trounin.ru

Бритва Оккама — для ранней поэзии Людвига Уланда нужна. Подобие из Оссиана — дополнит она. Не одной Швабией следует жить, важно смотреть за пределы родного края, потому потребовалось правки вносить, что проделал Жуковский легко, почти играя. Взялся он за молодого поэта всерьёз, убрав из поэзии немца длинноты, да не станет лить читатель слёз. Где ещё такой красоты строки найдёшь ты? До бесстыдства лаконично, душу пронзает неимоверно, словно жить — для человека вторично, а существовать — вовсе скверно. Жизнь будто далась на краткое мгновение, дабы о тебе кто после в малом количестве строк балладу сложил, чтобы родилось стихотворение, которым род людской для себя оправдание умело находил. Мораль всегда едина — за грех обязательно придёт воздаяние! Относитесь к другим терпимо, иначе и вас коснётся такое же страдание.

Вот «Мщение» — баллада… в двенадцать строк. Давалась человеку награда, иную принять он не мог. Слуга рыцаря убил, замыслив сам оным стать, мыслью о рыцарстве жил, не будут его унижать. Под покровом темноты, вонзив в господина остриё, бросил тело в воды реки, думая: теперь его всё. Облачился в латы, воссел на коня, поскакал. Впереди переправа, править конём верно не смог. Долго читатель не томился — вскоре узнал: конь сбросил седока, тот под мостом и утоп.

«Три песни» — баллада в двадцать строк. Тут давалось представление о нравах севера. По сюжету скальд на смерть конунга обрёк, ибо душа его в справедливость верила. Конунг Освальд песни пожелал, вышел скальд с арфой и мечом. Долго конунг ему не внимал, вскоре стался рассечён. Хватило скальду громогласно заявить, песен так и не сложив, за сметь отца он пришёл конунга бить, его выпады в честном бою отразив. Пока Освальд меч доставал, готовясь порыв скальда остудить, свет в глазах его погасал, сумел убийца главу пополам разрубить. А третья песня сказана была уже над трупом, скальда ослабли уста — в мире мёртвых теперь раскаивается конунг о проступке глупом: совесть сына перед отцом чиста.

Баллада «Геральд» — предание об одном конунге славном, Швецией с Данией он правил. Держал он часто верх в подвиге бранном, но жизнь при странных обстоятельствах оставил. С войском путь через лес лежал: лес, пугающий северян. И Геральд перед его могуществом не устоял, почил навечно там. Явились созданья — духи природы: они приложили старанья — пропал Геральд с войском на годы. Известно лишь, как в таинственности люди растворились, фей поддавшись очарованью. Видно, устав от боя, дружелюбию мира они покорились, дав родиться в народе преданью. Один Геральд не поддался веселью, мрачно он оборону держал, оттого в лесу обрёл он келью, поднимая меч, когда его ветер обдувал. Биться Геральд готов, поныне в том лесу он в забвении бьётся, но кончается поток слов, прекраснее, чем у Жуковского, увы, их не найдётся.

Да, бритва Оккама к месту пришлась. Хотелось бы такое видеть в личного сочинения Василием баллад. Ведь и у него длиннота противная прижилась, придающая объём, но расстраивающая ровного повествования лад. Полезно лишнее отсекать, сколь не жалей трудов, так тяжело поступать: не каждый это делать готов. Ладно прозы сочинитель, допишет без затруднений. Поэту проще стихотворение заново переписать. Только как избавишься от многих сомнений, муза не может вечно в залоге душу держать. В том и беда — чужое готов кромсать без сожаления. Своё же — никогда: никакого в поэте нет на то сомнения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

А в жизни страсти место есть? Так отчего не правят страсти миром? Только и слышима весть: буря восстала вслед за зефиром. Не там страсти даётся простор, это чувство сокрылось в сердцах. Нисколько не сойдёт за вздор, проблема — в головах. Но какой поэт скажет о жизни суровое слово? Нет, может теперь и говорят. Для лириков прошлого — было ново, если кто не любовным чувством объят. Умирают не от ран, не от помыслов злых, не погубит обман: нет поводов иных. Лишь любовь! Она томит, заставляя душу трепетать. В её адрес не злословь, худо будет — можешь пострадать. У Андре Шенье есть в творчестве сюжет, как человек в тюрьме пребывал. Сим взялся Жуковский донести ответ, отчего любовный трепет темницею стал.

Не сложно влюбиться. Что для того надо? Дабы забыться, хватит и взгляда. Но полюбить иначе можно, ничего не ведая о том, к кому проникся столь неосторожно: кто тебе не знаком. Почему? Тайна душевных терзаний. Неизвестно никому. Вдруг… от переживаний? Услышал голос — тут же полюбил. Нашёл волос — оказался мил. Трудно сказать… невозможно. Любовь приходит в сердце, поселяясь. Понять очень сложно, либо легко… если говорить, притворяясь. Достаточно полюбить, как любовь через жизнь пронесёшь. Только если с любимым не быть, иначе семена разлуки пожнёшь. Любить получится, не имея любимого рядом, сердце больше не влюбится, отравив душу медленным ядом. Оттого и сложно, очень тяжело принять — нужно любить осторожно, либо от любви умирать.

Так узник от Шенье во строках баллады предстаёт? Тот узник, любовью неведомой томимый. Или Байрона дух в балладе Василия живёт? Судьбою вечно обделён… гонимый. Понадобились долгие годы, Жуковский понять пытался. И вот поднялись всходы, Василий с канвой определялся. Решил он узнику разбавить одиночество, за стеною девицу стали держать, а узник — только разменявший отрочество, начал голосу её внимать. Они не общались, не имели желания к тому, вскоре расстались: покинула девица тюрьму. Но голос девичий, он — в душу проник. Не щебет ведь птичий, всего-то птицы крик. Голос в душу запал, за него юноша девицу полюбил. Теперь снова одиноким стал, свет ему уже не был мил. Когда вышел на свободу, чувство трепета сердце не покидало, словно сам на себя надел колоду… долго не жил — сердце от тоски умирало.

Каким иметь подход к балладе сей? Определить, что человек — по натуре узник сам? Он — жертва собственных идей. Ему лишь мнится, якобы кругом обман. На деле — в думах повинна голова, измыслит ложное себе. Думает, виновата не она, не от неё душа в огне… и сердце не от головы пылает. Так отчего тогда случается беда? Никто зла человеку не желает, он сам и есть причина горестей всегда.

Но как же узник из баллады? Любивший голос, без него истлевший… Да разве ему нигде не были рады? Отчего он столь любил?.. Осатаневший! Значит, проблем в жизни человек не имел, ответственность ни перед кем не нёс. Как только в тюрьме оказаться смел? Или не всё становится по балладе известным? Тогда, что ж… Создан образ, примерно известный по прочим сюжетам, ни в чём не имеет отличий от прочих баллад. Тогда нет нужды находить слова к ответам, всё равно скажешь лишнее, весьма невпопад. А вот мысли… они возникнуть обязательно должны, отличные от даваемого поэтом наполнения. Для каждого мысли будут свои, не бывает однозначных трактовок любого стихотворения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1818 году

О единстве Германии немец мечтает, он не прочь объединить под одно знамя всех, чей говор самую малость его язык напоминает. Усилия к тому он постоянно прилагает, понимая, ждёт на этом пути нацию успех, но тем беду народу предвещает. На Австрию немец постоянно кивает, на Скандинавию смотреть для него нисколько не грех, швейцарские кантоны в уме перебирает. Оттого немец с судьбою постоянно играет, о чём говорит история из разочарований и вех, только тяга к объединению его одолевает. А кто лучший пример для немца являет? Рудольф из рода Габсбургов, ведь пред ним покорился Пржемысл Отакар: чех. Той поры всякий немец возвращения желает. Теперь всякий помнит и знает, многих горестей хватил немец, если не всех, о чём Шиллер в очередной раз напоминает. Хорошо, когда единый властелин повелевает, когда он немец… не англичанин, не — тем более — лех. Да Шиллер о другом сказать желает.

Нужно поведать, как стал Рудольф королём. Баллады для того надо отведать. Певца сказание прочтём. Вот Рудольф — король, радостен чрезмерно. Хоть возвысился он столь, слушать песни велит непременно. Кто праздник украсит, кто решится петь? Почему немецкий народ квасит, тягу к прекрасному необходимо тоже иметь. И вышел певец, и запел о деянии добром, как некий отец, в поступке скромном, стремился к умирающему поспеть, не имея коня, реку не мог перелететь, снимая обувь с себя. Босым пойдёт вброд, выбора не имея, умирающий его ждёт, идти к нему — сил не жалея. Может святому отцу и не поспеть, не предложи некий рыцарь коня под седлом, теперь реку сможет быстро одолеть, благодарным будет притом. После вернёт коня хозяину он, но тот его не примет назад, был конь под святым седоком, уже такой чести хозяин лошади рад. Пожелал тогда отец, дабы славились рыцаря потомки в веках, чтобы королевский венец сопровождал род во всех временах. Тогда всем понятно стало, когда замолк певец, удивление иное настало: пел сам святой отец.

Такой сюжет в балладе Шиллер отобразил. Рассказал известное. Может излишне красноречив был, но послание сложено лестное. Немцу в себя придти пора, довольно свар, жизнь — не игра, Германия — не вечный пожар. Хватит огню разгораться, должен един быть дом, тем более надо стараться, как бы не пришёл Наполеон. Явится Бонапарт, разве не видит Австрию своим наделом? Нет таких карт, во Франции цвет которых не раскрасишь мелом. Да, Германия единой станет… под властью чужестранца-царя. Пусть лучше тогда Германия в омут канет, настолько народ не ценя. Рудольф из Габсбургов — дело иное. Стал Германией некогда править, осуществив дело благое, сумел разрозненный народ возглавить. Такому бы повториться, но мечты останутся мечтами, немцу с братьями не сплотиться, стали друг другу врагами. И ладно, иное теперь желанье, Шиллер хотя бы так его отразил, свежо старое преданье, но саму Германию объединить Фридрих всё же просил.

Что до российских палестин, там восседал отлично господин Жуковский, умелый переводчик Шиллера один, или не один: пожалуй, самый ловкий. Сущую малость изменений Василий внёс, существенными их назвать нельзя. Всё равно сомневающегося в этом найдёшь: кто ругал поэта, персону свою больше любя. Что до России, то трудно сказать, к чему баллада попалась Василию в руку, вдруг с рифмой тренировался, варианты думал подбирать, чем бы разбавить апрельскую скуку.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллады переведены Василием Жуковским в 1818 году

Человек слаб, куда и как он не иди. Человек — раб, могущества в нём не ищи. Создание природы, обязан вернуться назад. Возвышались и раньше народы, но следовал спад. В ничто человек обращался, ничтожеством представая в итоге. Он обязательно унижался, хотя и унижал других вроде. Всё временно в мире, проблем не явится свыше покуда. Смотреть нужно шире, не замыкаясь образом круга. Выйти за пределы понимания, забыть о человеческом… Разве трудно к тому приложить старания? Пусть и живя в Земли лоне отеческом. И пока человек остаётся природы созданием, боится могущества неясных сил, до той поры познакомимся ещё не с одним преданием, подобие чего Гёте сложил.

«Рыбак», «Лесной царь» — две баллады, они не разнятся сюжетом. Спеты на схожие лады — одним и тем же поэтом. Неважно, откуда Иоганн вдохновение черпал, показал наглядно он, как бы человек природой не повелевал, всё равно погибнуть обречён. Кто бы не мнился человеку, продолжает род людской трепетать, могло то казаться и древнему греку, любившему силы природы в богах представать. Но схлынула вода с прежних веков, человек невежественным стался, позабыл всех разом богов, обособиться от чуждого могущества старался. Он измыслил другое — тьму на судьбу. Теперь его преследует злое: видит погибель от зла он свою. И не дьявола помысел ему страшен, природы больше боится, оттого и природы лик приукрашен: в мраке неясного опасность таится.

Вот рыбак, он взирает на водную гладь. Он рыбачить мастак, не прочь больше рыбы сетями достать. Но страшится глубин, человеки там обитают, каждый там рыбам господин, ведь сказки о том вещают. И вот девица на гладь выплывает, туманит взором, внимание рыбака привлекает, награждает укором. Она вопрошала, отчего голоден настолько рыбак, ведь знала, не едят люди много так; если пищи не хватает, со дна рыб собирай. Так с рыбаком играет, подсказывая: дно — сущий рай. Воля ослабнет, поддастся рыбак уговорам, потому человеком меньше станет… может поддался он девицы укорам.

Другое дело — образ лесного царя. Он страшит, отказа не принимая. Кто ходит ночью в лес… поступает так зря: подозревая, судьба ждёт какая. В ночном лесу, где нет для путника защиты, там бродят призраки, желающие убивать. Не могут человеком пещерные предрассудки быть забыты, он будет стараться себя ободрять. Но так умеет делать человек в годах, успевший пожить. Юный разум — другой разговор. Разве страх может нести опасность… способен убить? Успевшему пожить то за вздор. А вот юное создание, не познавшее мир, поверит в любое предание, поскольку опытом сир. Оттого представит, будто душит его лесной царь, тогда как гибельным окажется только страх. Да разве приоткроешь незнающему мудрости ларь, когда мина смерти уже запечатлена в юных глазах.

С Гёте спорить смысла нет, человеку нужно лучше познавать тайны Вселенной. Нужно всегда знать твёрдый ответ, не допуская провидения участи, даже непременной. Когда человек осознает — нет для него в мире угрозы, тогда властелином обязательно станет, но всё равно будет лить слёзы, ибо не дано людям превозмочь природы дарование, останется человек существом, оттого в страхе его на свете пребывание, будет жить в невежестве своём.

Отчего и зачем, ради помыслов каких, однажды Жуковский решил, что потребен для перевода Иоганна Гёте стих? Василий переводил, к сердцу крепко прижимал, при жизни он не допустил, чтобы кто-то лишний о его данном пристрастии знал.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1818 году

Война — мужчин призванье: воевать! А женщин каково старанье… ожидать? Дал Шиллер потому посланье. Принимать? Дать ответом молчанье… не возражать? Или лучше уйти в изгнанье? Права слова не брать! Или устроить самобичеванье? Как знать! Стоит ли того старанье… силу воли испытать? Есть баллада — преданье. Нужно сюжет узнать. Рацарь отбыл на подвига исканье: себя показать. Не искал тому оправданье: должен крепость взять. В крови то было поле бранье: силу врага удалось смять. Но в душе рыцаря — воркованье: в мыслях девицу обнять. С войною в думах прощанье: домой скорее скакать. Но было у рыцаря знанье — не будут его ждать. Девице Бога милее призванье, его рабой хотела стать. Оттого и раздастся стенанье: рыцарь начнёт угасать. Со смертью ожидал он свиданье: будет в келье истлевать.

Девица не скрывала, рыцарь её помыслы знал. Девица Бога искала, рыцарь значения словам не придавал: дождётся она, придёт во славе окружён. Но была та война… болью поднятых знамён. Девица не ждала, в монастырь затворилась, осознанно на шаг сей шла, от любви за образом божьим сокрылась. Ей рыцарь оказался не мил, любовь лишь сестры обещала. Рыцарь того не уяснил, блажью та речь ему стала. На войну уходил, не умея добиться ответного чувства. С любовью он кровь вражью лил, отражая души ярость и буйства. Не ведал одного, никогда девицу ему не увидеть вновь. Стал монахом потому легко, хотя бы так смея снова обрести любовь. Но Шиллер жесток, заточив юношу в келью под окнами монастыря, ибо никогда не наступит срок, и рыцарь истлеет… с прежней силой любя.

Что звания рыцарю, что награды? Утрачена любовь, страшнее то кровоточащей раны. Он беден и убог в тоске, сердце томит печаль. Ему тяжело понимать удар судьбы: утраченного жаль. Он молод, если продолжал любовным чувством жить. Никакие войны, увы, не смогли его разум закалить. Сколько не рубил врагов, не пробивал стен, оставался юношей, не замечал мира проблем. Одна картина стояла перед глазами — девица во красе лет: может осмыслением мира обладавшая, раз приняла монашества обет. Но зачем закрылась от любившего её, удалившись за монастырские стены? Иначе не получить драмы, не усвоит внимающий жизни дилеммы.

Войны отчего? От неумения понять. Говорить так легко, если плохо реалии знать. Причина всего: пример для подражания дать. Кто не знает его? Тот не станет и брать. Дабы от сердца отлегло: старайся узнать. Представь мир — стекло: зачем разбивать? Что человека в оттенках света влекло, то нужно другим доказать. Так порождается зло: наступает час стекло разбивать. Это лишь к худшему влекло: и враг свой свет старался оправдать. Но чью душу отчаянье пекло, стремился сторону чужую принять. Только время утекло, ничего не сможешь поменять.

В том горе, и это горе пытались оправдать, собственным переживаниям давая ход. Кто возьмётся за подобную поэзию, разве чувства такие же питая, оттого в России Жуковский взялся за перевод. Пребывая в печали, так и не способный разрубить клубок, должный неизбежное принимать. Василий соглашался терпеть времени течение, иного ему всё равно не оставалось, надо немного подождать. Как бы на этом долгом пути, с рифмами воюя за столом, не пасть от истощения. Оттого и рождались для поддержания чувств работы над балладами, вроде Шиллера о рыцаре Тогенбурге стихотворения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Беда фантастов — они способны мыслить на ограниченное время вперёд, поскольку не владеют информацией, что действительно будет происходить. Например, Зиновьев взял за основу для рассуждений XX век, вполне уверенно считая: человечество добилось максимально возможного в развитии, далее ему двигаться некуда. Будут только улучшаться технологии, тогда как ничего существенно нового не появится. Это вроде той истории про американца, в конце XIX века сказавшем, что всё уже изобретено. Так и Зиновьев рассказал, излишне гиперболизировав текущий момент, как будет в будущем, началу чего мы являемся свидетелями уже сейчас. Надо учесть и то, что ничего сверх имеющегося прибавлено не будет, просто человечество застынет в развитии, предпочтя потребление. Виною тому станет, разумеется, США. Ещё одна беда фантастов в том, что они не видят потенциала в им неведомом, ведь и государство северных штатов Америки когда-то ничего из себя не представляло. Но зачем об этом думать? Фантастика ближнего прицела не должна заглядывать вдаль. Остаётся думать, Зиновьев желал показать, отчего американская модель существования обречена на самоуничтожение.

Создание компьютерных систем оказало особое значение на человечество. Произошло небывалое — глобальное объединение в единый массив. Теперь перед людьми не имелось преград. С каждым десятилетием границы между людьми всё более стираются. Зиновьев проследил ситуацию наперёд. В лице компьютерных систем человек найдёт помощника для усиления присутствия на планете, истинно считая, будто достигает положения существа, наделённого практически неограниченными возможностями. Компьютерные системы помогут во всём. Человек научится общаться с тем, кого он прежде не понимал. Поймёт то, к осознанию чего не имел способности. Даже приобретёт способность к тому, чему не мог научиться. Облегчив себе существование, человек полностью будет полагаться на компьютерные системы. Получается, если о чём и будет в дальнейшем проявлять заботу человек, то о компьютерных системах, должных претерпевать постоянные усовершенствования. В конечном счёте ситуация обязательно выйдет из-под контроля, когда система, созданная для помощи, получит право на обособление от человеческого социума. Но это уже прицел для фантастики сокрытых от понимания горизонтов — так далеко Зиновьев не заглядывал.

Зиновьев уверен в стремлении людей к демократическому режиму. Однако, демократический режим — есть форма тоталитаризма. Просто требуется иной подход к пониманию данного наблюдения. Достаточно того факта, что основная суть демократического режима — граждане могут выбирать им угодное. Однако, Зиновьев приводит в качестве примера, как произойдёт объединение государств Америки и Европы в Западный Союз. Это случится с согласия граждан стран, пожелавших войти в Союз, но большинство на такое преобразование не соглашалось. Дальнейшее повествование касается только этого государственного образования, так как для остальных государств планеты Западный Союз станет подобием метрополии.

Каких только тем не касается Зиновьев. Он смело берётся рассуждать про инопланетян, склонный видеть их в качестве гуманоидов. Прогнозирует способность человека жить до двухсотлетнего возраста, описывая возникающие при этом проблемы. Сетует на невозможность избавиться от преступности, в том числе коррупции. Думает о трудности с рождением детей, в виду несостоятельности родителей. Население планеты, несмотря на внешний лоск, предстанет пребывающим в жесточайшей бедности. Почему? Голодный способен высказывать недовольство, но редко склонен к бунту, тогда как сытый — сразу начинает бунтовать, не тратя время на разговоры.

Впрочем, какие теории не строй, к каким доводам не прибегай, всегда можно обратиться к более упрощённому варианту — к экспериментам Джона Кэлхуна с мышами, один из которых — под названием «Вселенная 25″, наглядно показал, почему всякая популяция способна прекратить существование, если создать условие для жизни ради потребления. Так и человечество вымрет без стимула к осуществлению жизнедеятельности, невзирая ни на какие дополнительно рассматриваемые условия.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Для читателя так и останется непонятным, почему Шишков никак не отразил в повествовании русско-турецкую войну, начавшуюся за пять лет до пугачёвского бунта и законченную во время этого крестьянского восстания. Давая, как принято думать, широкую картину жизни Империи, описывая будни императрицы Екатерины, казацкого стана и боевые действия в пределах Оренбурга, Шишков словно забыл о важном, вследствие чего нельзя было воспротивиться помыслам Пугачёва. Основные силы Империи защищали границы по западным рубежам от севера до юга, причём на юге, в сопредельных с Османской империей землях и водах, разворачивались масштабные боевые действия. Вместо этого, читатель видит слегка обеспокоенную императрицу, волнующуюся за яицкий казацкий стан, где повадился куражиться Емелька. Видит читатель и Емельяна Ивановича, продолжавшего щедрой рукой раздавать чины да обещать благости, стоит ему взять Оренбург, после чего все города покорятся, включая Москву.

Но нельзя отказываться от главной повествовательной линии — объяснять скудоумие бар. Не столько императрица повинна в бедах народа, сколько дворяне. Вот их и нужно уничтожать, причём поголовно. Толку от бар нет на Руси, совсем они землю под ногами ощущать перестали. Птичек заморских приобретают, изысканным словам обучают, хотя лучше бы дали право птицам матом выражаться. Помимо пернатых, повадились дворяне негров приобретать, больше на потеху. Разве своих крепостных для данной цели им не хватало? Снова забыв про Пугачёва, Шишков расскажет про приключения графа Калиостро в России, дополнительно сообщит, как презрительно к данному авантюристу относилась Екатерина.

Кто ещё был связан с пугачёвским бунтом? Любопытствующий знает, ежели знаком с биографией Ивана Крылова, что детство баснописца как раз пришлось на разгар бунта, коснувшегося его семьи: Иван видел погромы лично, застал и убийство отца. Об этом Шишков посчитал нужным подробно написать. Вместо описания ярких сцен из той же русско-турецкой войны, где так и не становилось ясно, когда будет достигнуто мирное соглашение.

Показывает Шишков артельщиков — простых мужиков. Шли они пожаловаться на зверства помещиков, не дававших им жить спокойно, трудиться на совесть. Двигались прямиком к дворцу императрицы, стояли на коленях перед окнами и ждали её появления. Может Екатерина и проявила бы к ним внимание, но артельщиков старались отвадить, чтобы они не беспокоили императрицу. Шишков давал ясно понять, почему всё сильнее закреплялось мнение о бесчеловечности именно бар. Свои преступления они покрывали всеми средствами, никак не позволяя донести про их деяния. Впрочем, артельщики должны были знать об указе Екатерины, согласно которому: строго запрещалось жаловаться на помещиков — за это полагалось суровое наказание.

Значительная часть второй половины книги — описание подготовки к боевым действиям и они сами. Объяснялось, почему, всего тридцать лет назад, было выстроено столько крепостей в пределах Оренбурга. И давалось представление — не будь их, Пугачёв мог действовать вольготнее. Ему-то и требовалось всего лишь дойти до Оренбурга, взять его в осаду, после чего он окончательно будет признан за настоящего императора Петра III, нисколько не почившего. И быть восстанию успешным, не отправь императрица войска, способные оказать действенное сопротивление.

Оставалось Шишкову написать третью книгу, в которой он покажет подавление пугачёвского бунта. Это уже и без того казалось явным. Не сможет Пугачёв противостоять регулярной армии, какую бы поддержку он себе не находил в лице казаков. Всё-таки, поддерживали его люди не из-за личного пристрастия, а сугубо из желания расправиться с опостылевшими им барами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вторая часть баллады «Двенадцать спящих дев»

Довести замысел разве Жуковский хотел? Для чего он сочинял «Вадима»? Со времени «Громобоя» прах былины истлел, о чём не говори — всё будет мимо. Поведать Василий решил про юношу, храброго душой, любившего охотиться и спать в лесу. Приснится юноше сон, ставший для него мечтой, подумает — должен осуществить эту судьбу. Приснится девушка, невероятной красоты, её он отправится искать, не зная ещё, насколько цели места далеки, то и не должен был юноша знать. Дадут родители крест, облачат в латы и на коня посадят. Пусть рыщет сын окрест, может иные дали не сманят. Но путь лежал в земли далёкие, от Новгорода на Днепр юноша скакал, ожидали его события блёклые, толком действие Жуковский, увы, не представлял.

Что за времена достались Вадиму? Если крест, значит Русь крещена. Раз давала оный мать сыну, тогда христианской стала страна. Литва возвысилась, ибо её владыка Киева не боится. Или может Вадиму в пути дева привиделась, за чью честь ему довелось побиться? А князь киевский, немощный дед, обещавший спасителю той девы своё царство… Это нормальный для Руси сюжет? Или может Жуковского только коварство? Запутан читатель, легенде внимая, будто происходившей в былом. Потому, заранее действие зная, в духе сказки балладу прочтём.

Куда скачет Вадим, того не ведает сам. Куда-то туда, конь дорогу найдёт. Происходящее — словно обман, мысль Василия в тех же потёмках бредёт. О чём таком рассказать, продлить баллады содержание? Пусть Вадим начнёт княжескую дочь спасать, словно про рыцаря повествование. Храбро выйдет Вадим биться, примет первый удар, увернётся. Силой смогут руки его быстро налиться, для соперника по бою смертью удар ответный обернётся. Далее дождь, пещера под, молнией рассечённой, елью, томное дыхание, близость тел, что едва не стало в край наслаждения дверью, но лишь устами к ланитам Вадим приникнуть успел. После у князя приём, вроде должен сыром в масле кататься, да сон в начале баллады был не о том, до другой девы должен путник добраться.

Для чего? Зачем? Куда двинулся Вадим? Он сел на челнок, плыл так, будто путь его кто проложил. Словно помутнение происходило с ним, на совсем пустой берег он когда выходил. Край опустошённый: люди там не живут, нет зверей и деревья черны. Где же девы тут? Может вымерли все от чумы? На холме храм, призраки в окнах заметны. Может искомая девица там? Вроде черты лица одной из них по памяти приметны. К тому и вёл Жуковский повествование, «Искуплением» изначально назвав. Только вот завершалось невнятно его старание, обращалось всё прежде жившее и ныне живущее — в горький прах. К чему подвёл читателя? Ни к чему не подвёл. Не стало девиц и искателя. К пустоте Василий действие свёл.

По окончании над «Вадимом» стараний, в единую канву с «Громобоем» он слит оказался. Из «Фауса» Гёте взят эпиграф для мечтаний, «Мечтою» прозываться тот отрывок стался. За Мечту Гений поэта выдавался, ведь Гений этот — позволяет мечтать, скрашивает творчества порывы. Не зря поэт для написания баллады старался, не столь его мечтания были игривы. Для самого «Вадима» эпиграф Жуковским самостоятельно написан — «Дмитрию Николаевичу Блудову» название ему. Словами верности он весь исписан, приятно работать над балладой с другом… не одному. С дружбой Блудова вырастал и «Вадим» на глазах, крепилась сюжетная канва, ведь лучшее всегда остаётся в мечтах — на то и даётся мечта.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Первая часть баллады «Двенадцать спящих дев»

Душу дьяволу продать — сюжет классических основ. Не нужно дьявола искать — он сам придёт из страшных снов. Заключить потребует договор, каплю крови истребует для скрепления документа. Он душу покупает, таков двух сторон уговор. Жить сможет жертва в счастье до определённого момента. Когда выйдет срок, придёт дьявол за предметом мены, проиграет куш жертва-игрок, желая найти возможность отмены. И к Богу с мольбой обратится, и дьяволу продаст души других, лишь бы от ада на немного отдалиться, прожить оставшиеся годы среди живых. Наиболее известное повествование — Иоганна Гёте «Фауст» трагедия. Жуковский предпочёл иное литературное предание, к переложению романа «Двенадцать спящих дев» Христиана Шписа приложил старания.

Героя Василия — Громобой, печальный юноша в тоске. Решил он покончить с собой, утонув на Днепра волне. В жизни разлад, преодолеть его нет сил. Оттого Громобой не рад, сам бы себя утопил. Он уверился, готовый войти в воды речные, но навстречу вышел старик. Говорил тот старик речи простые, чтобы юноша ощутил благости миг. Даст всё: почёт и славу, денег, состояние, женщин с избытком. Будет принадлежать это Громобою по праву, с единственным полагающимся убытком. Ровно на десять лет даётся неиссякаемая мошна, источник человека радости, никакая проблема отныне не страшна, всякое полнится от сладости. Однако, чрез десять лет придёт старик… душу забрать, дабы взор юноши навечно поник, в аду ему суждено пребывать.

Таков выбор даётся: топиться сейчас… или в роскоши пожить. Разве глупец найдётся, предпочитающий руки просто так на себя наложить? Даст согласие Громобой, кровью документ окропит, будет наслаждаться судьбой, старик окажется забыт. В хоромах жить начнёт герой повествованья, среди людей — он славный господин. Двенадцать девушек из его желанья, любовником им он отныне один.

Минуют быстро годы, явится старик под страшный ветра вой. Невзирая на причуды погоды, испуган окажется Громобой. Хочет жить, гонит бесов прочь. Как ему быть? Кто сможет помочь? Старик предложит души дочерей продать, получив право прожить ещё три года, чему не сможет Громобой отказать, и успокоится погода. Да будет мрачен Громобой, не в радость отпущенный срок, он иначе распорядится мошной, для сирых и убогих он поддержки исток. Возведёт храм, Богу начнёт отчаянно молиться, в благости пребывает сам, только бы в аду не очутиться.

Поможет Громобою и Жуковского решенье. Явится иной старик в одеяньях белых, договора содержание поставит под сомненье, ежели кающийся во грехах не придерживается более помыслов злых. Но как быть? Не станет ада повелитель отступать. Пусть Громобой продолжает жить, наказания ему всё равно не избежать. Со смертью его запустеет страна, окрест живое селиться перестанет. Будет только храма видеться стена, если никто за неё не заглянет. К тому подводил Василий рассказ, отложив продолженье сказанья на семь лет. Он и без того старался сейчас, русскости балладе придавая налет.

Душу дьяволу продать? Вот так сюжет для русских сказок. Лучше иначе действие подать, иной кто-то должен быть гадок. Нет дьявола в балладе — есть старик Асмодей. Он и требует к награде… пролития человеческих кровей. Нет и Бога, за него старик выступал, имени не назвав. Может для красоты слога, отчего-то защитником оступившемуся Громобою став. Показал Жуковский и смерть во всей красе, её ожидание, боязнь умереть. Наконец Василий воплотил мечтания все, сможет и не такое в последующие годы суметь.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Балладу о прошлом, в духе Оссиана, сложить не сложно. Сказать о времени грозном, о порядках древнего стана, всегда можно. Возьмём страну — Морвеной наречём, пусть так. Её возьмём одну — Ордала сделаем царём, вкруг мрак. Красавицу-дочь — Минваной зовут, во главу сюжета поставим. Опустится ночь — её призраки ждут, просто это представим. Пока же она вне беды, поэтом Арминием любима, ей на горе. В любви порывы молодых всегда злы, трагедия сразу зрима — из слёз море. Рыцари съедутся, за право руку поцеловать… Минваны. Обратно вскоре разъедутся, на турнирах устав верх держать… они правы. Может душа Жуковского дрожала, или не покинул мысли… «Ахилл»? Балладу Василия муза не продолжала. Крылья её обвисли? Сюжет застыл.

А суть действительно проста — проста действительно она. Баллада незатейлива весьма — на то и Жуковского сочинение. Да-да! Дал Василий представление о некой стране из дальних времён, там царили порядки средневековья и тёмных веков, замок в повествовании высокой травой окружён, никогда не существовавший — из Жуковского снов. Там жили Ордал, Минвана и Арминий, не считая прочих имён. Не было среди жителей грозных эриний, ничего из мифического в балладе не найдём. Есть некая данность, в ней за главное сюжет, потому придал Василий плавность, ритмом собственным стих этот пропет.

Влюблённые тайно встречались — отец про встречи не знал. Игрою на арфе молодые наслаждались — отец ничего не слыхал. Но всеведущ ветер, не знает преград, до отца весть донесёт. Настанет в отношениях спад, Арминия изгнание ждёт. Не узнает Минвана, куда любимый пропал, отчего арфу оставил под древом. Он уже на корабле вдаль отплывал, не могла мчаться любимая следом. Тогда струны арфы её печаль пытались утолить, Минвана мрачнела от мелодии пустой, не могла любимого ничем Ордала дочь заменить, мрачнела с инструмента дальнейшей игрой.

Тот же ветер — проказник, сердец разлучитель. Ветер — Арминия изгнанник, Минваны мучитель. Ветер на струнах играл, заменяя любимого руки, слух девицы ласкал, продлевая тем муки. Зачем арфа, когда нет любимого рядом? Ветер зачем, раз любовь разрушает? Словно небо орошает растения градом, будто с добром к живым существам поступает. Решится Минвана на решительный шаг, отцу следовало о том заранее понять, подаст провидению красавица знак, пожелает невидимой стать. В безвестности растает, никогда не жившая среди людей, ведь и снег по весне тает, оживает на радость ручей. Но Минвана погибнет, без любимого не способная жить, её желание смерти настигнет, того никак не изменить.

Что же, Василий… он продолжал писать о наболевшем. Отчего не Вергилий? О ему столь угодном писать смевшем. Любовь сильна? Ответа не даётся на любовь? Зато воля поэта смогла. Новой балладе путь готовь. — Без тебя — нет меня. Без меня — нет тебя. — Мог шептать баллад сочинитель. Самого себя снова виня, собственных стихов он единственный зритель. А та, кто должен лицезреть деяния поэта, во имя чьё он беспокойным был, преобразила поэзию России, дав луч света, хотя Жуковский лишь о взаимности просил.

В жизни не так, иначе совсем. Никто не растает, любовь утеряв. Хватает людям прочих проблем, сильнее от всякого затруднения став. Вот для примера Жуковского труды, возникшие благодаря тоске любовной. Василий если сочинял, то ради цели найти… подойти к той, отказывать ему неосторожной. Но это домыслы, конечно, если знать, кто любился поэту. Но ведь можно говорить беспечно, по тем временам нисколько не осуждая мечту Жуковского эту.

Автор: Константин Трунин

» Read more