trounin.ru

Счастье одного — это счастье многих. Уметь рассказать о собственном счастье, значит сделать счастливыми других. А если поделиться личными мыслями в позитивном ключе, тогда к ним потянутся, кому-то они обязательно понравятся. Не надо обладать широкими познаниями и богатой эрудицией, достаточно наделить прошлое светлыми оттенками увядающей грусти. Больно станет лишь от осознания потерянного безвозвратно. Уже нет рядом родных мест, сменились вокруг тебя люди, ты продолжаешь жить, изредка предаваясь воспоминаниям, что обостряют ностальгию, либо вдохновляют изложить события былых дней в письменной виде.

Юрий Нечипоренко представил себя так, чтобы читатель увидел его с детских лет и до институтской поры. Предложенные им истории будут близки каждому, так как многие из нас испытывали схожие ощущения. Не в точности одинаковые, но близкие по духу. И не обязательно, если речь будет идти о конкретной стране. Таковы дети во всём мире, покуда их не коснулась взрослая жизнь. С годами это понимаешь сильнее, хотя знаешь, будучи ребёнком всё воспринимал без нынешней идеализации. Рассказывай Юрий истории от лица себя юного, он был бы вынужден беллетризировать текст, придавая ему художественную форму. У него же получилось именно рассказать о своём становлении.

Сборник рассказов «Смеяться и свистеть» имеет четыре раздела: Двор, Род, Мир, Волнуемое море. Понятно, сперва читатель узнает об авторе, его взаимоотношениях внутри ограниченного круга людей. После ближе познакомится с ним и его родственниками. И уже потом автор приоткроет завесу над жизнью, периодически покидая маленький город для участия в школьных олимпиадах, проводимых в ещё не ставшей для него привычной обстановке. Последний раздел представляет Юрия студентом, не совсем старательным, но хранимым судьбой для чего-то большего, нежели быть верным сугубо физико-математическим наукам.

Обо всём Юрий рассказывает с теплотой. Он старается придерживаться наивного взгляда, дабы показываемый им период жизни воспринимался читателем действительно наполненным невинными представлениями о действительности. С первого рассказа становится понятно, если отсечь важную составляющую человеческого общения, то все друг на друга обозлятся и не бывать более прежним хорошим отношениям. Поэтому нет нужды настраивать читателя против содержания сборника. Юрий посчитал нужным придать описываемому налёт меланхоличной философии, призывая с осторожностью судить о происходящем и всегда смотреть хотя бы на несколько лет вперёд, стараясь уберечь близких и знакомых от потрясений.

Но как быть ребёнком и не приходить в ужас от происходящего в мире? Сущие нелепицы мерещатся детям, отчего взрослые с трудом скрывают от них улыбку. Кто не опасался есть мясо? Мало ли из чего оно сделано. Кто не боялся ходить под чистым небом? Вдруг тебя пронзят невидимые иголки или заразишься неведомой хворью. Конечно, детские страхи со временем вырастают во взрослые, принимают серьёзный вид и их реальность подтверждается соответствующими инстанциями. Но это выросшие страхи. И как не закрывай глаза, предпосылки к ним надо искать в детстве. Не так наглядно, как хотелось бы, Юрий раскрывает перед читателем свои юношеские заблуждения, которые теперь приятно вспомнить ему самому, даже с той самой усмешкой, невольно желаемую скрыть от окружающих.

Остаётся печалиться факту необходимости вступления в новый период жизни. Дети вырастают, получают профессию, заводят семью и очень редко оглядываются назад. Юрий Нечипоренко тоже вырос, стал доктором наук, попробовал себя на литературной ниве, обретя успех и на ней. Он посчитал нужным рассказать о волнительных моментах прошлого, сделал это лаконично и приятно для чтения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Писатель не может не делиться мыслями с бумагой. Но он понимает, что-то следует оставить вне читательского внимания. К сожалению, этого не понимают издатели, из желания ли заработать или стараясь сделать автора доступнее. Антуан де Сент-Экзюпери погиб рано, опубликовать успел мало, рукописи его сохранились, попали в «заботливые» руки редакторов, скомпоновавших текст и выставивших на всеобщее обозрение. И вышло так, что читатель узнал тайны писателя, важные для него одного.

Кем представлен Антуан на страницах «Цитадели»? Он — человек, уважающий всякое мнение, сын, желающий видеть рядом с собой отца, строитель, возводящий собственное государство. Сент-Экзюпери окружил стенами личное понимание действительности и не желал ни с кем им делиться, так как его всё равно не поймут. «Цитадель» оказалась наполненной заметками о беспокоивших Антуана проблемах, не настолько важных, чтобы люди с ними согласились. Безусловно, мудростью переполнены страницы, Сент-Экзюпери прав в суждениях, всем бы следовало опираться на его советы. Вот только кто согласится стать исполнителем воли того, кто слишком долго пробыл оторванным от земли? Антуан оказался представленным в качестве мечтателя, вообразившего себя справедливым правителем, знающим, как нужно относиться к подданным и избегать с ними конфликтных ситуаций.

Если Цитадель не становилась для Сент-Экзюпери отрадой, то он мог заменить толстые стены на тонкие перегородки дома или на корабль, где уже не мог ощущать прежней уверенности в словах. Антуан становился ребёнком, оглядывающимся на отца. Он принимал роль ведомого, всегда стремясь соответствовать представлениям родителя о необходимом быть. Содержание «Цитадели» из уверенных суждений сбивается на робкие мысли подростка, писавшего о познании мира и прятавшего записи в лишь ему известное место.

Нет в тексте однородности, все душевные переживания Сент-Экзюпери оказались под видом данного произведения. Оттого и воспринимается текст набором высказываний, афоризмов и максим, удивительно имевших место в голове француза, сходных по звучанию с мыслившим в начале XX века Метерлинком и, почти одновременно с самим Антуаном, — Камю. Сказалась накопившаяся усталость от людской агрессии или во Франции наконец-то задумались о необходимости придти к общественному равновесию? Мыслители тех дней, как и сам Сент-Экзюпери, действительно устали от периодически случавшихся войн, порождавших страдания и не дававших ничего, кроме болезненного восприятия необходимости терпеть порочность человеческой натуры.

Антуан взялся построить идеальный мир, где воздаст всем по заслугам. А если понадобится от кого-то избавиться, то это будет осуществлено самым гуманным способом. Например, потерявшего власть короля лучше всего казнить, дабы не унижать его достоинство. Сент-Экзюпери далёк от бездумных предположений о возможности одновременно существующего для всех счастья: кто-то обязан страдать. Без осознания горя, человек не поймёт его противоположности, обязательно встав на путь желания что-то потерять, чтобы суметь осознать, чего ему опять не хватает.

Так строится империя Антуана. Он властвует, поднимает с колен и возвращает царские регалии. Ему доступно всё, он волен слыть справедливым правителем. Ему снится наяву, он счастлив и рад жить внутри Цитадели. Любой человек наделён такой же способностью осознавать право на осуществление фантазий, хотя бы дома, где никто не посмеет распоряжаться жизнью хозяина помещения, если тот не преступает норм морали. Но дом закрыт на ключ от посторонних глаз, также должна была быть сокрыта «Цитадель». После смерти Антуана ворота открыли и пустили внутрь всех желающих. Теперь каждый волен на свой лад судить о том, что не должен был видеть.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Не может такого быть, чтобы прошлое не имело шероховатостей. Обязательно имелось то, о чём ныне замалчивают, либо не знают. Но как относиться к информации, если знаешь, авторы текста намеренно искажают действительность, будто не понимая, насколько нужно быть глупым, чтобы поверить в представленный ими на страницах радужный задор? Тем более, когда речь касается становления Советского государства. В пору подковёрной борьбы, лабильности населения, отсутствия твёрдого понимания происходящего, не может быть настолько твёрдых убеждений, чтобы чувствовать в своих действиях абсолютную правоту. И всё-таки имелись фанатично преданные делу люди, истово веровавшие в победу пролетариата над капиталистическим миром, согласные пользоваться методами диктатуры, тем подавляя очаги оставшегося сопротивления внутри страны.

Теодор Гладков и Николай Зайцев взялись рассказать читателю о деятельности Артура Артузова, сотрудника советских органов государственной безопасности. Ими был показан путь сына швейцарца итальянского происхождения Христиана Фраучи и Августы Дидрикиль до одного из влиятельных лиц государства, о котором Феликс Дзержинский заметил — И я ему не могу не верить. Именно Артузову принадлежала основная роль в обезвреживании контрреволюционеров Бориса Савинкова, Сиднея Рейли и атамана Анненкова. Устранив угрожавший стране «Национальный центр», Артузов в дальнейшем предпочитал заманивать враждебные элементы на территорию Советского государства путём создания фиктивных контрреволюционных организаций. Таковыми были «Трест» и «Синдикат-2″.

Защита интересов государства подразумевает устранение угрожающих его безопасности людей. Артузов предпочитал не просто обезвреживать, он добивался раскаяния. Не так важно наказать человека, как добиться от него признания в заблуждениях. Доказательством успешной работы Артузова стало осознание контрреволюционерами бесплотности борьбы с государством, чьё население не желало видеть над собой никого, кроме советского правительства. Письменные свидетельства об этом наглядно демонстрируют успешность борьбы органов государственной безопасности. Гладков и Зайцев действительно считают, что всё написанное — есть акт чистосердечного порыва откровенности?

Повествование лишено важной составляющей — не описан итог жизни Артузова. Авторы не сообщают о том, что его в 1937 году расстреляли. Артузов погиб за то, против чего боролся. Его обвинили в сочувствии к троцкизму, организации антисоветского заговора и в подготовке терактов. Будь в тесте соответствующая глава, читатель обязательно бы задумался, насколько оправдана борьба за идеалы, когда они легко разрушаются, стоит кому-то захотеть видеть иное о них представление. Нельзя предсказать будущее, но можно увидеть в сегодняшнем дне предвестники грядущих перемен, выражающихся изменением прежних устремлений. При таком понимании защита Артузовым молодого Советского государства привела к его собственной ликвидации, ибо он стал опасен для тех, кто оказался свободным от страхов и волен был далее строить политику по личному усмотрению.

Также повествование лишено самого Артузова. Гладков и Зайцев мало уделяют ему внимания. Более на страницах раскрывается осуществление его планов руками других и воссоздаются портреты оппонентов. Представленные перед читателем личности Савинкова и Рейли показываются в их желании бороться с советской властью. Упор авторами сделан на непоколебимость и отчего-то присущее им ощущение собственной незаменимости. Получилось так, что одиночки всерьёз считали возможным найти ниточки, способные привести к быстрому перевороту. Они, подобно мотылькам, летели на разведённый для них огонь, сгорали, тем очищаясь от заблуждений.

Стоит ли говорить, что аналогично позже сгорит сам Артузов. Его манило пламя счастья для всего человечества. Во имя этого он работал, устранял преграды и истинно верил в лучшее. Но не сбылись надежды, сожжены оказались почти все, кто помогал ему в приближении радостного дня. Артузов был одним из первых.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В пустом подростковом бунте отражается звон разбитых надежд взрослых: чего не смогли сами, что переступили. Забыв, продолжили жить обыденной мирской жизнью, словно похоронили прежние устремления. В них, подростках, можно увидеть отражение себя, отнестись к их проступкам отрицательно, словно и не было в собственных думах стремления к совершению непотребных поступков, сугубо желания что-нибудь опоганить. Кто-то вспоминает молодость и укоряет себя, а кто-то, как Рю Мураками, едва ли не гордится лёгкостью былых устремлений, когда подвигом считалось разрисовать стены школы и совершить акт дефекации на директорский стол.

В голове гуляет ветер, тот самый — ипохондрический, что порождает неприличный звук, опускайся он в нижнюю часть тела. Ветер давит на мозг снизу, побуждает разбивать череп о преграды. Давление внутри организма нарастает, увеличиваются пещеристые тела, дополнительно провоцируя подростков на неадекватность. Требуется малое: внимание девчонок, уважение сверстников и понимание личной важности. А ежели тому будет способствовать активная жизненная позиция, выраженная в неприятии наличия в стране иностранных элементов, то получится гремучая смесь, способная разрушить родной дом.

Почему так получается, что будучи недовольными присутствием в городском порту американских подводных лодок, подростки решаются заявить о том миру, совершая противоправные действия не против непосредственного виновника, а выливая агрессию против имущества своей же страны? Потому-то бунт и пустой, поскольку порывы молодёжи бьют по ним самим, по их семьям и тем, кто случайно оказался рядом. Разрушительный порыв стремится повергнуть в прах основы общества, будто желая обратить всё окружающее в руины, дабы не отдавать их «врагу». Подростки не понимают — ничего не изменится, но жить в развалинах предстоит уже им.

Нанести вред имуществу школы можно, ей от того хуже не станет. Пусть она не виновата в планах правительства, согласного на присутствие американцев в городе, но именно ей предстоит быть опороченной перед всеми, ведь разрушить проще доступное. Нет ничего доступнее беззащитного. И Мураками позволил подросткам пойти на бессмысленный и беспощадный бунт.

Подростки позже поймут, насколько бесполезными оказались их действия. Частично это начали осознавать той ночью, разрисовывая стены и совершая прочие непотребства. Их стала грызть совесть, они испугались ответственности. Испугавшись же, разбежались по разным углам и более не знали, хорошо ли будет, узнай общество про совершённый ими проступок. Что несла агрессия, к чему в итоге приведёт столь дерзкая выходка? Мудрые сограждане не стали бы акцентировать внимание на попрании норм морали, дав подросткам право самостоятельно придти к выводам о дурости их поступка. Так было бы логичнее всего, дабы не озлоблять неокрепшие умы. Каждый может ошибаться, но каждый заслуживает от окружающих адекватное восприятие проступка.

Тёмное пятно в личном деле останется, главное лишний раз не напоминать о былом. Тогда подростки пойдут по пути иных пустых бунтов: соберутся устроить эротический фестиваль, снимут авангардное кино, а после вступят во взрослую жизнь и успокоятся. Кто-то из них станет писателем, провоцируя себя на бунты на бумаге, посредством воспоминаний о бурной молодости. Только было бы о чём вспоминать… А если других воспоминаний нет, значит придётся рассказывать о том, что пережил сам. Так из-под пера выйдет исторический документ, чьё назначение быть назиданием для потомков, если они захотят узнать, каким страстям предавались подростки в шестидесятых годах XX века.

Нужно помнить, забывший об агрессии мир — готовый к агрессии мир.

Автор: Константин Трунин

» Read more

К чему временные рамки? Прошлое — домыслы историков. Прошлого не существует. Прошлое изменяется по прихоти заинтересованных. Вчерашний день аналогично подвергается сомнению. Всё ли было так, как представляется? Посему предлагается забыть прошлое, перенестись в будущее, словно не существовало ничего, что произошло с человечеством. И само человечество подвергнуть сомнению. Пусть человечество станет проекцией пустоты, воплотив в себе тщету сущего, аки переработанный мусор, отбросив лишнее, обретя полезное. Человек завтрашнего дня — есть призрак, ставящий сомнения выше необходимости.

Должна была случиться летописная катастрофа, вымаравшая из памяти фрагменты истории, чтобы произведение Евгения Водолазкина могло восприниматься адекватно. Событийность на страницах «Лавра» насыщена деталями разных эпох, связанных в единое целое, словно выпал временной пласт. Пусть автор не согласится, но читатель понимает, произошло непоправимое, выразившееся в изменении понимания действительности. Возможные варианты: действует азимовская корпорация «Вечность», оставлен след для сотрудников андерсоновского «Патруля времени», давненько случился техногенный катаклизм ala «Страсти по Лейбовицу», либо нечто такое, что каждый читатель волен представить на своё усмотрение.

Учитывая тот факт, что Евгений Водолазкин — писатель начала XXI века, к тому же литературно ориентированный на Запад, приходится считаться с его желанием детально раскрывать проблематику интимной раскрепощённости (именуемую в узких кругах сексуальным реализмом) и приукрашивать текст отличным от гуманного пониманием жизни (так называемая альтернатива). Третьим аспектом, важным по состоянию на 2012 год, является ожидание автором конца света, дополнившим тяготы пациентов главного героя, массово страдающих половым бессилием.

Сам собой завязывается сюжет, проистекающий из необходимости рассказывать о тяготах понимания происходящего в лице даровитого парня, сходящего с ума от воздержания, готового броситься на первую доступную девушку (уже за то русское спасибо Водолазкину, что не дал волю рукам главного героя и не прельщал юнца мыслями о мужеложстве). И когда девушка зачала, оказал парень ей должное акушерское пособие. И пришлось принять ему страдания за содеянное (может быть по причине осознания неправомерности осуществления помощи без диплома хотя бы среднего медицинского образовательного учреждения). И подался парень, поставив сомнения выше необходимости (смотри первый абзац), бродить по моровой Руси. Отощал он, изменился до неузнаваемости. И вернулся после к родным Пенатам. И словно не жил, существовал во имя цели дожить до конца света.

Насколько поступки главного героя являются отражением его духовности? Тут ответ нужно искать в области психиатрии. Читатель это и сам понимает, видя, как главный герой принципиально отказывается от еды, то и дело считает себя обретшим новую телесную оболочку и постоянно беседует с только ему ведомым человеком, будто бы сопровождающим его всюду. Понятно, Водолазкин наградил главного героя душевной травмой, повлекшей отрешение от обыденности и атрофированное восприятие с ним происходящего. Не так опасно моровое поветрие, не страшит угроза оказаться повешенным: всё пустое (смотри первый абзац). Стремление быть, игнорируя необходимость страдать, аморфно подчиняясь судьбе — не причины для духовного роста. И если главный герой преобразится, значит случится чудо, либо будет задействован обыденный неумирающий всплеск романтизма, живущий в душе каждого писателя

Что до прочего, то «Лавр» — есть вольная фантазия, не требующая авторских объяснений. Водолазкин придумал мир для придуманного им же действия, наполнил придуманными событиями и даже попытался раскрыть суть изложенного перед читателем. Стараться понять, осмыслить и прочее — необходимость в малой мере осознать текст произведения. Осознания всё равно не наступит, так как нельзя осмыслить чужую фантазию.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Минула половина повествования, появилась нехватка слов для поддержания сюжета. По какому пути далее поведёт читателя Теккерей? Неужели по той дороге, что оказалась изъеденной ядрами сражения под Ватерлоо? Тем лучше, петлять в писательском мастерстве гораздо удобнее, нежели продвигать сюжетные линии по прямой. Появляются нюансы, позволяющие отходить назад, перепрыгивать с одного на другое, брать в сторону и оступаться.

Жертвы всё-таки были принесены, настало время воззвать к совести. Понявший тяжесть проступка, отец приступит к тому, о чём следовало думать при жизни сына. Сохраняя голову на плечах, он громко продолжит заявлять о принципах, снова и снова наступая на прежние грабли. Кто способен обойти аналогичные преграды, тот на страницах «Ярмарки тщеславия» не появляется. Гордость не позволяет принять людей низкого происхождения, а те не могут пересилить отношение к ним со стороны находящихся выше их по ранжиру. Так думается, но чтение авторов уровня Теккерея не позволяет полностью быть уверенным в выводах: всегда легко упустить важную деталь, сокрытую в обилии слов.

Весь оставшийся срок до окончания работы над романом, Теккерей сосредоточился на перемене блюд. Сменяются страны и континенты, действие происходит в прошлом и настоящем, события порою оказываются взаимосвязанными, появляются новые действующие лица, трактующие ранее ставшее известным с до того неведомых позиций. Читатель понимает ясно, люди на страницах живут собственной жизнью, преследуют определённые цели, проявляют характер и не согласятся уступить, как и должно быть в действительности. Только смена блюд сопровождается всеми требуемыми церемониалами, и, вполне возможно, блюда подаются согласно правилам русской сервировки, то есть по мере необходимости, а не разом заставляя стол.

Впрочем, интерес остывает по мере чтения. События не кажутся подходящими к месту. Заголовки продолжают оставаться тем, на что стоит обращать основное внимание. Они лаконично сообщают всю полезную информацию, не требующую дополнительного пояснения. Если подумать, то Теккерею следовало не названия глав раскрывать, а содержание наполнять событийностью. Но ямы и ямы кругом, грозящие затянуть на дно намечающегося провала.

И в один момент читатель придёт к пониманию, что «Ярмарка тщеславия» закончилась, а автор продолжает рассказывать. Виной ли тому обязательства перед журналом? Или Теккерей лично для себя решил написать именно шестьдесят семь глав, закончив рассказывать историю к июлю 1848 года? В этом когда-нибудь разберутся биографы, либо уже разобрались. Если читатель решит уделить внимание творчеству автора в полном объёме, то он тоже будет в курсе, откуда Теккерей черпал вдохновение, чем во время написания романа занимался и какие варианты развития событий он обдумывал.

Прошу не винить критика за столь бесцеремонные высказывания. Он не ценитель английской литературы времён первых десятилетий царствования королевы Виктории. Ему претит внимать словесам ради слов, раскрывающих мельчайшие детали происходящих событий, чем отдаляется понимание сути литературных работ. Иного быть не может, но не стоит исключать, что Теккерей преследовал определённые цели, пребывал под впечатлением от чего-то, хотел это показать, и общество это приняло, воздало по заслугам и вот теперь считается признаком хорошего тона быть в курсе реалий середины XIX века.

Найдутся и в наши дни читатели, готовые принять манеру изложения Теккерея. Кому некуда торопиться, кто может долго знакомиться с одной историей из множества других, кого не смущает быть ограниченным малым количеством прочитанной литературы, тот не остановится на «Ярмарке тщеславия», он ознакомится с прочими трудами автора, а то и за Чарльза Диккенса возьмётся, обеспечив себя чтением до конца дней своих.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Позитивное мышление — не для настоящих врачей, даже ветеринарных. В случае ветеринарных врачей позитива ещё меньше, ибо клиента вольны усыпить, вооружившись формулировкой «облегчения мучений ради». Нет нужды продолжать видеть беспокойную лошадь, стараться бережно извлечь телёнка из рожающей коровы, наблюдать мучимую раковой опухолью собаку: всё решается в момент, достаточно получить на то согласие владельца. Чаще животные страдают от нерадивости хозяев. Если читатель считает, что Джеймс Хэрриот взялся рассказать именно об этом, он ошибётся. Хэрриот писал про взаимоотношение человека и его подопечных, а прочее имело место, поскольку рассказчик был практикующим ветеринаром, умевшим вовремя диагностировать заболевание и применить нужное средство для спасения, либо окончательного успокоения.

Не будем оговаривать социальный аспект. Стоит лишь упомянуть, что накануне Второй Мировой войны в Англии ветработники нанимались за содержание, трудились за идею и надежд на будущее не питали. Хэрриоту повезло, его пригласили в качестве помощника. Спустя годы он опишет свою жизнь, начиная с окончания учёбы, расскажет, как вторгся в мир крови, боли, грязи и бессонницы, вместо чистоплотной деятельности на благо фермеров. С тем же самым сталкивается читатель на страницах его рассказов, он видит страдания больших и малых созданий, чья судьба обречена прерваться в следующее мгновение, так как мир к ним жесток, а медицина не знает, каким образом оказать паллиативную помощь.

Концентрация внимания на суровых аспектах работы изначально воспринимается чрезмерной, а может Хэрриоту просто хронически не везло. Но чем дальше продвигается сюжет, тем более читатель становится расположенным к автору. Уже не бедствующий врач представлен, скорее человек, желающий обзавестись друзьями, семьёй, заслужить уважение населения и стать подлинным специалистом, способным найти экстренное решение в сложных ситуациях и не опростоволоситься перед министерством сельского хозяйства, когда периодически будут случаться заражения ящуром на какой-либо ферме поблизости.

Уделив внимание себе, Хэрриот переменит мнение о людях. Они, в той же мере, были и навсегда останутся безалаберными, призывая врача, стоит кончиться терпению наблюдать мучения животных, чаще часа в три ночи, пусть и страдают они с недельку-другую. Но и среди людей будут появляться такие, кто достоин всяческого сочувствия, в силу чрезмерной привязанности к питомцам. Не всякий из них готов был выдержать печальный исход, накладывая на себя руки или становясь на кривую дорогу асоциального поведения.

Удручает Хэрриота ещё и то, что животноводство из уютных хозяйств перерастает в крупные зверокомплексы, где вместо имён для животных используются порядковые номера. Обезличивается и сама ветеринарная профессия, как любая другая медицинская профессия. Врач становится инструментом, обязанным выполнять требуемые протоколы. Впрочем, это разговор о временах, которые наступят позже. Однако, книга Хэрриота к тому и подводит повествование, словно техническая революция добралась до новой отрасли, куда запустила жадные лапы, оставив специалистов контролировать процесс, не позволяя им на него влиять.

Всё для Хэрриота складывалось удачно. Он редко ошибался, действовал квалифицировано, сумел добиться того, чего желал. И жизнь преподнесла для него новый сюрприз, предоставив военную форму для защиты Англии от агрессии Третьего Рейха. О том периоде жизни Хэрриот тоже расскажет, но не в этом произведении, а в последующих. Ему есть чем поделиться с читателем. Стоит надеяться, не одному англоязычному читателю доступны воспоминания Джеймса, есть толковый перевод и на другие языки.

На белых страницах не хватает капель физиологических жидкостей и фрагментов сорных трав…

Автор: Константин Трунин

» Read more

Чем глубже знакомишься с предположениями Лейбница, тем сильнее понимаешь, как трудно вчитываться в суждения столь одиозного противоречивого человека. Его воззрения всегда были в движении. Под конец жизни Готфриду предстояло разбираться с китайской теологией. И, как знать, какие выводы это могло иметь для дальнейших умозаключений. Письма Лейбница становились всё пространнее, Например, Письмо к Косту о «Необходимости и случайности» (1707) содержит размышления, но не позволяет сделать на его основании важных выводов. Готфрид стал чаще ссылаться на самого себя, вспоминая о собственных трудах. Давно им забыты Декарт и древние философы.

1710 год ознаменовался работами «Материя, взятая в себе» и «Монадология». Теперь пришло окончательное осознание, что именно считать монадами. Отныне они являются простыми субстанциями. Что прежде Лейбниц считал монадами, получило прозвание агрегатов. Монады, подобно отрицаемым атомам, остались неделимыми. Более того, каждая монада — отдельный универсум, существующий с возникновения мира. Монады не могут умирать и появляться. Они наполняют собой пространство, вместо предполагаемой древними философами пустоты. К тому же, Лейбниц пришёл к осознанию Бога, как простой субстанции. Подразумевал ли под этим Готфрид Совершеннейшее Существо монадой? Под размышлениями Лейбница Вселенная обретала требуемый ему вид.

Лейбниц растягивал материю там, где ему удобно, помещал в освободившееся пространство ему требуемое, развивая ход мыслей дальше. Разбираясь с основами мира, Готфрид не забывал о насущном. Его беспокоило понимание души: её состав, телесность, наличие у животных. Лейбниц ещё раз задумался о Боге и побудивших его причинах создать человека. Не для общения ли с собой он создал людей?

К 1714 году монада из простой субстанции снова перешла в сложную. Такой вариант казался оправданным сразу, когда Лейбниц называл их универсумами. Что заняло место простой? Оно досталось простой субстанции. Сущее состоит именно из простых субстанций, в том числе и монады, не утратившие остальных представлений о них. А так как монады оказались сложными субстанциями, они стали отличными друг от друга, в зависимости от свойственных им внутренних модификаций. Это следует из текста труда «Начала природы и благодати, основанные на разуме». Тут же Лейбниц предположил, каким именно образом из семени получается жизнь — он связал это с наличием внутри маленьких животных. Но и это не так важно, как осознание Готфридом ещё одного значения Бога — ничего не делается без достаточного на то основания.

«Критика основоположений преподобного отца Мальбранша» (1711), «Переписка с Николаем Ремоном» (1714-16), «Переписка с Кларком» (1715-16) — заключительные штрихи к пониманию философии Лейбница. Божественной воле Готфрид так и отдавал ведущую роль во всех процессах. Не стремился он понимать и современных ему философов, имея при этом сходные взгляды. Склонность к критическому восприятию Лейбниц пронёс через весь отведённый ему период для работы над пониманием действительности.

Трудно определиться с вкладом Лейбница в науку, если судить о нём по мелким трудам. Как бы не было тяжело, а вникать в мысли Лейбница очень тяжело, нужно читать больше, не останавливаясь на малом. Первоначальное мнение может ещё много раз измениться, стоит ознакомиться с работами других учёных. Опровергать настоящее, вот чему Лейбниц на самом деле учил. Он ни с кем не соглашался. Не будет заблуждением, если потомки в той же мере ответят Готфриду, сомневаясь уже над его предположениями.

До какого бы развития не дошла наука, она всё рано не станет выше понимая основной сути бытия, разработанной Лейбницем.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Существующее борется за существование, добиваясь лучшего из возможного. Случающиеся с существующим несчастья ведут к улучшению общей ситуации. Лейбниц в труде «О глубинном происхождении вещей» (1697) категорически настаивает на порядке в природе, не видит предпосылок к возникновению разлада. Почему Готфрид в умозаключениях оперирует высшими материями, не отталкиваясь от всегда доступных пониманию примеров? Лейбниц излишне сосредоточен на думах, чаще ради самих дум. Он взвалил на плечи непосильную для человека ношу утверждения истины, проистекающую от желания видеть логическое обоснование сущего.

В качестве вдохновения Лейбниц мог размышлять над чьей-то журнальной перепиской. В таком случае он смело опровергал мнение спорщиков, предлагая собственное решение. Так как Динамика активно обсуждалась учёным обществом, Готфрид не желал оставаться в стороне. Основные положения пребывали в зачаточном состоянии, поэтому любое мнение могло иметь значение. Работой «О самой природе, или природной силе и деятельности творений» (1698) Лейбниц внёс коррективы в мысли других. Он уточнил, что основной закон природы заключается не в сохранении одного и того же количества движений, а в сохранении одного и того же движения деятельной силы, даже более того — двигательной деятельности.

Готфрид в прежней мере желает видеть мир, как взаимосвязанное явление, зависящее от воли божественной сущности. Движение происходит от первоначального движения Бога. Наличие других первичных источников Лейбницем не рассматривается, он ещё не пришёл к осознанию способности человека создать механизм, который будет действовать только по его замыслу. Человек в итоге может оказаться подобием Совершеннейшего Существа в миниатюре, как и всё прочее во Вселенной.

Суждения Лейбница распространялись и на энциклопедические издания, например на «Критический словарь» Бейля касательно статьи «Рорарий». Имея длительную переписку с его составителем (1697-1702), ныне озаглавленную «Разъяснение трудностей, обнаруженных г-ном Бейлем в новой концепции о взаимосвязи души и тела», Готфрид в привычной ему манере хвалил автора, после подвернув текст сомнению. Такие спорные ситуации в научном обществе того времени случались регулярно, поскольку кроме домыслов философы ничего предложить не могли. Как Лейбниц нашёл в чём укорить Бейля, так и Бейль имел личные веские аргументы в защиту имевшегося у него мнения. Переписка примечательна тем, что к 1702 году Готфрид наконец пришёл к предположению возможности создания человеком независимых от божественной воли механизмов с заданной программой действий, допустим, корабль сможет самостоятельно плавать. Процесс отрицания Бога оказался запущенным, но Лейбницу осталось не так долго жить, чтобы придти к осознанию этого.

Опять же, создание трудностей — прерогатива Лейбница. Когда он был твёрдо в чём-то уверенным, стоило появиться сходному мнению, Готфрид сразу начинал опровергать, принижать и переосмысливать. В труде «Против варварства в физике за реальную философию и против попыток возобновления схоластических качеств и химерических интеллигенций» Лейбниц старался определить физику, как науку, в которой всё ясно до простоты. Старания английских учёных (имя Ньютона не упоминается), Готфрид чуть ли не ерундой называет. Они, англичане, придумывают такое, чего никого не было. Лейбниц не понимает, как можно думать о том, что заполняет пустоту, если пустоты не существует, и как можно всерьёз рассматривать силы притяжения и отталкивания, являющихся отражением простейших и подлинных первичных понятий величины, фигуры и движения, то есть сил, ничего из себя не представляющих без основы. Стоит ли говорить, что Лейбниц сам, по молодости, признавал возможность существования тяготения, силы упругости и магнетизма.

В 1698 году Лейбниц доработал понимание субстациальных форм, впервые называет их монадами, видит их живыми и неживыми. Новое ли это для науки? Думается, об этом задумывались ещё философы древности.

1702 и 1705 годы — это «Размышления относительно учения о едином всеобщем духе» и «Размышления о жизненных началах и о пластических натурах». Лейбниц продолжал рассуждать о высоких материях. Он задумался над тем, что всё существует вечно, ничто не умирает. Опровергать умозаключения Готфрида не требуется, проще допустить возможность действительности утверждений. Чем не пример такого отношения к философии, как непосредственно Лейбниц, сегодня опровергавший, а завтра ярый приверженец? Ещё в 1680-82 годах в «Двух отрывках о свободе» он предполагал спонтанность действий Бога, считал существующее случайностью. Значит, всё может быть, пока у человечества не появится точных сведений о мироустройстве.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Готфрид Лейбниц соглашался думать о чём угодно, но с одним условием — его выводы есть квинтэссенция мудрости. Он единственный, кто мог написать труд «Порядок есть в природе», приведя в беспорядок абсолютно всё. Размышляя о существовании мира, Бога, предопределённости, он позволял себе усомниться в существовании ранее сказанного. Оказалось, существующее может не существовать, за исключением Высшей сущности, согласно метафизическим представлениям должной быть. Как после этого относиться к мыслям человека, постоянно вносившего сумятицу и не имевшего твёрдых убеждений в сути вещей? Поставив над собой Бога, Лейбниц нёс его на протяжении жизни и так и не отпускал, поскольку отказ от него привёл бы к опровержению написанных работ.

Дорога из размышлений позволяет добиться удивительных результатов. До того не бывшее очевидным, вдруг становится причиной революционных теорий. Это в лучшем случае. Чаще всего размышления ведут в тупик, либо выводят на путь ложных выводов. Не всякие речи людей стоит воспринимать серьёзно. Имелись таковые и у Лейбница. Готфрид говорил о безграничных возможностях, старался понять, почему материя не везде себе подобна, почему ничего не происходит просто так, как из настоящего проистекает будущее. Важным остаётся понимание, что предположения всегда использовались Лейбницем для дальнейших размышлений, отказу от них или более глубокой проработке.

Периодически Лейбниц ругал философов-современников. Письма или работы, озаглавленные вроде «Против картезианцев, о законах природы и истинной оценке движущих сил», написанной в 1691 году в ответ на чьи-то соображения, не сообщают ныне полезной информации сверх уже известной. Готфрид упорно продолжал ставить личные умозаключения выше прочих. Он понимал, мысль должна развиваться, старательно этого добился в собственных работах. Именно из-за этого претило ему соглашаться с картезианцами, дорабатывавшими предположения Декарта до состояния идеала. Сам Лейбниц занимался тем же самым, в чём не хотел себе признаться. Если Готфрид не совершенствовал чужие идеи, то доводил их до ума иными путями.

Как не думай и не поступай, всё предопределено. Лейбниц должен был мыслить теми словами, какими он мыслил. Совершаемая ошибка в той же мере нужна, в какой необходим положительный результат. Ежели есть нужда ещё раз сказать что-то против картезианцев, значит надо сказать. Пока трижды три равняется девяти, до той поры работа «О предопределённости» будет иметь значение. Даже зло обязано существовать, покуда в нём есть необходимость. Лейбниц разработал новый инструмент для безапелляционных утверждений. Получается, сей критический труд обязан был быть написанным, и не познания ради, а согласно на то воле Бога, ибо любое действие исходит от него.

Все ранее упомянутые работы привели Лейбница в 1694-95 годах к написанию трактатов «Об усовершенствовании первой философии и о понятии субстанции» и «Опыт рассмотрения динамики о раскрытии и возведении к причинам удивительных законов, определяющих силы и взаимодействие тел». Отныне в представлениях Готфрида живая сила возобладала над мёртвой: Механика уступила место новой дисциплине Динамике. Движение теперь рассматривалось с новых позиций. Атомы обрели способность взаимодействовать, но продолжают подчиняться законам Механики. Чтобы придти к другим заключениям, Лейбницу необходимо было размышлять над сделанным им открытиями. Какие бы силы на управляли миром, они исходят от Бога. Лейбницу стоило задуматься о существовании ещё неучтённых принципов влияния Совершеннейшего Существа на действительность.

Лейбниц так и не был уверен в существовании атомов. Делая открытия, он сильнее убеждался в этом. До понимания существования монад осталось недолго размышлять. Готфриду ещё предстояло определиться с влиянием Бога на мир. Если всё подчиняется закономерностям Механики, распространяется с помощью движущей силы, следовательно это исходит от Бога. Когда Бог нечто делает, запускается реакция, приводящая к тому, что Лейбниц писал очередной трактат, а кто-то, например, поднимал или опускал руку. Спустя век Иммануил Кант придёт с помощью данных рассуждений к пониманию влияния центробежной силы на Вселенную, берущую начало из центра мира. Сам Лейбниц пребывал в уверенности сохранения порядка во всём, отрицал резкие скачки и сильнее уверялся в предопределённости.

В 1695 году в работе «Новая система природы и общения между субстанциями, а также о связи, существующей между душою и телом» Лейбниц переосмыслил пройденный им путь. С юности он увлекался математикой, тянулся к философии, читал труды Аристотеля, соглашался с мнением мыслителей древности. Отрицая существование атомов, Готфрид разработал понятие субстанциальных форм, содержащих первичную деятельность. Они такие же неделимые, как атомы. Лейбниц снова говорит о давно известном, но другими словами. То есть, отрицая «А», Готфрид заменяет «А» на «Б», не задумываясь об отсутствии разницы, и называет первичными силами. Вместо дополнений и преобразований Лейбниц заново переосмысливает атомарную теорию, наделяя придуманные им субстанциальные формы новыми свойствами.

Эволюция взглядов Лейбница развивается стремительно. Стойкое отрицание чрезмерно быстро приводит его в стан согласным с тем, в чём он склонен был сомневаться, и вскоре приведёт к созданию Монадологии. Готфриду потребовалось связать умозаключения с божественной сущностью. Пришло осознание, что душа может состоять из субстанциальных форм. Появилось необозримое поле для размышлений.

Автор: Константин Трунин

» Read more