Tag Archives: история

Игорь Акимушкин «Мир животных. Млекопитающие, или Звери» (1971)

Акимушкин Млекопитающие или Звери

Существенный недостаток труда Игоря Акимушкина — невозможность понять, говорит он о том, что знает или пересказывает со слов других. Также невозможно понять, насколько хорошо он разбирается в самих животных, о которых взялся рассказывать. Временами им поднимаются такие вопросы, на которые сто лет назад уже Чарльз Дарвин твёрдо знал ответ. А иной раз Акимушкин и вовсе производит впечатление человека, отрицающего эволюцию животного мира, допуская понимание естественного отбора, но полностью игнорируя отбор половой. Если подходить с позиции того, что Игорь писал для детей, то достаточно сослаться на раздел о слонах, если же благодарить Акимушкина за популяризацию биологии, то придётся признать его заслугу — работу он проделал значительную, действительно наполнил её множеством любопытных деталей из жизни братьев меньших и братьев размером больших.

Чёткого разделения нет. Повествование начинается с Австралии, где обитает загадочное животное утконос, ставившее в тупик учёных всего мира, поскольку, по правилам логики, такого создания на планете существовать не может. Отталкиваясь от утконоса, Акимушкин переходит к прочим животным, стараясь охватить большинство из них. Рассказать предстоит о многих, в том числе и тех, которые вернулись обратно в океан, а также про научившихся летать. Сложность изложения для Акимушкина состояла ещё и в той особенности животного мира, что в природе имеются схожие существа, ничего общего кроме схожести не имеющие. Дабы не утомлять читателя, все похожие животные идут рядом с соответствующими оговорками.

Из текста наглядно следует понимание начитанности автора, изучающего интересующий его предмет не с натуры, а по книгам. Он не говорит о личных впечатлениях, не приводит примеры из собственной практики. Вместо этого на страницах присутствуют цитаты из прочих авторов, например из произведений Даррелла и Гржимека. Их периодически случается такое обилие, будто Акимушкин предпочёл дать возможность высказаться очевидцам, чьему мнению стоит обязательно доверять. Ещё один важный момент, текст не имеет чёткой схемы изложения, то есть Акимушкин рассказывал согласно наитию, где-то ограничиваясь историческими предпосылками, а где-то перечисляя забавные свидетельства из жизни животных. Получается, как хотелось Игорю рассказать, так он и писал, уделяя внимание фактическим наблюдениям свидетелей, среди которых он сам так ни разу и не отметился.

Надо заметить, к печали читателя, добрая часть приведённых для знакомства в тексте животных находится на грани вымирания. Их так мало осталось, что недалёк тот день, когда о них будут помнить лишь по книгам зоологов-современников. Если человек не заинтересован в разведении животных, это не приносит ему прибыль или не служит для выполнения прочих целей, то таким существам в будущем будет отказано в пребывании на планете. Множество раз Акимушкин сетует на китайскую медицину, чьи потребности, в первую очередь, ведут к вымиранию видов. Игорь в открытую не говорит об эффективности или надуманности рецептов китайских лекарей, его беспокоит сам факт уничтожения животного мира, когда, допустим, от носорога браконьеры берут рог и более ничего.

Пугает не только это. Акимушкиным приводятся свидетельства, согласно которым человек постоянно уничтожает животных по прихоти, не пропитания ради и не из необходимости убивать во имя чьей-то жизни. Именно акцентирование на данной проблеме красит труд Игоря. Может дети задумаются и, став взрослыми, не станут губить природу, выбрав приоритетом собственное благополучие. Но сколько бы не сменилось поколений, разумности у людей так и не появилось. Как животный мир истреблялся, так и будет истребляться дальше. Грустно, обидно, только иного пути у человека нет — он должен остаться один, сохранить годных ему представителей, а прочие, кто приспособится, составят компанию.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Владимир Личутин «Крестный путь» (1993)

Личутин Крестный путь

Цикл «Раскол» | Книга №2

Чем человек славится? Делами ли своими, али иное важным является? Не дано человеку славу одним успехом стяжать, не вступи он в ссору с противником. И чем сильнее окажется соперник, тем польза от его имени больше станет. Коли предал Иисуса Иуда за монеты звонкие, разменяв на кровь душу свою тошную, представив перед людьми таковую, сугубо ему данную, избранность, так и Никон в землях царства Русского, аки Иуда, верования предков с грязью вымешал, грехопадение личное принявши, остаток жизни в тягостных думах пробыл. Снова Личутин, Владимир Владимирович, берётся за продолжение, сказ начав о расколе православия, подводит читателя под событий развитие, перемен в обществе отражение, царских симпатий сменчивость, мнительности патриаршей неистовой, Аввакума редкого упоминания удостаивая.

Отчего так Никон мечется, что покоя нет ему? В дела рук он истово верует, твёрдо знающий правильность пути избранного. Крест нести не потребуется. Но Личутин иначе думает, на свой лад крылья срезая избраннику божию. Мысли адовы лезут Никону в голову, сомневается патриарх в содеянном, крепко задумывается над тягостью сотворённого. Христос ли он всамделишный? Не надумал ли он про себя лишнего? Заблудилось пришествие в людских сомнениях, яму вырыл невольно Никон праведный, плюнув в колодец с водою чистою. Не простят теперь веры очернения, песком омоются и с верой новой свыкнутся. Колодец другой людям вырыть не получится, худшим сиё окажется попранием, нежели реформы Никона.

Что же царь не скажет Никону, не укорит его в смущении православия? Не до того наместнику божию, прочими забавами он увлекается: на медведя в одиночку с кинжалом охотится, кречета на дичь прочую натравливает, растения в огороде для пропитания выращивает. Всё равно нет в Никоне готовности к послушанию, кулаки у патриарха на монахов чешутся. Мнение противное имеющих со свету сжить желать начинает.

За метаниями лиц государственных быт прочих важных лиц исторических опускается. Малость позволяется читателю за мучениями оных подсматривать. Будто не противился воззрениям Никона протопоп Аввакум ему противопоставляемый, соратник патриарха по кружку ревнителей благочестия. Будто с пустого места и по ощущению собственному, ибо не во благо понимания промысла божия свершился раскол между единомышленниками, о чём хотелось бы узнать в подробностях. Не той мыслью тешится читатель, об ином Личутин собрался сказывать.

Речами повествование переполняется. Самобичеванием словесным герои занимаются. Понимают же, не вернуть содеянного. Но верят в благоразумие людское, должное прибегнуть к искоренению ереси. Не устоять патриарху богопротивному, падёт он под гневом божиим. Да сохраняет устойчивость Никон, ниц повергая в нём сомневающихся. Отправляет в дорогу дальнюю в числе прочих и Аввакума, на муки обрекая продолжительные. И сам Никон в Личутина представлениях мыслями изводится, забывши о Христа воплощении.

В силу своего понимания истории некогда произошедшее на страницах писателем сказывается. Не проста беллетристика под пером Личутина, в очередной раз обилием словес переполняемая. Кратким образом и доходчиво всё могло быть изложено, чего проделано не было. Льются стороной события, внимания не приковывая, покуда читатель чуждую ему беседу подслушивает. Не желают мужи на страницах проявить более умения уста разговорами осушения, изводя слюну вязкую на сплёвывание и рукавами после подбородок утирая замаранный. Что до креста несомого, в название вынесенного, то крест тот на плечи каждому взвален, будь то путь праведный или путь в блужданиях. Быть тому кресту на могиле в конце пути поставленным.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Дмитрий Мережковский «Антихрист. Пётр и Алексей» (1905)

Мережковский Пётр и Алексей

Цикл «Христос и Антихрист» | Книга №3

Есть такой литературный приём — всегда придерживаться диалогов. Действующие лица постоянно говорят друг с другом, в результате чего страницы заполняются текстом. Через их беседу становятся понятны предпосылки, ныне происходящее и о чём поведёт автор речь в следующих главах. У Дмитрия Мережковского всё именно так, за исключением одного момента, раскрываемого через чтение дневника. Так как произведение разделено на десять книг, то и читателю следует ждать десяти плодотворных разговоров с редкими подключениями второстепенных персонажей, добавленных для пущей острастки, дабы показать зверский облик царя со стороны иностранцев и сектантов раскольнического толка.

Главные действующие лица — Пётр I и его сын Алексей. Согласно Мережковскому, Пётр брал лучшее у Европы и планировал повернуться к ней после спиной, забыв заранее озаботиться укреплением тыла. Тыл же подпирал Алексей, сторонник прежних порядков, готовый развалить начинания отца, повернув жизнь страны вспять. Как с таким наследником сладить? Это является основной причиной раздоров, побуждающих Петра неистовствовать и пытаться найти решение. Конец у истории трагический, как в действительности и следует согласно свершившейся истории. Читателю предстоит пройти через процедуру отторжения великой роли Петра для России, узнать перечень его пороков и придти к самостоятельному решению касательно правильности решений царя.

Жизнь не переделать, свершённого не исправить — остаётся судить о былом, занимая определённую позицию. Толка от того, правда, никакого не будет, кроме бесплотных словопрений. Что было бы, будь Пётр I менее склонным к переменам и более радел за Русь по старинке? И почему ему не придерживаться широких реформ, коли его отец допустил деяния Никона? Обсуждать допустимо и осуждать допустимо, побуждать к обсуждению и осуждению допустимо. Только зачем это делать с той степенью ненависти, которую Мережковский питал к личности царя?

Пётр I причинял людям боль, сам боясь боли. Давил всех словно насекомых, боясь настоящих насекомых. Боялся умереть и не передать власть продолжателю, настраивая против себя окружение. Обо всём этом читатель узнаёт из текста, а также о многом другом. Для этого Мережковскому и понадобилось задействовать приём дневника, написанный фрейлиной, чтобы с его помощью отразить реалии петровской России. Кроме того, в повествовании имеется ещё один дневник, якобы написанный царевичем Алексеем, противоположный по содержанию предыдущему.

Алексей у Мережковского — самая противоречивая фигура. Он горький пьяница, живёт в своё удовольствие и ничем не озабочен. Каким образом он в мгновение протрезвеет, возьмётся за ум и станет болеть за отца — непонятно. Пил бы и спился, околев в канаве, согласно построению сюжета, не случись с ним невероятное, поставившее на путь истинный, всё равно приведший к смертельному исходу. Нарисованная картина получилась сочной, берущей за душу. И что с того?

Пропитая страна дурнела и совершала бездумные безумные поступки, запираясь в четырёх стенах и пытаясь показательно себя спалить. Кроме спонтанного поведения царевича и, разрушающего старые порядки, царя, Мережковский дополнил повествование раскольниками, живущими вдали от первых лиц государства и совершающих такие же сумасбродные поступки. Через них, как и в случае с дневником фрейлины, Мережковский осуждает политику Петра I, раскрывая язвы обычных людей, зверевших наравне с правителем, готовых уничтожить делаемое для их блага. Никто и никогда не примет перемены без сопротивления — не принимают их и обыватели. Оттого положение Петра усугубляется.

Кто уговаривает совершить поджог, всегда стремится уйти от ответственности, но в пылу борьбы обречены сгореть все. Сгорит царь, царевич и народ. И пусть на пепелище пробивается молодая трава — источник новых перемен. Человеку не дано спокойно созерцать действительность, вот и страдает, обречённый страдать до скончания времён.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Владимир Личутин «Венчание на царство» (1990)

Личутин Венчание на царство

Цикл «Раскол» | Книга №1

А не сказать ли рассказ рассказов, сказанный рассказами связанными? Да не нагрузить ли читателя сведениями историческими? И без особого на то умысла, сугубо потехи ради. Представить лиц деятельных под личиной нового их понимания. Государь, по традиции, наместником Бога останется, а патриарх православный самим Христом, вновь на Землю спустившимся, будет. Изломают они икон множество, загубят веру тысячелетнюю. Коли одному на ум пришло к истокам вернуться, поправ мнением общественным, то будет раскол. О нём и пишет Владимир Личутин трилогию, озаглавив первую книгу «Венчанием на царство».

Кто царствует? Кто царь всея Руси? Михаил ли Фёдорович, али Алексей ли Михайлович? Отчего царь скромно кушает, постится по восьми месяцев? Отчего дюже люто неистовствует, табак вкушающих узрев? Воля неволит правду внушать. Воля велит на вид невольных ослушников ставить. Таков Романов Личутина. Таковыми будут царские дети и внуки. Их сущности потребно исправлять имеющееся во благо государства. Тот ли назван Тишайшим, кто взбаламутил религиозные чувства народа? Тот ли назван Великим, кто обрёк народ на полуторавековое крепостное рабство?

Алексея венчают на царство, наступает поступков новых время. Приходит Никон, патриархом назначенный свыше. Сим пастырям божиим, служителям господним уделяется внимание. Прочие лишились внятности — обделены яркими характеристиками. Противодействующий Аввакум затёрт в междустрочиях, ибо пуст в помыслах. Важно слов с устаревшими значениями присутствие, вроде извлекаемых вложенных вещей из предназначенного для их вложения влагалища. Важность дат под сомнение поставлена — так ли счёт вели на Руси?

Облекает Личутин словами произведение. Слов обилие — словословие. Словоречиво и словоохотливо, словно сложенно слоями сложными. И внимать, и вникать приходится, иным способом текст не усвоится. Углубляется автор в историю. В том ли месте он углубляется? Углубление кажется маленьким — глубина его недостаточна. Но зато как было засыпано, углубление это начатое. Вырос холм, где была раньше впадина. И откуда лишнее набрано? И осядет ли должным образом? Как же много в насыпанном примесей. Хорошо, не унавожено. Хорошо, роман исторический. Хорошо, коли беллетристический.

Краткость изложения — не про Личутина. Но стоит отметить — произведение знаковое. На разных уровнях его приметили. Государственную премию выписали. И «Ясной поляной» проза Личутина также отмечена. За что — решим после: прочтения долгого трилогия требует. В первой книге, читатель усвоил уже, сказ начинается. Царствовать сел Алексей, при нём Никон возвысился. Что за сим последует, название цикла читателю явствует. Пока один Никон зверствует, иконы курочит, не опасаясь гнева божьего. И не последует гнева, значит позволено. Укрепится Никон в решимости.

А как быть с книгой сей исторической? Сколько в ней правды и вымысла? К чему подводит автор читателя? На что намекал пред грозою Отечеству? Раскол ли Личутину виделся? Падение государства великого? Реформы зловредные выставить решил он таким вот иносказанием? Стоит искать нечто большее, нежели описание лиц давно умерших? Оттого ли таким неестественным текст произведения кажется? Всё сие дальше будет рассмотрено, оставим мы на потом эти мысли будто бы здравые.

Внимать и вникать — важные правила. Без них не беритесь вы за Личутина. Не пугайтесь словословия, сами ищите верное место для углубления. Верить автору — дело последнее. Помните и не питайте надежду. Никто не скажет верных суждений, до них дойти предстоит самостоятельно. Версия Личутина — только лишь версия. Было иначе, даже если в хрониках сходное писано. И вот завершение, достаточно кажется.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Владислав Бахревский «Святейший патриарх Тихон» (2001)

Бахревский Святейший патриарх Тихон

Пётр I не только породил своими указами крепостное право, но он же низвёл в угоду нуждам государства церковный патриархат. Лишь в 1917 году, будучи на распутье, религиозные деятели смогли вернуться к прежней системе, волей судьбы поручив управление делами православной церкви Тихону, в миру известному под именем Василия Беллавина. Владислав Бахревский взялся донести до читателя перечисление возникших проблем, выразившихся в трудности понимания дальнейшего существования религии во в мгновение ставшим арелигиозном обществе и в невозможности найти общий язык с представляющими власть большевиками.

Бахревский представил Тихона в образе ратующего за справедливость добродетельного человека, с болью принимающего творимые людьми зверства. Подобный образ согласуется с представлениями о церковном служителе, таковым и обязанным быть. За сим портретом была утрачена личность самого Тихона, вышедшего под пером Владислава излишне представленным в идеализированном варианте, лишённым предрассудков и действующим согласно желанию его таковым видеть со стороны. Возможно, Тихон таковым и был на самом деле, тогда Бахревского нужно похвалить за верно воссозданную историческую фигуру в рамках беллетризированной биографии.

Владиславом не ставилась задача отразить личность первого патриарха после восстановления патриаршества, читатель мельком узнаёт про прошлое Тихона, в том числе и о его деятельности в Северной Америке, в остальном внимание сосредоточено на событиях после 1917 года. Повествование построено более с упором на хронологическое перечисление событий, на некоторых из которых Бахревский останавливается подробно и показывает их с точки зрения патриарха. Рассказать есть о чём, как про изменение правил орфографии и введение нового календаря, так и об активной деятельности большевиков, желавших извести церковных служителей и саму церковь. Тихону было суждено несколько раз сидеть в застенках, быть допрашиваемым и оказаться перед угрозой смертельного приговора, чего ему удалось избежать.

Православной церкви предстояло принимать самостоятельные решения, ей никто не мог помочь и она не могла на кого-нибудь опереться. В тяжёлые времена масштабных перемен нужно было искать средства для спасения религии. Лучшим вариантом, как и прежде, стало сотрудничество с властями, ровно как это было на протяжении двухсот предыдущих лет. Тихон это понимал, и со слов Бахревского, думал в первую очередь о благе для православия, ради чего требовалось подчиняться и терпеть. Терпел и Тихон, вплоть до смерти, обстоятельства которой до сих пор под сомнением. Владислав позволил себе дать читателю повод для размышлений, внеся в повествование симптомы, мало похожие на официальную причину смерти патриарха.

Тихона не раз пытались убить, доказательства чего Бахревским прилагаются. Судьба хранила этого человека, пока он не позволит церкви пережить опасный для её существования период. Как знать, не стань Тихон патриархом, каким образом могли сложиться дела православия? Владислав наглядно показывает разгул среди священников, свободно попиравших религию, обходя прежние запреты, сообразуясь попустительством дозволяющей так поступать власти. А ведь Тихон мог и не стать патриархом, выбранный волей случая, может быть и против собственного на то желания. Кому-то требовалось озаботиться нуждами церкви, стать примером её совести и поддерживать моральный облик православия, что Тихон в меру собственных сил и старался делать.

Пример Тихона показателен, он должен быть примером для всех религиозных деятелей без исключения. Необходимо быть истинно верующим, заботиться о вере и удерживать паству от искуса, не подвергаясь и самому при этом тому же искусу. Нельзя забывать о прежних перенесённых печалях, ведь всё может повториться снова, и тогда никто после не поверит в истинность помыслов, помня про излишнюю тягу к помпезности и агрессивное стремление к захвату новых территорий. Понадобится новый Тихон. И хорошо, если судьба снова выберет похожего на него человека.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Владислав Бахревский «Савва Мамонтов» (2000)

Бахревский Савва Мамонтов

Избыток наличности — верное средство сформировать для последующих поколений правильный образ прошлого, задав ему направление в будущее. Прозябающие таланты так и будут прозябать, если не поднять их с колен. Требуется малое: сытно накормить и дать возможность творить с удовольствием. Не случись в русской истории мецената Саввы Мамонтова, так говорить, допустим, о Васнецове и Шаляпине не пришлось бы. Упоминать других не требуется — это не так важно. Главное: созданная Саввой атмосфера для творчества, представленное для проживания имение. Мамонтов не предъявлял требований, не собирал картин — он получал от своей деятельности эстетическое удовольствие.

Мамонтов был мечтателем. Его творческие способности ограничивались идеями о благополучии последующих поколений. Он всегда брался за проекты, которые для его современников не представляли интереса и экономически оказывались провальными. При этом все понимали, насколько это будет важно в последующем. Посему Мамонтов постоянно находился в поиске важных решений, не подозревая, как лично на нём его проекты скажутся впоследствии. Об этом и рассказывает читателю Владислав Бахревский.

Представленная вниманию биография Саввы Мамонтова выполнена в той же манере, что и биография Виктора Васнецова. Бахревский создаёт художественное произведение, наполняя текст всеми атрибутами беллетристики. Деятели прошлого думают, ведут беседы и страдают от различного рода неприятностей. Отличие биографии именно Саввы Мамонтова состоит в пресыщении повествования от присутствия разных лиц, на единых правах соседствующих на страницах. Фигура Саввы иной раз теряется и отходит на столь дальний план, будто он сам является второстепенным действующим лицом.

Помимо Мамонтова в те времена вёл активную деятельность меценат и собиратель картин русских художников Павел Третьяков, своими усилиями создавший одну из самых больших коллекций изобразительного искусства в Европе, позже передавший её в безвозмездное пользование властям Москвы. Деятельность Третьякова была отражена Бахревским в биографии Виктора Васнецова. Теперь Владислав раскрывает для читателя новые моменты его жизни. Ныне заслуги основателя Третьяковской галереи неоспоримы — пусть его пример даст повод задуматься всем пресыщенным деньгами людям. Никто не запомнит олигархов, крупных бизнесменов и прочих ветрогонов, думающих о накоплении капитала и вложении средств в любые заграничные предметы роскоши, имеющие необоснованно завышенную стоимость.

Рассказав читателю о Третьякове, Бахревский снова возвращается к Мамонтову, чтобы чуть погодя перейти к другой личности. Часть из приведённых в тексте лиц показана в срезе отношения к ним непосредственно Саввы, ставившего крест на всех, кто его предавал. Одним из утративших доверие Мамонтова был Шаляпин, ушедший от него туда, где могли обеспечить возросшие потребности оперного певца. И как бы Шаляпин тепло не отзывался о Савве впоследствии, Мамонтов так и не смог себя пересилить. Он готов был оказывать помощь, рассчитывая на взаимное уважение. Если к нему относились негативно, то подобное к себе отношение стерпеть мог не каждый меценат.

Читатель может усомниться в заслугах Саввы Мамонтова, да и Павла Третьякова тоже. Их деятельность оказалась бесцельной, поскольку вскоре большевики ликвидировали Империю и основали Союз Советских Социалистических Республик, разрушив былое и словно футуристы переиначили понимание прекрасного. Пусть стало так. Важнее иное — имена выкормленных Мамонтовым и Третьяковым творцов ныне у всех на слуху, самим меценатам за это честь и хвала. Бахревскому спасибо за напоминание о важных заслугах, отчего-то забытых и редко вспоминаемых. Осталось найти меценатов наших дней. Где вы? Кто ваши птенцы? Как они себя чувствуют? Довольны ли вы своим вкладом в искусство?

Автор: Константин Трунин

» Read more

Леонид Юзефович «Зимняя дорога» (2015)

Юзефович Зимняя дорога

Насколько бы человек не старался быть объективным — у него это никогда не получится. Казалось бы, о чём мог рассказать Леонид Юзефович читателю про события времён гражданской войны на территории Якутии? Оказывается, важными для него стали периодически возникающая тема независимости Сибири и желание обелить белого генерала Анатолия Пепеляева. Именно исходя из этого Леонид приводит сохранившиеся свидетельства тех дней. Он по-своему трактует доставшиеся ему документальные подтверждения для его суждений. А как известно — один и тот же текст у двух людей получит различную интерпретацию, сообразно их отношению к действительности.

Наиболее оптимальным решением для понимая некогда произошедшего лучше обратиться к непосредственным участникам. Юзефович воспользовался документами, опираясь на письма, публицистику и художественные произведения, вплоть до выдержек из романа Софрона Данилова «Красавица Амга». Причём, точка зрения Данилова Юзефовича не интересует, как и многое из того, на что следовало обратить внимание. Леонид рассказывает о Пепеляеве и Строде согласно их возможным мыслям, побуждениям и стремлениям. И не так важно, честны ли они были перед другими в словах. Юзефович верит сам и побуждает верить других, словно он не понимает, как человек осознаёт происходящее и насколько склонен негативные эмоции преподносить в оправдывающих выражениях.

Не стоит думать, будто «Зимняя дорога» является романом. Беллетристика на станицах отсутствует. Тут нужно говорить об исследовании исторических документов и личной их трактовки автором, не более того. Юзефович на свой лад пересказывает ему известное, не выходя далее. Поэтому в тексте отсутствует многое из того, о чём читатель хотел бы узнать более подробно. Представленные вниманию Пепеляев и Строд возникают урывками и в разной хронологической последовательности. Тема зимнего похода бедна — состоит из обрывочных свидетельств. Что мог Юзефович изложить — он изложил.

Возможно, следовало понять причины роста напряжения среди якутов, отчего они поделились на белых и красных, как боролись и сколько приложили сил для отстаивания предоставленного им права ощутить собственный контроль над занимаемой территорией. Только зачем этому уделять внимание? Юзефович не стремится разбираться в чём-то ином, кроме имевшегося у него под рукой. Будь он якутом, как Софрон Данилов, то видел бы в противостоянии Пепеляева и Строда иные моменты, а рассказанная им история могла приобрести определённый вес и стать серьёзной аналитической работой. Чего, к сожалению, о «Зимней дороге» сказать нельзя.

Единственное, где Юзефович позволяет себе вольности — это фотографии. Зафиксированные на них моменты Леонид описывает с помощью лишь ему ведомой интуиции. Думается, по такому же принципу он подошёл и ко всем остальным документам, сообразно для себя решая, какие мысли владели людьми и почему всё происходило определённым образом. Остаётся ему верить. Сейчас прошлое понимается в свете наших дней, завтра будет трактоваться иначе. Наглядным доказательством такого утверждения являются аналогичные работы прошлого, под другим углом воспринимавшие тогдашнее противостояние.

Ничего не дав в качестве вводного материала, Юзефович подробно рассказал о жизни Пепеляева и Строда после зимнего похода. Первого посадили в тюрьму, второй стал известным писателем и впоследствии спился. Требовалось ли делать упор на это? Леонид посчитал нужным поступить именно так. Пусть люди боролись за идеалы и горели от повседневности, важнее было показать завершение их жизненного пути, что Леонид и продемонстрировал, посетовав на советскую власть и укорив её.

Хотели одного — получили совершенно другое: в случае главных действующих лиц «Зимней дороги» и в случае самой «Зимней дороги».

Автор: Константин Трунин

» Read more

Дмитрий Мережковский «Смерть богов. Юлиан Отступник» (1895)

Мережковский Смерть богов

Цикл «Христос и Антихрист» | Книга №1

Боги сменяют богов — старые умирают или оказываются в услужении у новых. Чем прежние были хуже и отчего потребовалось изменять воззрениям? Об этом можно судить по художественному произведению Дмитрия Мережковского, рассказавшего читателю про становление христианства, дотоле гонимого, а после самого ставшего гонителем языческих культов. Император Константин I Великий укрепил веру ариан, Констанций II упрочил положение христиан, а после Юлиан II за два года правления ввёл широкие послабления для всех религиозных течений, подавив доминирование сторонников единосущной Троицы. Что его к тому сподвигло?

Способ изложения истории у Мережковского примечателен стремлением отталкиваться при повествовании от деталей. Только обстоятельство конкретной вещи имеет значение, тогда как весь остальной текст служит мостиком к следующему обстоятельству. Дмитрий словно рассматривает картины и делится увиденным, настолько сюжет насыщен подробностями быта людей того времени. Мельчайшая деталь приковывает внимание — убери из текста, как её место займёт другая. Не каждый читатель готов внимать подобной повествовательной особенности, но нужно пропустить через себя посторонние мысли о невнятности авторской манеры, напоминающей разговор себе под нос.

Возможно Мережковский не набил руку, всё-таки «Юлиан Отступник» был в числе первых его крупных художественных произведений, заложивший, по мнению современников и потомков, основу для становления Дмитрия в качестве философа, разрабатывавшего идею Третьего Завета. Это всё будет потом, а пока читатель знакомится с историей императора, с детских лет не принимавшего христианских убеждений и желавшего вернуться к верованиям предков. И многое тому способствовало — кто в твёрдом уме поверит мистификациям?

Мережковский показывает Юлиана храбрым человеком. Он не боялся бросить вызов, умея побуждать людей совершать невозможное. Сызмальства Юлиан приучил себя к солдатскому образу жизни, пошёл по военной стезе и успешно боролся впоследствии с варварскими племенами Европы и государственными образованиями Азии. Его энергии хватило бы и на усмирение амбиций христиан, живи он дольше. Только мало кто из римских императоров отличился долголетием, чаще они погибали в результате интриг. Например, Констанций II на пути к единоличному правлению устранил братьев Константина I и семерых двоюродных братьев. Сам же умер от лихорадки, что может быть, хоть и сомнительно. Такие же сомнения вызывает смерть Юлиана, согласно Мережковскому павшему от ран. Как было в действительности неизвестно.

Так почему Юлиан не верил ни арианам, ни сторонникам Никейского символа веры? Если принимать за истину текст произведения «Смерть богов», то причина крылась в наглядном сломе традиций, когда живы были веровавшие в иное понимание мироустройства — их речи служили весомым аргументом в споре о божественных материях, порождённых богословскими прениями, бурно протекавшими последующие три века, вплоть до иконоборчества. Мережковский не упоминает корней христианской религии, не придавая значения, откуда пошло понимание единого бога, он лишь даёт представление читателю о замене языческих верований иным толкованием сущего. Поэтому его Юлиан видит происходящее в настоящий момент, вследствие чего склонен идеализировать прошлое.

Герой Мережковского живёт идеей, страстно за неё борется и заботится о целостности страны. Он видит бесчинства среди сограждан, смиряет агрессию соседей и вводит в обиход религиозную терпимость. Так ли важно, о чём говорится в священных книгах, если их содержание при трактовке принимает извращённый вид? Юлиан тоже не мог этого понять, предпочитая допустить многообразие форм осмысления бытия. Боги в его понимании умереть не могли, они продолжали существовать. Гонениям подвергались их последователи, самостоятельно выбравшие кому верить. Много позже византийцы поймут важную роль религии — она позволяет обезопасить границы от врагов, будучи уже их религией. Впрочем, мысль человека не останавливается на месте, а значит и христианство будет развиваться дальше, изменять старое и привносить новое.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Луи Арагон «Страстная неделя» (1958)

Арагон Страстная неделя

Наполеон Бонапарт возвращается. Он возвращается и возвращается. Наполеон возвращается, возвращается. Как быть, куда пристать? Наполеон передвигается, наверное передвигается. Он всё-таки передвигается, ему не оказывают сопротивления. Наполеон торжествует, он снова император французов. А где король Людовик XVIII? Он всегда рядом с читателем, его преследует писатель Луи Арагон, позволяя тому утопать в грязи, дабы продлить созерцание убегающего монарха. Что в это время делает Наполеон? Он открывает двери городов. Но тучи уже сошлись над ним, скоро Пасха, а значит вскоре последует разрядка.

«Страстная неделя» не является тем образцом исторического романа, на текст которого можно опираться и обогащать знания о прошлом. Описываемые Арагоном события являются его личной интерпретацией, можно даже смело говорить об экзистенциализме. Присутствие автора наглядно, его мысли переплетаются с судьбами действующих лиц и служат цели лучше понять былое. В своих изысканиях Арагон погружается в отдалённые времена и развивает повествование до дней ему близких. И ему есть отчего говорить таким образом. XX век по драматичности ничем не уступал предшествующему столетию, такому же богатому на социальные потрясения.

Французы устраивали революцию за революцией, каждый раз терпя крах и добровольно отдавая власть королю или императору путём народных голосований: Первая республика, Первая империя (во главе с Наполеоном I), Реставрация Бурбонов — Сто дней Наполеона I — Вторая реставрация, Июльская монархия, Вторая республика с переходом во Вторую империю (президент, затем император Наполеон III) и наконец Третья республика, просуществовавшая до 1940 года.

Арагон обо всех этих событиях должен был хорошо знать, поэтому не приходится удивляться, наблюдая за рознью людских взглядов внутри государства. Если и можно привести какой-либо пример сложившегося положения, то лучше гражданской войны подобрать определение не получится. Вчера человек мог бороться за Республику, чтобы завтра бороться против неё же, поскольку преданные одним идеалам быстро меняли приоритеты и становились роялистами, не гнушаясь послезавтра заявить о республиканских предпочтениях. Примерно в таком духе складывалось миропонимание французов, боровшихся вместе с Наполеоном до его первого воцарения, боровшихся потом против Наполеона по воцарении, вплоть до 1815 года, ознаменовавшегося возвращением Наполеона к власти.

Читатель обязательно запутается, но будет сочувствовать действующим лицам. Они не знают, ради чего им всё-таки бороться, когда их убеждения ничего не стоят и повергаются во прах вне зависимости от прилагаемых ими усилий. Арагон старается отражать события, опираясь на персонажей, чьими думами он сам завладел. На страницах, помимо вымышленных героев, живут настоящие исторические личности, вроде подвергшегося панике Людовика XVIII и влиятельных лиц периода Первой империи. Всем им суждены новые впечатления. Всё это Арагон пропускает через себя и позволяет читателю ознакомиться с результатом.

Именно при таком понимании «Страстной недели» появляется необходимость говорить об экзистенциализме. Автор не просто созерцает доставшееся его поколению, он пытается перенестись в прошлое, позволив действующим лицам размышлять о происходящих в обществе изменениях, настолько хаотичных, что они не могут быть объяснены ничем иным, кроме иррациональности.

Солдат всегда солдат, революционер всегда революционер — как не меняй понятия, настоящей перемены не произойдёт. Меняются цвета, форма и убеждения — общий же дух (добиваться мнимого блага) продолжит пребывать в неизменном состоянии. Как не интерпретируй прошлое — выводы окажутся временными, полезными для настоящего момента. Арагон увидел события возвращения Наполеона в отчасти правдивом свете, согласно сложившимся реалиям (ко времени написания «Страстной недели»).

Автор: Константин Трунин

» Read more

Борис Минаев «Мягкая ткань» (2015-16)

Минаев Мягкая ткань

Книга №1 — «Батист» | Книга №2 — «Сукно»

На галлюцинации опирается действительность, прямо проистекающая из домыслов и допущений, порождённых мнительной ролью личности в значении для исторического процесса. Беллетристы поздних лет этим пользуются, черня некогда происходившие события, заставляя читателя иначе воспринимать ушедшее время. Они прибегают к ухищрению в виде придуманных действующих лиц, подобия современников писателя, оказавшихся в непривычных обстоятельствах. Так формируется познание прошлого, не имея к нему подлинного отношения. Желание писателя поместить сюжет в исторические декорации понятно, главное не переусердствовать и не превратить повествование в выдержки из энциклопедий.

Для Минаева тема ткани стала определяющей. Не сразу, но это всё-таки становится заметным, покуда Борис не начинает пользоваться прямыми отсылками, увязывая происходящее на страницах с определённым материалом. Батист ли, сукно ли — дополнительный повод озадачить читателя дополнительной порцией сведений. На самом деле важно, какими свойствами обладает то, из чего шьётся шинель? Если мир собирается погрузиться в хаос и вступить в Мировую войну, то безусловно. Лишь Минаев обратил внимание на сей важный материал, казалось бы не из самых важных, чтобы на него опираться при создании сюжетной канвы.

Предлагаемая Минаевым история начинается незадолго до первого серьёзного противостояния в Европе. Этому предшествуют авторскую размышления, судя по которым можно подумать, будто он не мог определиться, какими именно средствами ему стоит осуществлять первоначально задуманное. Медицина, теософия — автор показывает себя эрудитом, не брезгуя перекладывать на свой лад информацию разнообразного толка, побуждая читателя недоумевать, ведь он держит в руках художественное произведение, а не научно-популярное издание.

Главные герои постепенно находятся. Причём не всегда в России, чаще за границей. Странно видеть, допустим, русского, решившего переплыть Ла-Манш, к чему он упорно готовится, размещает объявления в газетах и не придаёт значения предупреждениям о скором начале конфронтации. Минаев мягко — полупрозрачно — разворачивает перед читателем батист. Война ещё не началась, а значит Борису позволительно показать стремление одного человека совершить подвиг. К каким только практикам этот человек не прибегает, начиная от ориентирования во времени, находясь вне ориентиров. Впереди же ожидается крах надежд, о чём читатель задумывается чаще автора. Возможно будет сохранить отношения с девушкой? Как он поведёт себя во время начала войны и какие последствия будет иметь его свершение? Вопросы возникают постоянно — Минаев не отвечает, обрывая порывы в угоду разыгравшихся патриотических чувств.

Один сторонний эпизод для истории формирует последующий. Минаев крепко держит нить, понемногу распуская, чтобы читатель наконец-то вздохнул спокойно и принимался внимать ровному повествованию, без лишних энциклопедических подробностей. Впрочем, Борис часто забывает о сюжете, уходя в размышления и помещая на страницы всё подряд, если этого коснулась речь: восстановление девственной плевы, особенности поведения голодных собак, женщина при коммунизме, почему людей стали хоронить в земле и много о чём другом, в том числе и подробно про евреев.

Прошлое в «Мягкой ткани» имеет определяющее значение. Описываемые Минаевым поступки действующих лиц оказываются вторичными — они служат связующими звеньями: не фон в качестве декораций, а декорации в качестве фона. Борис сконцентрирован сугубо на истории, не побуждая читателя проявлять сочувствие присутствующим в повествовании персонажам. Они могут думать о будущем, совершать подвиги, заниматься сексом или созерцать действительность — всё это призвано направлять взгляд на происходящие вокруг них события.

Борис Минаев не даёт повод переосмыслить прошлое: он окутывает былым.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1 15 16 17 18 19 26