trounin.ru

Нужно раз и навсегда забыть — крестьяне на Руси не были зависимыми людьми. Аксаков решил об этом порассуждать в цикле заметок, при жизни им так и не опубликованном. Можно точно установить, что до XV века крестьянин обладал одинаковыми правами с другими сословиями. С приходом к власти Ивана III ситуация начала изменяться, вплоть до Бориса Годунова. Важным было бы проследить мысль Константина до Петра Великого, но далее царя Фёдора — сына Ивана IV — рукопись безмолвствует.

Первая заметка «Народная крестьянская община, отношение её к земле, отношение крестьян к помещикам». Аксаков вновь возвращался к пониманию земельных владений, не должных пониматься под именно владениями. Константин предлагает принять трактовку слова «Отчина», обозначающее наследование от отца к сыну права владения землёй, но не права на владение землёй. Земля неизменно оставалась общей собственностью. Как князей наделяли правом лишь распоряжаться, так и князья могли наделять соответствующим правом.

Вторая заметка — и есть «О состоянии крестьян в древней России». Почему Аксаков вообще старался это обсуждать? Всё объясняется просто, в обществе всё активнее поднималась тема необходимости отмены крепостного права как чужеродного для России явления. В год 1855 начнётся царствование Александра II, а это прямой путь к эмансипации крестьян, перед чем требовалось проводить обсуждение по искоренению крепостничества. Труды Аксакова в том могли помочь.

Считается, что подлинное закрепощение случилось при Петре, тогда как до него не существовало обязательной традиции закрепления крестьян за определёнными землями или помещиками. Прежде закрепляли сугубо безземельных крестьян, тогда как остальные вольно селились волостями. И все эти крестьяне могли участвовать в выборах князя, если вести речь про Новгородскую республику. Отсюда и сформировавшееся мнение, будто поставленные во власть по народной воле, должны удовлетворять пожеланиям их поставивших. Прежде отказ от выполнения этого вёл к изгнанию из князей. Условно говоря, такое могло происходить сугубо до призвания Рюрика, ведь уже при нём народу не дозволялось указывать князю — для чего достаточно вспомнить подавленный бунт под руководством Вадима.

Остальные заметки рукописи — это «Исторические замечания относительно положения и значения крестьян, как у помещиков, так и вообще» и «Акты археографической экспедиции». Аксаков приводит обширный перечень документов, на который он опирается при вынесении суждений. Константин выписывал самое для него интересное, как пример — его интересовало понимание слова «сирота», каким образом его можно трактовать по летописям. Выяснялось, «сиротами» являлись зависимые от князя люди.

Дополнительно прилагаются грамоты Ивана III, Василия III и Ивана IV. Как прежде сказано, интерес должен представлять отрезок времени, пришедшийся на царствование царя Фёдора Ивановича, переходящий непосредственно к периоду власти в лице Бориса Годунова. Всё-таки требовалось найти момент, когда произошло закрепощение. Рядом историков это приписывается непосредственно Борису Годунову, по другим данным — Петру.

И без этого удаётся понять, крепостное право для России не являлось необходимым. От него следовало отказываться. Вполне уместно предполагать, насколько обострились отношения в обществе, когда одни желали эмансипации крестьян, а другие выступали против этого, в свою очередь понимая под крепостничеством данность, существующую с древнейших времён. Нужно сказать обязательно и то, что такое мнение укоренилось в обществе, отчего и спустя время крепостное право считается неотъемлемой частью царской России и древней Руси. Такого мнения быть не должно — оно не является верным.

Аксаков не был голословен в суждениях, перечень летописей и исторических свидетельств то подтверждает.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Русскую историю должны писать русские — мнение Константина Аксакова. Но кто из русских её действительно написал? Кого не возьми, все исповедуют чуждый России принцип. Обязательно прослеживается придерживание немецких позиций, хоть того же Эверса или Шлёцера. Можно сослаться на Ломоносова и Карамзина, но они явно писали историю не взглядом русского человека. И историк Соловьёв — сторонник западных идей. Всё это не то. Не упомянул Аксаков исторические труды Татищева, Фёдора Эмина и Николая Полевого, скорее всего посчитав их вовсе недостойными считаться за таковые. Русским нужна история, написанная русским — продолжал на таком мнении настаивать Аксаков. Что же, почему тогда он сам не взялся за написание подобной работы? Константина хватало лишь на критику, к которой он подходил с удовольствием. Присущее ему желание разносить оппонентов продолжало помогать создавать труды, иначе так ничего бы у него и не вышло, кроме высказываний в пользу недооценённого величия русских, до сих пор не заслуживших права иметь подлинно собственную историю, ими же написанную.

И вот теперь, когда схлынула волна стремления к западным воззрениям, появилась возможность самостоятельно изучать летописи и опираться на фактический материал, вполне пригодный для использования в формировании отличного от прежних представлений о русских, в том числе и о славянах. Но как говорить о том, о чём толком ничего неизвестно? Как раз там и получится высказывать взгляды, должные восприниматься за близкие к действительно раньше имевшему место быть. Возникает другое недоумение, насколько существенно важно доказывать исторические процессы, настолько отдалённые во времени и лишённые конкретики? Какую роль сыграет понимание была древних славян? Это приведёт к единственному — росту противоречий, возникающих из пустоты национальных конфликтов. Но раз в человеке горит желание разыскать истину, он будет к тому стремиться, невзирая на нужность или бесполезность.

Конечно, Константин старался высказаться «По поводу мнений о родовом быте». Но он сам настроил читателя на лад неприятия текста. Когда с первых строк раздаётся призыв к необходимости опровергнуть мнение предшественников и современников, автор такого труда воспринимается одиозным деятелем, будто ему одному понятна суть исторических процессов, тогда как сформировавшиеся школы исторических мнений — заблуждающиеся глупцы. Если так размышлять, тогда и те «глупцы» скажут противоположное суждение, настолько же имеющее право считаться истинным. Не лучше ли сбавить градус неприятия, стремясь придти к общему мнению? Пусть нельзя опровергнуть чуждое мнение, зато допустимо его посчитать претендующим на близость к действительному, помогающему лучше понять то, что никогда не будет с полной точностью установленным за данность.

Как бы Аксаков не понимал значение для славян рода, семейные взаимоотношения, — это нисколько не поможет установиться иной истории. Как бы не хотелось, но русская история начинается с призвания варягов. Причём, кому не нравится призвание варягов с Рюриком во главе, тот может опираться на скандинавские саги, повествующие о тех же варягах, стоявших прежде конунгами над русскими городами, о чём историки предпочитают умалчивать и не распространяться. Не стал бы о подобном говорить и Константин Аксаков, предпочитающий видеть в русском народе русских, но никак не склонный считать за близость к возможному тесную связь северных и западных славян к миру готов немецких и скандинавских земель, тогда как до IX века вся славянская история протекала как раз там. Остаётся непонятным, почему на Руси сохранилась лишь «Повесть временных лет» за авторством Нестора, причём полностью игнорирующая историю, происходившую до призвания Рюрика на княжество.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Полемизировать Константин Аксаков очень любил. Многие его труды на том и построены — он оспаривал мнение оппонента. И, надо сказать, соглашаться Константин практически не умел. Если где увидит нечто, против чего он может возразить, — сражу же возражал. Это коснулось и такого понятия, каковым являлось слово «изгой». Так ли существенно важно, насколько это понятие считалось приемлемым на Руси? Для Древней Греции — оно являлось данностью. Жителей полисов часто изгоняли посредством остракизма, дозволяя вернуться назад не ранее, нежели пройдёт определённый срок. Но на Руси… Неужели остракизм существовал и среди русских? Либо он имел иную форму, не настолько близкую к греческому варианту? Константин очень заинтересовался, опубликовав в качестве исследования соответствующий труд.

В конце размышлений Аксаков решит так. Изгои на Руси существовали. Так ли они назывались или иначе — вопрос трактования летописных свидетельств. Но подлинно изгоев, изгоняемых из поселений, не существовало. Не было такого, чтобы человека могли заставить покинуть поселение или княжество. Следует иначе смотреть на понятие неприятия людей, в чём-то провинившихся. Всё оказывалось много проще, изгоями становились не по общественному порицанию, а в качестве причастного к определённым сословиям. То есть могли изгнать из купцов, посчитав человека неугодным для купеческого ремесла. Только в таком виде существовали изгои на Руси, ни в каком другом их понимать невозможно.

Как Константин к этому мнению пришёл? Он тщательно анализировал летописи, стремясь найти упоминания изгоев, изгнанных людей, либо слов, должных навести на мысль о принудительном лишении человека занимаемого им положения или изгнания из поселения. В качестве чтения человеку постороннему — данный материал покажется сухим, нисколько не похожим на те труды, которые писались доступным для его восприятия. По этому принципу можно понять, почему исторические работы Константина Аксакова редко находили заинтересованного в их чтении.

Опять же, почему на Руси человека не могли изгнать из рода? Отчего изгоями становились по сословному признаку? Остаётся предполагать, Константин смотрел на разрешаемое затруднение с позиции историка, опирающегося сугубо на документы, не допуская домысливания. Ему не удалось найти свидетельств за изгнание из рода. Подобное просто должно было существовать, но оно имело другие специфические обстоятельства. Например, и без исследований Аксакова понятно, каким образом князья могли бороться друг с другом, калеча неугодных или отправляя их на вечное заточение в княжескую темницу или в подземелья монастырей. Собственно, зря Аксаков не рассмотрел вопрос понимания изгоев с этой позиции, как вынужденно принявших монашеский постриг.

Действительно, человек мог стать изгоем по личному желанию, либо принять то в виде наказания. Из тех же летописей известны примеры, когда люди принимали аскезу, добровольно или насильственно, навсегда закрываемые в кельях без света и притока свежего воздуха, вынужденные пребывать там нагими, ходить под себя и потреблять малое количество пищи и воды. Со временем таковое поведение становилось признаком исправления человека, ставшего на путь богоискательства, желающего жить по примеру Христа, принимая страдания, дабы искупить грех личный, либо общественный.

Как становится понятно, у слова «изгой» может существовать множество оттенков, трактуемых разным образом, как в уничижительном смысле, так и в придающем качество особого рода благости. Основательно разбираться Константин всё-таки не стал, заранее сузив область нахождения сути явления изгнания людей, решив определиться, на уровне рода то происходило или на уровне общества. Вывод его уже был сообщён. О прочем читатель пусть размышляет самостоятельно.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Каких только представлений не существует. Обязательно находится точка зрения, кажущаяся новаторской, вместе с тем, претендующая на право считаться наиболее близкой к истине. Так происходит во всём, чего касается способность человека к размышлению. Нужно ли оно? Считается необходимым. Свой след в понимании истории старался оставить и Константин Аксаков, особого значения так и не сыграв. Многие из его работ остались в состоянии рукописей, после смерти опубликованные Иваном Аксаковым — братом — в составе трёхтомного собрания сочинений. О чём же Константин смел рассуждать? Желающие то узнать, могут присоединяться, усвоив ещё один взгляд, вполне уместный, поскольку право каждого считать, что принимать за наиболее правдивое.

Константин считал за основу мнение, будто русские — особого свойства народ. Они призвали во власть над собою людей из-за моря. Поступал ли так какой-нибудь другой народ? Аксаков уверен — на подобное решились лишь русские, добровольно согласившиеся принять власть чужеземца. Это говорит за склонность русских иметь над собою монарха. Только какого? Константин брался опасно рассуждать, особенно на фоне остро стоявшего польского вопроса. Так уж повелось, в современной ему России власть передавалась по праву наследования, но никак не по воле народа. Почему упомянут польских вопрос? Как раз поляки и предпочитали выбирать над собою королей, сообразуясь с личными представлениями. Вывод получался неоднозначным. Да, русские тяготели видеть монарха над собой, но давно не стремились того мнения придерживаться с помощью общего обсуждения.

Среди рукописей, повествующих на схожую тему, — есть труд «Переворот Петра Великого», близкий по содержанию к труду «Об основных началах Русской истории». Константин вновь брался рассуждать, отчего русский народ предпочитает видеть над собою монарха, тогда как историки предпочитают утверждать обратное. Историки могут вспомнить Новгородскую республику, где князья призывались по воле народе, они же изгонялись — по воле того же народа. Должно возникнуть противоречие. Отнюдь, Константин считал подобное невозможным — в смысле противоречия. Наоборот, стремление поставить над собою князя — есть отражение стремления к монархии.

Интересно наблюдение Аксакова касательно самого русского народа. Оказывалось, на Руси были холопы и князья. Других различий между населением не имелось. Подобия дворянства и близко не было, за таковое Константин княжеский род считать не соглашался. При этом все находились при равных правах, ведь князь не имел власти над данным ему в управление, он только правил тем, о чём его просили холопы. Как это следует понимать — лучше ознакомиться с расширенным текстом самого Константина Аксакова, обильно ссылающегося на летописи и прочие исторические документы.

Говорит Аксаков и про центр власти. Казалось бы, Москва — это центр притяжения, наделённый полномочием управлять русскими землями. Отчасти! Никто Москву специально для того не выбирал, и к мнению — как столицы — никогда не прислушивались. Получалось так, что Москва становилась именно центром власти, откуда исходят царские распоряжения, но существенного значения для происходящего на Руси она не имела, оставаясь вне России, одновременно выполняя функции столичного города. Так считал Аксаков, во многом оказываясь прав, как в историческом аспекте, так и касательно продолжающего восприниматься статуса Москвы в России, словно находящейся вне всего того, над чем она была поставлена управлять.

Обе рукописи, тут упомянутые, опубликованы не были. И не могли, особенно в годы их написания. Не стоит забывать, у власти продолжал находиться царь Николай, категорически не принимавший никаких суждений, способных позволить родиться какому-либо ещё мнению, кроме уже установившихся в обществе.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Интересные были раньше времена, о них со слезами только и говорить. Взять Фонвизина, поэт он вроде, славный литератор, переводил прозу, сам литературные творения создавал. Но из чего он вырос? Вырос он из грязи. В той грязи он с рождения по уши погрязал. Никто и ничего тогда не знал, и может статься так — не знали учителя, чему брались учить. Не ведал Фонвизин правил грамматики толком, в географии оказывался слаб. Но приметили его склонность к языкам, за него определив дальнейшую судьбу, в царскую контору переводчиком направив. Довольно категоричным был Семён Брилиант, сказывая про Дениса Фонвизина, попутно унижая власть монархов. И будет думаться, словно написана биография позже, когда установится советская власть. Но год издания 1892, тогда остаётся к иному выводу придти. Писал Брилиант биографию, придерживаясь единой линии повествования, не боясь опалы за остроту использованных им выражений.

Обязательно нужно сказать о предках Фонвизина. Они, как и у всех дворян, откуда-то да когда-то пришли в Россию. Один из предков воевал против Петра Великого, был им пленён и вот обжился в новой для себя стране. И как-то вовсе так неважно, что предков у Фонвизина и без того хватало на российских просторах. Однако, так принято было — предков вне пределов русских искать. Пусть будет так, опираемся в суждения ведь всё-таки больше на происхождение фамилии, чем самого рода.

У всех биографов одна черта — любовь к письмам Фонвизина. Причина очевидна — иных источников о нём почти не найти. Потому и Брилиант принялся донести до читателя их краткую суть. Становилось понятно, с каким пренебрежением Фонвизин относился к заграничным порядкам. Кто бы ему не говорил, будто в Европе живётся свободно, не испытывая угнетения царя… Всё это вздор: мог думать наш Денис. Свободы больше у крепостного в России, чем у того же француза, сидящего в кабале многажды тяжелее. Во Франции рабство на каждом углу! Такими наблюдениями делился Брилиант, опираясь на письма Фонвизина.

Но нет! Брилиант всё чаще начинал оспаривать мнение человека, им взятого для исследования. Ему показалось удобным наращивать объём биографии, стараясь найти противоречия в словах Фонвизина. Он специально искал разночтения, делал на том акцент, не видя различия, когда и зачем то было сказано. Может Брилиант истинно считал, что мнение человека не должно меняться на протяжении жизни, обязанное оставаться навсегда таким, каким однажды было высказано. Всему возразит Семён, разоблачив Фонвизина в домыслах, в том числе касательно и французского рабства.

Почему так? Довольно очевидно. Не могло быть так, чтобы при российском монархе вообще кому-то хорошо жилось, особенно крепостным. Раз так, тогда Брилиант станет разносить любое недовольство Фонвизина Европой. Безусловно, в Европе ничего хорошего не происходило, да говорить, будто там было хуже, нежели в России — такого мнения Семён стерпеть не мог.

Что ещё можно сказать про Фонвизина? Вполне очевидно, про пьесу «Недоросль». Обязательно следовало обсудить и придерживание стороны Панина, вследствие чего Фонвизина никак не желали ценить при дворе, вполне обосновано считая за шпиона. Как видно, не слишком получается рассказывать про человека, чей жизненный путь стался скоротечен. Зато он лучше изучен, чем жизнь другого литератора тех дней — Якова Княжнина.

Как бы не говорил Брилиант о Фонвизине, делал он то с позиции, казавшейся ему правильной. Хорошо, что есть биографии за авторством других исследователей, с чьими версиями жизнеописания Фонвиза можно знакомиться без ограничений.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Под новый год обязательно должно происходить чудо. Вера в это сильна в каждом народе, есть такое поверье и среди славян. Пока в Европе и Америке закреплялась традиция святочного рассказа, его подобие являлось устной традицией для народов восточных, согласно принятых традиций, совершаемых на Васильев вечер. Маршак решил возобновить забытые порядки, невзирая на военные годы, он создал «Славянскую сказку», позже получившую название «Двенадцать месяцев». По её сюжету действие происходило в новогодние дни, читатель наблюдал за чудесными явлениями. Сталось не так важно, откуда именно Маршак взял основу для повествования, другое стало главным — сказка полюбилась во всех пределах Советского Союза.

Маршак оживил не только зверей и птиц, позволив им на равных беседовать с читателем и между собой, но дал жизнь понятиям, которые трудно облечь в телесную форму. Так календарные месяцы приняли вид людей, один раз в году собирающиеся, чтобы снять полномочия с декабря-старика, передав январю-молодцу. Вроде бы нет в том сказочности, но сказка как раз в другом. Читатель увидит страдания простой работящей девушки, вынужденной претерпевать издевательства мачехи и её дочери. Те могли её послать в стужу собирать ветки в лес, либо за весенними цветами, невзирая на зиму за окном. Сюжет кажется типично сказочным, пусть и можно его воспринимать любым угодным читателю образом. Только нужно постараться остаться в рамках сказки, позволив строить домыслы всем тем, кому больше нечем заняться.

Сказка требует жестокости к действующим лицам. И так окажется, что Маршак заставит всех персонажей произведения страдать, хотя бы один раз. Кто из них вовремя образумится и научится с достоинством переносить лишения и благодарить за преподанный урок, тому будет прощение, ничем в итоге не омрачающееся, кроме понимания основных принципов человеческого общества: требуется ценить друг друга, находить точки соприкосновения, уважать чужой труд.

Получится понять жизнь даже тем, кто по высоте положения не обязан никого слушать. Маршак покажет юную королеву, захотевшую подснежников в декабре, относившуюся к подданным пренебрежительно, готовую совершать сумасбродные поступки. Той королеве будет казаться, что стоит ей захотеть, то тридцать первое декабря сменится тридцать вторым и тридцать третьим. Пожелает сменить зиму на лето — и это произойдёт. Как же опечалится королева, когда все её желания сбудутся, только не в радость то ей будет, поскольку как раз для неё то и обернётся страданием.

Такие истории можно рассказать про каждое действующее лицо, даже про волка с вороной, белок и зайца. Что говорить про простую девушку, её названных родственников, старого солдата, вплоть до братьев-месяцев. Каждому придётся чем-то поступиться. И вполне очевидно, больше всех страдавший, принимавший происходящее с покорностью, будет награждён сверх меры, получив такие дары, о которых не смел мечтать.

Подробно пересказывать сюжет пьесы «Двенадцать месяцев» не требуется. Он и без того хорошо известен. Может некоторые эпизоды произведения забылись, их не так трудно будет вспомнить, ведь пьеса продолжает пользоваться повышенным вниманием во всех последующих поколениях, как юных, так и уже успевших повзрослеть читателей. Что до Маршака — он получил ещё одну Сталинскую премию, каковую не раз заслужит и после. Да то не настолько существенно, чтобы данное обстоятельство соотносить с важностью пьесы. Не так нужно знать и предпосылки для написания, как не рассматривать и время её создания. Эта сказка должна была быть рассказана, прочие суждения кажутся лишними.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что Россия… постоишь? Постоишь за честь Союза? Постоишь за честь народов? Постоишь, Россия, постоишь! Одолеешь тяжесть немецкого груза, одолеешь тяжесть европейских народов. О тебе, Россия, будет сложен не один стих, где образ твой показан будет, где грозен лик твой ко врагу. Прекрасен станется тот стих, потомок его не скоро позабудет, как с боем отдавала ты себя врагу. Как после с боем всё назад отняла, разбив врага и обратив его орды вспять, ведь велика России правда пред Союзом. По праву у немца всё отняла, и может повторится то ещё опять, коли предстоит держать вновь ответ перед Союзом. И вот Прокофьев, решивший петь во славу прожитых годин, сложил стихи, ведь все тогда так поступали, ведь был он в думах не один, все верили в победу — её наступления ждали.

«Россия» — поэма, сказ о стране, пастораль. Рассказал Прокофьев о земле, как землю жаль. Россия красива, от предела до предела, в том её сила, о том душа Александра пела. Берёзы, почва, люди страны — радостей доступных не счесть. Но вот наступили годы войны, придётся костьми за Россию лечь. Все встанут на защиту, никто не откажется встать — врагу непременно быть смыту, раз посмел на Россию напасть. Не просто Александр писал, верил в благостный исход, он твёрдо верил и знал, раз уже год сорок четвёртый идёт. Немец трепещет и отступает назад, Союза пределы покидая, бежит без оглядки… бежит невпопад, краха грозящего ожидая.

Но вернёмся в прошлое — в год тридцать девятый. Время ещё не оплошное, мог быть поэт, пожалуй, поддатый. Сложил Прокофьев «Застольную», тостом стихотворение то назовём, показал Алексадр судьбу советских людей достойную, думавших: скоро лучше всех народов заживём. Потому веселье, свадьбы и гулянья — всяко развлеченье, данное за усердные старанья. Коли поработал и устал, перевыполнил норму в очередной раз, значит веселиться по праву стал, значит не раз такой результат снова стране дашь.

А вот год сорок первый — Ленинград в блокаду немцем взят. «Не отдадим!» — наказ верный, так немцу говорят. И Россия не покорится, пусть немец надежд не питает, сила к советским людям возвратится… Разве немец того не знает? Отдать невозможно, таков Прокофьева призыв, биться будет советский народ грозно, сам себя в бою том забыв. Ещё напишет Александр стихотворение — «За тебя, Ленинград!», с тем же посланием творение, дабы немец был своим аппетитами не рад.

Или вот ещё год — сорок второй. «Клятву» произносит советский народ, готовый выйти на бой. Звенит тишина, пока мыслью набирается люд, хотя рядом война, на немца идти приказ воины ждут. Они клянутся за честь, падут, ничего не жалея, нисколько не желая славы обресть, о благе Союза лишь мыслить смея. Таково желание каждого, иначе было нельзя поступать, если не будет поступка отважного, всё равно дальше никак нельзя отступать.

С этим настроем Прокофьев писал. Да, так многие тогда заряжали на борьбу. Но кто в те годы другой путь искал? Кто не желал отстоять советскую страну? Сошлись тогда на поле брани, боролись за свободу от идеологии чужой, но то уже иного блеска грани, о которых заговорит кто-нибудь другой. Пока война — бороться нужно, хотя бы с целью отстоять, а после будет время дружно — виновных можно будет отыскать. Пока же бой, и нужно верить, на прочее глаза закрыть. Не нам теперь пытаться прошлое измерить, нет права нам теперь за прошлое судить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вот на войну отправлен сын — есть радость для отца. Но сын тот у него один, не было в семье ещё бойца. И вот известие: погиб… погиб ваш сын отважно. Молчанием сковало лишь на миг, а после стало страшно. Погиб ребёнок, малое дитя, входивший в жизнь едва вот-вот — умирал он, Отечество всего превыше ценя, потому нет среди живых его: о нём слава живёт. Больно и горестно! Как смириться с вестью о человека родного смерти? Не стыдно и не совестно, такое случается в достающейся людям круговерти. Погибший сын не зря на поле боя пал, об этом нужно рассказать, и Антокольский поэму без устали писал — в рифмованных строчках сыну досталось право жизнь провожать.

С сыном можно продолжать разговор, словно сын не умирал. Кто говорит умер, тот мелет вздор, о чём сам никак того не подозревал. Сын не мог умереть, пока в памяти он, дано телу истлеть, но с душой он был вечным рождён. Какой сын теперь? Воспоминанием он стал. Для него открыта дверь, приходит пусть, даже если отец звать устал. Заглянет на огонёк, поведает о себе, присядет на пенёк или растянется на земле, заведёт речь, поведает о случившемся с ним, скажет про штык-меч, как сражался, был ли страхом гоним. Обо всём, о чём похоронка не сообщала, отцу нужно это знать, ведь родного человека — сына для него не стало, никто не сможет за потерю в должной мере воздать.

Хоть сын погиб, с тем смириться со временем получится. Пройдёт и оторопи миг, но его мечты и устремления — это никогда не забудется. Ведь сын мечтал, хотел человеком достойным стать, и им он стал, да в детстве не мечталось на поле боя ему умирать. Мечтал дом построить, обзавестись семьёй, быт обустроить, чтобы сказали на заводе: герой!. И так скажут, не на заводе лишь, дом он не построил, жены и детей нет — на личном фронте тишь. Некому держать за мечты сына ответ.

Больно отцу, в поэме он с горечью о том говорит, потерял он сына в войну, но ту войну он за сына простит. Война — беда для всех, ломает человечьи судьбы она, не вернуть после никого из тех, чьи жизни забрала коварная война. Кому-то нужно умереть, человеку не даётся иного, надо только человеком быть посметь, ведь быть человеком на войне — уже много. Забыть про желания, о планах забыть, другие приложить старания, сопротивление врага сломить. Всё стерпится, главное — родному дому стоять, пусть в прочее не верится, за дом родной не жалко жизнь потерять.

Кому тяжелее, если разобраться: человеку, чей рок велит ему от пули смерть найти? Или тому, кому не раз предстоит с мыслью встречаться, что человек родной никогда не вернётся с войны? Тяжело всем: кто воюет, кто ждёт сыновей, кто в тыловом цеху победу для солдат добудет, кто потерял у станка от истощения погибших дочерей.

Говорить потом о том словно легко, какой бы груз на сердце не лежал, только к жизни умерших не вернёт никто, Павел Антокольский это знал. Он писал про сына, про его мечты, но смириться со смертью пришлось, ведь не было ещё войны, чтобы без убийства обошлось. И вот написана поэма, сердце нашло краткий покой, будет иная Павлу смена, уж она-то пусть не встретится с войной.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Обречён Иван Крылов остаться в памяти потомков в качестве баснописца, словно ничем другим в жизни не занимался. Хотя, знакомый с его творчеством обязательно скажет — басни составляют лишь второй период творчества Крылова, тогда как до того он пытался найти себя, в чём не менее преуспел. Но, за давностью лет, Крылов всё равно остался в памяти в качестве баснописца, в образе мудрого дедушки, способного подмечать несуразности, облачая их в аллегорическую форму. Об этом пишет каждый его биограф. Для них Крылов — есть средоточие понимания сущего, при этом нисколько не добродушный старик, скорее опасный для царизма индивидуалист. Это обосновывается на примере басен, непосредственно им самим написанных. Оказывалось, Иван Андреевич брался осуждать поступки царя Александра. И даже когда он к тому не стремился, цензура всё равно могла подозревать нечто, способное взбудоражить общество. Таким и выходит каждый раз Крылов, стоит взяться за очередную биографию. Таковым вышел и у Сергеева.

Сергеев начинает рассказ с особенности восприятия Крыловым биографий. Жизнеописаний Иван Андреевич не любил, особенно тех, которые пытались составлять про него. Все прижизненные варианты он браковал, считая, что и без того о нём рассказано сверх меры. То может объясняться изменением жизненной позиции, ведь он с начала XIX века не желал, дабы вспоминали про его юношеское противление власти, про открыто сообщаемые мысли. Таковое восприятие современником загубит всякую басню, в которой допустимо найти любой смысл, поскольку данный литературный жанр допустимо воспринимать в какой угодно трактовке.

Всё же, как происходило становление Крылова? Сергеев показывает сперва его отца, бедного дворянина, книголюба, пострадавшего от творимых пособниками Пугачёва бесчинств. Что было дальше? Взрослевший Крылов утопал в море книг, предпочитая знакомство с литературными сюжетами всему прочему. Он и сам пробовал писать, пусть и удачно, зато не умея добиться внимания к его творчеству от других. Путь по данной стезе приведёт его в оппозицию к любой власти, каковая бы на тот момент не имелась. За это Крылову пришлось пострадать, он пропал, позже возникнув вновь, уже переосмысливший им совершённое и готовый жить с иной трактовкой действительности.

На самом деле, как бы того не хотелось, Сергеев воспринимает литературный путь Крылова с позиции советского человека. Например, всякое произведение против галломании неизменно трактовалось в качестве мировосприятия самого Крылова. Или все его выступления против царизма — прямо бальзам на душу члена общества, порицающего царскую власть. С позиции принятия этих двух аспектов биография большей частью и создавалась.

Узнать про молодые годы Крылова с помощью биографии от Сергеева не получится. Был лишь сделан намёк на необходимость того, тогда как толком ничего рассказано не было. Оказалось достаточным слегка разрушить образ старого мудреца, вполне обычного человека, когда-то бывшего в состоянии юнца, чтобы этим полностью удовлетвориться. После Крылов воспринимается неизбежно баснописцем, с подробным разбором избранных басен, особенно тех, где в аллегорической форме критиковались действия царя Александра и его кабинета.

Остаётся сожалеть, что Сергеев остался в узких рамках советского мышления, не допуская многообразия вариантов человеческого мира. Как знать, может Крылов и не противился царской власти, поскольку он ей особо и не противился. Да и зачем выступать против чего-то, когда достаточно в шутливой форме намекнуть на неверные поступки, дабы в очередной раз люди осознали — все могут ошибаться, какого бы происхождения они не являлись. Вовсе не требуется считать, будто человек на протяжении жизни склонен придерживаться одних и тех же позиций, словно он раз и навсегда решил считать именно так, и никак иначе.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Интерес к войне в начале сороковых годов — закономерное явление. Практически все советские писатели переставали быть прежними, создавая произведения в совершенно отличной от до того используемой ими манеры повествования. Можно даже сказать, всё слилось в единый ком, в котором не так-то просто определиться. Сложности возникали и у ответственных за Сталинскую премию. Выбирать приходилось, иногда ориентируясь в общем, не разбираясь в сущности рассматриваемого вопроса. Например, одним из лауреатов стал Леонид Леонов с пьесой «Нашествие». Писал он без особого чувства, поскольку такового обнаружить не получится. Он отражал происходящее, на нём и акцентируя внимание. Действительно, на Советский Союз совершалось нашествие. Прочее никак не рассматривалось.

Для внимания даётся маленький город. В таком городе многие люди друг друга знают, но это необязательно. В любом случае, среди знакомых получается широкий круг людей разного происхождения и призвания. Есть среди них специалисты всевозможных областей, есть и многих национальностей. Допустимо упомянуть про котёл противоречий. Ведь не станут русские спокойно продолжать общаться с местными немцами, так как немцы из Германии решили пойти войной на их земли. Пусть местные немцы никак не могут сойти за сторонников немцев из Германии, в представлении большинства они объединятся. Такова человеческая психология, допуская существование до того невозможного, хотя бы из факта допущения возможности этого.

Но немец не вторгается, он пока ещё намеревается, либо вторгается и медленно продвигается по территории Советского Союза, никак не способный дотянуться до городка, где происходит действие пьесы. А может немец вторгается и уже навис над городом, готовый повернуть жизнь в обстоятельства захваченного поселения. За разговорами действующих лиц этого просто так установиться не получится.

Пьеса не держит в напряжении, не заставляет думать, не ставит перед фактом. Её текст — свидетельство события: происходило нашествие, с которым необходимо как-то сладить. Насколько правдиво изложено, судить очевидцам, испытавшим подобное. Остальным, кто не застал тех лет, пьеса покажется предельно сухой. Леонову не хватало ярких слов для отражения тех будней. Возможен и такой вариант, что ярких слов и не требуется вовсе, причина чего ясна: это со стороны кажется, будто каждое событие сопровождается исторической необходимостью, некоторыми изменениями в самосознании или чем-то ещё. А на деле всё может происходить без конкретики. Вот жил город мирной жизнью, вот зажил в ожидании войны, вот уже в городе бушует война, а вот война ушла дальше, оставив город перед осознанием наступления над ним чуждой ему власти. Сугубо в серых красках, словно тому суждено было свершиться. Только так и необходимо понимать, да разве подобное понравится читателю?

Как быть со зрителем? «Нашествие» — произведение, специально создававшееся для театра. Зритель должен был придти, занять место и внимать со сцены, каким образом происходит нашествие, внутренне понимая, к чему ему теперь следует готовиться. И с такой точки зрения можно посмотреть на пьесу Леонова — в качестве материала, подготавливающим к неизбежно должному наступить, или настраивает на лад сопротивления, учитывая необходимость советского народа вставать на борьбу, не соглашаясь с участью покорённого.

Интерпретаций восприятия пьесы Леонова существует порядочно. Осталось разобраться с самим текстом произведения, с чем и возникает основное затруднение. Описываемое Леонидом отдаёт беспредельной серостью, через которую никак нельзя прорваться. Не даёт содержание понимания заложенного в неё смысла, нужно смотреть шире, чтобы заметить. В сороковых годах необходимость замечать была, в последующие годы жизнь переменилась, потому в понимании обывателя литературное значение «Нашествия» поблёкло.

Автор: Константин Трунин

» Read more