trounin.ru

В исполнении Даниила Гранина получилась апология Петра Великого. Кто говорит, что царь был жестоким и до крови жадным, тот явно не понимает, в какое время Пётр обретал себя — в полном кровопролития мире. А кто подозревает Петра в содомии, тот не настолько уж и ошибается, ведь чего не могло случиться с хорошим человеком, пребывавшем в окружении расположенных к нему мужчин. В таком духе и продолжал Гранин повествование, отразив в излюбленной им манере рассказ о некоем человеке, который будто бы ему знаком. Портрет Петра вышел подобным возведённому ему Этьеном Фальконе памятнику — взмывающий на скалу всадник без регалий, стремящийся к свершениям, забывший, что земля уходит у него из-под ног.

Зачем Гранину понадобилось создавать образ императора-благодетеля? Даниил не верил, будто возможно оправдание кровавого режима, позволяющего государству обретать могущество. А ведь и при начале царствования Петра, Русь — тогда ещё Русь — лежала практически в руинах, обезлюдевшая от чумных лихорадок и раскольнической деятельности патриархов. В таких же руинах пребывала Россия — ещё до установления советской власти — сама себя обескровившая. Стояла задача перед государями переломных эпох преобразовать им доставшееся. И Пётр — по мнению Гранина — более достоин уважения, чем — непонятно из каких побуждений — в белый цвет выкрашивают заслуги Сталина.

Конечно, если писать подобно Гранину, всякая историческая личность окажется незаслуженно унижаемой. Потому и применяется к труду о Петре Великом прозвание апологии. Это защитительная речь, она же — восхваление. Облегчить бремя рассказа Даниил смог с помощью беллетризации прошлого, то есть сообщив о чём-то, чему не может быть полной веры. Так он и начал сообщать читателю историю за историей, показывая Петра глазами окружавших его людей. То мог быть Якоб фон Штеллен — мастер иллюминаций и фейерверков, предок рассказчика. Мог и сторонний наблюдатель, заставший гнев Петра на бывшего участника стрелецкого бунта, разглядевший в царе доброту, поскольку — вместо казни — велено было отослать повинного подальше от глаз. И так далее.

Чего Пётр хотел, так это справедливости: уверен Гранин. Ежели русские лентяи и пьяницы, как о том думает Европа, то сами русские должны о том знать. Если кто на казнокрадстве попадётся, тому быть показательно растерзанным. Как раз за казни из-за казнокрадства Даниил особенно защищал Петра. Читатель узнал, что Пётр нуждался в честных людях, и видел — стоило кому-то занять положение в обществе выше, сразу тот начинал набивать некогда пустовавший карман — и видя это, Пётр казнил нещадно. Да так и не стало меньше в России казнокрадов — разворовывание продолжалось, невзирая за должное обязательно случиться наказание.

Знает ли читатель: однажды Пётр едва ли не отдал Россию турецкому султану. Тогда был он в тяжёлом положении, неспособный выбраться из окружения. Помог счастливый случай — свою роль сыграла Екатерина. Что же, не пройдёт и нескольких десятилетий, как некогда простая женщина станет императрицей. Как тут оправдать Петра? Гранин находит слова, объясняя неразборчивостью в женщинах. Вообще Пётр любил забавляться с девицами, кои счёту не поддаются. Вынести бы какое полезное суждение, да не получится. Даниил возводил хулу и тут же её разрушал. Так он и созидал повествование с первых страниц.

О чём бы не начинался разговор, всегда Гранин оправдывал Петра. Но возникает встречный вопрос: для чего обелять одного, безустанно создавая намёки на другого? Между строчек постоянно сквозит авторская ненависть к людям, восхваляющим Сталина.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вторая часть включает следующие статьи: «Кочуев. Рогожский собор 1832 года», «Королёвские», «Рогожские послы в Петербурге», «Лаврентьев монастырь» и приложение «Записка о старообрядских типографиях в Клинцах, Махновке, Янове, Майдане Почапниецком». Особое место в изложении занял Афоний Кочуев — выходец из купеческой семьи, самовольно ушедший в старообрядчество и странствовавший по России, некоторое время слывя за юродивого. В исполнении Мельникова получилось ещё одно житие, только уже про истинно радевшего за поповщину человека. Нельзя объяснить обычным пониманием, зачем Афоний претерпевал мучения. Для какой он цели молчал во время избиения? То должно сообразовываться с силой веры, о чём Мельников размышлять склонности не имел. Потому описание жизни Афония приняло вид подвигов, без какой-либо привязки к образу стремившегося уподобиться праведнику.

В отличии от московских рогожцев, имелась община поповцев и в Санкт-Петербурге, прозываемая Гутуевской. Существовала она с основания города. Споров внутри неё ходило достаточно, особенно не могли придти к мнению, как поступать с прочими православными, что к другим согласиям относятся, либо из никониан кто к ним переходит. Надо ли к таковым применять перемазывание? Допустимо ли это? И прочее в подобном духе. Споры уладились по возникновении нового согласия — Королёвского. Тогда же Павел рассказал про Петра Великодворского.

Прочее представляет не столь существенный интерес, ежели только не вести разговор об особом роде деятельности старообрядцев, с чем власть пыталась бороться, всякий раз сталкиваясь с сопротивлением. Не о печатании фальшивых денег Мельников повёл разговор, он коснулся печатания религиозных книг. Надо сказать, власть стремилась следить, чтобы при перепечатывании не допускалось ошибок, а тут прямое нарушение требований в виде специального искажения текста. Потому развелось множество подпольных типографий, чему стремился способствовать уже известный читателю Афоний Кочуев.

«Очерки поповщины» во второй части не поддаются читательскому вниманию ещё и вследствие утомления от чрезмерно расплывшегося повествования. Ежели прежде Павел придерживался хронологии, выстраивал прямую повествовательную линию, не допуская в текст сложности, то с более глубоким изучением предмета — возникло ожидаемое отторжение. Лишь думалось, будто старообрядчество получится лучше узнать, стоит сделать краткий исторический экскурс, но за открывшимися дверями скрыто обилие информации, сладить с которой под силу человеку действительно интересующемуся. Уже само обилие старообрядческих согласий удручает, ведь уподобились они гидре. Какие-то из них возникали и исчезали, другие видоизменялись и всё же сходили на нет, а иные существуют и спустя столетия, располагая величественными храмами в России и вне её, неустанно возводя новые строения, в том числе и в городах, где позиции старообрядчества не сильны, зато к оному могут проявить интерес миряне, либо люди вовсе неверующие, кому опостылела иосифлянская позиция наследницы никониановского раскола.

Что до Мельникова — он оставил потомкам важный труд, если рассматривать его как часть неизвестной прежде истории. Разве кто-то предпринимал попытки понять старообрядцев после событий 1666 года? Если о чём и велась речь, то не о том, куда они снялись с насиженных мест. Мешает знанию этого и упомянутое выше обилие старообрядческих согласий. Но, вместе с тем, становится очевидным, в каком разнообразии верований жила Русь, о чём практически не сохранилось упоминаний. Твёрдо можно быть уверенным, какими стали старообрядцы, таковыми они были и прежде, просто им запретили придерживаться собственного взгляда на установленную в их местах веру. И когда раскол случился — стало это так явно, что пришлось всякому, кто прежде считался православным, принять прозвание сторонника некоего иного религиозного течения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В первую часть «Очерков поповщины» входит ещё четыре статьи: «Искание архиерейства в конце XVIII столетия», «Поповщина в начале XIX столетия. Рязанов», «Беглые попы в двадцатых и тридцатых годах» и «Рогожское кладбище». Мельников продолжил рассказывать от реформ Екатерины II, принёсших старообрядцам облегчение, до суровых мер Николая I. Павел к тому же добавил, что имелась у поповцев тяга к промышленному делу и купечеству, за счёт чего они и наживали состояния. Сделать это они смогли после разрешающих актов Екатерины, позволившей селиться в городах. Но даже при благоприятном стечении обстоятельств, оставалась насущной проблема поиска архиереев.

Особым образом среди старообрядцев выделился екатеринбургский купец Яким Рязанов, взявшийся разрешить имевшиеся проблемы. Хотелось ему вернуть разрозненную церковь к единству, для чего дошёл до высших эшелонов власти, прося о малом, но не найдя согласия. Встал перед ним извечный вопрос, мешающий разрешению конфликтов: как с властью расстаться, продолжая оставаться у власти? Какие бы не были архиереи у поповцев, не хотели они переходить под контроль официальной православной церкви, желали обособленного положения. И так твёрдо стояли на своём, что разговор стался вовсе бессмысленным. Пришлось Рязанову расстаться с мечтою о единстве, ибо побороть аппетиты церковников не умел. Но сообщая об этом, Мельников не задумался о строгой позиции официальной православной церкви, не считающей дозволительным общение с еретиками. Если и случиться единению, быть поповцам до конца дней в заточении под мрачными сводами подземных монастырских темниц.

Не принять старообрядцев, пусть в некоем подобии унии, — есть порождение гидры, постоянно плодящейся и приумножающейся. Раз не придя к общему мнению, будут вновь случаться размолвки, отчего количество поповских согласий разрастётся немерено. В итоге придут поповцы к мнению, что и без попов община может существовать, последствия чего могли оказаться самыми ужасными, вплоть до радикализма. Роль играла и власть, законы новые измышлявшая, побуждавшая искать спасение хотя бы среди тех же старообрядцев. Как пример — ранее браки заключались между совсем малыми детьми, возраста одиннадцати или двенадцати лет: этому Николай I воспрепятствовал, велев мужчинам жениться не ранее восемнадцати, а девушкам замуж выходить лишь после исполнения им шестнадцати лет. Разумеется, возникло среди населения недовольство подобным постановлением.

Особенно хотел Мельников изучить Рогожское кладбище, где пребывали московские поповцы. Но в 1854 году правительство отобрало кладбище под своё владение, отчего не удалось собрать достаточную документальную базу — многие свидетельства оказались утраченными. Одно известно точно — рогожцы имели большие накопления. Павел вполне рационально предположил в качестве объяснения фальшивомонетничество. Помня и про печатный станок, на котором не только запрещённая религиозная литература печаталась, но и деньги.

Таким образом, подойдя по времени написания к началу своей собственной деятельности по изучению и дальнейшему искоренению старообрядчества, Мельников поделился с читателем фактическими материалами, найденными в результате бесед и обысков. И это только поповщина, тогда как не всё ещё полностью рассказано, о чём он продолжит писать во второй части очерков. В дальнейшем Павел расширит интерес, обозревая некоторые прочие течения, вплоть до сектантских. А по завершении приступит к созданию монументальных «В лесах» и «На горах»: циклу художественных произведений, где будет наглядно показано существование старообрядцев в мире дозволенных им возможностей. Пока же подводится промежуточная черта ещё перед одним действием в «Очерках поповщины», следом за чем останется не так уж и много, поскольку творческое наследие Мельникова не слишком велико.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поповцы нуждались в архиереях. Первым, кто стал достойным упоминания, к тому же вполне вызывающим доверие — это Епифаний. Он же — единственная историческая фигура, предлагаемая Мельниковым, не из разряда авантюристов. О Епифании известно, что он подвергся общественному осуждению, был закован в кандалы и приговорён к пребыванию в застенках Соловецкого монастыря. Отказаться от такого священника поповцы не могли, поэтому помогли Епифанию избежать наказания, вследствие чего получили первого архиерея. Епифаний был нужен и для того, чтобы он ставил попов на законных основаниях. Павел предложил данный период в старообрядчестве называть епифановщиной. Так поповщина получила распространение. Однако, вслед за Епифанием обрести достойного ему на смену архиерея поповцы не смогли, в результате чего этим воспользовались Афиноген и Анфим, оставившие по себе дурную память.

Минули годы с епископства Епифания. Старообрядцы одичали, не было среди них нового архиерея. Были готовы они принять всякого, пусть только скажет он, что поставлен где-то на Руси в сан для священства значимый. Собственно, так из ниоткуда и появился Афиноген. Кто он? Известно точно — жил он в пределах Валахии, имел вид с боярами схожий. Объявил Афиноген о своём епископстве, смело попов ставил, никому не отказывая в приобретении церковного сана. Однажды слух прошёл, будто бы епископ ложь кругом сеет — не имеет он права на обладание саном. И как прослышал о таких разговорах Афиноген — быстро сменил одеяние церковное на одежду боярскую, более никогда с религией не соотносясь.

В последние годы нахождения Афиногена на епископстве, подобия оного желал некий Анфим. О нём Мельников сразу говорит, именуя авантюристом. Желал он принимать почёт, совершенно безразлично — какой именно. А церковный сан получить всяко проще, нежели звание боярское. Для первого хватит выслуги, а для второго требуется рождение от благородных родителей. Пошёл сразу на остров Ветка Анфим, да там ему не поверили, уже не те поповцы стали, чтобы всякого пришлого принимать за епископа. Стали требовать с него подробного изложения, где и когда сан он получал. А что же Анфим? Он и вовсе нигде и близко к церквям не подходил. Но были деньги у Анфима, приобрёл он земли у вельможи близ Ветки, возвёл женский и мужской монастыри, а там и народ потянулся к нему. Как же он добился оправдания занимаемого сана? Сошёлся он с Афиногеном, приплатив затребованное. И верёвочка его виться перестала ровно тогда, когда обличён Афиноген оказался. Итог жизни Анфима и вовсе печален: надели камень на шею его, он и утонул.

Рассказывать о сих старообрядцах Павел старался без сухого изложения известных ему обстоятельств. Он с азартом принимался за составление биографий, чего до него, думается, никто и не делал. Преследовал он и цель заинтересовать читателя данными историями, тем пробуждая нужду негативно относиться к религиозным течениям, отошедшим от официального православия. Сама по себе поповщина не кажется жизнеспособной, существующая при странных обстоятельствах, ведь считалось необходимым искать архиереев, при невозможности таковых возводить в сан самостоятельно. От этого и проистекали проблемы поповцев, особенно по прошествии полувека с момента раскола.

Читатель обратит внимание и на то обстоятельство, что стиль изложения Мельникова близок к беллетристике, единственно без диалогов внутри повествования. Павел превратил очерки про старообрядчество в увлекательное чтение. Но так допустимо говорить только о «житиях» Епифания, Афиногена и Анфима. К такому же изложению Мельников ещё вернётся, когда потребуется описывать других старообрядцев.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Уяснив причины церковного раскола, Мельников продолжил составлять «Очерки поповщины». Следом им написаны две статьи: «Первая мысль искания архиерейства» и «Зарубежные старообрядцы. Искание архиерейства в Молдавии». Требовалось сконцентрироваться на событиях, последовавших за реформами Никона. Выбор пал на поповцев — религиозное движение, имеющее минимальное количество отличий от официально установленной церкви. Исключение составляла необходимость поиска архиереев, поскольку самостоятельно оных назначать поповцы не могли. Они нуждались в священниках, изначально раскольниками не являвшихся, получившими всё полагающееся по праву общецерковных установлений. А так как таковых найти было затруднительно, приходилось ограничиваться попами, которых склонить к себе оказывалось проще, нежели архиереев.

Павел определил, что искание спасения поповцы начали с брянщины, основав поселение в Стародубье, а затем уже перешли за пределы государства, обустроив на территории Речи Посполитой слободу близ Гомеля на острове Ветка, куда и пришёл основной поток людей. Новое поселение быстро разрасталось, постоянно пополняемое прибывающими. Несмотря на положение самих себя изгнавших с земель Московской Руси, поповцы не соглашались отказываться считаться подданными русского царя. Чему ярким свидетельством является упорное сопротивление Карлу XII — этим-то староообрядцы и удружили Петру I.

Версия о том, будто Пётр I — антихрист, пришла неслучайно. Поповцы в суеверности ни в чём не отличались от прочего люда, чья вера не имеет твёрдой убеждённости. Они склонялись к выискиванию тайных знаков и слагали численные значения, лишь бы получить отдалённо похожее на допустимое. Так они стали считать 1702 год едва ли не должным ознаменоваться страшными свершениями, ибо он получился у них от сочетания разных дат, одна из которых воплощает прибавленный возраст казни Христа.

Подробно описывая становление поповщины, Мельников неизменно выделял Петра. Указал дополнительно причину к нему ненависти со стороны старообрядцев. Разумеется, основное — онемечивание. Второстепенное: неумеренное проявление жестокости при расправе со стрельцами, отказ от соблюдения поста, смена календаря — начало года перенёс с сентября на январь. На всё это поповцы роптали, видя в Петре подобие Гришки-расстриги.

С момента раскола всё оставалось на уровне пассивного отделения. Имелись подвижники, шедшие в народ, побуждавшие православных не соглашаться с реформами Никона. Особенных изменений при этом не происходило. Сохранялась надежда на возвращение прежних установлений. Различие сводилось сугубо к обрядам и неприятию перемен вообще. Но негативное восприятие усиливалось, для чего и находились причины, побуждавшие искать антихриста среди православных, воспринимая за оного сперва Никона, после Петра. За сим противлением в действительности ничего не стояло. Сомнительно, чтобы русский люд отказывался принять ему даваемое. Впрочем, населявший Русь человек второй половины XVII века может быть неверно нами понимаем. Да и про Смутное время не стоит забывать — постоять за свои убеждения русские могли и с оружием в руках. Пока же они предпочитали пассивное сопротивление, уходя на жительство в старообрядческие слободы. К тому же, Павел особо подчеркнул, тяготели к старообрядчеству и казаки, поголовно поддержавшие церковный раскол, становясь частью поповщины (в числе прочего).

Тем самым, огласив возникшие общественные затруднения, Мельников подготовил читателя к знакомству с примечательными архиереями поповцев. Предстояло внимать подобию коротких биографий, практически заслуживающих именоваться житиями поповских раскольников, дабы суметь обличить ожидания старообрядцев, показав, как умело пользуются их доверчивостью. И в самом деле, наблюдать за описанием становления Епифания, Афиногена и Анфима, с последующей утратой к ним доверия — оказывается поучительным. Павел словно задавал вопрос: ежели так было прежде, не значит ли, что такого не повторяется в настоящее время?

Автор: Константин Трунин

» Read more

С 1863 года Мельников — публицист. Он пересказывал опыт, наработанный за годы чиновничьей службы, связанной с исследованием и искоренением старообрядчества. Читателю должно было быть интересно, откуда вообще возникли предпосылки к церковному расколу. Отчего на Руси всё вмиг разладилось? На это Мельников дал объясняющий ответ — проблема возникла не при Никоне, она существовала издавна, нисколько не способная придти к единому согласию. Любая религия — это набор утверждённых установлений, соблюдать которые следует обязательно. И дело сложилось так, что на Руси никто установлений как раз и не утверждал, отчего в разных областях страны обряды исполнялись различным образом. Требовалось предпринять меры к искоренению различий, чем Никон и занялся решительно.

Почему разногласия вообще возникли? Всякому должна быть известна шутка, гласящая, что в результате множественного переписывания текстов, слово «праздность» приняло вид «покаяния». И теперь, вместо радости, верующий обязывается придерживаться строгости. Шутка ли это? Отнюдь. Переписчики ошибались — могли то делать намеренно или не умея разобрать истёршийся со страниц текст. Мельников твёрдо уверен — Иван Грозный потому задумал книгопечатание на Руси, дабы переписчики ошибок более не допускали. Видел Иван Грозный и проблемы с обрядами, нисколько не имеющий способности повлиять на ситуацию. Может потому он жестоко расправлялся с церковниками? Почему-то историки описывают жестокость царя, не находя ей никакого разумного осмысления, кроме умопомешательства из-за смерти первой жены.

Нужно помнить и о разделении Руси. Одна часть подчинялась сперва владимирским патриархам, после московским. Тогда как другая соотносилась с Константинополем, ибо располагалась на территории Великого Княжества Литовского. Мельников даже сделал заключение, что как раз православные с литовских земель практически не поддались расколу, ибо соблюдали полагающиеся им обряды, тогда как Московская Русь подверглась существенной встряске.

Знакомясь с версией Мельникова, читатель быстро убеждается в правоте действий Никона, поступавшего не по самостоятельному домысливанию или выбору определённых предпочтений, а специально отсылавшего человека, чтобы тот всё приметил и после рассказал, в чём отличие между верованиями на Руси и вне её. Конечно, возникает недоумение, бывшее свойственным и русскому православному люду. Отчего не могут ошибаться бывшие византийские патриархи, некогда не побрезговавшие переходом в католичество?

Остаётся единственное мнение, характеризующее русский народ, да и любой другой народ, если рассматривать его внимательно. Человеку свойственно быть невежественным, принимать за данность сделанное прежде установление. Только в случае русских получается, что всё они принимают за положенное, редко стремясь оное переиначить. Ежели нечто обстоит определённым образом, значит то исходит от Бога: примерно такая логика. Достаточно сослаться на позже возникшее крепостное право, казавшееся установленным едва ли не с сотворения мира, хотя начало оно берёт от Петра I, внёсшего изменения в соответствующие преобразования Бориса Годунова. Может пройти жизнь одного поколения, как до него созданное покажется русскому народу незыблемым, тем самым извечно существующим явлением.

Церковный раскол пришёлся на 1666 год. Уже в этом люди увидели проявление дьявольского замысла. Никона называли антихристом. Общество всколыхнулось, не способное согласиться с попранием заведённых предками установлений. И пусть Никон вскоре сам оказался в опале, запущенные процессы отменять не стали. Более того, Пётр I поступит радикальным образом, подчинив церковь государству, тем сообщив необходимость считать, что государь дан народу от Бога. Тогда нужды старообрядцев и вовсе перестали иметь важность, скорее мешающие спокойному сосуществованию. Впрочем, не так это просто — и Петру старообрядцы смогли в итоге услужить в борьбе со шведами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Милов предложил посмотреть на российский исторический процесс с позиции влияния на него великорусского пахаря. При этом не учитывались никакие факторы, кроме фактических, вроде национальных традиций, влияния климата и почвы, а также самого понимания обширности занимаемого государством пространства. Интерес представлял сугубо отрезок времени с XVIII по XIX век, характерный наибольшим закрепощением крестьян. Специально создалось подобие вакуума, далее которого распространяться не следовало. В распоряжении Леонида имелись статистические выкладки, которые он любезно представил знакомящемуся с текстом читателю. В итоге окажется, что крестьяне стояли на грани выживания, в основном из-за того, что им приходилось самим о себе заботиться.

Для начала, чем отличается русский пахарь от европейского? Главное различие — климатические особенности, характерные существованием продолжительного отрезка времени, когда пахарь не может трудиться на земле. Из этого возникала необходимость приложения максимальных усилий летом, с последующим долгим отдыхом, когда возникали иные заботы, характерные устойчивыми на селе народными промыслами, служившими важной составляющей быта всякой крестьянской семьи. Собственно, Милов не рассматривал отрабатывание обязательных часов на барина, интересуясь именно выживанием. И сразу выяснялось — выделить время для обработки участка под собственные нужды не хватало, приходилось этим заниматься, вставая рано утром или ложась поздно ночью.

Проблема русского пахаря заключалась и в традициях, связанных с календарными датами. Ежели в определённый день года требовалось косить траву, либо сеять зерно, тем крестьянин и занимался, невзирая на необходимость данного мероприятия. Стоит предположить, что Милов утрировал, оставляя на уме советскую обыденность общеколлективных действий, начинаемых и заканчиваемых одновременно повсеместно, хоть о западных областях шла речь, хоть о самых восточных. Сложно поверить, чтобы пахарю, которого никто не принуждал к совершению определённых действий, отказывала смекалка.

Но Леонид истинно счёл нужным создать идеализированные им условия для российского пахаря. Взятый за образчик, тот пахарь не только делал всё согласно заданного календаря, он также не пользовался опытом прежних поколений, словно брался за крестьянское ремесло с нуля. Такой пахарь мог не знать о навозе, ежели почва не требовала внесения удобрений, или оказывался слаб в чём-то ином, отчего урожай собирал не на нужном уровне. Однако, в России всегда использовалась трёхпольная система: на чём Милов настаивает. Было поле летнее, озимое и отдыхающее. Соответственно, каждый год высевалась определённая культура, чему Леонид посвятил достаточное количество страниц. Основной почёт на Руси принимала рожь, после пшеница. Ценился овёс — за минимальный вкладываемый в него труд. Ячмень назывался житом, всегда легко всходивший. Греча и горох засевались на самой худой земле. Причём для гречи обязательным было опыление пчёлами.

Что до питания, то крестьянину требовалось кормить семью и весь скот, для чего он был обязан заранее знать, сколько ему потребуется собрать урожая. В результате подсчётов Милов выяснил — питался крестьянин на том же уровне, как и солдат, если перевести ежедневный рацион на калории. Всё остальное, о чём брался Леонид рассуждать, вышло за рамки заданной темы. Леонид размышлял о возникновении и росте капитализма в России, тогда как внятного объяснения принципу существования крепостного права он давать не захотел. Поэтому он ближе к концу повествования переключился на народные ремёсла и участие крестьян в работе на промышленных предприятиях.

Ставить определённый вопрос и давать на него ответ, не исходя из допущений, не является верным способом разобраться в ситуации. На уровне статистики крестьянство России по версии Милова может и стало понятнее, но понятным оно так и не стало.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Потребность в рассказах у Горького словно отошла на дальний план. Он продолжал писать о его беспокоившем, но не используя подобную форму произведений. Помимо привычного ему «Нижегородского листка», литературные работы находили место на страницах следующих периодических изданий: «Мир Божий», «Журнал для всех», «Жизнь», «Кавказ» и «Курьер».

В эскизе «Хороший Ванькин день» читатель узнавал про парня, желавшего всем угождать. В страничке из Мишкиной жизни «Встряска» давалось представление о мальчике, мечтавшем стать клоуном в цирке, чтобы веселить людей. Столь юношеская тематика работ Горького за 1898 год заставляет предположить сочинение сказок для недавно родившегося сына. Может ребёнок рос шаловливым? Тогда ему придётся кстати повествование о подобном ему мальчике, заслужившем за чрезмерно весёлое поведение встряску.

Рассказом «Дружки» Максим вернулся к обозрению существования людей из низов. Вниманию читателя представлены два вора, один из них постоянно жалуется на здоровье, чувствующий, что не так много осталось ему до смерти. Несмотря на это, с воровской деятельностью завязывать никто не хотел. А смерть всё равно пришла, ибо все смертны.

Рассказ «Фарфоровая свинья» — повествование об ожиданиях от наступающего года свиньи. Собственно, отчего люди считают новый календарный год способным изменить отношение к ним происходящего? Не покидает неизменное ощущение наступления лучших дней. И так из года в год.

Рассказ «Каин и Артём» закрыл для Горького 1898 год. В продолжительном повествовании Максим создал практически святочный рассказ, который перерос ожидаемое в конце чудо, разрушивший ожидания суровостью реальности. Жили два юноши:, первый был иудеем, а второй — силачом, способным в одиночку справиться со всякой группой, набравшейся смелости ему противостоять. Разумеется, иудея шпыняли, в том числе и силач Артём. Но случилось Артёму быть избитым, поскольку он чрез меры выпил и не смог оказать сопротивления. Его бросили умирать. На помощь пришёл Хаим, прозываемый Каином. Он выходил Артёма. И тот обязался заступаться за иудея, никому не позволяя над ним потешаться. Вроде бы пора ставить точку и далее не распространяться. Добродетель победила! Горький внёс коррективы и поставил точку горше ожидаемой. Не сможет Артём защищать иудея — его просто не поймут, и сам он окажется в числе презираемых. Потому святочного рассказа и не получилось.

Рассказом «Кирилка» Максим открыл 1899 год. Он составил сообщение о пьянице. На пару был выпущен рассказ-размышление «О чёрте», вполне считаемый святочным. Хотя, в очередной раз можно сказать, не всё то святочный рассказ у Горького, что к оному принято относить. Максим предложил следующую ситуацию: шёл чёрт по кладбищу и раскопал могилу писателя, и тот поведал ему о своих прижизненных и посмертных страданиях. Самая большая его обида — люди ходят мимо, если же обращают внимание, тогда обязательно сомневаются, будто бы таковой писатель вообще существовал. И это невзирая, что автор вообще-то был успешным писателем и не раз публиковался. Другая обида — жена живёт на отчисления с его авторских прав, и на них же содержит ухажёра. Немного погодя Горький опубликовал продолжение «Ещё о чёрте».

Насыщенное на творчество начало года губительно сказывалось на содержании. Уже в феврале Максим опубликовал рассказы «На базаре», «Свидание» и «Финоген Ильич». Их главная характеристика — сумбурное изложение. Того же наполнения опубликованные позже рассказы «Голодные» и «Сирота».

В декабре Максим публикует святочный рассказ «В сочельник». Он представил вниманию читателя группу ребят, промышляющих сбором милостыни. Одному из них повезло — тётенька дала солидную сумму вместе с кошельком. Вроде бы повезло? Но парень предпочитает спешить и поскорее уйти в другое место. Читателю кажется — воровство. Что же, мир не без добрых людей — заключит в итоге Горький.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Плодотворный на повести 1897 год дополняется ворохом рассказов. Это такие же впечатления Горького от встреч с людьми. Есть и беллетристические повествования, призванные отразить определённые качества морально раздавленных людей. Например, рассказ «Болесь», он же «Письма», датируемый автором обычно за 1896 год. Действие построено на загадке. Зачем внешне неказистой — мягко говоря, уродливой и до неприличия сварливой — женщине, просить писать возвышенные любовные письма, а потом обескураживать просьбой написать ответное письмо от объекта её любви. Невольно читатель задумается, что женщина живёт фантазиями, тем разбавляя удручающую беспросветность настоящего, никак иначе не умея наладить собственный быт. Сперва Горький выразил осуждение, а потом сильнее укрепился в тезисе — нужно ценить людей за то, что они являются людьми.

Два «Крымских эскиза» — «Уми» и «Девочка» — могли перерасти в прозаическую поэзию, став наравне с мифологическими песнями Горького, вроде сказаний Изергиль или вольных созданий, чьи порывы душила необходимость угождать общественным установкам на ожидаемое от граждан лояльное поведение. Что стоило внести чуть больше содержания в рассказ безумной старухи, чья семья погибла в море? Либо про девочку, должную к концу повествования умереть.

Очерк «Ярмарка в Голтве» — отражение Горьким увиденного. Шумный рынок — это место, где одни продают, а другие — покупают. Но не так всё обстоит в действительности. Кто-то продает ненужное, при этом обманывая. Иные покупают, чаще обычно доверяясь продавцу. Да вот кто продаёт, если товар хорош? Должен быть подвох. И он обязательно находится. Ведь ясно читателю — цыган, продающий коня, во всяком литературном сюжете обязательно обманет обыкновенного мужика. Рассказал Горький и о прочих случаях, имевших место на ярмарке.

Очерком «Озорник» Максим обрушился с критикой на газеты. Плох тот читатель периодических изданий, особенно политических, если доверяет всему написанному на страницах. Нужно обязательно понимать — многое недоговаривается, ещё больше подаётся со специально допущенными искажениями. Не о тех проблемах пишут в газетах, должных быть важными читателю. Раздуваются события, скорее замыливающие читателю глаз на должное быть ему сообщённым. Само собой, о проблемах рабочих газеты практически не писали, а может не сообщали вовсе. Недоговаривают? Да! Искажают? Ещё бы!

В очерке «Бывшие люди» Горький погрузился на социальное дно. Он описал ночлежку, обитатели которой обсуждают разное, неизменно являющееся важным. Обитают там люди, кто-то из них прежде считал себя за человека, другие и вовсе никогда к людям не относились, с рождения оставаясь сором под ногами. Уж не в ночлежке ли рассуждать о том, откуда пошли люди вообще? Всё мы дети Адама и Евы, следовательно — евреи. В той же ночлежке осуждают семейные ссоры, когда муж избивает жену. Извлекается убедительная мораль — если бьёшь беременную жену, то ребёнок твой родится калекой, которого ты содержать не сможешь, ведь он тебе нужен как раз для подмоги. Иной читатель увидит в очерке склонность Максима к возвышению униженных существованием людей, продолжающих сохранять достоинство, несмотря на должную быть им свойственной моральную подавленность.

Очерк «Скуки ради» — про отношение мужчины и женщины. Если он — это просто мужчина, то она — некрасивая женщина. Что сделал Горький? Он их свёл под покровом темноты, позволил мужчине осуществить природную надобность. Что касается женщины — ей наскучило бытие, ничем её не баловавшее. Отказываться от интимной близости она не стала. Только вот скука всё равно сведёт её в могилу.

Рассказ босяка «В степи» вполне достоин отдельного рассмотрения. Горьким показана ситуация, когда шли два голодных человека и встретили третьего, думая найти у него пропитание. Да времена тогда в России были непростые, даже прохожие могли без раздумий застрелить, пожелай к ним подойти на дороге. Все боялись разбоя, потому нельзя их осуждать за скоропалительно принимаемые решения. Тем более представлен эпизод, где двое явно намеревались поживиться, излишне навязчиво объявляя о необходимости поделиться с ними хлебом. Какова же суть произведения? Накорми голодного, если сам сыт. Все мы под Богом ходим, пусть и не все в него верим.

Есть у Горького за 1897 год набросок «Первый раз я увидел эту женщину…», впервые опубликованный почти пятьдесят лет спустя. Максим рассказал о женщине, часто участвовавшей в похоронных процессиях.

Последнее произведение — рассказ «Проходимец», собранный из частей, публиковавшихся на протяжении 1898 года в «Нижегородском листке» и журнале «Жизнь». Структура произведения построена на нескольких планах. В первой части Максим писал про знакомство с героем повествования, после дал сообщение о нём от первого лица. Оказалось, тот человек от родителей хорошего не видел, в юные годы успел отсидеть в остроге, после вышел и работал солистом, порою напивался, женщин любил и ненавидел до бешенства, заводил с ними отношения, дабы впоследствии отравлять их существование. Губит рассказ примечание, будто не всё сообщённое читателю является правдой, в чём-то рассказчик откровенно солгал.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Свет терпит красивых женщин, ценит за ту радость, которую они доставляют глазам. К таким подсознательно тянешься, прощая всё, чего делать никогда не следует. И хорошо, когда красивые женщины соотносят возможности и потребности, не растрачивая жизнь на поиски должного их окутывать счастья. И плохо, если красота туманит мозг женщин комплиментами мужчин, их прожигающим взглядом и пожирающим их естество вожделением. Сам падкий на общение с женщинами, Горький отразил как раз горечь отношения с оными, когда в результате разрушается собственная жизнь. Человек — не пчела, чтобы оказываться падким не только на цветочный нектар, но и за выдаваемый за него сахар. Однако, человек в данном случае именно пчела, поскольку довольствуется внешним сходством, готовый погибнуть за чуждые ему идеалы. И гибнет человек, а разрушившая его красота женщины продолжает существовать, неся смертельную угрозу уже другим мужчинам.

Кем является Мальва? И Мальва ли она? Сия девушка — характерный случай нарцисса. Она влюбляет в себя каждого, заигрывает со случайными встречными и упивается восторгом обласканных ею мужчин. Ей просто приятно, тогда как безразлично на чужой душевный дискомфорт. Пусть природа её наградила внешностью, притягательными манерами и дала шанс на построение крепких отношений с определённым мужчиной, самой Мальве то без надобности. Она — однодневка, готовая лететь на отблеск огня, не задумываясь об ожидающей гибели. Этому обязательно быть, только за страницами предложенной Максимом истории.

Суть предлагаемого читателю конфликта — недопонимание между отцом и сыном. Некогда родитель оставил мать ради привлекательной девушки. Он поступил некрасиво, что не принуждает заочно негативно к нему относиться. Да вот Горький к тому и будет склонять действие произведения, выводя злокозненность судьбы к заключению о существовании некоего — общего для всех — обстоятельства, обязательно должного наступить за прегрешения. Собственно, через Мальву будет созидаться наказание отцу, когда его сын заинтересуется той, ставшей причиной распада семьи. Сыновья очень часто идут по стопам родителя, посему немудрено видеть, как дитя, падшей на сахар пчелы, оказывается такой же пчелой. Изрекать суть при этом не требуется. Случилось именно то, чему следовало произойти.

Горький не сразу огласил сюжетную канву. Он показал читателю идиллическую картину сельского быта. Молодой человек мечтал о девушке, не умея найти себе места, чтобы дождаться долгожданной встречи. Та девушка представляется прекраснейшей из нимф, способной воздать пламенному сердцу за страдания. Ведь не зря она в мечтах прелестнейшее из земных созданий. Всё разрушится в момент, стоит случиться драке молодого человека с отцом, ибо реальность излишне сурова — девушка и не девушка вовсе, а вполне себе женщина, пускай и довольно молодая. Она слегка познала жизнь, успела родить ребёнка и, вроде бы, должна быть привязана к семейному очагу. Но нет! Ей нравится пленять красотой мужчин, доводить их до сводящей скулы боли от неспособности к единоличному ею обладанию. Прочее меркнет.

А может и не давала девушка намёков молодому человеку, она легка на общение с мужчинами, склонная к лёгкому флирту и всё-таки продолжает сохранять внутреннюю серьёзность, хотя и не кажется способной таковой быть. Её восприятие зависит сугубо от интерпретации читателя, тогда как автор сказал и без того достаточно.

Горький видел и обличал способность женщин разрушать размеренное существование, о чём он всячески старался сказать. Это отстранённо кажется, будто женщины создают добро и заботятся о сохранении спокойствия. Умело сглаживая углы. Всегда мешало и будет мешать одно существенное обстоятельство — чувство соперничества у мужчин. Самое странное то, что женщинам до безумия нравится наблюдать за проявлением этого мужского чувства. Избавиться от него получается по мере обретения мудрости, но всё-таки каждой суждено утвердиться за счёт проявления к ним внимания. И было бы хорошо, понимай они это изначально, не поступая столь же легковесно, каким образом Горький заставлял действовать Мальву.

Автор: Константин Трунин

» Read more