trounin.ru

Как не существует подлинного определения для «правды», так нет такого же определения для «веры», особенно такой, какую можно было бы назвать «истинной». Разговор об этом — тонкая грань, по разные стороны которой есть мнения «за», «против» и тех, кому это вовсе не кажется хотя бы на самую чуточку важным. Но ведь люди ради чего-то живут, готовые претерпевать мучения, с радостью принимающие ниспосылаемые на них невзгоды. И для себя эти люди находят то единственное, что они считают истинно правдивым и подлинно верным. К этому можно применить определение «фанатизма». Вполне очевидно, ратующие за определённую точку зрения с негативом станут воспринимать всё, произносимое против. Так и произносящие слова сомнения — есть те, кто склонен выражать аналогичный негатив. Только с одним осталось определиться, зачем Мережковский взялся за жизнеописание религиозных деятелей, живших во благо процветания католической церкви.

Первая часть трилогии про испанских мистиков — «Святая Тереза Иисуса». Описывая данного человека, Мережковский старался придерживаться некогда взятого им за основу принципа — сплетать повествование из деталей и фактов. Дмитрий не мог обойтись и без очевидного для жизнеописания святых — характерных черт. Говоря про Терезу Иисусу, Мережковский отмечал её скромность, отказ от какой-либо возможности почитания в качестве святой. Да и Дмитрий на страницах прямо сообщал — святого в Терезе Иисусе не было. Единственное, чем она выделялась, — чрезмерной говорливостью, вплоть до того, что забывала, с чего начинала речь. Вполне очевидно, когда рассказ касается святого человека, подобная говорливость — это достоинство Терезу Иисусы, ведь за неё говорил Бог. Дабы показать Терезу примечательней, Дмитрий оговорил важный для Испании момент — в роду у Терезы не было ни евреев, ни мавров. К двадцати годам Тереза ушла из дома в монастырь, где боролась с искушениями, после в видениях к ней приходил Христос. Особенность же верования Терезы заключалась в отстаивании позиций именно католической церкви, находившейся на пороге раскола в виду набиравшей силу реформации.

Вторая часть повествования — «Святой Иоанн Креста». Читателю следовало узнать, насколько мудрым должен был быть Иоанн, если с рождения оказался сед и старчески умён. Если описывался святой, значит следовало найти для такого человека свершение чудес. А всякое ли чудо за таковое следует принимать? Ежели есть желание, то любое избавление от беды — уже чудо. Выбрался из колодца? Свершилось чудо. Сбежал из тюрьмы? Свершилось ещё одно чудо. И таких чудес с Иоанном Крестой случилось порядочное количество, так как всю жизнь он претерпевал лишения и гонения.

Третья часть повествования — «Маленькая Тереза». Мережковский переносил внимание читателя на более близкое для себя время, теперь уже говоря про своего современника. Это Тереза из Лизьё, с детских лет пожелавшая присоединиться к ордену кармелиток. Добившись желаемого, кротко служа и не выделяясь из сестёр, она вела дневниковые записи, опубликованные уже после её смерти. Вот к ним и было приковано внимание, благодаря которым Тереза из Лизьё посмертно получила признание. Но насколько её взгляды имели общие черты с представлениями католиков? Если вникнуть глубже, то в её взглядах можно увидеть социализм с христианским лицом. И, вполне очевидно, случись взглядам Терезы стать известными позже, она могла сойти за еретичку. Но так как разговор про человека, объявленного святым, то следовало повести речь со всего, благодаря чему святость подтверждалась. Поэтому Мережковский рассказал про человека, чьи родители стремились родить великого святого, для чего они дали жизнь девяти девочкам, младшей из которых была Тереза. Росла она слабой здоровьем, едва не отдав душу Богу. В целом, святость Терезы может показаться надуманной.

Так зачем Мережковский разбирался в особенностях католических святых? Читатель должен ответить на этот вопрос самостоятельно.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Будущее религии должно быть построено на отказе от церкви? Мережковский видел именно так, если проследить за его представлением о жизни и борьбе Жанны д’Арк. Мало создать Третий Завет, им нужно обосновать изменение отношения к способности человека верить в Бога. Что пастве до деяний мужей прошлого? Некогда они жили во имя обретения посмертного отдохновения в раю, веками споря друг с другом, не умея выработать единой точки зрения, ещё не представляя, каким станет христианство впоследствии. Различные постулаты, ныне воспринимаемые за извечные, вводились богословами постепенно, основанные на допустимости толкования, из-за чего разногласия утихали. Вот минули дни Павла и Августина, прошло ещё шестьсот лет, случился кризис веры — христианство разделилось на западное и восточное: католичество и православие. Мережковский не стал искать, какими делами славились адепты веры в России и Греции, он предпочёл следить за развитием католических воззрений, где человек нашёл силы для признания религии за тлетворную пагубу, опираясь в мыслях на поведение иерархов. Как теперь не обойти вниманием Столетнюю войну, когда в один из моментов Бог отвернулся от Франции?

Дмитрий выразил уверенность, каковая вообще всегда была прежде присуще русским, — дела мира зависят от происходящего во Франции. Таковое мнение упрочилось и в убеждении, что кто управляет Парижем, тот правит миром. Такое трепетное отношение к французским делам редко ослабевало, невзирая на периодически возникающее разочарование. Поэтому, вполне логично, если Бог отворачивается от Франции, он отворачивается от всего человечества. Из этого следует единственный вывод: Францию надо оберегать, это государство должно существовать вечно. Позиция довольно спорная, но всё-таки присущая многим людям. Иные даже стремятся видеть во Франции начало того, что распространится потом на всё человечество. Отчасти это следует признать за правду, учитывая, насколько мысль французов повлияла на последующее формирование мира. Тот же коммунизм — идея не одного поколения французов, порою добивавшихся его осуществления на отдельно взятые исторические моменты… с последующим крахом, разумеется.

Но раз нужно говорить про Жанну д’Арк, Мережковский указывает на её представления о должном быть. Жанна уверяла, что слышала Бога, выполняла его указания. На это последовала реакция от церковных деятелей, посчитавших её слова за происки дьявола. То есть не Бог говорил Жанне, то был сам дьявол. Жанна не отказалась от веры в Бога, она предпочла откреститься от церкви, которая как раз и должна восприниматься за дьявольских слуг. Результат этого противоречия известен: «слуги божьи» отправили «пособницу дьявола» на костёр, передав рассмотрение дела на мирской суд, где Жанну не могли судить с вынесением иного приговора. Из этого можно сделать выводы, которые и последовали, когда католическое общество начало давать трещины через череду расколов.

Так каким должен быть Третий Завет? Неужели настолько общество устало от религии, пожелав отказаться от догматов, выработав личное представление о праве веры на торжество? Со слов Мережковского получается именно так. Но чем наполнять Третий Завет? Возведением хулы на церковь? Развенчанием мифа о возможности существования посредников между человеком и Богом? И разве это осуществимо? Достаточно вспомнить, насколько сложными являлись отношения в самые древнейшие времена, начиная с которых власть над людьми всегда делилась на мирскую и религиозную, когда одни стремились повелевать телесными оболочками, а другие оспаривали это, влияя через душевные порывы. Остаётся думать, Третий Завет сформируется не через религию, а посредством философских домыслов, что уже и происходит.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Про Франциска Ассизского Мережковский уже успел рассказать в прежние годы, сложив поэму про его жизнь. Теперь, пытаясь протянуть нить от Иисуса к современности, Дмитрий стремился найти способ выразить собственные мысли касательно нового осмысления религии. Пресловутый Третий Завет — нечто, должное стать книгой откровений, современным аналогом Ветхого и Нового Заветов. Получалось, Третий Завет вполне способен раскрыться через коммунистические воззрения. Как данную особенность вообще возможно с чём-то увязать? И причём тут Франциск Ассизский? Ведь должно всё казаться понятным. Кто самым первым сумел убедить в необходимости существования нищенствующей братии, соглашающейся жить по общим правилам, свято соблюдая заповеданное? Для западного христианства — это именно Франциск Ассизский. Пускай так, в данный момент не имеет значения, какие стремления имели христиане на той же Руси, допускавшие и более строгое к себе отношение, нежели жить в бедности и иметь стигматы.

Проблема Третьего Завета в том, что на его основе стремятся строить новое учение, будто бы основанное на лучшем из некогда существовавшем. Чаще это обретает вид суждений вокруг мистических материй. Если Ветхий Завет — мифология иудеев, то Новый Завет — житие Иисуса Христа, либо житие Бога среди людей: в зависимости от точки зрения на толкование. А вот Третий Завет — непонятное явление, может быть и нужное для единственной цели — не допустить второго сошествия Бога. Получается странное, отныне люди боятся сближаться с Высшим Существом на физическом уровне, помня о пророчестве про Страшный суд. И это при том обстоятельстве, что сам Мережковский в «Иисусе Неизвестном» пояснял для читателя, насколько Апокалипсис излишен для христианства, поскольку составлен человеком, возникшим словно из ниоткуда, никогда не знавшим Христа, но продолжающим почитаться по праву равного среди авторов, из чьих трудов составлен Новый Завет.

Если вдуматься, то легко провести линию, где Иисус обозначен за начало, минуя Павла, Августина и Франциска, достигая на заключительном отрезке непосредственно Мережковского. Теперь об этом можно говорить с твёрдой уверенностью. Всё, к чему стремились прежние мыслители, к тому же желал приблизиться Дмитрий. Но как это осуществить? Некогда Мережковский видел необходимость в переменах, он выступил в качестве пророка русской революции, всячески рассуждая о приближении неизбежного. Он вполне мог мыслить о благе в виде коммунизма, опираясь сугубо на деяния того же Франциска Ассизского, организовавшего нищенствующую общину, впоследствии преобразованную в орден. Вместе с тем, Дмитрий отдавал себе отчёт, приводя в качестве довода слова римских пап, считавших стремление монахов к чрезмерным бытовым ограничением за проявление раскольнических наклонностей. Редкая община не погрязала в ереси, тогда как орден, основанный Франциском избежал сей пагубы. Похожая история случилась с коммунизмом — в России он был извращён посредством большевизма, если в чём и воплощавшего коммунистические представления, то не на правах общего счастья, а в качестве обнищания каждого человека в государстве.

И вот теперь остаётся увидеть Мережковского, продолжавшего считать возможным осуществление преображения человечества, для чего обязательно следует прибегнуть к Третьему Завету. Одно тому мешало — невозможность людей договориться об общем представлении. Имей Дмитрий сообщников, готовых его всячески поддерживать, иметь с ним схожие мысли, помогать формироваться общему мнению, где не останется места сомнению. Всего этого Мережковский не имел, как и прочие, кто до него, как и после, разрабатывал идею Третьего Завета. Не должен некий человек брать на себя право судить за других, не спрашивая о том никого, кроме себя. Ведь Ветхий и Новый Заветы — продукты коллективного мышления.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Августин, в православии прозываемый Блаженным, по представлению Дмитрия воплотил собою образ принуждаемого к борьбе по воле желания одолеть личные страсти. Этот деятель от религии, некогда жил жизнью неправедной, ни в чём не помышляя себя за человека, способного быть угодным Богу. Августин шёл по пути падения в бездну, предпочитая наслаждаться отпущенным временем. Похоть владела его помыслами, если помыслы вообще были ему свойственными. Августина, времени становления во грехе, можно уподобиться животному, которое имело к окружающим скотское отношение. Однажды, как оно и бывает в житии, ибо человек обязан осознать им совершаемое, Августин ужаснулся и попытался найти спасение. Так, впечатлённый историями про мучеников, познавший иное мировоззрение, далёкое от погружения в тёмные закоулки существования, захотел познакомиться с пустынником Антонием. Сам не зная, желая спасения души, не смея требовать большего, нежели ему позволяли иметь, Августин возвысился, того совсем не желая.

Как жил Августин, будучи верующим? Просил ли он вознаграждения за смиренную жизнь? Мережковский продолжил его представлять в качестве плывущего по течению. Прежде, когда праздная жизнь теплилась в Августине, он не придавал тому значения. И в момент обретения веры Августин, в той же мере, оставался неизменным, теперь уже скорбящим за дела ранних христиан, вечно гонимых и терзаемых, добровольно желавшими принять мученическую смерть, тем искупая проступки, заслуживая право войти в рай. Но кто будет умирать, и ради чего умирать теперь? Рим погряз в невежестве, раздираемый до такой степени, что потерял способность сопротивляться вторжениям извне. Некогда вечный град, он пал под ударами вестготов, придерживавшихся одного из христианских течений — арианства. Но как быть с теми, кто принимал мученическую смерть в прежние века, и может остающийся гонимым поныне? Нужно иметь смирение и уповать на милость Божью.

Вот, с милостью Божьей, Августин становился важным лицом для христиан. Не имея желания возвыситься над паствой, его возвышали. Дмитрий показал Августина рыдающим, не желающим принимать ему даваемое. Но христианин должен уметь смиряться. Чем выше возвышали Августина, тем больше слёз он проливал. Сделать с этим он уже ничего не мог, поскольку смирился с неизбежностью должного происходить. Вероятно, настолько велика была милость Божья, даровавшая прежнему грешнику возможность служить на благо.

Говоря об Августине, нельзя обойти вниманием написанные труды. Мережковский предпочёл остановиться на мысли, которую посчитал наиважнейшей. Речь про неприятие прогресса. Разве не очевидно, что, каким образом человек не стремись развиваться, он обязательно вернётся к изначальному состоянию. Наиболее наглядно это представлено в качестве выражения «сизифов труд», употребляемый в случае обозначения деятельности, не приносящей плодов. Сколько бы не закатывал Сизиф камень в гору, тот обязательно сорвётся вниз, и Сизиф оказывался вынужден повторять путь снова. Таков и прогресс, постоянно ведущий человека вперёд, но когда-нибудь обязанный низвести человечество до состояния пещерной жизни. А если смотреть на это иначе, то увидишь, как легко можно извратить понимание человеческого социума, прикрывшись нежеланием зреть на перемены в обществе, неприятные уже по тому обстоятельству, что с ними не получается смириться.

Отклонившись в сторону от понимания жития Августина Дмитрием, можно вспомнить про желание людей по осуществлению перемен к лучшему, при том осознании, что всякая перемена приводит к ещё большим страданиям, от которых люди так стремились отдалиться. Проще говоря, слова являются словами, а человек — человеком, и никто никогда не сможет выработать единое правильное мнение на века, так как уже завтра поймут всю глубину заблуждения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Рассказав про Иисуса, Дмитрий решил разворачивать понимание христианства от древности до средневековья. И за первый образ для понимания он взял современника Христа — Павла. Такой выбор Мережковский объяснил именно за самое образцовое, по подобию которого впоследствии станут создавать жития. Но не всякое житие — это борьба с изначально обуревавшим искушением. Самые великие деятели от христианства с юных лет радели за торжество веры, борясь сугубо с дьявольскими наваждениями. А вот Павел воплотил в себе торжество неприятия. Он — являясь римским гражданином — изначально был гонителем последователей Иисуса. Может по воле кары Божьей, или по иной причине, Павел ослеп. Прозрел же он, когда услышал слово Христа. После того уверовал.

Почему тогда Павла следует принимать за образец? Дмитрий посчитал, что подлинно святой должен жить так, чтобы он сам себя считал наибольшим из грешников. Ведь как так получалось, берясь за чтение любого жития, видишь, как праведный муж, истязающий плоть веригами и постом, продолжает себя укорять в грехах, хотя в представлениях других он уже свят. Уж не Павел ли являлся при жизни наибольшим из грешников? Он покушался на жизнь последователей Христа, он был готов идти первым, кто распнёт Иисуса на кресте, но оказался наказан провидением, затем исцелён и прощён, уверовавший. Вся его дальнейшая жизнь, вплоть до казни, справедливое сокрушение в мыслях. Павел не мог избавиться от греховности ранее присущих ему дел. И как Павел не вёл праведную жизнь, как не укорял себя в греховности, он тем сильнее приковывал к себе внимание, являясь тем самым образцом, разделить с которым желал судьбу каждый христианин. Тогда, когда не всякий рождался христианином, всякий вынужден был бороться с искушениями, пока не уверовал в жизнь через искупление совершённых грехов.

Как же Дмитрий рассказывает про Павла? Довольно путано. Весьма трудно рассказывать про живших в древние времена, учитывая скудное количество дошедших текстов, особенно таких, какие могут являться отражением истинно происходившего. Несмотря на обилие свидетельств о жизни Иисуса, всё это можно приравнять к мифологии, примерно сравниваемой с трудами древнегреческих трагиков, с помощью театральных торжеств создавших именно то представление о богах и смертных, которое принимает за народную память. Аналогичное произошло и с помощью воспоминаний современников Христа, в том числе и людей из последующих поколений, создававших представления об Иисусе со слов других. И о Павле созидались точно такие же свидетельства. Как всё соединить в единое понимание происходившего? Только с помощью допущений, поскольку точного жития создать никогда не получится.

Конец жизни Павла пришёлся на царствование Нерона. Говорят, Павла умертвили через отсечение головы, так полагалось казнить римского гражданина. Но всё житие Павла от Мережковского не раскрывается в полную меру. Дмитрий мог опираться на крохи информации, потому интерпретируя факты, до каких у него получалось добраться. Говоря же о Нероне, как суметь обойти вниманием понимание личности этого императора? Пусть не к месту, либо как раз к месту, Мережковский сообщил о причудах, присущих Нерону, вследствие чего могла оборваться и жизнь Павла. Как невольно сгорел Рим, к чему Нерон приложил руку, отстранившись от понимания происходящего, по тому же принципу он мог не придать значение апостольской деятельности Павла. Рассуждение об этом — сотрясание воздуха, полное домысла.

Смерть Павла позволила Дмитрию выбрать следующего святого для описания. Теперь предстояло перенестись во времена падения Рима под ударами Алариха, когда вечным городом овладели вестготы.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Верующим можешь быть, но от рационального подхода к осмыслению не должен отказываться, либо обязан согласиться на совсем уж фантастические допущения. Будем считать, Христос некогда действительно жил, причём именно так, как о нём рассказывали впоследствии. Но даже если так, это не означает, будто нужно довериться некогда написанному, благодаря чему мы воспринимаем прошлое. Всегда нужно рассматривать любое положение с нескольких сторон. Как раз Мережковский и предложил трактование былого, опираясь на очевидное. Например, тот же Лазарь, которого якобы Христос воскресил, в действительности мог живым лечь в гроб, чем поспособствовал удивлению от будто бы воскрешения. А как всё-таки Христос разделил скудное количество хлеба перед многими страждущими, каким образом превратил воду в вино? Довольно странно, если люди собираются в дальнюю дорогу и не берут с собой припасов, либо в округе никто не торговал едой. Поэтому, что вполне логично, люди накормили сами себя, тогда как история о том обросла допущением в виде легенды.

Как воспринимать Христа? Воплощением Бога, сыном божьим или простым человеком? Дмитрий старался найти ответ, придя к единственному заключению — всё зависит от того Евангелия, к тексту которого пожелаешь приобщиться. Ежели в версии Марка Христос являлся человеком, то у Луки он более обожествлялся. Есть ещё Евангелие от Иоанна, которое на самом деле написано не апостолом Иоанном, а старцем, никогда не являвшимся учеником Христа. Помимо официально одобренных церковью свидетельств, существуют источники, изучаемые отдельно, чаще подвергаемые сомнению.

Что же известно о Христе? О нём рассказано много, вместе с тем — мало. Источники сообщают немногое о детских годах, о крещении, затем пустота, вплоть до короткого отрезка перед смертью. Евангелисты не стали заполнять информационный вакуум, этого же остерегались христиане и прочие на протяжении последующих тысячелетий. Поныне беллетристика редко касается жизни Христа, скрытой от внимания, вероятно боясь допущения вольных измышлений. Однако, существуют источники, вроде «Тибетского сказания». Но даже Мережковский не позволил себе устанавливать связь между христианством и верованиями Индостана. Раз ничего не сказано, лучше не тратить время на измышление обстоятельств. И это в той же мере странно, поскольку история не существует вечно, изменяющаяся в связи с потребностью современного дня. Касательно жизнеописания Христа перемен всё равно не происходит.

Мережковский не был совсем честен, будто собирается сообщить о малоизвестных фактах. Вся его работа — анализ источников, послуживших пищей для размышления. Он опирался на всякую информацию, которой располагал. Разумеется, основа для анализа — канонические тексты. Ветхий Завет Дмитрия интересовал слабо, зато к Новому Завету проявил пристальное внимание. На нём и строились основные предположения, основанные на критическом восприятии сообщаемого. К чему тогда Мережковский стремился подвести читателя? К мысли о том, что сообщаемое — не всегда соответствует действительности. Пусть Евангелия писались спустя четверть века и более после казни Христа, были и такие из них, на свой лад трактующие некогда происходившее, как то же в исполнении Иоанна.

Размышляя о жизни Христа и о его божественном значении, Мережковский сбился на философические рассуждения. Несмотря на приписываемое Дмитрию почитание божественного, в «Иисусе неизвестном» он выступал в качестве беспощадного критика, опровергающего едва ли не всё, написанное про Христа. Почему он так поступал? Вероятно, к нему пришло осознание, насколько его собственные представления расходятся с общепринятым мнением. Раз так, требовалось сказать веское слово, чем и стал «Иисус неизвестный» — вполне себе Евангелие от Дмитрия.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Тургенев вступил в литературу не в качестве прозаика и поэта, первой пробой стал критический разбор труда Андрея Муравьёва, названный автором «Путешествием по святым местам русским». Но Иван о том не знал. Четыре десятилетия спустя Тургенева уведомили о некогда состоявшейся публикации. Пришлось удивляться. Теперь оказывалось необходимым отказаться от «Параши», считаемой за подлинно первую опубликованную литературную работу. Тургенев негодовал. Он и говорил, что виделся с редактором «Журнала министерства народного просвещения» единожды, получив на разбор книгу. К критике Иван отнёсся без серьёзного подхода, как он смел говорить окружающим. На деле текст рецензии выглядел обстоятельным размышлением, написанным по мотивам труда Муравьёва, разбавленный личными впечатлениями от мест, пропитанных святостью.

В одном Иван оставался благодарен церкви — за сохранение культурного достояния. Стены религиозных учреждений служили защитой для письменных документов, благодаря монахам рукописи постоянно переписывались, сами деятели от христианства вели летописи, чем способствовали сохранению традиций русского народа. Дабы это мнение закрепить, требовалось сообщить историческую справку.

Тургенев выразил уверенность — византийская религия помогла государству обрести единство. Отчего-то мнилось Ивану, будто пришли на Русь норманны, разделили власть на уделы — стал каждый варяг править над своим городом. И не было единения среди древних русских, пока не случилось крещения. Тогда и произошло объединение народа. Мнение сие — сугубо точка зрения Ивана. Причём нужно понимать, не было ему тогда восемнадцати лет, из-за чего правильных убеждений не могло сформироваться. Может оттого Тургенев впоследствии негодовал на сей труд, по очевидной причине чураясь ранней пробы пера.

Выразил уверенность юный критик и в благонадёжности светильников, чья вера помогла уберечь Русь от Смутного времени. Тут бы не помещало сказать о различии между светильниками, наподобие того же отца Антония, почитаемого за основателя обители, ныне именуемой Киево-Печерской лаврой, и светильниками, скорее ведшими души церковных служителей к воротам сатаны, поддавшись влечению стяжательства. К Смутному времени на Руси осталось мало подлинных служителей церкви, глядя на которых, миряне могли согласиться заступиться за родной край перед интервентами.

Осталось поведать про Троице-Сергиеву лавру. Чем славна сия обитель? Величием и великолепием, связанными с её существованием историями. Одно из преданий гласит о годах чумы, когда люди умирали, но то не коснулось лавры. Чума не проникла за стены обители. Заслуга в том божьей воли или мер разумных, того исторические документы для внимания Тургенева не зафиксировали. Штурмом пытались взять лавру поляки. Вполне очевидно, обитель устояла.

Другой прославленной обителью является монастырь на Валааме. И про это место можно говорить, не успокаивая волнительных речей, беспокоящих душу прошлым, поскольку монастырь выстоял, продолжая радовать глаза и поныне. Тургенев далее рассказывал об этом месте, после чего повествование обрывалось.

Теперь остановимся. Иван Тургенев — критик, поэт, драматург и прозаик. Первые его труды ни о чём не говорили, куда он направит усилия в последующем. Брался он едва ли не за всё сразу, стараясь найти призвание. Оценить достойно опыты юного писателя трудно — скорее следует воспринимать в негативном ключе. Сам Тургенев так и предлагал делать, ничего хорошего в пробах пера не находя. Иван относился к тем литераторам, которые страстно желают находить и уничтожать всё, ломающее о них представление, сложенное за период создания наиважнейших для творчества трудов.

Что до непосредственно рецензируемого труда — он написан дипломатом и паломником. До описания святых русских мест Андрей Муравьёв успел сообщить о святых местах Палестины.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Можно без затруднения придумывать истории, в которых человек отправляется вглубь африканского континента и добивается там свыше того, что ему могло потребоваться в действительности. Достаточно представить героев произведений Хаггарда, если за чем и отправлявшихся, то за драгоценностями, будь это хоть бивнями слонов, древними артефактами или иным материалом, высоко оцениваемым. А как быть с духовной составляющей? Герои Хаггарда не несли религиозные предпочтения африканцам. Африка являлась для них сырьевым придатком, позволяющим удовлетворять амбиции. А ведь существовали люди, нашедшие возможность для того, чтобы совершить значительное героическое усилие. Как раз о таких взялся рассказать Райдер. Правда сообщал он буквально каплю информации — на брошюру.

Обо всех исследователях, бравшихся освоить части континента, поверхностно не расскажешь. Каждому следует уделить особое внимание. Их имена практически никто не запомнил. Они — удел узкоспециализированной литературы. Однако, тем людям было не так важно, как к ним станут относиться потомки. Они стремились расширить познание мира для современников. Мудрено ли, что наиболее значимым из имён сталось не чьё-то, а Давида Ливингстона, прожившего большую часть жизни в пределах Африки, прошедшего до полусотни тысяч километров и написавшего популярные книги. Этот факт нельзя обойти стороной, за кого из исследователей Африки не стремись взяться.

Но Хаггарда больше интересовала миссия англиканского епископа Чарльза Маккензи, жившего в одно время с Ливингстоном. Нужно сказать и то, что крест на могиле Маккензи ставил непосредственно Давид Ливингстон. И надо сказать, миссионерская деятельность этого англиканского епископа не была продолжительной — она началась в 1855 году, после его прибытия в Наталь. Закончилась со смертью от малярии — в 1862 году. Чем тогда он успел прославиться? Он предпринял миссию в Центральную Африку, практически ничего не имея за плечами, кроме нескольких помощников. На момент написания брошюры количество продолжателей его дела и прихожан значительно возросло, что требует говорить об успешности начатого им мероприятия.

Были и иные миссионеры. Не каждый из них приобщал к христианству убеждением с помощью слова. Иные прибегали к огню и мечу. Но точно можно утверждать — до Маккензи христианская вера так хорошо не закреплялась на африканском континенте. И если говорить серьёзно, требовалось мужество отправляться вглубь Африки, стремясь приобщить африканцев, порою впервые становившихся свидетелями пришествия на их земли европейцев.

Не только различные ветви католицизма пытались осесть в Африке. Вполне успешно распространялось мусульманство, всегда более близкое по духу народам Африки. Особенно благодаря одобрению многожёнства. Пусть мусульманство и содержит сходные изначальные идеи, поскольку имеет общий корень с христианством. До такой стороны понимания миссионерской деятельности Хаггард нисходить не стал, так как доступное для изложения мыслей место того сделать не позволяло.

Теперь от читателя должен прозвучать главный вопрос. Как так получилось, что Райдер не написал полотно о жизни христианских миссионеров? Разве было настолько сложно иначе посмотреть на любого из описанных им персонажей, чтобы придать его помыслам более богоугодный вид? Возможно, Хаггард к тому не стремился, а может и чувствовал слабость в составлении подобного рода историй. Всё-таки тяжело описать миссионера, отправляющегося вглубь Африки, если он идёт не за гарантией обеспечения последующей жизни до старости, а стремится найти последователей веры, уже тем заслуживая пролития на него божественной благодати.

В свою очередь допустимо сказать следующее. Как бы не жил человек, он существует ради определённых идеалов. Ежели кому-то мнится важным находить и возвышать духовное в людях, то другие могут думать лишь о праве на доминирование и подчинение. Собственно, в том и беда мировосприятия англичан — одни из них несут добро, чтобы те, кто следует за ними, становились исчадиями ада.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Нет народа более слившегося с русским, нежели мордва. Об этом писал Василий Ключевский, видевший в русском этносе связь славянского и финно-угорского начал. Мельников к тому речь не подводил, посчитав, что мордва обрусела. Хотя, вполне можно думать, будто как раз русские омордвинились. Ясно другое — два народа слились в единое целое, порою разделяемые сугубо из присущих каждому особых внешних черт, пусть и не явно, зато позволяющих думать о преобладании тех или иных предков в роду. Но совершенно оправданным будет утверждение, что прежде существовали племена полян, древлян, кривичей и прочих, ставших после русскими, а к мордве относят носивших самоназвания меря, мурома, чудь и прочих. Исторически верно и то, что упоминание мордвы исчезает из летописей практически сразу, как начинает формироваться русский этнос.

Мельников провёл соответствующие изыскания. Он выяснил следующее — русские ходили опустошать мордовские селения вплоть до нашествия монголо-татар, когда уже пришедшие на Русь кочевники принялись за разграбление поселений мордвы. С крещением имелись проблемы вплоть до раскола православия. И после него лучше не стало, если теперь мордва к чему и стремилась, то к старообрядчеству. Становилось очевидно, почему Мельников заинтересовался историей данного народа. По роду деятельности он собирал всю требуемую ему информацию, к 1867 году принявшую вид «Очерков Мордвы».

Остаётся предполагать, насколько правдиво изложение Мельникова о божествах, праздниках и традициях мордвы. Не наслушался ли Павел историй от старожилов, ничего общего с мифологией их народа не имеющими? Точнее говоря, сказок. Ведь могло получиться нечто вроде «Калевалы» — относительного эпоса, ценимого за народное творчество, нежели за отражение верований финно-угорских племён Карелии и Финляндии. Мельников просто изложил ставшее ему известным.

Оказывалось, у мордвы не было божеств как таковых, не имелось у них и идолов. Если кому мордва и поклонялась, то священным деревьям. Это одна из версий, поскольку оговорив оную, Мельников предложил трактовку мифологии, впитавшую в себя мотивы из христианства, в том числе его ответвления — мусульманства, и непосредственных верований мордвы. Выходило, что мир создал Шайтан, а человека — Чампас. И между этими богами постоянно велась борьба за обладание людьми. В различных трактовках доходило до того, что тело человека создал как раз Шайтан, а Чампас вдохнул в него душу. В этом можно найти отголоски воззрений сектантов, в частности — хлыстов, имевших аналогичное представление о бытии. Из этого получалось, что нужно жить ради заботы о бессмертии души, тогда как желания плоти следует усмирять, дабы показать умение противостоять Шайтану, воплощавшему злое божество.

Как становится понятно, мифология мордвы возросла не из представлений о сущем из собственных преданий. Мельников лишь дал краткое представление о прежних воззрениях, сосредоточившись на сомнительных верованиях, постоянно видоизменявшихся, пока к середине XIX века они не приняли то состояние, с которым он и имел знакомство. Критически осмысливая, видишь в представлениях мордвы пропитанность представлениями о сущем из движений сектантов. Но нужно и думать, будто как раз мордва могла подвигнуть хлыстов на принятие ими сложенного представления о мире. Во всяком случае, браться за установление истины не следует.

Нужно принять в расчёт и специфику интереса Мельникова. Ему требовался материал о раскольниках, чем он по роду своей деятельности и занимался. Мордва получилась склонной к раскольничеству сама по себе — таково предварительное мнение. Ежели задуматься, скорее всего их воззрения сформировались не ранее XVII века.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Похоже, Мельников пробудил интерес читателя к сектам. Материал оказался подан в требуемом духе, отчего его актуальность сохраняется и поныне. Можно больше сказать, данный труд Мельникова скорее не подлежит рассмотрению, уступая множественным пересказам. Но обратиться к сему труду всё-таки следует обязательно, если есть желание разобраться в существе вопроса. Ведь не из простых побуждений люди прибегают к тем или иным верованиям, что-то ими обязательно движет. Как не ссылайся на ложное мудрствование, понять ход мыслей сектантов всё равно не сможешь. Течений в сектантстве не счесть, но одно устанавливается точно — в части мировоззренческих установок они склоняют человека к разрушительной деятельности, направленной на создание благости сугубо пустыми посулами.

Установить единство истины невозможно, что не мешает людям безапелляционно настаивать на допустимости. Потому особо опасны секты, члены которой должны понимать необходимость соблюдения молчания о её существовании. Это мешает ответной риторике, способной уничтожить новоявленное религиозное течение на корню. Как в случае с хлыстами, достаточным оказалось вскрыть суть их учения, узнать про совершаемые ими обряды, отчего человек, обладающий здравым рассудком, предпочтёт их сторониться.

Мельников напомнил, что прозвание хлыстов у людей ассоциируется с хлыстом, которым сектанты наносят себе повреждения. Это нет так. Прежде они именовались крестовцами, хлыст в обрядах они не использовали. Хлыстов ранее именовали даже квакерами, ибо они проявляли богобоязненность — обязательно тряслись при произнесении молитвы.

Основное содержание «Тайных сект» Мельников уделял хлыстам, мало обращая внимания на прочие религиозные течения. Так он упомянул боголюбов, известных со времени принятия болгарами христианства. Поведал и про купидонов, они же капитоны (по имени некоего пустынника, жившего в XVII веке). Тот Капитон проповедовал необходимость смирения, отказывался от чревоугодия, в постные дни ел крайне мало, а на Пасху вместо яиц отваривал луковицы.

Мельников сделал ещё одно примечательное наблюдение, заставляющее иначе смотреть на превозносимых в русском православии юродивых. Уж не хлыстами ли являлись блаженные? Это заставляет думать шире, понимая под всяким истово верующим отнюдь не христианина, поскольку отдающийся вере чрезмерно, способен оказываться не тем, за кого его принимают. Ежели подобным образом рассуждать, получится дойти до мыслей о подобии мирового заговора, когда за истину выдаётся одно, тогда как сами адепты исповедуют совершенно иные представления о религии, вознося молитвы иначе и прославляя иных лиц.

В целом, «Тайные секты» наполнялись информаций по остаточному принципу. У Мельникова остались факты, которыми он желал поделиться и не находил им применения. Может потому в очередном выпуске «Русского вестника» за 1868 год вышла ещё одна статья от Павла. И может уже тогда он задумал продолжить писать о расколе, придав повествованию художественную обработку. Так вскоре он определится с замыслом, приступив к написанию большого романа «В лесах».

Как же быть непосредственно с сектантами? Несмотря на обилие информации, ставшей известной, считать её за определяющую Мельников не мог. Не смог бы он и повествовать, не имея к тому пристрастия. Гораздо лучше писать о современных ему потомках раскольников, придерживающихся благочинности и не допускающих радикального пересмотра воззрений. Чем плохи поповцы? Их испортила такая же непримиримость архиереев, которой были подвержены священники никониан — речь про отсутствие стремления идти на компромисс, более от нежелания утратить ныне занимаемые позиции.

Основные мысли о раскольниках и сектантах Мельников практически высказал. Осталось применить наработанный материал для монетизации. Как бы не хотелось об этом говорить, но дальнейший труд Павла — сугубо стремление зарабатывать на литературном труде.

Автор: Константин Трунин

» Read more