trounin.ru

До «Пиковой дамы» в исполнении Пушкина ещё далеко, но Жуковский пример собою подавал, он к переводу из Иоганна Гебеля обстоятельно подошёл, «Красным карбункулом» тот рассказ Василий назвал. Страшен сюжет, убийство есть, проливается кровь, страсть к картам там, пьётся вино, беса подобие является вновь. Из середины ведётся повествование, не сразу поймёшь к чему возьмётся вести рассказчик-старик. Кто его герой, неужели оживший для иного сказания Варвик? Мрачное гадание для девушки показано было, она никак не верила судьбе. Туз бубновый, семёрка треф и червей туз: всё это подводило к беде. И вот полюбила, не ведая, что достался туз бубновый — таким оказался её муженёк. Кто не знает — сию карту иной народец красным карбункулом зовёт.

Муж пьяница — беда из бед, муж картёжник — сущее наказание. Да плоха жена, не прилагающая к исправлению мужа старание. Пусть карты сказали достаточно, веры им быть не должно. Самой предстоит судьбу ковать, либо положиться на провидение: всё под одно. Куда не стремись, избежать рока не сможешь никак, ведь достался карбункул, хоть муж и явный дурак. Пить бросать не собирался, сделав послабления, от картёжного азарта отказался, утопая в зелёном змие без совести зазрения. И, однажды, явился к нему Бука — с виду господин приятный. Он-то и пробудил в пропойце азарт к картам стократный.

К чему склонить читателя? Требуется мораль. Надо сделать так, чтобы не было оступника жаль. Он сам взял карты в руки, нарушая жены запрет, горько продолжая пить, не замечая меркнущий свет. Какой же это Бука явился к нему? Жуковский сослался на дьявола подобие. Читатель видел Буку иначе, принимая за разума на человека злобие. Бука — есть тот, кто приходит за ослабший от осознания реальности мир, кто кажется нужным, если для пропойцы алкоголь стался кумир. Оно так, чего Жуковский отрицать полностью не стал, указывая на иное, искушением Василий Буку назвал. Так и есть — искушение злое, горе-горемычное и бедовая беда. Без карт можно сказать, какая ожидает слабовольного человека судьба.

Семёрка треф — тюрьма на семилетний срок. А туз червей? К пролитию крови он. Жена продолжит ждать мужа, запустеет за годы прошедшие дом. Явится муж, свирепый без предела, нож будет в руке, убьёт жену, потянется к картам, утонет в вине. Всё Бука виновен, ибо семь лет назад карбункул ему проиграл, а этот карбункул в кармане пустоту в звонкий талер превращал. Праздная жизнь сгубила человека, ибо губит всегда ощущение дозволенного изрядно. Оттого не получается жить с наслаждением, становится жить неприятно. Следом проступок, наказание, случается беда, сколько не уповай на судьбу, не говори, будто не твоя это вина.

Не простой перевод Жуковскому достался, другого рода Василий мораль искал. Может Горе-Злосчастие ему мнилось быть показано важным, схожую идею в сих строках сообщал. Исключение зримо, туз бубновый жить другим образом не умел, обращая в труху каждый день и всякое мгновение. Если и создавал о себе благостное, то разочаровывающее впоследствии впечатление. В том особенность варианта Василия — наказ жить по совести, соразмеряя возможности и потребность. Ведь и правда, зачем человеку выносить сор из избы, терпеть мира злободневность? Не для себя существовать — мир своим присутствием украшать. Будет трудно, казаться невероятным, но к тому нужно себя направлять.

Всё равно, каждый на собственный лад рассказ за авторством Гебеля поймёт, не каждый читатель задумается над содержанием, особенно, если не привык давать мыслям ход.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поверим прочим, кто о нём говорил, а говорили о творчестве Клопштока много. Кому сей поэт оказался впоследствии не мил, тот бил по памяти о Фридрихе жестоко. Чураться полагается, не дело поперёд Гёте и Шиллера превозносить, всякий так делать старается, пытаясь творчество Клопштока забыть. Но где же уважение к памяти творцов прошлых лет? Почему с усмешкой воспринимается Клопшток? Подобных ему может в современности нет, и кто бы литературу собственной страны приподнять так смог? Говорите, Гёте и Шиллер — блеск литературы немецкой. Сии творцы — достояние народа. Назовём это суждение — причиной веской, ведь так думает потомок год от года.

Нет, не станем браться за Клопштока всерьёз, не по зубам он людям, кому немецкий язык плохо знаком, оставим то для любителя поэзии Германии и сказочных грёз, готовым настоящее отправить на слом. Обратимся к одному из переводов, что Жуковский оставил. То выдержка из «Мессиады» — поэмы громадной. Василий «Аббадоной» тот отрывок озаглавил, придерживаясь повествования линии главной. Неотступно сообщал, в угоду русской речи дозволяя исправления. Да и сам Жуковский понимал, для чего создаются такие стихотворения. Иной мысли не выразишь, ибо опасно мыслить на тему промысла высшего существа: смысла другого не выделишь, должны быть ясными слова.

Повествование сообщалось в смутных тонах. То нечто из времён, излишне отдалённых. Речь шла не о древних богах? Или о существах, слишком приземлённых? Чертоги ада или сени небес, два лица зрят с поэтического полотна, кто из них ангел, кто бес… или сущность у бытия всего одна? Или братья они, создания вечности порыва? Аббадона и Абиил — их имена. Возмужали братья, поняли в чём сила, разгорелась между ними вражда. И стало важным определяться, за кем пойти, кому служить: за правдой идти — от лжи отдалиться, к правде идти — лжи не может быть. Сатаны ненасытен взор, выбор осуществить потребовал, оттого брат брату выражал укор, каждый из них свой путь исповедовал.

Так отчего возникает проблема в восприятии поэмы? Текста полного для ознакомления не хватает. Да не беда ведь — нет такой проблемы, если кто-то ознакомиться с «Мессиадой» желает. И на русском перевод есть, пускай в прозе сообщаемый. Сложность в другом — нужно себя увлечь, постараться постигнуть предмет интереса к познанию желаемый. Пока же, другого мнения не возникнет, «Аббадона» (в переводе Жуковского) в качестве притчи воспринимается, и даже от этого голова читателя поникнет, поскольку сложно текст воспринимается.

Что становится ясно — держать научиться нужно мысли и дела в узде, поскольку опасно, когда о твоих поступках судачат везде. Поднять руку пожелал? А хватит ли сил? Держать руку в замахе устал? Так поднимать никто не просил. Подними палец, укажи на неправедность поступка, но и палец устанешь держать. В чём тогда должна быть людям уступка? Как раз в том, чтобы мыслей не выражать. От пыла речи — нового не обретёшь, говоря тихо — слова среди прочих утонут, даже в мыслях себя не найдёшь, если мысли те ежечасно стонут.

Буря и натиск — этого не заметит читатель. Достаточно знать, Клопшток такому направлению в немецкой литературе давал ход. Разве плох автор — способов выражения искатель? Не он, так другой писатель обязательно искомое найдёт. Что до прочего, всему своё место будет отведено, возникнет только тогда много общего, историей иного на века вперёд не дано.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1833 году

Как греки себя представляли прежде? Они в пещерах пребывали дикарями! Жили нисколько не на лучшее в надежде, находились наравне со зверями. За это Зевс пожелал истребить род людской, пресечь существование человека раз и навсегда. Кому же поныне должны быть благодарны люди судьбой? Может тем, что о Прометее вспоминают иногда. Этот титан — дядя олимпийских богов, позволил человеку о зверином образе забыть. Дал он людям основу основ, чем и продолжает род человеческий жить. Зевс на то вознегодовал, приковав титана к скале в горах, и орёл Прометею печень клевал: после и вовсе узником Тартара став. Так гласит предание, у Шиллера изменено оно, ныне Зевс заслуживал людское внимание, будто он человеку позволил обрести естество.

Началось — по Шиллеру — с того, что Церера сошла с Олимпа воззреть на людей. Не встретил богиню никто, не проявил уважение к ней. Не было храмов богам, от туш смрадный дым отходил, поклонялись люди божествам, из которых ни один на Олимпе не жил. Приносили кровавые жертвы те звери, убивая животных во славу небес, они и себе подобных ели, не обходилось человека убийства без. Ни к чему не стремились, погрязли в мраке сомнений. Может потому у Зевса мысли зародились: истребить каждое из живущих тогда людских поколений.

Стала к людям Церера обращаться, говорить — не нужна богам кровь. Не надо так с живыми существами обращаться, зерно лучше на алтарь вскоре готовь. И к Зевсу обратилась — негоже себя от человека скрывать. Будет лучше, если каждого бога суть пред людьми явилась, будут знать — кому почести надо воздавать. Должен Зевс явиться, не откладывая на потом, тогда должны люди забыться, принять олимпийцев с положенным для того торжеством.

Так праздник начнётся! Будут боги к людям с Олимпа сходить. Будет хорошо, если никто обратно не вернётся, станет промеж людей с той поры жить. Пусть Амур — древнейшее существо, приложит старания хаос разогнать, космосу найдя в сердцах людей уголок. Или Афродита — любви естество, даст возможность иначе на мир смотреть, хотя бы на самый малый срок. Сойдут и другие боги, как добрых начал, так и плохих. Их же примут римские тоги, что были потомками троянцев из них. О каждом олимпийце найдётся верное слово, всякому окажется человек тогдашних времён рад, всё для торжества казалось готово, теперь — Элевзинского праздника пора настаёт.

Не нужно гадать почему, но о том гадали при Шиллере и в последующие годы, придавая действию сему, думая, стали преображаться народы. Франция тому пример, где скинули власть королей, обрели источник новых вер, будто из зверей превратились в людей. Никак Церера до французов снизошла? Отринуты кровавые жертвы единому Богу. Религия христианская восвояси ушла, серпом смерти снимавшая головы год от году. Если только так понимать, иначе не получится никак. За благо революцию французов принимать? Знал бы кто — в какой Европа впадёт на полтора десятилетия мрак.

А что же о Жуковском скажем? Смело будем утверждать — последнюю балладу Василий перевёл. Довольно и проделанного — с этим свяжем, почему более он сил переводить баллады не нашёл. О чём не говори, всё — по сути — едино. Глаза, человек, отвори, не ходи снова мимо. Об одно обстоятельство спотыкается род людской, нисколько не желая меняться, продолжает каждый гордиться собой, невольно помогая другим с жизнью в болезных корчах расстаться.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Спасения нет, нигде на Земле нет спасения. Нет спасения на воде, спасения не ищи. Остались только сомнения… тогда, читатель, балладе от Жуковского внемли. Взялся Василий за перевод баллады Томаса Кэмпбэлла на свой лад, вновь расцвели оссианства черты, по сюжету — бежали двое, каждый из них страхом объят, оказались за грань допустимого они зайти. Неминуемое грозит за то наказание, не сносить головы никому. Было ли о том шотландское предание? Не сносить головы и взявшему на борт беглецов рыбаку. Гнался за людьми горцев воитель, среди бежавших была его дочь, а так как он — шотландцев предводитель, не остановит его поисков самая тёмная ночь. Настигнет беглецов у реки, длань схватить протянет к водам, да желания его обречены… он — не владыка речным богам.

Беглецы не знали, как от погони оторваться. Вскоре рыбака увидали, должен тот помочь им взяться. Но рыбак выражает сомнение, хлипок его плот, возьми сверх одного на мгновение, волной тут же лодку разобьёт. Перед влюблёнными страх расплаты велик, не страшит судьба утонуть, должен то понять старик, поскорее отправиться в путь. Согласился рыбак, непонятно только зачем… Сам не ведал как, не ведал и грести будет чем. Плот скрипел, сочилась вода… тронулись втроём через бурный поток, но бушевала пуще прежнего река. Далеко от берега старик отойти на лодке смог.

И вот на берег Уллин ступил, он видит лодку, не слышит, как дочь ему кричит. Он к небесам взор обратил, пусть стихия плот скорее пожрёт. Но дочь руки к отцу протянула, желая воссоединения, плот тут же на дно волна утянула, став уделом забвения. Стоял Уллин на берегу с сердцем отяжелевшим, горечь утраты осознавая, теперь только и смевшим — иного отныне желая. Не должны небеса на кару так скоры быть, пусть река отдаст дочь ему назад… Разве нельзя о недавней просьбе забыть? Отчего не найти с провидением лад…

Так почему помог рыбак? Какое дело до желания молодых? Если понимал, потонет он так, взяв на борт сих двоих. Он должен был взять, так считали поэты всегда, всерьёз рыбаков не брались принимать, такая у рыбачьего люда судьба. Они — вершители жизней, рыбакам подвластно души перевозить, с их смертью не остаётся лодки лишней, в том же теле они могут себя возродить. Снова рыбак на место вернётся, откуда увозил умирать. В том Харона участь найдётся, должного на скорбные лица умерших взирать. Образ рыбака — предвестник скорой беды, таким поэты его воспринимают, поэтому доброго не жди, когда в лодке утлой они кого-то переплывать заставляют.

Что до беглецов — они не желали покориться. Каждый из них был сразу готов, если предстоит сном вечным забыться. Утонут — то счастье для них. Переберутся — долгий успех. Неважно, если с лодки смоет их, разберёт лишь отважные сердца смех. Но как понять… отчего дочь к отцу руки протянула? Может не хотела бежать, но с мыслью тягостной вечным сном уже заснула. Всё равно, куда от обстоятельств не старайся сбежать, погибель обеспечена в чужом краю, не станут тебя нигде принимать, потому лучше на лодке пойти ко дну.

Остаётся Уллин, излишне любивший дочь. Думал, жизни он — господин, его волю никому не превозмочь. Кары желал тому, кто посмел ему слово против сказать, теперь оставаться ему одному, дочь стихия водная согласилась пожрать.

Жизнь тяжела, тяжелы решенья, будто кругом мгла — не ценим мы мгновенья.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Уланда с избытком, по нраву Василию пришёлся немецкий поэт. Кто-то скажет — это было много слишком, но осуждающих за порыв такой нет. Отчего бы и не Уланда переводить, если то близким по духу казалось. Иногда такие сюжеты трудно забыть, оттого им уделять внимание и оставалось. Но чаще краток Уланд сказывался, особенно в Василия переводе, на разные сюжетные линии смысл не раскладывался, а может был тогда Уланд в моде. Давайте посмотрим на остаток в балладном ремесле, скоро Василий покончит с оным, отражал во строках мысли и тягости все. Надо признать, вклад в стихотворство у Жуковского стался огромным.

Вот баллада «Алонзо» — из Швабии действие в Испанию перенесено. Оказалось по сюжету грозно — сердце юноши умереть с тоски мгновенно должно. Случилось певцу возвратиться из далёких земель, его девушка должна ожидать, не думал он предстать средь потерь, любимая его в гробу обречена лежать. Умерла! Сражена неизвестным недугом. Оборвалась струна! Не попрощалась с лучшим другом. Прознав про то, сердце певца остановилось… да знал бы кто, его красавица от мрака смерти отстранилась. Восстала из гроба мёртвая, на удивление ожившая. Увы, теперь уже душою чёрствая, сама от горя по Алонзо себя едва не убившая. В монастырь ушла, затворилась от мира она. Так гласит баллада сия… Говорят, история такая в Швабии на самом деле была.

«Старый рыцарь» — о воине повествование, в крестовые походы ходившем. Родилось в народе о нём предание, ради цветения оливы после жившем. Когда на Святую землю пришёл, ветку оливы на доспехи повязал, бой с сарацином после вёл, но её никогда не снимал. Теперь он в краю родном, ветку оливы во дворе дома рука посадила, каждый день вспоминал он том, как ветка та его в Палестине хранила. На склоне лет вздыхает старик, терзаем думами о прошлых годах, важным оказался для существования тот краткий миг, смыслом жизни навечно для него став.

Баллада «Братоубийца» — свежий перевод. Через три года от её публикации Жуковский собственный вариант осуществил. По её сюжету на искупление человек идёт, грех тяжёлый на нём — брата он убил. Бредёт туда, где Дева Мария прощает подобных ему. Всё равно в аде гореть, но смягчение кары будет даровано. Гореть не в худшем кругу, где пребывать убийце место уготовано. Понимал человек: жизнь страшна, а смерть — страшнее. Ведь сам себя обрек, потому и судьба должна быть к оступившемуся злее. Бредущий за спасением — в цепи ноги заковал, должен муки терпеть, он облегчения страданий оттого и желал, мог лишь прощения Девы Марии хотеть. Она простит его, когда все соберутся под сводом пещеры, возьмёт нещадно всего — исповедника католической веры. Разойдутся паломники, он останется ниц лежать, когда же о нём вспомнили, поймут — его уже не поднять. Убийца умер при молитве, смертью грех частично искупив, может теперь в аду он пребывает в битве, в кругу лучшем место добыв.

Теперь про ещё две Жуковского баллады озвучим речь, работа над текстом которых велась, но Василий решил их на забвение обречь, мечта о переводе не сбылась. Ещё в 1807 году брался за из Бюргера перевод, желал «Леонардо и Бландину» перевести, но у яблони сцена замрёт, когда приедут свататься к девице женихи. Вполне очевидно, она любила парня простого, не ценившая прелестей положения и не взиравшая на злато. Скажем и про балладу «Царский сын и поселянка» немного, чтобы за 1832 год было более Уландом творчество Василия богато. Становилось известно, красавец-правитель доехал до ручья, а дальше уже было Жуковскому не интересно, может не желал видеть девиц в окружении сего царя.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Помнит читатель «Балладу о старушке»? Сходного мотива Жуковский и в «Рыцаре Роллоне» решил придерживаться. Только тут речь пойдёт о монастырском служке, пожелавшем от подарка сатаны воздерживаться. Изначально, откуда Василий черпал вдохновение, Уланд про разбойника из Швабии сообщал, Жуковский об иных местах сложил стихотворение, куда действие и помещал. Не так важно, чем человек жил, преступности предпочитая творить, оттого он сатане и мил, должен рабом владыке ада служить. К тому и поведётся в строках сказ, к тому сюжетная канва подойдёт обязательно. Так о неизбежности наказания Василий поднял глас, писал балладу о разбойнике старательно.

Рыцарь Раллон — смеялся Василий, вероятно. Хоть не дал панталон, но всё-таки вёл тот рыцарь себя неопрятно. Забывчивым оказывался, не в то время на дело шёл. Как ещё за главаря он сказывался? Если лада с собой не обрёл. Понятно, разбойничье ремесло любит ночь, под мраком следует преступленье совершать, и всё же человек не может себя превозмочь, в темноте зрением не дано обладать.

Пока излишне черно, заметил рыцарь свечение в часовни окне, зашёл он туда на мгновенье одно, вскоре отбыв на коне. Заметил позже — перчатку забыл, щитоносца отправил принести забытое, а тот, вернувшись, белее белого был, рассказав им открытое. Там с перчаткой в руке восседает чужак, прожигающим взглядом взирает, отдавать не пожелал никак, о Роллоне он знает. Что делать — поехал рыцарь сам, вступил в разговор с чужестранцем, не сразу распознав обман, не распорядился представленным шансом. Обе перчатки на год отдал, взамен получив лошадь вороной масти, тогда же его страх обуял, он в монастыре решил избежать напасти. Пройдёт год, явится сатана за разбойничьей душой, ничего не спасёт — отойдёт Роллон в мир иной.

Оттого и сходен мотив — сатана пожелал обрести себе во владение души людей, преступлением живших, а те — чашу горя испив, решив грехи замолить, будто проступки тем искупивших. Теперь же, отличие существенное в том, не стал Жуковский расписывать борьбу со слугами ада, ибо сразу явился дьявол в божий дом, так как не кому-то другому — ему, властителю ада, полагалась сия награда. И рыцарь пощады не просил, ещё по получении коня смирившийся с судьбой, он живым себя ещё тогда похоронил, не подумав, что благодарность за перчатки будет именно такой.

Как умер Роллон? Мгновенно смерть наступила. Увидел сатану он, острая боль грудь пронзила. То конь ударил копытом в грудь, как тут же отошла душа, не успел Роллон вздохнуть, рухнув, уже не дыша. Поднялся от тела дух, сел на подарок сатаны. Тут бы сказать: прошёл в Мордоре слух, но до такого сюжета ещё сотня лет должна пройти. Воссевши на коня вороной масти, вслед за владыкой ада поскакал, его ждали другие напасти, о которых никто из живых не знавал.

Можно по-разному трактовать необходимость создания именно данного сюжета. Видеть причины, мечтания или огорчения. Зачем проникать излишне в думы поэта? Оставим для угодного читателю истолкования. Стало любимым действием литераторов той поры (и в России в той же мере) — неважно, были или не были правы, находя для героев искать им угодное в дьявола возможностях вере. Вот пример из многих — рыцарь Роллон, пытавшийся за перчатки обрести в должники владыку ада, да обманут был, ведь не рассчитывал он, что быть слугою сатаны — единственная за это награда.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1832 году

Буря бушует… не одолеть. Словом не успокоить гнева стихии. Неважно, что под бурей иметь, случается такое и в России. Во Франции бывало не раз, стихия обнажала язвы, становилось ясным то для глаз, но не добились люди правды. И прежде волны вперёд гнал человек, не боясь бурного течения, разбивало плот с ним о брег, отчего усиливались среди людей волнения. Кого тогда показать, кто достоин сойти за пример? Кто способен с толком править? Может, сам Карл Великий… или некий его пэр? Дабы это понять, Уланд балладу сочинил, хотел он показать, кто мудрее из предков наших был.

Все пэры короля и сам король — собрались в Палестину: принять крестоносцев юдоль, помочь опрокинуть мавров на спину. Но им предстояло плыть, чего они не умели, в море немудрено себя забыть, того вовсе они не хотели. Будет буря на пути, так важная для человеческих качеств понимания. Выскажут пэры мысли свои, зная, напрасны пред стихией старания.

Один укорит судьбу за невозможность волны мечом покорить: удары наносить бесполезно, другой посетует — корабль от ветра щитом не закрыть: рассуждает вполне верно. Набожный человек в бурю к Богу обратится. Лишённый веры — к милости небес примется взывать. Никто на корабле не желает с жизнью проститься, способ пересилить буйство стихии нужно узнать. Музыкой перебить забортный рёв? Песней ветра свист не унять? Хватит ли для вариантов слов? Всё можно и без того понять.

Внимание к королю, он почему-то у руля. Карл не выражал эмоций никаких. Он правил, путь средь волн ища, не слушая ни тех и не слушая других. Он правил верно, как никто управлять не мог. Пусть было скверно, Карл должен дойти до места в срок. Он только молчал, ничего никому не говоря, может об участи ожидающей не знал, зато не терял при трудностях себя. В том его заслуга, ведь недаром Карл меньше всех задействован во строках, не должен знать он испуга, выражать сомнения страх.

В том и мораль — государь обязан железным нравом обладать. Разве станет жаль, если будет он на смерть неугодных ему осуждать? Что до Уланда, видел он возвышение Наполеона, не знавшего преград, чья политика — движение вперёд, никак не оборона, чему никто из немцев не рад. Перед императором французов Германия стояла, все её герцогства и прочие владения, блокаду Англии она устроить мешала, как и царя Александра возражения. Как бы в Европе люди не роптали, не их ропот Наполеону важен, сами европейцы толком не знали, каким образом механизм управления над континентом должен быть налажен.

Но отойдём на двадцать лет вперёд, на Россию обратим взор, Жуковский за сей баллады взялся перевод, и заслужить за то мог от ненавистников царя укор. Что случилось в двадцать пятом году? Декабристы восстали. Написано сталось на дворянском роду, чьи отпрыски почву потеряли. Чем не буря, от которой должен каждый роптать? Разве должен царь, брови хмуря, виновных в содеянном прощать? Это Великий Карл с бурей бороться не умел, поскольку ветер навис над ним. Да никогда Карл не имел в Палестине дел… оттого и нужно разобраться в мыслях самим. Хорошо: жесток правитель, чья воля не всегда понятна народу. Был бы он просто ветра ловитель, пропускающий через себя дуновение год от году. Он же — кормчий корабля Государство, не должный держать за действия отчёт, даже принимай это за коварство: не имей твёрдости — пойдёт в расход.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1832 году

Тот Роланд, что пал, о ком жонглёр баллады слагал, вот он — молодой телом и душой: парень — идеалам верный — простой. Пока ещё птенец, ценитель ребячьих забав, не ведал даже отец, как молоко обсохло на губах. Меч ещё не доверишь, разве дашь носить щит, пока в деле не проверишь, сын будет забыт. И вот Великий Карл, франков король, призвал пэров талисман добыть, узнает тем, силы осталось сколь, чью удаль ещё стоит ценить. Та реликвия у великана в густом лесу хранилась, она ему неуязвимость придавала, легенда о том для Карла не забылась, потому его десница на Арденны указала. Кто вернётся с талисманом, тому почёт, кто вернётся с обманом, того пощада не ждёт. Пойти и Роланд юный напросился, щит обязался за отцом носить, в том лесу он сам для себя открылся, ему предстояло талисман добыть.

Нехитрое дело — великана одолеть. Давид победил Голиафа в былом. Разве Роланду не дано того суметь? Ведь не один он — едет с отцом. Четыре дня плутали по лесу, три ночи не знали покоя. Не придавал Роланд значение щита весу: держал уверенно, всегда стоя. Привалы свершались, краткими быв. Другие пэры за талисманом гнались, про сон словно забыв. Кому одолеть великана предстоит? Но где великана искать? Может его след давно в Арденнах забыт… Тогда о талисмане остаётся мечтать.

Однажды, при свете ночного светила, блеск разглядит Роланд в мраке. Левая рука его отца от сна не разбудила, правая — приготовилась к драке. Дерзости юный воин провозгласит, посмеётся великан изрядно, сломает Роланд копьё о его щит, пойдёт бой для рыцаря не ладно. Важно храбрым быть, одолеть тогда сможешь врага, потому великан уже кровью омыт, талисман сжимает Роланда рука. Одолел юный воин противника в честном бою, ничего с тела не взяв, доказал храбрость перед собой свою, ни в чьих глазах героем не став.

Не скажет отцу, как великана бил. Талисман не покажет. Не надо ему, чтобы кто-то ценил, придёт время — сам расскажет. Найдут с отцом тело поверженного врага, от того малое осталось: отсечена у трупа голова. Может Роланду это показалось? Да нет ни руки отрубленной, ни вражьего щита, ни кружки, едва пригубленной, ни поясного ремня. Ничего нет, кто-то растащил. И талисмана нет… кто же опередил? Как держать перед Карлом ответ?

Понятно становилось, когда шли домой пэры из Арденнского леса. Их естество утомилось, придавали части великана их подвигу веса. У одного голова, у второго — щит… у отца Роланда только слова, их и говорит. Говорит не о потерянных днях, он на талисман у сына взирал, в каких же потерялся снах, если глаза на подвиг закрывал. Роланд ответит ему: всего-то подрался, там мало было дела одному, нисколько не старался.

Читатель простит за пересказ. Но о чём сообщишь, кроме поведанного во стихотворных строках предания? Уланд сочинил прекрасное для нас. Мы же оценили Жуковского в переводе старания. Ожили былины франков, героев веков прежних. Вспомнили про деяния Великого Карла и пэров его. Были у владыки французских предков подвижники из верных, готовые биться до смерти за властелина своего. А тут Роланд — воистину птенец. Способен оказался щит за отцом носить, смог бы и меч, как в сказках, кладенец. Не станем свыше положенного дальше о балладе этой говорить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Баллада переведена Василием Жуковским в 1831 году

Судьба жестока. Как же быть? Может, постараться изменить? Возвести стену — укрыться? В самый дальний угол забиться? Другого на погибель толкнуть? В бездну пусть иным уготован будет путь? Как не поступи — избежать нельзя. Не дано человеку обратиться в ферзя. Ежели суждено погибнуть — смерть без роптанья принимай. Остаток дел поскорее кончай. Родню предупреди, дабы не томилась в злобе на молчанье. Так будет легче пережить расставанье. Но кто к худшему исходу готов? Мало таких на свете голов. Ещё меньше тех, кто смерть близкого согласен принять. Непременно он согласится самое дорогое отдать. А как быть с тем, когда тебе говорят — ты умрёшь, если поступишь образом определённым. Выбор оказывается не простым — всегда сложным. Когда есть возможность худшего избежать — так и надо поступать.

Чрез испанские земли, где арабы некогда власть держали, пять монахов в Марокко спешили — королеву Ураку повстречали. Та набожной была, истово верила в промысел божий, потому рада была, ежели заходил к ней и калика перехожий. А тут пожаловали пять святых отцов, облачённых в одеянье чернецов. Сказали королеве Бога служители, почти мёртвые они — скоро не жители, поведали про стремление в земли неверных слово христово нести, суждено им там смерть в муках жестоких обрести. Будут лежать кости убитых, солнцем палимые, ожидая быть перенесёнными в земли родимые. И кто первым из королевских особ на них взор обратит, недугом болезным будет к ночи убит. Смерть и Ураке суждено окажется принять, потому пусть думает, как судьбы избежать.

Вот ушли монахи неверных в веру истинную обращать, случилось им вскоре расправу в Марокко принять. Белеют кости в жарких песках, собакам на поедание желал отдать тела монахов шах. Но никто не касался святых отцов, дикий зверь бежал из тех песков. Пока не сжалился человек, взявшийся мощи в Коимбру доставить. Тем поступком он смог себя перед единоверцами прославить. Теперь кости близ царства Ураки, её зовут скорбь к подвигу монахов проявить. Не хочет идти королева на погибель. Как ей быть?

Как не пытайся королева с судьбою вступить в спор, всё равно её ожидал смерти приговор. Окажется, запоздал король на ловитве — не ему умирать. Королю и не полагалось жребий раньше срока принимать. Умрёт Урака — души монахов восстанут от мощей, может явятся в призрачном обличье прямо перед ней. Как не противься — прими положенное. Исполни обязательство, Богом на тебя возложенное.

К чему бы эта баллада не писалась, Жуковский её откровением принимал. Не такой ли ответ он сам для себя в муках от любви погибшей искал? Тому свершиться в любом случае — с ним или без него. Так полон грусти он тогда отчего? Узнай счастье с любимой, браком возьми, понёс бы на могилу мёртвой ныне цветы. Лучше считать — всем дарован определённый удел. Значит, на лучшее Василий надеяться не смел. Умерла любовь, должна мир покинуть, теперь Жуковский обязан в мыслях остынуть. Или не она — он умереть должен. Но провидения удел уже исполнен. Не воротишь ушедшего вспять, лучше с обидой удары судьбы принять. Благо, есть люди, чьи к творчеству устремления — рождают подобные стихотворения.

Проще чужую мысль понять, пропустив через собственные переживания. Поймёшь тогда, чего твои на самом деле стоят старания. С другим трудно справиться — неизбежное принять. Человек такой исход постарается подальше от себя держать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Жуковский проиграл борьбу. Свою любовь на веки отпустил. Но выбрал дорогу не ту, напрасно он окольными путями ходил. Любовь его выпорхнула в окно, голубкой вдаль стремясь. Да Василию не всё равно, теперь мысль другим занялась. Сюжет какой баллады взять, дабы тоску отразить? Все сомнения смять, страдальцем при жизни быть. У Вальтера Скотта фрагмент есть, им так и не доведённый до конца, где показывалась расплата за месть, как старело в муках сердце юнца. Чем не вариант? Его можно показать. Наполнение Василий не забудет изменить. Он станет на равных с героем повествования страдать. Постарается и свою судьбу смягчить.

За страшный грех владыка шотландских гор пилигримом побрёл в Рим. Не стерпела душа свершения злобы. Грубая ткань — его одеяние, вериги влачились за ним, не давал пищи и влаги для утробы. Сорок дней он в пути, ночевал под небом. Никого не просил о снисхождении. Не принимал подаяния, гнушаясь даже хлебом. Молил об одном — о владыки Рима прощении.

И прощал Римский папа всякого, кто чистые помыслы имел. Пилигрима прощать не решился. Как вообще столько наглости этот бродяга имел? Простить можно, но не того, кто так кровью обагрился. Пусть прочь идёт, прощения ему не видать. Он проклят отныне, до гроба не сыщет покоя. Пришлось пилигриму по Риму с пустыми руками плутать, суждена с той поры ему судьба изгоя.

Но он Шотландии владыка, не смерд и не низкого положения челядин. Может хоть войну Риму объявить. Только в душе оставался единственный выбор — стать человеком самым простым. Теперь проклятому среди пустыни жить.

Какой же грех на душе был? Он любил девушку, та к другому тянулась. Он ей карой пригрозил. Она всерьёз не приняла, отмахнулась. В хижине браком втайне сочетаться решила, о чём прознал будущий пилигрим. Не случайно он проходил мимо, злость дурную шутку сыграла с ним. Он запер двери, устроил поджог. Быстро хижина огнём занялась. Никто выбраться наружу не смог, ни одна живая душа не спаслась. Когда в себя горе-любовник пришёл, сделанного уже не воротить, с той поры он печаль обрёл, грех страшный желал смыть.

Как исправить положение? Никак. Римский папа прощение давать отказался. Оттого поселился в душе навечно мрак, оный трудом искупить Шотландии владыка старался. Он — пребывающий на положении раба, самую тяжёлую работу на себя бравший — не надеялся на спасение никогда, столь гнусно жизнь любимой отнявший. И быть так, не задумайся автор-поэт, каким образом дать отдохновение воспалённому уму. Ведь должен наступать за ночным мраком рассвет, отчего не приукрасить судьбу?

Пусть явится старец, может посланец небес, выслушает пилигрима, поможет найти облегчение. И Жуковскому, что своим мыслям придавал вес, даст сей вольный перевод отдохновение. Кто скажет, будто Василий в мыслях любимую не сжигал? Жизнь казалась разрушенной, в мрак мир погружался. Теперь Жуковский сам себя прощал, с тоскою наконец-то прощался. Ежели дал право пилигриму спокойно мир покинуть с искуплением греха, такое право муками совести заслужив, значит не будет дальнейшая жизнь плоха, но живя в осознании утраты, никогда не забыв.

Покаяние облегчает существование — тяжесть дум снимает. Остаётся приложить усердное старание. Хорошо, если человек это понимает. Если нет, ему поможет оное от Жуковского повествование.

Правду говорят: мимо с чистым сердцем проходи, не смотри никогда назад, лучше откажись от любви, дай право другим волю выбирать, а лучше помоги с долей определиться, всё равно не дано наперёд о благости знать, следует хотя бы чужим счастьем насладиться.

Автор: Константин Трунин

» Read more