал и воли нациста противился: народ терпеливо ожидал, как бы враг на обещаниях к нему не смилостивился. Советский народ воспрянет, освободит Беларусь, поэма Кулешова тому свидетельством станет. О прочем в тексте судить не берусь.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Маргарита Алигер «Зоя» (1942)

Алигер Зоя

Что скажешь о герое, не зная, о чём можешь сообщить? Пусть забыл ты о покое, готов за подвиг героя похвалить. Прошло времени мало, но известен подвиг тебе, героя уже не стало, как и многих на той шедшей войне. Да и не было героев, будто никто не погибал: не сломило прежних устоев, советский человек подобного случая не знал. И вот журналист — фамилия Лидов его, прознал про казнь девчонки у фашистов в плену, как шла она на смерть, так шёл много кто, хоть и не такое бывало в ту Мировую войну. Оставим детали без внимания, в год сорок второй их не было подлинно известно, оценим Маргариты Алигер старания, писавшей о подвиге Зои, каким образом ей самой казалось уместно.

Кто она — Зоя? Школьница ещё. Она — девчонка, красивая молодостью лет. Ей казалось доступным многое, если не всё, но иным стал для неё жизни ответ. Грянет война, она вступит в отряд, зная заранее, что цена — долга Родине яд. На смерть пойдёт, с выбором определившись без указки, гибель свою от верёвки найдёт, выполняя приказ Верховной Ставки. Понимая это, не ведая более ничего, Маргарита Алигер составит поэму, слагая строчки излишне легко, чем не создаст для читателей проблему. В том и поэзии беда, написанной без обдумывания, по желанию. Да всё-таки сходит порою с неба звезда, становится открытой дорога к признанию.

Уловить непросто поэмы суть, проще о подвиге Зои писать, подобно Маргарите Алигер блеснуть, всё равно не дано истинной правды узнать. Сказать про Зои успехи, как училась с задором она, поведать краткие жизни её вехи, а потом… случилась война. Девушка юная, ещё не пример для подражания: прелестная и умная, не должная принимать за Родину страдания. Имела интересы свои, ею бы и без подвига восхищались, наполняла Зоя интересом проходящие дни, согласная на любой труд, если за него из боязни другие не брались. Такая девушка — Зоя, ей бы стоять у станка, ей бы в жарком цеху изнывать от зноя, и тогда бы добилась из лавра венка. Иное дело — война: грянула и повернула устремления вспять. Теперь Зоя другое отдать будет должна, на замен чего, увы, не дано человеку заново брать.

Ясно это, не нужно для того с текстом поэмы знакомиться. Может скажет о казни Маргарита Алигер подробно? Только вот пришлось нам прежде условиться, что говорить про незнакомое неимоверно сложно. В чём подвиг Зои? То поэма не сообщит. Об ином в её тексте речь! Геройский поступок Зои не будет забыт, поскольку смогла она жаркими словами на сопротивление народ советский увлечь. На это нужно обращать внимание, другого и не нужно совсем, лишь данное нужно оценить поэта старание и не искать для обсуждения порочащих память прошлого тем.

Зою убьют, то впечатлит советских людей. Образ врага установится на веки в представлении прочно. Не скоро смоют служители нацистского Рейха образ зверей, об этом можно утверждать без сомнения точно. Может и не смоют никогда, как не поворачивай к ним история лицо, будет перед взором представать видение креста, изогнутого, сломанного в четырёх местах ещё. О том помнить важно, о прочем со временем придётся забыть: и как Зоя принимала смерть отважно, и как в пыль желали служители Рейха всех врагов искрошить. Но то забыть тяжело, скорее окажется вне памяти Маргариты Алигер творение, с упадком влияния Сталина её творчество словно отцвело, и никто уже не вознесёт на Олимп поэзии её о Зое Космодемьяской стихотворение.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1 13 14 15 16 17 57