trounin.ru

Жил на Руси юродивый Михаил, по монастырю Клопским названный. Происхождения неизвестного был, а то и происходил от лица знатного. Отрешился от мира, поступив своеобразным образом. Не взял он обет молчания, иначе истолковав необходимость придти к смирению. Стал он повторять слова других, к нему обращённые. Спросят имя его, он спросит в ответ, слов не изменяя. И так во всём, отчего нельзя было понять, что он из себя представляет. Так бы и жил в монастыре, почитаемый за усердие своё, не узнай его однажды пришедший. Да и нет доказательств, будто действительно узнанным юродивый был, ибо молчал о себе, продолжая за другими повторять. Повесть о том сохранила свидетельства, о самом монастыре почти никаких сведений не сохранив. Но память о Михаиле Клопском жива, о том есть сообщения, чудесами прозываемые.

Первое чудо — пришествие Михаила в монастырь. Второе — избавление от разбойников. Сказывают, пришёл нуждающийся в еде, просящий помощи, прося оказать оную и его товарищам. Когда согласись в монастыре помочь, привёл тот ещё многое число людей, и было у каждого из них оружие. Собрались они ограбить братию, сперва всё же еды истребовав. А как наелись — свело животы им. Возопили о целебном напитке каком, лишь бы унять нестерпимое. Нашли для них решение, пусть постриг примут. И свершилось чудо — унялась боль. Так бывшие разбойники приняты были в число монастырских служителей.

Третье чудо — чудо узнавания. Узнан оказался юродивый, Михаилом он звался, как оказалось. И возросло к нему уважение братии, поняли они, какой человек к ним в обитель пришёл, насколько сильна воля его и самоотречение, ежели о жизни сытой предпочёл забыть, отдавшись для дела Бога служению. Это ли не чудо, коли знатный человек отказывается от мирской суеты, предпочитая усмирять плоть и помыслы свои?

Но не всегда Михаил юродивым сказывался. Вёл он и речи разумные, когда того требовали обстоятельства. На запрет правителя земель рыбу ловить, где монастырь находился, сказал он ему предостережение, погрозив рук и ног немощью. И случилось чудо, для князя неприятное, онемели конечности, чувствительность утратив, став недвижимыми. Осталось выпрашивать у монахов прощения. Целый год пришлось слёзно молиться, дабы самому поправиться. Посему ещё сильнее зауважали монахи Михаила, видя в нём человека Богу угодного.

И дабы понять, насколько Михаил являлся божьим человеком, следовало привести свидетельство о его чудодейственной силе, помогающей людям, стоит к нему обратиться с молитвою. Когда умер юродивый, некий купец терпел бедствие на воде, бурей терзаемый. Вот уже судно его должно на дно отправиться, как вспомнил купец про Михаила, к нему обратив молитвы свои. Утихла стихия, вода сгладилась, небо от туч очистилось, стал ясен и светел горизонт. Это ли не чудо, требуемое для признания особого положения Михаила Клопского среди христианских святых.

Сие житие знакомит с деяниями мужа древности, отрёкшегося от мира и жившего согласно представлениям о благости. Не делал он большего, нежели требуется человеку. Во всём себя ограничивал, в том числе и в словах, найдя им требуемое для них применение. Положение юродивого позволило совершать всё ему угодное, но никогда не для претворения в жизнь поступков лишних. Всему своё деяние требовалось, о чём Михаил не мог забыть. Правда на его стороне оказывалась. Пусть говорят, что надо подставить вторую щёку, когда ударили. Михаил подставлял, но и в ответных мерах себя не ограничивал.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Укор всем желающим добиться лучшего из возможного. Накал борьбы, уносивший жизни людей, привёл к воцарению тирана, чьи амбиции не имели сходных черт с избранным идеалом. Стоит ли доверяться обещаниям, когда всё в итоге оборачивается в ужас повседневности? Не сейчас, но завтра, не тут, тогда там — приходят к власти люди, повергающие былое себе на пользу, топя в крови всё их окружающее. Это только кажется, будто достижение мечты возможно, на деле к оной человек если и приходит, то встречается с гораздо худшими условиями. Наглядный пример — государство Советов, доставшееся в руки Сталину. Не представляя из себя ничего, Сталин поверг во прах всё. Как? Волкогонов о том и рассказывает.

Кем же был Сталин? Он собирался принять священнический сан, ранее того захваченный революцией и более ни к чему не стремившийся, кроме овладения властью. Сама мысль о том не будоражила его на первых порах. В терпящей крах империи хватало лидеров, способных подхватить регалии правителя из ослабших рук Николая II. Именно наличие силы сгубило всех, позволив человеку без способностей над ними воспарить. Говоря так, Волкогонов безжалостно минимизирует значение умений Сталина. Не получится понять, каким образом могло случиться, чтобы «статист» вышел из-за спин и оказался выше прочих. Дмитрий смотрит на то время только через призму присутствия в ней Сталина. Сама жизнь способствовала устранению сильных, давая дорогу слабым, чьё всё дальнейшее существование сведётся к подавлению любой воли, способной проявлять силу политической мысли.

Первые годы у власти — борьба с сопартийцами. Главный удар следовало нанести по Троцкому. Мнительность приведёт советское общество к скорому краху. Приходится удивляться, как начало тридцатых годов оказалось воспринимаемым в качестве максимального подъёма всех сфер человеческой жизни в государстве, тогда как то основывалось на угнетении населявших страну людей. Было ли то самоотречением, заставлявшим советских граждан ютиться в бараках, создавая мощь для давшей им приют страны? Волкогонов ничего подобного не замечает. Для него важным выступает необходимость принять чистки тридцать седьмого года, благодаря чему он сможет сказать основное, практически никем не рассматриваемое.

Рядовой читатель может испытывать подъём морального духа, стоит ему начать рассказывать об отверженности людей на полях сражений и в тылу в годы Великой Отечественной войны. Невероятных усилий стоило переломить ход противостояния, отодвинув Третий Рейх от Москвы. И тут стоило бы задуматься, почему сорок первый год оказался провальным. Дмитрий тому знает причину, продолжая повествовать про год тридцать седьмой, который похоронил больше генералов и офицеров, нежели унесла война за пять лет. Казалось бы, ни о чём не сообщающий факт, а между тем — без подъёма народных масс Советскому Союзу не одолеть врага, правда в том не стоит искать заслугу Сталина, делавшего далеко не то, что от него требовалось.

Таковое суждение разбивается при упоминании великих советских строек. Могущество страны создавалось на костях. Вполне допустимо утверждать, пускай и кощунственно, человеку жизнь даётся ради всеобщего блага, а не для воплощения личных интересов каждого отдельного лица. Пусть так. Ведь говорят ныне — того требовали обстоятельства, государство очищалась от наносного. Сталин подписывал бумаги со списками из тысяч имён и фамилий, отправляя их в лагеря или ставя к стенке для расстрела. Складывалась непонятная ситуация, согласно которой исчезает понимание необходимости существования вообще. Человек всегда жил, дабы показать свою исключительность другим. В случае Сталина приходится недоумевать, кому он это доказывал, когда устранял всех, включая родственников.

Запущенный механизм требовал продолжения принесения жертв. Убрав с пути внутренних врагов, Сталин получил возможность официально расправляться с карательными органами, чьи перегибы послужили им же на погибель. Так закончится тридцать седьмой год, на нём же завершит повествование Волкогонов, дав читателю время на передышку перед второй книгой, где будет продолжен рассказ о Сталине.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Русский и иностранец в одном лице — Николай Карамзин. Знающий о России, решил прикоснуться к образу жизни живущих за пределами родной ему страны. Что там? Блестящее общество и образ для подражания? Или адово место, побуждающее наконец-то захлопнуть прорубленное Петром окно, покуда не полезла оттуда разномастная нечисть, вроде постоянно пребывавшей шантрапы, не нашедшей места среди собственных сограждан. В Германии Карамзина принимали за немца, во Франции — за англичанина. И даже в Англии и Швейцарии никто не верил в его происхождение, готовые отказываться от признания данного факта вплоть до последнего из возможных аргументов. Но достаточно было зачитать эпические стихотворения Михаила Хераскова, как сомнения исчезали. Карамзин действительно русский, а язык его народа — достойный права называться поэтическим.

Всякая корчма служила Николаю возможностью переосмыслить увиденное и испытанное. Он садился за стол и писал друзьям, считая необходимым информировать близких ему людей. Не скрывая чувств и эмоций, Карамзин делился через письма увиденным и услышанным. Пока он не истратит всех имеющихся в наличии средств, до той поры продолжит познавать заграничную жизнь. Одно огорчало более прочего — нравы извозчиков. Не он первый такое обстоятельство отметил, привыкший к лихой езде русских кучеров. В Европе извозчик всегда медлил, непременно посещая каждое питейное заведение на пути, пропадая по часу и более. При этом никак нельзя было поспособствовать ускорению сего процесса или искоренению сей дурной привычки — все путешественники оказывались заложниками ситуации.

Города и веси сменялись перед его взором. Практически нигде он надолго не останавливался. В Германии и Швейцарии предпочитал встречаться с литераторами, сразу покидая поселения, уже не испытывая к ним прежнего интереса. И вот перед ним Франция, страна контраста. Некогда Фонвизин подивился местным нравам, отметив бедность крестьян, чьё положение много хуже участи крепостного России, он же не мог смириться с постоянной грязью и вонью французских городов. Примерно такого же мнения и Николай Карамзин, дополнительно упомянувший в письмах пикантную деталь — француженки до ужаса некрасивы.

Самая длительная остановка пришлась на Париж. Сей город кипел от бурления страстей. Через каких-то два года королю Людовику XVI отрубят голову. К тому всё собственно и шло, если вчитываться в послания Карамзина. Мог ли Николай пропитаться аналогичным духом революционной борьбы? Вполне. Таковым настроем Россия пропитывалась на протяжении предыдущих поколений, воспитанных той самой шантрапой. Именно чернь губила Францию, готовая в будущем уничтожить и Россию. До того требовалось ещё дожить, чему Карамзин успеет побывать свидетелем.

Вслед за Францией путь лежал в Англию. Основное лондонское впечатление — прелесть англичанок. Правда и им далеко до русских красавиц, чьи лица украшает зимний румянец. Немудрено видеть столь пристальное внимание к противоположному полу. Совсем недавно Карамзину исполнилось двадцать три года. И он уже научился писать проникновенные письма, заставляющие восторгаться ладностью слога спустя столетия. Особенно удивительно то, что в сущности ничего с той поры не изменилось. Стоит русскому путешественнику отправиться по следам Николая — он испытает схожие впечатления. Только вместо великих литераторов тех дней, он встретит современных уже ему, если вообще будет испытывать к оным интерес.

И вот у Карамзина осталась пара гиней. Он спешно засобирался в обратную дорогу, нашёл корабль, договорился с капитаном и уже не сходил, пока не оказался в пределах Российской Империи. Но ему всё-таки хотелось, чего осуществить так и не смог.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Повесть о жизни» | Книга №3

Братьев нет, опираться отныне приходилось на одного себя. Москва гудела от революционных речей. Всякий деятельный человек лез на трибуну, откуда громко вещал, пока его не заставляли замолчать, принуждая уступить место другому оратору. Кто говорил убедительнее, того слушали. Но ровно до той поры, пока не появится среди толпы говорящий убедительнее. А на деле все вещали о разном, не понимая, к чему готовиться. Кто встанет у власти? Доверия никто не имел. Будь Константин постарше, оказаться и ему среди вынесенных к трибуне. Он бы обязательно сказал, неизменно призвав прежде уважительно относиться друг к другу. Но такого случиться не могло. Паустовский имел возможность приукрасить, показав себя горячим борцом за взгляды большевиков, однако он подобные суждения обходил стороной. Он старался сохранить собственное представление о действительности, смиряясь с необходимостью существовать в представленных ему условиях, но не готовый прямо говорить, о чём ему думается. Должны пройти десятилетия, когда он снизойдёт до откровенного разговора.

Константин видел и слышал всё, что происходило в Москве и её окрестностях. Он работал в газете, передвигался на железнодорожном транспорте, ничего не упуская. Так ему казалось лучше понять ожидания народа. Повествуя об этом, Паустовский не счёл интересным делиться подробностями. Читатель ждал другого. Как жила писательская братия тех лет. И так как Константину довелось общаться с многочисленным количеством деятелей от культуры, значит у него была возможность сказать от него требуемое. Так появлялись на свет короткие заметки, дополняющие чужие портреты. Вроде бы ничего особенного, зато лучше показана ушедшая в былое эпоха становления будущего государства Советов.

Паустовский стал свидетелем и речей политических деятелей, принимая участие в качестве слушателя на заседаниях ЦИК. Видел он горячий неуёмный нрав Мартова, не желавшего успокаиваться и продолжая вмешиваться в ход обсуждений, тогда как был раз за разом изгоняем. Случилось побывать в Лефортово, где назревавший солдатский бунт приехал успокаивать лично Ленин.

Довелось Константину увидеть происходящие на Украине события. Находясь в Киеве, ощущая себя гражданином советской России, он оказался между интересами гетмана Скоропадского с одной стороны и Петлюры — с другой. Ни в какую он не соглашался пополнять армейские ряды этих враждующую сторон, находя для того веские причины. Впрочем, служить Паустовскому всё же пришлось. Отправили его в специально созданный караульный полк под начальством некоего сумасбродного командира, чью фамилию Константин точно вспомнить не может. Тот отрезок жизни был слишком коротким, дабы придавать ему значение, но память всё равно сохранила самое важное.

Так можно вкратце сообщить о содержании третьей книги из цикла «Повесть о жизни». Паустовский ещё не уверился, чем ему предстоит заниматься в дальнейшем. Он конечно работал в газете, писал большой роман, находился среди литераторов. Но твёрдо утверждать, будто бы Константин свяжет себя с литературой ещё было нельзя. И в дальнейшем так и окажется. Кто может смело утверждать, что Паустовский именно писатель, а не умелый рассказчик, способный участвовать в различных мероприятиях, умея о них после доходчиво поведать другим? Это как бы и не писательство вовсе, при том — самое настоящее писательство. Впрочем, грань излишне тонка. Ведь живи Константин не в обстоятельствах краха и возрождения империй, а при каком-нибудь застое, когда вроде бы жизнь где-то кипит, а ты в тот момент ничего не ощущаешь, кроме каждый день повторяющихся событий, ничем друг от друга не отличающихся: сложно представить, о чём он мог тогда писать.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Цикл «Повесть о жизни» | Книга №2

Написав «Далёкие годы», Паустовский замолчал. О чём он мог сообщить? О многом. Но надо понять, как преподнести читателю воспоминания. Решением стало очевидное — писать с подробностями. Вслед за детством пришла пора юности. Ей и посвятил Константин следующую книгу. И юность он провёл в труде, не зная покоя. Он работал не покладая рук, стремясь прослыть ответственным работником. Итак, всё началось с трамвая.

Вожатый ли или кондуктор — всё едино. Требовалось знать Москву от и до. А ещё лучше научиться по-человечески относиться к людям. То есть как? Спросит читатель. Весьма просто. Ежели тебе известно о безбилетном пассажире, то не следует вступать с ним в спор, и уж ни в коем случае не высаживать. Человечность! Пусть гражданин едет, думая, будто кондуктор считает, словно его обилетил. Усвоив сей урок, в дальнейшем Константин о нём не забывал. Случались, разумеется, оказии, требующие указать пассажирам на недопустимость их вольностей. Вроде беззастенчивой езды утром с денежной купюрой крупного номинала — такого обязательно следует наказать, желательно выдав на сдачу невероятное количество монет номиналом самым малым, сопроводив то вежливой улыбкой и протянутым доказательством оплаты проезда в виде билета. И в этом будет проявление такой же человечности, поскольку нет ничего зазорного в ответной любезности, не допустимо и намёка на грубость.

Вот грянул 1914 год. В Европе разразилась Мировая война. Куда податься — вопрос не стоял. И Константин пошёл вслед за всеми на фронт, только в качестве санитара. Читатель помнит о братьях Паустовского, погибших в один день на разных театрах боевых действий. Теперь становится известно, что умереть мог и Константин, не опоздай он попасть на корабль, на котором собирался проходить службу. Как говорит Паустовский, вскоре он узнал — тот корабль был потоплен немецкой подлодкой, никому не удалось спастись. Фортуна сохранила для нас Константина, а он для нас — историю своего становления. Чем же он занимался в качестве санитара?

Он продолжал сохранять человечность. Ухаживать за ранеными — задача. Особенно когда ты служишь на санитарном поезде, а твой вагон — в противоположной части от кухни. Попробуй пронести съестное через три или четыре десятка вагонов, чтобы еда продолжала оставаться горячей. Ведь ещё требовалось кормить тех, кто того сделать самостоятельно не мог. Как о том не рассказать, поведав в красках? Благо, было о чём вспомнить. Многие в наши дни не могут похвастаться жизнью, по событийности превосходящей любой из прожитых годов Константином.

Довелось Паустовскому побывать в австрийском плену, где он встретил внешне похожего на него человека, причём из рядов противника. Бывал он и в очаге чёрной оспы, вынужденный пребывать среди умирающих, не имеющий возможности оказать помощь, так как его отряд загнали в карантинную зону обманом, не позволив захватить требуемые больным медикаменты.

Юность Константина завершится вместе с отречением Николая II, тогда наступит новый этап его жизни, такой же новый, как для всей страны в целом. Он столкнётся с неожиданными проблемами, о чём он постарается рассказать в следующей книге воспоминаний, названной «Начало неведомого века». Воистину, к чему мог придти Паустовский, прежде помогавший людям, отличившийся стремлением к человечности? Направить свои силы он мог в сторону литературного мастерства, самого доступного из человеку инструментов, дабы стремиться познавать действительность и приобщить к тому других. Будучи романтиком в душе, Константин продолжал смотреть на мир наивным взглядом, хоть и познал ужасы человеческих деяний.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Куприн и не жил вовсе, если верить Олегу Михайлову. Его окружали разные люди, тогда как он сам полностью зависел от обстоятельств. Всё складывалось вне его воли, от него лишь требовалось описать увиденное. Рядом с ним в разные годы находились Чехов, Бунин и Горький. Он же с ними делился впечатлениями и планами, слушая пространные речи собеседников. Иного от биографической беллетристики Михайлова ждать не следует. Проще почерпнуть информацию из сторонних источников, нежели выуживать факты из художественно сочинённого текста. Неужели Куприн заслужил именно такое жизнеописание? В Советском Союзе о нём иначе и не могли рассказать. Он и показан в качестве жившего страданиями, уехавший из страны вне желания и вернувшийся, никого из бывших новых сограждан более не интересуя. Причём это ясно настолько, что и Олег Михайлов полностью проигнорировал описание последних лет жизни Куприна. Бывает и такое: главный герой повествования, обычно показываемый задолго до рождения и вплоть до последнего вздоха, оказался лишён права на понимание читателем, к чему в итоге подошёл творческий путь. Получается — ни к чему.

Трудно понять, кто на страницах важнее. Сперва кажется — ведущая роль досталась Чехову. Антон Павлович живёт размеренной жизнью, страдает от гипертрофированного сердца и пребывает в вековечной тоске. Ему вторит Бунин, периодически вторгающийся в беседу между Чеховым и Куприным. Казалось бы, надо понять, чем прославился непосредственно Куприн. Сахалинская хандра разливается по повествованию, не внушая благостного восприятия. И только после, когда Михайлов натешился красотой присущего ему словосложения, читатель окажется брошен в будни Куприна, росшего сиротой, воспитанного суровым детством и армейской муштрой, дабы оказаться выброшенным на вольные хлеба.

Нужно подробнее узнать? Тогда берётся собрание сочинений и читается от корки до корки, или изучается труд исследователей, сделавших это ранее. Сам Куприн рассказывает, какие случаи с ним бывали, о чём он думал, и к чему это привело. Михайлов поступил схожим образом. Всё, что ему требовалось, творчество описываемого им человека, откуда он и черпал весь нужный ему материал, практически не оглядываясь на других. Оно и понятно, изучать Куприна никто и не старался, не той он оказался птицей, чтобы из-за него получать нескромные взгляды литературоведов, не готовых рисковать положением, берясь за по сути опального писателя, хотя и раскаявшегося.

А если и браться, то написать о Куприне нужно в духе советской пропаганды. Ведь жил он и творил, предрекая скорый слом царского режима. Каждая строчка его произведений кричала — не быть государству со столь прогнившей системой. И обязательно следовало показать, как преображался народ, окончательно осознавший необходимость борьбы за лучшую жизнь, вследствие чего менялись нравы. Ведь неспроста солдаты шли против офицеров! Как не пойти против таких офицеров? Уничтожать подобных требовалось, разлагавших армию, ибо источали смрад, протухнув морально. Будто бы такое видел и Куприн. Потому он — славный Куприн, достойный биографии, именуемой гордо Жизнью замечательных людей.

Не вернись обратно в Россию, чем бы он стал тогда? Вспомнили бы его? Многих ли писателей имена на слуху, кто поддался панике и бежал, презрительного называя государство Советов Совдепией. Память не могла угаснуть. Куприн — один из последних классиков русской словесности, не поддававшийся влиянию модернистических течений. Не шёл он вместе с футуристами, авангардистами и прочими, ноги вытиравшими о прежде до них написанное. И тут Михайлов не угадал, едва ли не пытаясь найти в Куприне человека передовых взглядов. Нет, Куприн — это стремление к новому, что способно преобразить человечество. Но никак не то, чего следует опасаться. Кто идёт в тупик, не желая замечать невозможность развития вперёд, тот упрётся в стенку. Не надо видеть такого в наследии Куприна, как бы не хотелось.

Автор: Константин Трунин

» Read more

По наказу Великого князя Василия Васильевича и митрополита Феодосия Пахомий Серб отправился в белозерскую обитель, дабы составить жизнеописание Кирилла. Основным источником информации стал Мартиниан, лично знавший почившего. Именно от него теперь известно, какой жизненный путь прошёл Кирилл, при рождении названный Козьмой. Его родители славились благими помыслами, но рано умерли. Оставленный на попечение московского дяди, Козьма до тридцати трёх лет ходил в казначеях, страстно желая приобщиться к иночеству. После он пребывал в монастырских стенах, всячески поступая, вплоть до юродствования, чтобы к нему применяли строгие наказания, вследствие чего он мог себя испытывать. И только будучи шестидесяти лет Кирилл отправился на Белоозеро, где вырыл жилище в удалённом от людей месте. Интерес представляют следующие тридцать лет, в которые вошло становление обители и закрепление определённых норм поведения, на соблюдении которых Кирилл настаивал.

Основное требование — постоянно молиться. Обязывалось сдерживать иные порывы, во всём стремясь к ограничению. Одобрялось молчание и скромная трапеза. Логично предположить, исходя из жизнеописаний святых отцов прошлого, Кирилл предпочитал испытывать постоянные страдания, о чём Пахомий открытым текстом не сообщил. Достаточно знать, чего стремился придерживаться Кирилл, как прочее станет понятно без дополнительного повествования. Важнее оказалось показать, каким Кирилл являлся чудотворцем, отчего люди исцелялись и после его смерти тоже.

Большая часть повествования — описание удивительных случаев: слепые прозревали, немощные вставали, умершие оживали. Без этого святость в христианстве подтвердить нельзя. Обязательно человек должен свершить подобное деяниям Христа. Отсюда способность наполнить пустые бочки вином, а амбары мукой, сугубо по воле сказанного слова. Лучше описать несколько схожих случаев, убеждая в особой силе Кирилла. Таковым случаям остаётся верить, так как иных доказательств совершенных чудес не существует.

К слову о Пахомии, прозванного Сербом. Он специализировался на составлении жизнеописаний, создавая их именно на заказ. Зарабатывал ли он на том? И был ли строг к себе, подобно славным мужам, чьи жизнеописания составлялись будто бы под копирку? То вопрос — ответа не подразумевающий. Достаточно того факта, что житие написано, каким бы правдивым или скрывающим часть правды оно не являлось. В чём, в любом случае, есть зерно истины, тогда как прочее добавлено, ибо требования есть у всего. Вполне вероятно, что вплоть до обязательного описания излечивания от слепоты или немощи.

Допускается оставить без внимания чудеса. Эта сторона святости принимается без возражений. Но Пахомий не ограничивался сухим изложением деяний, дополняя всё новыми свидетельствами. Кирилл мог встать против огня, и огонь утихал. Мог дать надежду бесплодным, как и исцелить от всякой хвори. Умел он изгонять и бесов, приходивших к нему после еженощных бдений. Помогая сам, Кирилл испытывал поддержку свыше. Желание возвести обитель на Белоозере возникло по воле Богородицы, направившей его туда. Там же она уберегла Кирилла от смерти, в нужный момент попросив отойти из-под падающего дерева.

Таким образом получается — всё необходимое для доказательства святости Пахомий описал. И немудрено, интерес представляли последние тридцать лет жизни Кирилла, наполненные благостью, тогда как всё прежде свершившиеся описано чрезмерно кратко. Чем занимался Козьма, будучи ещё мирянином? Это первые тридцать лет. Как юродствовал и вёл монастырскую жизнь? Это вторые тридцать лет. Остаётся обойтись малым. Но и этому Пахомий не придал значения, расширив повествование за счёт совершённых Кириллом чудес.

Теперь предстоит уделить внимание прочим жизнеописания и трудам, составленным Пахомием Сербом.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поэт в государстве Советов — больше, чем просто писатель. Это икона, вокруг которой возводился культ. Тираж печатного издания превышал мыслимые пределы, заставлявшие сомневаться, кому не скажи тогда вне Советского Союза, как не скажи и сейчас непосредственно в России. И пусть те поэты не всегда соответствовали возлагаемым на них надеждам. Они — такие же люди, сочинявшие от случая к случаю — пожинали плоды успеха, на свой лад существуя в условиях тоталитаризма. Одним из примечательных поэтов той поры была и Анна Ахматова, верная традициям футуризма, она писала, позволяя клевретам восполнять ею специально проигнорированное. Среди почитателей её таланта стоит отметить дочь Корнея Чуковского — Лидию. Начиная с 1938 года по начало Великой Отечественной войны, она вела дневник, где специально отражала впечатления о встречах с Анной Ахматовой. Благодаря этому в 1989 году вышла первая часть записок, месяц за месяцем повествующая именно об этом отрезке времени.

Лидия Чуковская — человек не простой судьбы. Она теряла мужей, как и Анна Ахматова. Их отношения особо завязались в 1938 году, о чём Лидия сообщает. Преследованиям подвергся её второй муж — Матвей Бронштейн, тогда же расстрелянный. На этой почве требовалось отвлечься. Вся боль утихала, стоило Чуковской в очередной раз встретиться с Ахматовой. Само знакомство между Лидией и Анной сложилось много раньше. Тогда записки не велись. Теперь же жизнь излишне усложнилась, чтобы жить и не фиксировать происходящее.

Исследователи жизни Льва Гумилёва — сына Ахматовой — неизменно отмечают сухость Анны в материнских отношениях. Чуковская отчасти то подтверждает. Проникнуть в мысли поэтессы всё равно не получится, достаточно внешнего впечатления. Кто есть Ахматова? Этакая барыня, чувствующая превосходство над окружением. Такой слово против не скажи, поскольку удостоишься молчаливого презрения. Оставалось потакать во всём, вплоть до удовлетворения прихотей. Необязательность — словно яркая черта характера Анны, сквозящая между строк записок Лидии. Может и к сыну Ахматова относилась с подобным пренебрежением, чему трудно возразить, не встречая однозначного утверждения, сообщающего иные сведения. Во всяком случае, Лёва и в воспоминаниях Чуковской всегда находится где-то в стороне.

В 1939 году началась Вторая Мировая война, о чём Лидия в записках не сообщает. Вдали гремят орудия, советские и немецкие стороны заключают соглашение о разделе Польши, но пока беда не придёт в собственный дом, Чуковская не подумает обращать внимания на грядущую катастрофу. Это своего рода индекс, показывающий малое значение политической составляющей, не интересовавшей граждан государства Советов. Куда страшнее терять мужей по ложным обвинениям да сыновей и дочерей, отправляемых отбывать заключения в лагерях. То беспокоит, и беспокоит наравне с муками сочинителя поэтических строк. Всё подвергалось сомнению, ничему не придавалось должного значения. Пока одни отравляли жизнь других, непосредственно Ахматова игнорировала знаки препинания, не должные касаться её трепетной души. Мелочь и глупость, а то и взятая от скудоумия надуманность. Как не думай, футуризм торжествовал, чего Лидия Чуковская не понимала, хотя и общалась с тем, кто открыто говорил о принадлежности к футуристам.

1941 год внесёт свои коррективы. Встречи между Чуковской и Ахматовой станут эпизодическими. Исчезнут и записки, отчего повествование пришлось восстанавливать по обрывочным свидетельствам. Вторая часть воспоминаний начнётся спустя продолжительное время. Лишь к 1966 году Лидия задумает объединить ранее написанное, дабы ещё на протяжении трёх десятилетий обдумывать форму подачи накопленного ею материала. Magnum opus — такова должна быть его характеристика. Вторая часть записок выйдет вскоре, после чего Лидия Чуковская удостоится за воспоминания об Ахматовой Госпремии. Третья часть выйдет позже, когда Чуковской уже не будет в живых.

Автор: Константин Трунин

» Read more

За слова убивают! Эмиль Золя, выступивший за Дрейфуса, оказался умерщвлён его противниками. До сих пор возникают споры, так ли оно было. Официально Золя трагически погиб, отравившись угарным газом у себя дома. Подобного случайно не происходит с людьми, вмешивающимися в политические и прочие процессы, имеющие общественный резонанс. Выступив со статьёй «Я обвиняю», Эмиль подвёл итог своей жизни. Он был слишком громок, навязчив и авторитарен. Самостоятельно выпуская брошюры, заняв твёрдую позицию, отстаивая казавшуюся ему правдивой точку зрения. Но в историю Золя вошёл как писатель, зачинатель французского натурализма и обличитель политики чиновников времён Наполеона III. Впрочем, к смерти Эмиля могли привести его антиклерикальные произведения, обнажившие язвы католичества. Слишком остро с такового начинать повествование о его жизни, но Александр Пузиков предпочёл сразу обозначить, насколько деятельного человека он пожелал показать читателю.

Как прошло детство Золя? У Пузикова нет о том сведений. Александр опирался больше на письма и многочисленные труды, которых вполне достаточно для получения представления о мировоззрении Эмиля. Самые знаменитые письма юной поры адресовались Полю Сезанну, было и послание Виктору Гюго. Показав неустроенность жизни, Золя не представлял, кем ему предстоит стать. Теряется и Пузиков, не проявляя способности проникнуться эмоциональным состоянием исследуемого им человека, ещё не ставшего писателем. Каким образом Золя начнёт поражать воображение современного ему читателя? С чего вслед за «Сказками Нинон» свет увидит провокационное произведение «Исповедь Клода»? Для Александра важнее показать рост напряжения, появление агрессивно настроенной критики, выраженной в неприятии реализма такого рода. Будто бы читатель не имел знакомства с работами Оноре де Бальзака, из-за чего с таковой категоричностью обрушился на ещё ничего из себя не представлявшего писателя, коим являлся Эмиль Золя.

Работа в периодических изданиях не казалась Пузикову важной. Предстояло разобраться с более важной частью творчества Золя, за которую он ныне и ценится. Речь про цикл, рассказывающий о семействе Ругон-Маккары. На рассмотрение этого Александр останавливается подробно, в основном раскрывая содержание, причём не всех романов, а только имевших существенное значение для понимания цикла в целом. Разумно предположить, бороться Эмилю приходилось постоянно. Острое неприятие к его творчеству продолжалось на протяжении всей его жизни. Да вот так ли это? Понятно, количество недовольных чаще преобладает. Кто бы задумался показать благодарного читателя, с радостью ожидавшего очередное произведение, показывающее реальное положение дел. Пусть Эмиля критиковали, но нельзя говорить, будто критика от современников, тем более литературная, имеет существенное значение, редко кем читаемая. Ежели Золя являлся столь антипатичным обществу, то как он находил спрос на им написанное? Ведь брались публиковать периодические газеты и журналы, отдельные издания произведения не менее успешно продавались. И, самое главное, обязательно обсуждались.

Пузиков взялся поделиться очерком творчества, отчасти справившись. Ознакомиться с биографией Эмиля Золя получится вкратце, вполне достаточным для того, чтобы иметь худо-бедное представление. Если к момента знакомства с работой Александра читатель имел счастье ознакомиться с трудами Золя самостоятельно, то ничего нового для себя не найдёт, лишь заново отметив некогда ставшее ему известным. Причина того в том, что Пузикову хватило самого творчества, тогда как более ничего не интересовало. И то не может быть порицаемым. Пусть кто-нибудь попробует охватить всё связанное с жизнью и творчеством Эмиля, как задохнётся от количества разночтений и допущений. Это с виду всё просто и понятно, пока не станешь погружаться во все сохранившиеся материалы.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Можно ли рассказать про Джека Лондона за три часа? Сергей Батурин так и решил, написав кратко, как то он сделал про ряд прочих американских писателей. Среди них оказался и портрет одного из главных бунтарей, с юных лет воспринимаемого в качестве социалиста. К тому Лондона побудила тяжёлая жизнь и повсеместная безработица. Вынужденный постоянно заботиться о заработке, Джек рано понял, насколько предки ошибались, добиваясь независимости. Теперь население Американских штатов оказалось в ещё большей зависимости, на этот раз от капиталистов, против устремлений которых и следует бороться.

Батурин вспомнил про нрав матери будущего писателя и своеобразие отчима. Эти моменты — практически единственное, чему приходится внимать со страниц исследователей, тогда как обо всём остальном Лондон описал в собственных произведениях. Есть ещё одно исключение — семейная жизнь. Об этом Джек никогда не распространялся, оставляя читателя без объяснения. Дополнительная информация, без которой не обходятся составители биографий писателей, примерный разбор литературного наследия. В случае Джека Лондона есть из чего выбрать.

Батурин внёс ряд собственных представлений. Например, «Железная пята» — далёкое будущее процветающего человечества, где был найден дневник из прошлого, повествующий о непримиримом отношении капиталистов к пролетариату. Оказывается, под капиталистами в тексте следует понимать воинствующих фашистов. Почему? Такова авторская интерпретация. Но Батурин не даёт должную оценку прочим особенностям мысли Лондона, не избегая её понимания в общем. Так, о том нет необходимости молчать, Джек пестовал англосаксов, ставя их выше всех рас и народов. Вследствие этого Сергей постоянно сравнивает Лондона с Киплингом, такого же сторонника джингоизма.

Как бы не закрывать глаза, джингоизм — особенность англосаксов. Беря для рассмотрения мировоззрение обитателей Туманного Альбиона или Американских штатов, видишь непримиримое отношение ко всему, где собственная важность получает преимущество, тогда как всё прочее подвергается необходимости быть униженным. Неудивительно, что Лондон придерживался того же мнения. Но не Батурин о том взялся первым размышлять, таковую направленность прозы Лондона отмечали многие, поскольку Джек писал об этом прямым текстом в произведениях, не забывая опираться на представления Фридриха Ницше.

Писателем Джек Лондон стал с трудом. Он — воплощение того, кто с большим усилием пробился и стал пользоваться любовью читателей. Так ли это? Ему понадобилось всего три года, чтобы сломить преграды и стать создателем бестселлеров. О чём бы он в дальнейшем не писал, то пользовалось огромным спросом. Не стоит рассуждать, как вскоре его стиль изложение приелся, чему виной в числе прочего была ему свойственная плодотворность.

Не забыл Батурин упомянуть журналистскую деятельность Лондона, особенно интересную во время русско-японской войны. Джек пожелает добывать важный материал, минуя ограничения японской военщины. Он станет опять преодолевать препятствия, чем отличится от прочих журналистов, не стремившихся раздобыть сведения с фронта становясь непосредственным очевидцем. Впрочем, данная деятельность не сильно повлияет на творчество Лондона. Достаточно упомянуть Аляску, ставшей для Джека источником золотых впечатлений, во многом и послуживших причиной пришедшей к нему известности.

Кому интересно ознакомиться с жизнеописанием Джека Лондона, не затратив на то сил, труд Сергея Батурина безусловно подойдёт. Без лишнего, сугубо в рамках допускаемого за действительность, всё описанное на страницах имеет право на существование. Ежели кому нужен труд посущественнее, может обратиться к беллетризированной биографии за авторством Ирвинга Стоуна «Моряк в седле». А если интересует непосредственно творческий путь писателя, то лучше монографии Константина Трунина вам не найти.

Автор: Константин Трунин

» Read more