trounin.ru

Существует специальная литература, с помощью которой писатели удовлетворяют потребность в переносе на бумагу эротических фантазий, что они делают умело и на общее обозрение свои труды не выставляют. А стоило бы! С показательной целью! Дабы задать высокую планку, чтобы читатель не вёлся на низкое качество, сразу выставляя определённые требования. Покуда такого не произойдёт, придётся терпеть произведения вроде того, каким озадачил современников Мишель Фейбер. В центре повествования разврат, по краям — он же. В качестве антуража взят Лондон прошлых веков, присутствует отражение реалий тех дней. Но всё меркнет, стоит завязаться очередной сцене, где задействованные лица сосредоточены на удовлетворении похоти самым примитивным образом. А над всем парит нравственная и уверенная в себе героиня — роза среди сорной травы — имя ей Конфетка. Кого Фейбер решил обмануть?

О падких женщинах писали многие, в том числе и классики. Во Франции этим лично озадачивались Эмиль Золя и Оноре де Бальзак, описывая действительность без прикрас, не придавая ей особого значения, ставя перед читателем проблематику, раскрывая её по ходу повествования. Никаких интимных подробностей писатели XIX века себе не позволяли, их подразумевали и только. Фейбер поступает наоборот: обилие сексуальных сцен и описаний ушедшего в прошлое быта, проблематики при этом никакой нет. Повествование ради повествования, разврат ради разврата — таков «Багровый лепесток и белый». Если читатель ждёт постельных сцен, тогда книга его не разочарует.

Отвлекаясь в сторону, дабы попытаться разобраться, каким образом среди писателей проснулась жажда к откровенности, дотоле замалчиваемая, стоит пройтись по ряду беллетристов, чьи труды теперь уважают и ставят в пример. Многих перебирать не надо, достаточно остановиться на Джоне Кутзее, нобелевском лауреате, не стеснявшемся выражений, вроде «я дырка, плачущая от желания быть заполненной». Было ли такое до Кутзее? После него лавина сошла, навсегда изменив для читателя понимание литературы начала XXI века, предпочитающей выставлять напоказ пошлость и привлекать к себе внимание таким нетривиальным способом. Делается это крайне неумело, отчего-то неизменно пользуясь спросом. Кажется, уже не осталось произведений, герои которых вообще способны думать, а не вести себя согласно заложенного в человека желания продлить род, при этом прилагая усилия, лишь бы не допустить деторождения.

Читателю, сохранившему понимание прекрасного, однажды захочется посмотреть в глаза тем писателям, что радуют мир художественной литературы выбросами примитивных эротических фантазий. Увидит ли он на их лицах хоть какой-нибудь намёк на адекватность? Или всё-таки нет никакой связи между человеком-писателем и писателем, создающим произведение? Наше время требует максимальной откровенности, иначе о продажах книг остаётся мечтать? Читатель уверен, что ему хочется видеть в современной литературе пустое место? Толку в этих вопросах нет. Имеется определённая схема, писатели её придерживаются. И если раньше обязательным считалось присутствие хотя бы какой-нибудь любовной линии, то отныне обязаны присутствовать и детали интимной близости во всех подробностях.

Писатели извергаются — читатели проглатывают. Противно? Нет?!? Удивительно. Бульварное чтиво полностью трансформировалось в чтиво туалетное. Читатель, сидя на унитазе, читает, как действующие лица справляют нужду. Какой же это увлекательный процесс, достойный дотошного исследования на страницах. Не одному Кутзее об экскрементах размышлять, другие напишут, обойдя рассуждения стороной, выложившись полностью, излагая. Запах от доброй части ночных горшков ощутит читатель в произведении Фейбера, предварительно едва ли не с наслаждением вдыхая его вместе с действующими лицами на протяжении бурных ласк и последующей ночи. Изюминка!

Автор: Константин Трунин

» Read more

Владимир Рыбаков строит повествование «Тени топора» на надрыве психопатических нарушений действующих лиц, мешающих действительность с грязью и не разбирающих дороги впереди себя, идя напролом, не отдавая отчёта последствиям. В единую канву, описываемое автором, сходится крайне плохо, что связано с дёрганными сценами, чьё присутствие в сюжете никак не обосновано. Обозначенный быт газовщиков-нефтяников никак не раскрыт, кроме присутствия ряда экстремальных ситуаций, приведённых Рыбаковым всё по той же причине психопатических нарушений, но уже самого повествования. Действие развивается ради истерик и ощущения разложения человеческой души.

Разложение превалирует на всех страницах «Тени топора», начиная от семейной жизни бурового мастера и заканчивая беспределом на армейской службе. Всюду читатель сталкивается с матерящимися и нарушающими дисциплину действующими лицами. Все они подверглись безумию, словно мир сошёл с ума и завтра никогда не наступит, если сейчас не возьмёшь всё, до чего сможешь дотянуться. Связано ли это с тем непростым временем, когда Рыбаков книгу писал, или он отразил собственные метания? Сам Рыбаков родился во Франции; мужал, служил и недолгое время грузил, сварил, слесарил непосредственно в Советском Союзе, после его покинув. Поэтому крайне трудно установить причины, побудившие Рыбакова описывать деградирующее общество.

Если действующие лица не пьют алкоголь, то их мучает осознание собственной никчёмности. Их поступки сводятся к агрессивным взглядам на противных им собеседников, принуждению к каким-либо поступкам всё тех же собеседников и желанию найти точку опоры, с которой их никто не сможет сдвинуть. Именно такими видит читатель действующих лиц, сменяющих друг друга в каждой главе, пока их пути не пересекаются в неосвоенном цивилизацией месте, где каждому из них предстоит понять, чего они стоят по отдельности и смогут ли наладить взаимное общение.

Ближе к окончанию повествования Рыбаков добавляет детективную составляющую и вносит элемент надвигающихся катастроф, сперва природного, а затем техногенного характера. Рваный сюжет снова озадачивает читателя нелогичностью. Так и не удаётся читателю установить, о чём ему рассказывал автор. О тяжёлых условиях жизни и труда? Или о конфликтности человеческого характера, склонного к саморазрушению? А может Рыбаков подводил читателя к мысли, что на Западе жить лучше? Единственное адекватное действующее лицо прекрасно описывало ценности западной жизни. Надо понимать, его роль взял на себя сам писатель. Но зачем всё остальное было повергать в сумасшествие?

Где-то за страницами «Тени топора» маячит надежда на благополучие. Иначе Рыбаков не был бы столь оптимистичен в итоге. Он видит надвигающуюся беду, воссоздаёт быт ряда рабочих и армейских специальностей, живописует повсеместное моральное разложение и повергает действие к ожидаемому катаклизму, который можно проспать и стать его жертвой, если вовремя не проснуться и не найти средство, способное вывести из опасной зоны. А ежели беды получится избежать, то нарушение стабильности приведёт к ещё большей опасности, поскольку человеческий ресурс не сможет справиться без помощи извне, не приложи он к тому сильного желания усмирить стихию. Если и ставить точку в понимании «Тени топора» Рыбакова, то только такую.

Конечно, автор ни о чём подобном мог и не думать. Это всё домыслы читателей следующих поколений, воспринимающих прошлое с позиций других реалий, ничуть на описанные Рыбаковым не похожих, но стремящихся к их новому воссозданию. Время надрыва сменилось временем восстановления и роста. Следуя закономерностям цикличностей, всё повторится снова. Тогда и будет востребована проза Рыбакова, такая похожая и знакомая, хоть и написанная давным-давно.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В жизни всё получится, нужно лишь не предъявлять к ней высоких требований и получать от неё удовольствие. Легко сказать, а как это осуществить, если человека всегда заедает рутина? За каждым днём кроется повторение предыдущего, растёт недовольство действительностью: ожидающий продолжает ждать милости небес, отказываясь искать лучшие возможности самостоятельно. Ричард Фейнман, нобелевский лауреат по физике и просто удивительный человек, никогда не унывал, предпочитая плыть по течению, разбавляя будни столкновениями интересов со слишком серьёзными людьми, для которых жизнь — швейцарский нож.

Сложное возникает от сложного, простое проистекает из простого. Предъявляя высокие требования и сохраняя надменный вид, человек гордо несёт через века заоблачную мнительность, считая себя умнее прочих. Фейнман разбивал во прах все авторитеты, встречаемые на пути. Не стоит думать, будто Фейнман высоко ставил и себя, подавляя собеседников. Отнюдь, Фейнман всего лишь не умел соглашаться, если ход рассуждений ему казался неправильным. Казалось бы, столь твёрдому человеку не пробиться, но у него получилось. Почему? Фейнман всё воспринимал с юмором или с сердечной болью, понимая невозможность повлиять на ход вещей, поскольку один человек никогда не встанет над большинством, если большинство этого не пожелает.

Фейнман стремился к разнообразию. Он не только занимался физикой, но и изучал языки, играл на музыкальных инструментах, рисовал, вскрывал замки, чинил калькуляторы. До своих открытий Фейнман доходил случайным образом. Ему стало легче искать новое, стоило снять маску серьёзности и исходить из разного рода глупостей. Вращательное движение подброшенной тарелки привело его к выводам, результат которых и принёс Фейнману Нобеля. Впрочем, к Нобелю Фейнман относился спокойно, сожалея, что получил подобное призвание многолетних заслуг. Ему приятнее было концентрироваться, а пришлось бороться с внезапно свалившейся славой.

Каждая история Фейнмана — это детальная внутренняя проработка произошедшего. Таким образом анализировать жизнь должен каждый человек, чтобы не просто провести на планете отведённый срок, а понять, к чему он шёл и каким в итоге стал. Не надо стесняться и скрывать детали — под таким девизом Фейнман подходит ко всем событиям. Взять тот же Манхэттенский проект, явивший миру ядерное оружие. Читателю понятна жестокая цензура и связанные с её деятельностью курьёзы. Но не это главное. Фейнман с улыбкой говорит о безалаберности учёных, чьи секреты легко извлекались из плохо закрытых ящиков, а на сейфы ставили такой пароль, разгадать который было проще простого. Пространные размышления Фейнмана могут показаться читателю скучными и лишними, никак не связанными с его непосредственной работой в проекте. Только так ли важно в жизни то, чему придаётся налёт важности? Думается, проблемы как раз и проистекают из надуманности и твердолобости.

Рассказывает Фейнман о многом: о становлении, выборе профессии, встречах с величайшими физиками, о драках, попойках, девушках, участии в бразильском карнавале, талмудических спорах с евреями, разносе никчёмных учебных программ и составителей отвратительных учебников. Во многом Фейнман оказывается прав. Его суждения будут близки рядовому человеку, ещё не обретшему должный вес, от которого страдает способность адекватно размышлять.

Нужно бежать от рутины, стоять выше предубеждений и всегда ратовать за разумный подход к решению проблем. Такой вывод напрашивается из воспоминаний Ричарда Фейнмана. Пока же происходит следующее: человечество стремительно движется вперёд к пещерному образу жизни, выходя наружу только ради добычи средств на пропитание, возводя вокруг себя преграды из надуманных требований.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Двуличие двух в одном единственном явлении хорошо заметно думающему стороннему наблюдателю, способному абстрагироваться от обстоятельств и адекватно оценить суть происходящих процессов. Если дело будет касаться заинтересованной стороны, то она никогда не сможет осознать наличие многовариантности. Ответ всегда кажется очевидным, если происходящее воспринимается без рассмотрения интересов противоположной стороны. Усугубляет понимание именно двуличие, когда есть заинтересованность в необходимости одновременного существования противоположных точек зрения. Углубляясь в сию мысль, предварительно отказавшись от привлечения сущности допельгангера, получаем крошку Цахеса, уродившегося отвратительным на вид карликом и, с помощью таинственных сил, иллюзорно преобразившегося в пленительный образ. Не его вина в свалившемся счастье, но ему суждено добиться в жизни успеха, если обстоятельства не возобладают и не опрокинут его обратно в сточную канаву или в горшок с нечистотами.

Гофман показывает причуды судьбы со всей присущей ей жестокостью. Не имея обоснованных причин, на свет появился уродливый младенец. Его мать, видимо, во время беременности и до неё, ведшая распутный образ жизни, не смутилась, поступив сообразно благоразумию, от ребёнка отказалась. И гнить бы Цахесу в банке на полке музея диковин, не прояви к нему интерес фея, сумевшая найти нужное средство для исправления грехов матери, возмутив материю и предоставив Цахесу шанс на счастливое детство и достойное место в обществе.

Так почему Цахес не смог себя реализовать? Восприятие его образа зависело от тех людей, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он мог невольно перейти дорогу, нарушив чьи-то далеко идущие планы. И минула бы его беда, не будь образ Цахеса зависим от людской способности воспринимать реальность. Покуда серая масса отказывается анализировать увиденное, до той поры цахесы способны над ней парить. Малейшая попытка разобраться с происходящим, сразу показывает очевидное. Так и Цахес становится жертвой покусившихся на его право жить достойно, хоть и магически, преобразив себя до неузнаваемости.

Покуда Цахес воспринимается большинством с позитивной стороны, его всё равно часть людей видит в негативном свете. Будь он добр внутри и поступай во благо, негативно настроенные будут это воспринимать отрицательно. Соответственно и положительно настроенные будут воспринимать его хорошо, даже твори он безобразия. Кто-то скажет про двойные стандарты или сошлётся на двуличие, но Цахесу всего лишь нужно суметь удержаться на плаву, не поддавшись разрушительному влиянию его противников. Ему тяжело осознавать себя под пером Гофмана, а также добиться уважения в глазах читателя. И если писатель изначально выступает в роли рассказчика, то читатель будет видеть Цахеса сообразно внутренним убеждениям, касательно занимаемой жизненной позиции.

Можно отнести Цахеса к обиженным судьбой и получившим шанс на лучшую жизнь, а можно — к добившимся признания благодаря чьему-то заступничеству. Каким бы он не был на самом деле, принять его настоящего никто не сможет, как не смогла родная мать. В новом облике принять смогут почти все, покуда чары не развеются. Спасти Цахеса сможет лишь очередное чудесное преображение. Рыдать навзрыд от таких реалий мало кто станет. А рыдать стоит! Впрочем, при отсутствии ума, красоты или харизмы, путь к признанию заказан. Цахес с рождения был лишён в жизни абсолютно всего, он квинтэссенция неудачника.

Может показаться странным, цахесы есть и в наше время. Им на помощь пришли достижения науки, позволяющие исправлять дарованные природой дефекты: уроды преображаются в красавцев. А вот с харизмой и умом повезло ещё больше, чем человек тупее мыслями и отвратительнее поступками, тем больше у него благожелателей. Всему своё время. И новоявленным счастливчикам суждено будет хлебнуть из ночного горшка.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Энрике Вила-Матас создал себе идола. Им стал роман «Улисс» Джеймса Джойса. Не перечесть сломанных копий, сложенных вокруг потока сознания ирландского писателя. Вила-Матас из тех, кто отдаёт творчеству Джойса дань уважения, считая нужным совершать ежегодные паломничества в Дублин, едва ли не возводя Блумсдэй в религиозное действо. А может и возведя. Свой отпечаток на написанную Энрике «Дубленеску» наложило стихотворение Филипа Ларкина про похороны проститутки. Получилось следующее — Вила-Матас через страницу говорит о похоронах книгопечатного дела, а также о переменах в Дублине, растерявшем за прошедшие сто лет многое из того, о чём писал Джойс.

Катафалк подъехал, гроб спускают по лестнице: бумагу готовятся жечь. Вила-Матас серьёзно думает, что зачин Гутенберга прошёл достаточный путь и ему пора угаснуть. Издательства закрываются — перспектив извлекать прибыль у них уже нет. Бумажная книга ушла в прошлое, уступив место электронному формату. Исправить положение можно за счёт талантливых писателей, но их практически нет. Интересно, если Вила-Матас сам это осознаёт, то зачем пишет книгу вроде «Дублинески»? Стиль изложения которой отчасти напоминает стиль Джойса, весьма своеобразный, что связано с размышлениями обо всём и ни о чём.

Главный герой повествования Вила-Матаса работал издателем. Он крутился сам и закручивал окружающую его действительность, подменяя понятие о прекрасном. Ему хотелось угождать друзьям и издаваемым его издательством писателям, для чего стремился создавать ложную репутацию отдельных работников пера, прибегая к уловкам в интернете: под видом анонима он троллил пользователей, намекая на глупость их суждений, ежели они не могут достойно оценить то или иное произведение. Получается, Вила-Матас рассказывает о человеке, чьё сердце наполнено болью от ожидаемого в книгопечатном деле кризиса, при этом данный человек самолично губит художественную литературу, продвигая фарс-фарш и низкопробную беллетристику.

Действительно, бумажные книги уйдут в прошлое. Их обязательно начнут сжигать. Вила-Матас так радикально не смотрит, видя проблему в росте популярности электронных книг. Он не до конца понимает, что нет никакой ценности в тоннах макулатуры, якобы имеющих важность из-за напечатанных на ней слов. Художественная литература начала XXI века когда-нибудь попадёт под жестокую цензуру, а читающие её люди будут ставиться на учёт у психиатров, как потенциальные маньяки. «Дублинеску» запрещать не станут — в ней нет ничего от своего времени, она по духу ближе к началу XX века, когда человек ещё не прокис от поисков себя и предпочитал играть со словами, отдавая приоритет поиску новых литературных форм, а не орошал страницы плодами воспалённой сексуальной развратной фантазии и призывами к асоциальному поведению.

Книгопечатное дело умрёт — снова и снова повторяет Энрике Вила-Матас. Читатель спросит, а как насчёт сюжета его собственной книги? И читатель получит ответ — сюжет есть в зачаточном состоянии, дабы показать образ главного героя, должного скоро поехать в Дублин и прочитать там лекцию про закат дела Гутенберга. Главный герой расскажет о себе, побеседует с родителями, а далее уйдёт в глубокие размышления, думая, опять же, о себе, о мире и об «Улиссе». Он будет соотносить прошлое и настоящее. Искать выход от него не требуется. Вила-Матас придумал ему другую проблему — главный герой завязал с выпивкой и, логично, снова с ней опять завяжет.

Конечно, «Дубленеску» никто не сможет запретить. Только будут ли об этом думать гаимонтэги? Они скорее создадут новый мир, отказавшись от аморальной гнили. В общем пожаре на мелочи смотреть не принято.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Антон Павлович Чехов — мастер краткости. Всем хорошо известно данное утверждение. А задумывался ли кто-нибудь о том, почему Чехов предпочитал оставаться кратким? Причина тому очевидна. Если он брался за длинную историю, то действие превращалось в наискучнейшую театральщину. Подтверждением данному мнению служит порядочный список работ Чехова, в том числе и довольно известных. К списку можно добавить добрую часть пьес автора, где театральщина воспринимается должной составляющей повествования. Читатель может возразить, что Чехов был талантливым писателем и так незамысловато о его творчестве нельзя говорить. Оставим споры на этот счёт литературоведам — пусть они отыскивают несуществующее.

Будучи молодым, Чехов подмечал особенности человеческой натуры. Он осуждал вороватость чиновников, забавлялся глупостью недалёких людей, серчал на бездумность сельских жителей, находил интересным поделиться с читателем причудами русских предприимчивых людей и осмеять мировосприятие иностранцев. Чехов не повторялся, радуя очередным рассказом. К сожалению, с возрастом, а может и с наработанной техникой изложения, он стал всё чаще растягивать рассказы, наполняя их пустым содержанием, редко вкладывая в них душу. Может нужда давила или имелась другая причина, но читатель вынужден согласиться — Чехов стал писать без былого озорства.

Разбираться с каждым рассказом Чехова следует отдельно, если на то у читателя появится желание. Чаще же, когда нужно говорить о том или ином рассказе, надо определиться, когда он был написан. Впрочем, это ясно уже по содержанию. Ранние работы Чехова — занимательные истории с неожиданным концом. Причём читатель предполагает, чем именно закончится повествование; необходимо лишь понять, как представит свою версию сам автор. Иногда действие рассказа напоминает стороннее расследование — Чехов подводит читателя к основной идее, смысл которой ясен с первых строк.

Стоит принять на себя ответственность и заявить, что Чехов высмеивал человеческую глупость. Мнимые метания его персонажей ведут их в пропасть. Злонамеренные герои обставляются несущими благо, а добропорядочные — невольно страдающими от свойственного им невежества.

Поздние работы Чехова лишены притягательности и искромётности. Антон Павлович более не имел цели донести до читателя элемент неожиданного финала, обозначая его уже в начале. Чехов повзрослел и ему захотелось говорить о серьёзном с серьёзным лицом? Пропали персонажи с яркой харизмой, уступив место рохлям, чей удел претерпевать мучения на физическом и умственном уровне. Внутренний мир чиновников стал подвергаться всестороннему анализу, курортные романы затягиваться и продолжаться вне мест их возникновения. Всё чаще Чехов задумывается над ответственностью людей перед обществом, необходимостью каждого привнести что-то своё.

Кажется странным, что Чехова стали ценить именно за исследование человеческих пристрастий, при этом говоря о нём, как об умелом рассказчике. Читатель должен определиться — ему нравится сжатая проза без лишних слов или расширенная — с обилием посторонних рассуждений. И после этого говорить о Чехове более определённо, не смешивая в общее представление об Антоне Павловиче разные стороны его писательского мастерства. Не все писатели осознают границу доступного им для изложения размера: Чехов о ней знал, но всё равно писал и писал.

Перечень взятых для рассмотрения рассказов был таков: Радость, Загадочная натура, Смерть чиновника, Толстый и тонкий, Хамелеон, Страшная ночь, Свадьба с генералом, Лошадиная фамилия, Злоумышленник, Унтер Пришибеев, Тапер, Детвора, Тоска, Глупый француз, На даче, Гриша, Ванька, Враги, Припадок, Скучная история, Дуэль, Попрыгунья, Володя Большой и Володя Маленький, Учитель словесности, Три года, Дом с мезонином, Анна на шее, Дама с собачкой, Архиерей, Невеста.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Нужны ли человеку негативные эмоции? Зачем лишний раз напоминать о тяжестях жизни, а также о лишениях, связанных с неблагоприятными обстоятельствами? Правильно, порой требуется подняться выше обыденности и представить всё лучше, нежели оно могло быть. Фёдор Егоров так написал о Второй Мировой войне, что читатель невольно верит во встречаемые на страницах произведения прекрасные мгновения. Пусть немец под командованием Гудериана рвётся к Москве, ему всё равно суждено потерпеть поражение. Советский солдат обязательно выстоит, найдёт нужное решение и опрокинет врага, перейдя в контрнаступление.

Однажды — под Ельней — завязалась схватка новобранцев Красной Армии и танков противника. Егоров не нисходит до описаний возможного месива, излишнего героизма и чрезмерной бравады. Конечно, действующим лицам его повести «Гвардейцы» суждено пройти тяжёлый путь до истинного признания заслуг, а кому-то повезёт влюбиться и даже жениться, но до того придётся многое совершить и обрести настоящий дух победителя. Безусловно, Егоров красит текст вне всякой меры, излишне утрируя и обставляя войну таким образом, будто бои не так страшны, солдаты всегда могут отточить навыки на учебном полигоне, спать и принимать пищу в положенное время.

«Гвардейцы» сквозят тёплыми писательскими чувствами. Егоров очень рад за советских солдат, сумевших найти в себе силы отстоять Родину. На глазах читателя новобранцы шаг за шагом совершают храбрые поступки, рискуя погибнуть под шальной пулей. Немец ведь патронов не жалел, поливая сплошным огнём и делая всё, чтобы не позволить себя выгнать с занятых позиций. Впрочем, патронов в избытке было и у советских солдат, как и гранат, перевязочного материала и людского ресурса, только командование отчего-то мялось и не шло на врага должным образом, безрассудно отдавая приказ атаковать противника в лоб. Разумеется, в повествовании появятся сообразительные люди, чей ум позволит переломить ход войны.

С особой теплотой Егоров отзывается о бойцах-казахах, а также о выходцах с Алтая. Вторая Мировая война была поистине объединением народов, связанных единым образом мысли. Советские солдаты истинно переживали за судьбу товарищей и шли на риск, если требовалось вынести их ранеными из зоны поражения. А если доводилось общаться с девушками-саниструкторами, то и до возникновения тёплых любовных чувств было недалеко. Собственно, как может обойтись художественная литература без любви? Вот Егоров и вводит в повествование яркое возникновение привязанности, взаимное переживание и веру в окончательную победу, в том числе и на личном фронте.

Хватает в сюжете «Гвардейцев» и военной хитрости. Читатель, помимо рядовых, видит мысли командования с той и другой стороны. Немцы уверены в своих возможностях, советские командиры тоже. Многое решит хитрость и огромное желание одержать победу над противником. Ничего на войне не бывает лишним, поэтому солдаты роют ложные окопы, вводят врага в заблуждение и совершают обходные манёвры. Для победы никто ничего не жалел, особенно жизни. Егоров с уважением относится ко всем, показывая высокие идеалы каждого задействованного в повествовании персонажа, в том числе и безликих, разряжающих себе в голову пистолет, избегая таким образом пленения.

Остаётся сожалеть, что хорошая литература, прославляющая человека в человеке, подвергается забвению. Забыв о страхе за будущее, люди поддаются ложным представлениям и ведут себя самым отталкивающим образом. Нужно помнить, именно такое отношение приводит к социальным потрясениям и конфликтам. А там и до войны недалеко. Избежать её не получится. С природными инстинктами человек ещё не научился бороться. Остаётся надеяться, что хоть тогда человек поймёт, как именно нужно подставлять плечо для помощи товарищу и как тонка нить жизни.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Существует точка зрения, гласящая, будто «Трепет намерения» Энтони Бёрджесса является пародией на шпионские романы. Надо сразу сказать, данное определение произведению дал сам автор, ссылаясь в предисловии на бессмысленность Холодной войны. Читателю не дано найти то, о чём говорит Бёрджесс, поскольку «Трепет намерения» действительно подобен пародии, но только на английский юмор. Толком пошутить у Энтони так и не получилось. Происходящее на страницах вышло плоским, разбавленным суждениями о религии среди британских солдат и забавными приключениями засланца на территории Советского Союза.

Об английском юморе разговор всегда особый. Он у обитателей Альбиона весьма своеобразный: британцы высмеивают обыденность на примитивном уровне, воспроизводя наиглупейшие ситуации. Сразу становится понятным, почему редко возникает желание смеяться от дурацки представленных сцен, если они не снисходят до откровенной пошлости. Собственно, Бёрджесс низко не опускался, сохраняя вид интеллигента. Ему удаётся шутить, как истинному британцу, внося в сюжет глупые ситуации. Приводить конкретные примеры нет необходимости, они встречаются регулярно.

Впрочем, высмеять образ врага — это одно, а проехаться по религиозным чувствам сограждан — другое дело. Главный герой повествования изначально учится в религиозном учреждении, потом изучает славянские языки. Его дальнейший путь ясен и понятен — он становится военным. Теперь нужно решить задачу из задач — определиться с конфессией, чтобы и служить было приятно да не страдать от должных по уставу совершения требуемых ритуалов. Парадокс заключается в том, что атеисту в британских войсках приходится тяжко, чуть меньше достаётся протестантам, а католики подвержены особого рода мучениям, связанным со строгой позицией церкви к религиозным отправлениям.

Основательно надавив на больное, Бёрджесс кидается из крайности в крайность, наполняя сюжет сумбурными похождениями главного героя, разбавляя повествование уходом в эротические фантазии географического толка, воспринимая, допустим, Дарданеллы, женским половым органом. Фантазия на фантазии — ничего кроме фантазий. Внимать подобному со страниц читателю будет трудновато, как бы Бёрджесс не старался акцентировать внимание на нелепых моментах. Нет интереса искать вместе с автором немецкую проститутку в Лондоне, как и нет желания наблюдать за тупостью советских граждан, видящих в неадекватном милиционере работника КГБ.

Понимать «Трепет намерения» нужно максимально просто: Бёрджесс куражится. Это надо принять, не придавая значения предлагаемой Энтони истории. Шпионы были и будут, а рассказывать про них дано не каждому писателю. Остаётся ссылаться на пародийность сюжета, оправдывая желание выместить на бумаге мысли. Трепета на самом деле нет — всё дело в треморе. Дрожь имеет свойство возникать от желания нечто осуществить. Бёрджесс хотел написать — и написал. Читатель захотел прочитать — и прочитал. Обоюдное исцеление свершилось — трепет намерения иссяк.

Что «Заводной апельсин», что «Трепет намерения» раскрываются благодаря авторскому сопроводительному тексту. Только не всегда задуманное писателем им исполняется в желаемом для него виде. Где-то всё пошло наперекосяк — и скорее всего тогда, когда разговоры вокруг религии уступили место действительным шпионским страстям. Повествование покатилось и Бёрджесс потерял над ним управление. Приводимые в тексте ситуации всё более усугубляли положение. Возвращаться к теме религии уже не имело смысла, ведь Энтони не про неё собирался писать, а про Холодную войну.

Бёрджесс не верит в возможность войны на уничтожение, считая это безрассудным и потому невозможным вариантом развития событий. Хотелось бы так думать и читателю, не вполне доверяющему адекватности находящихся у власти людей. В политику всегда шли люди амбициозные, желающие реформировать имеющееся. И не все из них настроены мирно, чаще наоборот — не против воспользоваться продолжением политики радикальными методами. Но это уже не тема для шуток.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Хвалить беллетристов авансом никогда не следует, как не следует думать, будто, написав нечто интересное, автор сможет найти в себе силы дальше создавать достойные внимания произведения. К сожалению, читательская культура подпитывается самообманом, особенно, когда нужно показаться окружению ценителем хорошей литературы, пропев дифирамбы чему угодно, лишь бы оказаться в кругу себе подобных. Но как быть, если действительность интерпретируется в разрез с понимаем того, о чём писатель взялся рассказать? Допустим, Афганистан — это, помимо региона постоянных конфликтов, ещё и религиозная страна, где за обсуждение некоторых тем могут жестоко покарать без каких-либо судебных разбирательств. Разве можно, строя чью-то личную историю, прибегать к популяризации западных ценностей на страницах произведения? Халед Хоссейни думает, что можно. Оттого и возникает недоумение у читателя, совсем не ожидавшего увидеть то, чего быть не должно.

В своих историях Хоссейни опирается на детские впечатления о родной стране, откуда он уехал будучи мальчиком, а также на знакомство с жизнью Афганистана, оценивая её с позиции выросшего на Западе человека. Повествование отдаёт шаблонностью, заезженной индийскими писателями, а также Болливудом. Попытки Хоссейни дать читателю представление про Афганистан — калька представлений о бедняцкой жизни многих стран Востока, сохранившейся в неизменном виде с древнейших времён, продолжая существовать и ныне. В одном Хоссейни точно не прав — он не показывает склонность бедняков Востока к авантюризму и невольному желанию объегорить всех и вся, при малейшем на то удачном стечении обстоятельств. Вместо этого Хоссейни говорит о честных и глубоко несчастных людях, вынужденных мириться с обстоятельствами без надежд на светлое будущее.

Цельного сюжета произведение «И эхо летит по горам» не содержит. Читателю предлагается цепочка событий, связанных друг с другом судьбами героев, изредка пересекающихся, что даёт писателю момент для воссоздания на страницах будней очередного действующего лица. Говорить о кристальной честности каждого из них не приходится. Там, где надо извлекать выгоду, герои решают проникнуться тяжёлым положением людей и всеми силами стремятся им помогать. Будь то выходец из бедной семьи, кому судьбой было суждено стать обладателем состояния, или пластический хирург, тратящий накопления на исправление дефектов у обиженных войной и наследственностью — все действующие лица оторваны от реальности, что выдаёт в Хоссейни романтика, не желающего придать описываемому налёт настоящей жизни, словно подготавливая почву для экранизации, но никак не с целью показать настоящее.

Читатель может сказать, что «И эхо летит по горам» Халеда Хоссейни — это «От убийства до убийства» Аравинда Адиги наоборот. Авторы используют одинаковые приёмы изложения, но Хоссейни смотрит на жестокость мира через розовые очки, а Адига обходится без заслоняющей глаза мутной пелены ничего не значащих иллюзий. Оба этих писателя правдивы, но правда каждого исходит из истинного понимания проблем с позиций Запада и Востока. Творчество Хоссейни пропитано западными представлениями о реальности, а значит Халед обманываться рад, думая найти защиту в гуманизме, тогда как гуманизм-то и ведёт человечество к вырождению.

Проблемы Афганистана понятны. Их нельзя преодолеть силой желания. Нужно приложить общие усилия. Возрождение должно начаться с низа. Когда-то страна сделала шаг к лучшей жизни. Население Афганистана наконец-то получило надежду преодолеть многовековую отсталость. Последовавшие монархические раздоры и два государственных переворота ухудшили положение. Семья Хоссейни за два года до апрельской революции 1979 года покинула страну. Поэтому трудно судить насколько произведения Халеда могут отражать действительность, так как он не является свидетелем многого из того, что описывает. И акценты Хоссейни расставляет, не опираясь на полную историю Афганистана. С его слов получается, проблемы начались в 1979 году, а до того все жили в согласии.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Человеку свойственно хотеть. Хотеть он может разное, чаще ему недоступное. Недоступное манит с такой силой, что человек вынужден бросать вызов обществу. Общество на это реагирует отрицательно, создавая из ничего бурю страстей. Страстей, способных снести основы, дав повод к реформации устоев. Нужно лишь уловить момент, когда накал достигает предела и грозит вылиться в обострение накопившихся противоречий. В истории примеров подобному имеется достаточное количество. Об одном таком эпизоде взялась донести до читателя начинающая писательница Жорж Санд, взяв за основу неоднозначно трактуемую её современниками историю Франции после падения Наполеона I.

Некогда попранная аристократия снова возродилась. Ей присущ прежний образ жизни, но все прекрасно понимают, что случись ещё одна революция, как с их мнением снова перестанут считаться. И если мужчины найдут возможность для продолжения приличного существования, то, выращенные подобием цветов, их женщины могут радовать глаз, не умея ничего делать руками. Почему не умеют? Тут дело не в отсутствии желания или иных особенностей воспитания, а в общественном осуждении: не принято аристократкам заниматься чем-то иным, кроме украшения интерьеров.

Жорж Санд отлично описывает особенности быта своего времени. Читатель с первых страниц погружается в будни французской провинции, ещё не подвергшейся влиянию прогрессивно настроенных сограждан. Дни текут неспешно, аристократы отращивают косички, все довольны своим существованием и ничего не желают менять. Конечно, что-то должно было раскачать покрывшуюся тиной обыденность. Жорж Санд исходит из разрушительной силы любви, не различающей преград, в том числе и тех, что нарушают покой всех к ней причастных, особенно лиц противящихся вопиющим нарушениям правил приличия.

В плане проработки сюжетных линий всё не так замечательно, как читателю хотелось бы. Действующие лица сами не знают, чего хотят, совершая поступки таковым образом, чтобы от них обязательно душевно страдать. Привязанности героев повествования рождаются, не могут найти себе места и умирают. Всем хочется придти к согласию, для чего они честно обсуждают складывающееся положение дел, принимая не то решение, которое могло удовлетворить все стороны. Когда следует дать положительный ответ — дают отрицательный, а ежели наконец-то нисходят до положительного ответа, то обязательно следует отрицательная развязка. Легко понять страдания действующих лиц, хотя сами они не могут придти к обоюдным договорённостям. Так и будут подниматься/опускаться качели, пока кого-нибудь не придавит насмерть.

Читатель желает действующим лицам произведения собраться и обсудить сложившееся положение дел. Чего, разумеется, не происходит. Жорж Санд раскрывает происходящие на страницах события через диалоги, позволяя каждому герою высказаться. Много действующих лиц в одной сцене собраться не может, за рядом исключений, дабы не портилась структура повествования. Герои бьются головой о стену, желают выяснять отношения и устранить противоречия. Этому активно потворствует автор, делая из благих побуждений почву для приумножения конфликтных ситуаций.

Драматизация повествования смотрится органично. Если человек не желает жить сообразно заведённым порядкам, то его скорее всего ждёт огорчение. Валентина смотрела на жизнь глазами прагматика, пыталась идти в ногу со временем и заранее заботилась о преодолении будущих проблем. И всё равно она была обречена. Жорж Санд поэтому и вела главную героиню по шаткой дороге, готовя ей ловушку в конце повествования. Обстоятельства сломали действующих лиц, запутавшихся в чувствах и изменивших своим представлениям о должном быть.

Для начала не так уж и плохо. Надо присмотреться к творчеству Жорж Санд повнимательнее.

Автор: Константин Трунин

» Read more