trounin.ru

Смирения в Салтыкове будто и не было. К чему он ещё не пришёл сам, за то он осуждал. Как осуждал Гончарова за уличную философию на страницах «Обрыва», так и публициста Флеровского, взявшегося донести до общества проблематику роста социалистических воззрений. Отчего литература перестала нуждаться в отражении современного дня? На страницах размещался ропот населения, воспринимаемый скорее на уровне слухов. Писать о подобном? Салтыков никак не находил слов в оправдание. Ему продолжал мниться нигилизм, не замечая, как под ним нарождался революционный настрой. Может он думал, что внимания должно удостаиваться важное, ясное без постороннего на то указания? Получается именно так, иным образом воспринимать публицистические выпады Михаила не получится.

Реформы Александра II не вели к добру. Что бы он не давал — становилось только хуже. Освободил крестьян? Породил социальную проблему. Устранил предварительную цензуру? Дал волю плодиться высказываниям. В окончании это приведёт к его убийству. Но как подобное разглядишь, отказываясь всматриваться в происходящее здесь и сейчас? При всей критичности, Салтыков оставался проникнутым николаевскими временами. Чаяния новых поколений ему оставались неведомыми. Когда требовалось разглядеть нарождающийся крах системы, Михаил предпочитал снова возвращаться к поколению конца пятидесятых и начала шестидесятых, отказавшихся от насильно им вручаемых прав. И на пороге семидесятых Салтыков замечал всё тех же нигилистов, не подозревая, к чему это в действительности ведёт.

Но почему? Если Гончаров писал художественное произведение, выдавал желаемое за будто бы возможно, то Флеровский сообщал открытым текстом. Проблемы нигилизма может и не существовало в том размахе, под которым теперь представляется. Сколько не говори, обязательно придётся сослаться на Тургенева. А как же прочие писатели? Они продолжали браться, смакуя нигилизм на собственный лад. К оному склонялся и Лесков, а Гончаров так и вовсе выступил поперёд его. Но Флеровский не выжидал — он писал о наглядном. Если где-то происходили волнения, то неспроста. Ведь не могут нигилисты дестабилизировать политические процессы — к такому они склонности не имели. Да и Достоевский — он в 1866 году опубликовал «Преступление и наказание», где единственная насущная надобность главного героя — урвать где-нибудь денег, чтобы продлить дни бесплотного существования. Где же Салтыков согласится с отличным от для него понимаемого явлением? Ежели и восставать на власть, то полушутя, как некогда поступал он.

Михаил пытался разыскать истину, причём никак не связанную с текущим положением дел. Не способна литература зависеть от сегодняшних проблем. И это в России — стране, должной отставать от стран Запада в культурном и нравственном плане. В таком государстве книжные истории обязаны касаться античных сюжетов и утопать в романтических представлениях о бытие. И как же так выходит, что писатели России тяготели к реализму, опередив в том Запад на десятилетия? Получается, Салтыков склонялся к одному, притом в какой уже раз противоречил. Впору снова усомниться в приписываемом ему авторстве. Каким он должен восприниматься потомками, занимая отличные друг от друга позиции?

Увидеть грядущее не так трудно. Достаточно предположить развитие ситуации вследствие даже случайно отмеченного явления. При возникновении необычного происшествия, нужно обязательно его проанализировать. Ещё лучше это сделать в виде художественного произведения. Понятно, читатель может и не оценить подобного подхода, а то и вовсе проигнорировать таковую литературу, найдя в ней надуманность. Есть опасность другого рода — иногда писатель возвеличит несущественные проблемы общества, может даже им выдуманные. И общество отзовётся, сумев такое найти. Тогда последует реакция, из ничего создавшее нечто опасное. Вот это не должно быть допустимо. Тогда как писать о современности? Год назад Салтыков высказывал одобрение, теперь осознал, какой социальный взрыв может сотрясти Российскую Империю.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Мириться с современной литературой можно, но как же с нею мириться, если порою она кажется совершенно невыносимой? Когда описываются моменты ради моментов. Желает автор показать порочность нынешнего дня, так ничего кроме данной порочности он не описывает. К чему вообще взялся тогда повествовать? Разве только потешить читательскую публику. Ну, допустим, выступит на потеху, примет на себя роль шута… А дальше что? Скорее всего, его ожидает забвение. Собственно, значение кого Салтыков принижал, те и остаются поныне известными сугубо по заметкам Михаила, совершенно утраченные для внимания потомков. А вот кого Салтыков возвышал — те внимание читателя находят и спустя века. Отчего так? Просто ежели писатель взялся о чем сказывать, делать то он должен основательно, не забывая о предпосылках описываемого и возможных последствиях. Без всего этого всякая литература превращается в подобие хлама — настоящего мусора среди книжных полок.

Следует повторить. Описывать упадок современности нужно обязательно. Да мало о нём говорить, считая необходимым к существованию. Вскоре наступит время, и былое перестанет иметь насущную важность. Читатель из последующих поколений не поймёт, для чего создавалось произведение. В том особенность литературы — она должна оставаться понятной всем, кто берётся с нею знакомиться. В любом прочем случае — она служит увеселением современникам автора, с ожидаемым впоследствии забвением. Следовательно, раз взялся писать о современности, будь добр объяснять, словно повествуешь неразумным. Мало дать представление о нигилистах, объясни суть их жизненной философии. Именно так поступил Тургенев. Как результат — нет таких среди русскоязычных, кому не доводилось знакомиться со знаковым для начала шестидесятых произведением «Отцы и дети».

Опять же, говорить автор имеет в каком угодно ему виде. Таково закреплённое за ним право. Главное, какой трактовке он подвергнется. Вот хоть сам Салтыков — писавший о существенном, но чрезвычайно сложным для усвоения языком. И ничего не поделаешь, ради просвещения читатель вынужден пробиваться через тернии к звёздам. И Салтыков был новатором особого рода, не всегда соответствующим предъявляемым им же требованиям. Вполне хорошо рассуждать о других, не замечая подобного за собой. Разве не напишет вскоре он едких художественных произведений, вроде «Истории одного города», либо «Господ Головлёвых»? И только внимательное рассмотрение — буквально под увеличительным стеклом — позволит разглядеть все утаённые Михаилом аллюзии. В таком случае возникает особый вывод: не всё малопонятное, якобы не раскрывшее тему — таково.

Потому и не понимали Салтыкова. Вроде он говорил об одном, но начинал вступать в противоречие с собой же. Хваля за новаторство в общем, тут же осуждал при детальном рассмотрении отдельно взятых произведений. Михаила могли прямо обвинить, будто он способствует одобрению литературы плохого вкуса. Может потому Салтыков предпочитал анонимную публикацию статей. Исследователи его творчества считают, что «Новаторы особого рода» и «Литература на обеде» написаны им, чему приводятся соответствующие аргументы. Читателю не остаётся ничего другого, как всё это принимать за имеющее отношение к действительности. Всё равно, как не трактуй, за Салтыковым они окажутся закреплены. И читатель лишь будет недоумевать — чему он всё-таки должен верить. Ему останется знакомиться с таким Салтыковым, либо читать журнал «Отечественные записки» отдельно, лишь на их чтении создавая личное мнение, отказавшись от какой-либо персонификации.

Всё же разобраться получится. Обязательно будет выработано определённое мнение. Так или иначе, человеку свойственно с течением времени меняться. Ежели в 1868 году Салтыков мог стремиться к одному, то через два года он может предпочесть иное.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Каждое поколение мучимо единой думой — об упадке текущего. Проще говоря, естественным состоянием для человека, выраженным невозможностью осознать себя через прошлое перед ожиданием наступления будущего. К какому времени не обратись — обязательно найдёшь считающих именно так. Но встречаются и светлые головы, к тому не склонные. Не всё им представляется до конца ясным, чтобы выносить осуждение. Особенно приходится гневаться на авторов — описателей современного положения общества. Казалось бы, что такого светлого можно увидеть в кажущихся дурными чаяниях молодых людей? А уж превозносить подобное или вообще упоминать — верх неприличия. Потому-то и не оценивается современная литература, поскольку воспринимается за сдувающую пылинки с успевшего стать вековечным. Что же, когда-то и проблемы нигилистов всерьёз не воспринимались. Однако, писать о поддавшихся разложению юнцах — не есть признак вырождения самой литературы. Отнюдь, ничего плохого в нынешних днях нет, лучше сразу настроиться, что происходящее сейчас — уже является историей.

Статью по поводу современной беллетристики «Напрасные опасения» Салтыков написал анонимно. Но зная его нрав, он мог вполне оказаться её автором, что и подтверждается исследователями его творчества. Являясь, к тому же, писателем — ему претило всякое мнение, унижающее заслуги литераторов его дней. Разве он писал плохо? Нет! А писали ли плохо другие? Ровно в той же мере, в какой пишут плохо всегда. Другое дело, если пристрастия читательской публики касаются произведений, противных критически мыслящим. В том нет ничего отрицательного, чтобы читатель стремился к лёгкой литературе, играющей с его эмоциями, давая ему им же требуемое, то есть самовольно лишаясь вкладывания смыслового содержания. И когда подобное пользуется спросом — возникает недовольство критически мыслящих, начинающих заново разговор о наступившем упадке литературы. Почему так происходит? Только потому, что критически мыслящие вынуждены уделять внимание популярным произведениям, ибо иначе с их мыслями на действительно стоящие работы никто знакомиться не пожелает. Так зачем просить воду у пустыни, не озадачившись поисками влаги самостоятельно? Ведь порою просто нужно приподнять поутру камень, как живительная влага польётся в рот ручьём.

Для Салтыкова явными были и возрастные изменения в мировоззрении читателя. По прошествии времени он желает читать литературу, удовлетворяющую прежним его запросам, то есть он стремится вернуться к произведениям, написанным в духе прошлых лет. То есть он желает того, чему некогда возводилось противление. И тогда — лет двадцать назад — литература пребывала в упадке, несмотря на возросшие таланты, ставшие со временем восприниматься за внёсшие большой вклад в русскоязычную литературу. С этим ничего не поделаешь. Остаётся малое — не кричать сверх меры о постигшем общество упадке. Да, дурноты молодым людям хватает, и может о том же будут думать последующие поколения, но не размышлять о таком уже сейчас — есть преступление против истории. Незачем скрывать, ибо ежели нужно осуждать — пусть осуждают спустя столетия. На литературе это не должно сказываться.

Подобным образом можно рассуждать не только о литературе. Впрочем, твёрдая позиция всегда имеет не менее твёрдую противоположную точку зрения. Впору сказать, будто в полемических диспутах рождается истина. Забудем! Истины не существует — есть разное мировосприятие, основанное на определённых жизненных ситуациях, сформировавших некое представление о должном быть. Кому нравится видеть упадок в современном дне — пусть видит. Кому предпочтительнее с увлечением наблюдать за культурным обогащением создаваемого прямо сейчас наследия — и тому мешать не следует. Что до Салтыкова — он обозначил позицию, призвав видеть полезное.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Вторая часть включает следующие статьи: «Кочуев. Рогожский собор 1832 года», «Королёвские», «Рогожские послы в Петербурге», «Лаврентьев монастырь» и приложение «Записка о старообрядских типографиях в Клинцах, Махновке, Янове, Майдане Почапниецком». Особое место в изложении занял Афоний Кочуев — выходец из купеческой семьи, самовольно ушедший в старообрядчество и странствовавший по России, некоторое время слывя за юродивого. В исполнении Мельникова получилось ещё одно житие, только уже про истинно радевшего за поповщину человека. Нельзя объяснить обычным пониманием, зачем Афоний претерпевал мучения. Для какой он цели молчал во время избиения? То должно сообразовываться с силой веры, о чём Мельников размышлять склонности не имел. Потому описание жизни Афония приняло вид подвигов, без какой-либо привязки к образу стремившегося уподобиться праведнику.

В отличии от московских рогожцев, имелась община поповцев и в Санкт-Петербурге, прозываемая Гутуевской. Существовала она с основания города. Споров внутри неё ходило достаточно, особенно не могли придти к мнению, как поступать с прочими православными, что к другим согласиям относятся, либо из никониан кто к ним переходит. Надо ли к таковым применять перемазывание? Допустимо ли это? И прочее в подобном духе. Споры уладились по возникновении нового согласия — Королёвского. Тогда же Павел рассказал про Петра Великодворского.

Прочее представляет не столь существенный интерес, ежели только не вести разговор об особом роде деятельности старообрядцев, с чем власть пыталась бороться, всякий раз сталкиваясь с сопротивлением. Не о печатании фальшивых денег Мельников повёл разговор, он коснулся печатания религиозных книг. Надо сказать, власть стремилась следить, чтобы при перепечатывании не допускалось ошибок, а тут прямое нарушение требований в виде специального искажения текста. Потому развелось множество подпольных типографий, чему стремился способствовать уже известный читателю Афоний Кочуев.

«Очерки поповщины» во второй части не поддаются читательскому вниманию ещё и вследствие утомления от чрезмерно расплывшегося повествования. Ежели прежде Павел придерживался хронологии, выстраивал прямую повествовательную линию, не допуская в текст сложности, то с более глубоким изучением предмета — возникло ожидаемое отторжение. Лишь думалось, будто старообрядчество получится лучше узнать, стоит сделать краткий исторический экскурс, но за открывшимися дверями скрыто обилие информации, сладить с которой под силу человеку действительно интересующемуся. Уже само обилие старообрядческих согласий удручает, ведь уподобились они гидре. Какие-то из них возникали и исчезали, другие видоизменялись и всё же сходили на нет, а иные существуют и спустя столетия, располагая величественными храмами в России и вне её, неустанно возводя новые строения, в том числе и в городах, где позиции старообрядчества не сильны, зато к оному могут проявить интерес миряне, либо люди вовсе неверующие, кому опостылела иосифлянская позиция наследницы никониановского раскола.

Что до Мельникова — он оставил потомкам важный труд, если рассматривать его как часть неизвестной прежде истории. Разве кто-то предпринимал попытки понять старообрядцев после событий 1666 года? Если о чём и велась речь, то не о том, куда они снялись с насиженных мест. Мешает знанию этого и упомянутое выше обилие старообрядческих согласий. Но, вместе с тем, становится очевидным, в каком разнообразии верований жила Русь, о чём практически не сохранилось упоминаний. Твёрдо можно быть уверенным, какими стали старообрядцы, таковыми они были и прежде, просто им запретили придерживаться собственного взгляда на установленную в их местах веру. И когда раскол случился — стало это так явно, что пришлось всякому, кто прежде считался православным, принять прозвание сторонника некоего иного религиозного течения.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В первую часть «Очерков поповщины» входит ещё четыре статьи: «Искание архиерейства в конце XVIII столетия», «Поповщина в начале XIX столетия. Рязанов», «Беглые попы в двадцатых и тридцатых годах» и «Рогожское кладбище». Мельников продолжил рассказывать от реформ Екатерины II, принёсших старообрядцам облегчение, до суровых мер Николая I. Павел к тому же добавил, что имелась у поповцев тяга к промышленному делу и купечеству, за счёт чего они и наживали состояния. Сделать это они смогли после разрешающих актов Екатерины, позволившей селиться в городах. Но даже при благоприятном стечении обстоятельств, оставалась насущной проблема поиска архиереев.

Особым образом среди старообрядцев выделился екатеринбургский купец Яким Рязанов, взявшийся разрешить имевшиеся проблемы. Хотелось ему вернуть разрозненную церковь к единству, для чего дошёл до высших эшелонов власти, прося о малом, но не найдя согласия. Встал перед ним извечный вопрос, мешающий разрешению конфликтов: как с властью расстаться, продолжая оставаться у власти? Какие бы не были архиереи у поповцев, не хотели они переходить под контроль официальной православной церкви, желали обособленного положения. И так твёрдо стояли на своём, что разговор стался вовсе бессмысленным. Пришлось Рязанову расстаться с мечтою о единстве, ибо побороть аппетиты церковников не умел. Но сообщая об этом, Мельников не задумался о строгой позиции официальной православной церкви, не считающей дозволительным общение с еретиками. Если и случиться единению, быть поповцам до конца дней в заточении под мрачными сводами подземных монастырских темниц.

Не принять старообрядцев, пусть в некоем подобии унии, — есть порождение гидры, постоянно плодящейся и приумножающейся. Раз не придя к общему мнению, будут вновь случаться размолвки, отчего количество поповских согласий разрастётся немерено. В итоге придут поповцы к мнению, что и без попов община может существовать, последствия чего могли оказаться самыми ужасными, вплоть до радикализма. Роль играла и власть, законы новые измышлявшая, побуждавшая искать спасение хотя бы среди тех же старообрядцев. Как пример — ранее браки заключались между совсем малыми детьми, возраста одиннадцати или двенадцати лет: этому Николай I воспрепятствовал, велев мужчинам жениться не ранее восемнадцати, а девушкам замуж выходить лишь после исполнения им шестнадцати лет. Разумеется, возникло среди населения недовольство подобным постановлением.

Особенно хотел Мельников изучить Рогожское кладбище, где пребывали московские поповцы. Но в 1854 году правительство отобрало кладбище под своё владение, отчего не удалось собрать достаточную документальную базу — многие свидетельства оказались утраченными. Одно известно точно — рогожцы имели большие накопления. Павел вполне рационально предположил в качестве объяснения фальшивомонетничество. Помня и про печатный станок, на котором не только запрещённая религиозная литература печаталась, но и деньги.

Таким образом, подойдя по времени написания к началу своей собственной деятельности по изучению и дальнейшему искоренению старообрядчества, Мельников поделился с читателем фактическими материалами, найденными в результате бесед и обысков. И это только поповщина, тогда как не всё ещё полностью рассказано, о чём он продолжит писать во второй части очерков. В дальнейшем Павел расширит интерес, обозревая некоторые прочие течения, вплоть до сектантских. А по завершении приступит к созданию монументальных «В лесах» и «На горах»: циклу художественных произведений, где будет наглядно показано существование старообрядцев в мире дозволенных им возможностей. Пока же подводится промежуточная черта ещё перед одним действием в «Очерках поповщины», следом за чем останется не так уж и много, поскольку творческое наследие Мельникова не слишком велико.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Поповцы нуждались в архиереях. Первым, кто стал достойным упоминания, к тому же вполне вызывающим доверие — это Епифаний. Он же — единственная историческая фигура, предлагаемая Мельниковым, не из разряда авантюристов. О Епифании известно, что он подвергся общественному осуждению, был закован в кандалы и приговорён к пребыванию в застенках Соловецкого монастыря. Отказаться от такого священника поповцы не могли, поэтому помогли Епифанию избежать наказания, вследствие чего получили первого архиерея. Епифаний был нужен и для того, чтобы он ставил попов на законных основаниях. Павел предложил данный период в старообрядчестве называть епифановщиной. Так поповщина получила распространение. Однако, вслед за Епифанием обрести достойного ему на смену архиерея поповцы не смогли, в результате чего этим воспользовались Афиноген и Анфим, оставившие по себе дурную память.

Минули годы с епископства Епифания. Старообрядцы одичали, не было среди них нового архиерея. Были готовы они принять всякого, пусть только скажет он, что поставлен где-то на Руси в сан для священства значимый. Собственно, так из ниоткуда и появился Афиноген. Кто он? Известно точно — жил он в пределах Валахии, имел вид с боярами схожий. Объявил Афиноген о своём епископстве, смело попов ставил, никому не отказывая в приобретении церковного сана. Однажды слух прошёл, будто бы епископ ложь кругом сеет — не имеет он права на обладание саном. И как прослышал о таких разговорах Афиноген — быстро сменил одеяние церковное на одежду боярскую, более никогда с религией не соотносясь.

В последние годы нахождения Афиногена на епископстве, подобия оного желал некий Анфим. О нём Мельников сразу говорит, именуя авантюристом. Желал он принимать почёт, совершенно безразлично — какой именно. А церковный сан получить всяко проще, нежели звание боярское. Для первого хватит выслуги, а для второго требуется рождение от благородных родителей. Пошёл сразу на остров Ветка Анфим, да там ему не поверили, уже не те поповцы стали, чтобы всякого пришлого принимать за епископа. Стали требовать с него подробного изложения, где и когда сан он получал. А что же Анфим? Он и вовсе нигде и близко к церквям не подходил. Но были деньги у Анфима, приобрёл он земли у вельможи близ Ветки, возвёл женский и мужской монастыри, а там и народ потянулся к нему. Как же он добился оправдания занимаемого сана? Сошёлся он с Афиногеном, приплатив затребованное. И верёвочка его виться перестала ровно тогда, когда обличён Афиноген оказался. Итог жизни Анфима и вовсе печален: надели камень на шею его, он и утонул.

Рассказывать о сих старообрядцах Павел старался без сухого изложения известных ему обстоятельств. Он с азартом принимался за составление биографий, чего до него, думается, никто и не делал. Преследовал он и цель заинтересовать читателя данными историями, тем пробуждая нужду негативно относиться к религиозным течениям, отошедшим от официального православия. Сама по себе поповщина не кажется жизнеспособной, существующая при странных обстоятельствах, ведь считалось необходимым искать архиереев, при невозможности таковых возводить в сан самостоятельно. От этого и проистекали проблемы поповцев, особенно по прошествии полувека с момента раскола.

Читатель обратит внимание и на то обстоятельство, что стиль изложения Мельникова близок к беллетристике, единственно без диалогов внутри повествования. Павел превратил очерки про старообрядчество в увлекательное чтение. Но так допустимо говорить только о «житиях» Епифания, Афиногена и Анфима. К такому же изложению Мельников ещё вернётся, когда потребуется описывать других старообрядцев.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Уяснив причины церковного раскола, Мельников продолжил составлять «Очерки поповщины». Следом им написаны две статьи: «Первая мысль искания архиерейства» и «Зарубежные старообрядцы. Искание архиерейства в Молдавии». Требовалось сконцентрироваться на событиях, последовавших за реформами Никона. Выбор пал на поповцев — религиозное движение, имеющее минимальное количество отличий от официально установленной церкви. Исключение составляла необходимость поиска архиереев, поскольку самостоятельно оных назначать поповцы не могли. Они нуждались в священниках, изначально раскольниками не являвшихся, получившими всё полагающееся по праву общецерковных установлений. А так как таковых найти было затруднительно, приходилось ограничиваться попами, которых склонить к себе оказывалось проще, нежели архиереев.

Павел определил, что искание спасения поповцы начали с брянщины, основав поселение в Стародубье, а затем уже перешли за пределы государства, обустроив на территории Речи Посполитой слободу близ Гомеля на острове Ветка, куда и пришёл основной поток людей. Новое поселение быстро разрасталось, постоянно пополняемое прибывающими. Несмотря на положение самих себя изгнавших с земель Московской Руси, поповцы не соглашались отказываться считаться подданными русского царя. Чему ярким свидетельством является упорное сопротивление Карлу XII — этим-то староообрядцы и удружили Петру I.

Версия о том, будто Пётр I — антихрист, пришла неслучайно. Поповцы в суеверности ни в чём не отличались от прочего люда, чья вера не имеет твёрдой убеждённости. Они склонялись к выискиванию тайных знаков и слагали численные значения, лишь бы получить отдалённо похожее на допустимое. Так они стали считать 1702 год едва ли не должным ознаменоваться страшными свершениями, ибо он получился у них от сочетания разных дат, одна из которых воплощает прибавленный возраст казни Христа.

Подробно описывая становление поповщины, Мельников неизменно выделял Петра. Указал дополнительно причину к нему ненависти со стороны старообрядцев. Разумеется, основное — онемечивание. Второстепенное: неумеренное проявление жестокости при расправе со стрельцами, отказ от соблюдения поста, смена календаря — начало года перенёс с сентября на январь. На всё это поповцы роптали, видя в Петре подобие Гришки-расстриги.

С момента раскола всё оставалось на уровне пассивного отделения. Имелись подвижники, шедшие в народ, побуждавшие православных не соглашаться с реформами Никона. Особенных изменений при этом не происходило. Сохранялась надежда на возвращение прежних установлений. Различие сводилось сугубо к обрядам и неприятию перемен вообще. Но негативное восприятие усиливалось, для чего и находились причины, побуждавшие искать антихриста среди православных, воспринимая за оного сперва Никона, после Петра. За сим противлением в действительности ничего не стояло. Сомнительно, чтобы русский люд отказывался принять ему даваемое. Впрочем, населявший Русь человек второй половины XVII века может быть неверно нами понимаем. Да и про Смутное время не стоит забывать — постоять за свои убеждения русские могли и с оружием в руках. Пока же они предпочитали пассивное сопротивление, уходя на жительство в старообрядческие слободы. К тому же, Павел особо подчеркнул, тяготели к старообрядчеству и казаки, поголовно поддержавшие церковный раскол, становясь частью поповщины (в числе прочего).

Тем самым, огласив возникшие общественные затруднения, Мельников подготовил читателя к знакомству с примечательными архиереями поповцев. Предстояло внимать подобию коротких биографий, практически заслуживающих именоваться житиями поповских раскольников, дабы суметь обличить ожидания старообрядцев, показав, как умело пользуются их доверчивостью. И в самом деле, наблюдать за описанием становления Епифания, Афиногена и Анфима, с последующей утратой к ним доверия — оказывается поучительным. Павел словно задавал вопрос: ежели так было прежде, не значит ли, что такого не повторяется в настоящее время?

Автор: Константин Трунин

» Read more

С 1863 года Мельников — публицист. Он пересказывал опыт, наработанный за годы чиновничьей службы, связанной с исследованием и искоренением старообрядчества. Читателю должно было быть интересно, откуда вообще возникли предпосылки к церковному расколу. Отчего на Руси всё вмиг разладилось? На это Мельников дал объясняющий ответ — проблема возникла не при Никоне, она существовала издавна, нисколько не способная придти к единому согласию. Любая религия — это набор утверждённых установлений, соблюдать которые следует обязательно. И дело сложилось так, что на Руси никто установлений как раз и не утверждал, отчего в разных областях страны обряды исполнялись различным образом. Требовалось предпринять меры к искоренению различий, чем Никон и занялся решительно.

Почему разногласия вообще возникли? Всякому должна быть известна шутка, гласящая, что в результате множественного переписывания текстов, слово «праздность» приняло вид «покаяния». И теперь, вместо радости, верующий обязывается придерживаться строгости. Шутка ли это? Отнюдь. Переписчики ошибались — могли то делать намеренно или не умея разобрать истёршийся со страниц текст. Мельников твёрдо уверен — Иван Грозный потому задумал книгопечатание на Руси, дабы переписчики ошибок более не допускали. Видел Иван Грозный и проблемы с обрядами, нисколько не имеющий способности повлиять на ситуацию. Может потому он жестоко расправлялся с церковниками? Почему-то историки описывают жестокость царя, не находя ей никакого разумного осмысления, кроме умопомешательства из-за смерти первой жены.

Нужно помнить и о разделении Руси. Одна часть подчинялась сперва владимирским патриархам, после московским. Тогда как другая соотносилась с Константинополем, ибо располагалась на территории Великого Княжества Литовского. Мельников даже сделал заключение, что как раз православные с литовских земель практически не поддались расколу, ибо соблюдали полагающиеся им обряды, тогда как Московская Русь подверглась существенной встряске.

Знакомясь с версией Мельникова, читатель быстро убеждается в правоте действий Никона, поступавшего не по самостоятельному домысливанию или выбору определённых предпочтений, а специально отсылавшего человека, чтобы тот всё приметил и после рассказал, в чём отличие между верованиями на Руси и вне её. Конечно, возникает недоумение, бывшее свойственным и русскому православному люду. Отчего не могут ошибаться бывшие византийские патриархи, некогда не побрезговавшие переходом в католичество?

Остаётся единственное мнение, характеризующее русский народ, да и любой другой народ, если рассматривать его внимательно. Человеку свойственно быть невежественным, принимать за данность сделанное прежде установление. Только в случае русских получается, что всё они принимают за положенное, редко стремясь оное переиначить. Ежели нечто обстоит определённым образом, значит то исходит от Бога: примерно такая логика. Достаточно сослаться на позже возникшее крепостное право, казавшееся установленным едва ли не с сотворения мира, хотя начало оно берёт от Петра I, внёсшего изменения в соответствующие преобразования Бориса Годунова. Может пройти жизнь одного поколения, как до него созданное покажется русскому народу незыблемым, тем самым извечно существующим явлением.

Церковный раскол пришёлся на 1666 год. Уже в этом люди увидели проявление дьявольского замысла. Никона называли антихристом. Общество всколыхнулось, не способное согласиться с попранием заведённых предками установлений. И пусть Никон вскоре сам оказался в опале, запущенные процессы отменять не стали. Более того, Пётр I поступит радикальным образом, подчинив церковь государству, тем сообщив необходимость считать, что государь дан народу от Бога. Тогда нужды старообрядцев и вовсе перестали иметь важность, скорее мешающие спокойному сосуществованию. Впрочем, не так это просто — и Петру старообрядцы смогли в итоге услужить в борьбе со шведами.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Милов предложил посмотреть на российский исторический процесс с позиции влияния на него великорусского пахаря. При этом не учитывались никакие факторы, кроме фактических, вроде национальных традиций, влияния климата и почвы, а также самого понимания обширности занимаемого государством пространства. Интерес представлял сугубо отрезок времени с XVIII по XIX век, характерный наибольшим закрепощением крестьян. Специально создалось подобие вакуума, далее которого распространяться не следовало. В распоряжении Леонида имелись статистические выкладки, которые он любезно представил знакомящемуся с текстом читателю. В итоге окажется, что крестьяне стояли на грани выживания, в основном из-за того, что им приходилось самим о себе заботиться.

Для начала, чем отличается русский пахарь от европейского? Главное различие — климатические особенности, характерные существованием продолжительного отрезка времени, когда пахарь не может трудиться на земле. Из этого возникала необходимость приложения максимальных усилий летом, с последующим долгим отдыхом, когда возникали иные заботы, характерные устойчивыми на селе народными промыслами, служившими важной составляющей быта всякой крестьянской семьи. Собственно, Милов не рассматривал отрабатывание обязательных часов на барина, интересуясь именно выживанием. И сразу выяснялось — выделить время для обработки участка под собственные нужды не хватало, приходилось этим заниматься, вставая рано утром или ложась поздно ночью.

Проблема русского пахаря заключалась и в традициях, связанных с календарными датами. Ежели в определённый день года требовалось косить траву, либо сеять зерно, тем крестьянин и занимался, невзирая на необходимость данного мероприятия. Стоит предположить, что Милов утрировал, оставляя на уме советскую обыденность общеколлективных действий, начинаемых и заканчиваемых одновременно повсеместно, хоть о западных областях шла речь, хоть о самых восточных. Сложно поверить, чтобы пахарю, которого никто не принуждал к совершению определённых действий, отказывала смекалка.

Но Леонид истинно счёл нужным создать идеализированные им условия для российского пахаря. Взятый за образчик, тот пахарь не только делал всё согласно заданного календаря, он также не пользовался опытом прежних поколений, словно брался за крестьянское ремесло с нуля. Такой пахарь мог не знать о навозе, ежели почва не требовала внесения удобрений, или оказывался слаб в чём-то ином, отчего урожай собирал не на нужном уровне. Однако, в России всегда использовалась трёхпольная система: на чём Милов настаивает. Было поле летнее, озимое и отдыхающее. Соответственно, каждый год высевалась определённая культура, чему Леонид посвятил достаточное количество страниц. Основной почёт на Руси принимала рожь, после пшеница. Ценился овёс — за минимальный вкладываемый в него труд. Ячмень назывался житом, всегда легко всходивший. Греча и горох засевались на самой худой земле. Причём для гречи обязательным было опыление пчёлами.

Что до питания, то крестьянину требовалось кормить семью и весь скот, для чего он был обязан заранее знать, сколько ему потребуется собрать урожая. В результате подсчётов Милов выяснил — питался крестьянин на том же уровне, как и солдат, если перевести ежедневный рацион на калории. Всё остальное, о чём брался Леонид рассуждать, вышло за рамки заданной темы. Леонид размышлял о возникновении и росте капитализма в России, тогда как внятного объяснения принципу существования крепостного права он давать не захотел. Поэтому он ближе к концу повествования переключился на народные ремёсла и участие крестьян в работе на промышленных предприятиях.

Ставить определённый вопрос и давать на него ответ, не исходя из допущений, не является верным способом разобраться в ситуации. На уровне статистики крестьянство России по версии Милова может и стало понятнее, но понятным оно так и не стало.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Все разговоры о прошлом — пустословная полемика. Какая разница, чем славны Пётр I или Екатерина II? Или какая необходимость ломать копья вокруг личности Сталина? Уже нет тех стран, которыми они руководили. Во многом изменились и нравы. Русский человек начала XXI века — это не русский прошлых столетий. Как и мировоззрение всякого россиянина, чьи предки некогда составляли единую державу, теперь раздробленные на множество государств. Потому не нужно допускать категорических суждений, чаще основанных на неполном владении информацией. Не получится составить точный портрет и Льва Троцкого, к каким усилиям не прибегай. Единственно возможный вариант — читать непосредственно его самого, особенно написанную им автобиографию «Моя жизнь». Всё прочее, в том числе и труд Волкогонова, лишь попытка понять былое под определённым углом зрения. Всякий волен изменить градус восприятия, как тот же Троцкий предстанет от демонических до ангельских оттенков. А как быть потомку? Не зацикливаться. Ушедшее в небытие стоит помнить, но иметь о том категорические суждения нельзя.

Кто есть Троцкий? Безусловно, он соратник Ленина и Сталина. Все они родились в годы правления Александра II. Есть один интересный факт — разница в возрасте Троцкого и Сталина всего в несколько месяцев. А что есть восприятие личности для истории? Краеугольный камень понимания происходивших в обществе процессов. То есть историю чаще принято понимать не по историческим периодам, ибо то важно сугубо современникам. Тем, кто будет жить спустя века, опираться придётся на личности правителей, никак иначе не умея соотнести имевшее место когда-то быть. Происходит так прежде всего из-за плохого владения информацией, ведь проще усвоить черты правителя, основывая на них предположения, чем вникать в деятельность прочих государственных и иных деятелей. А что же Троцкий? Политическим лидером он если и был, то крайне короткий срок.

Троцкий тот, про кого говорят, что он способен творить революцию, но ему не суждено воспользоваться её плодами. Волкогонов продемонстрировал преимущественно это. До прихода к власти большевиков, Троцкий — яркий агитатор, неутомимый писатель и оратор. Он зажигал сердце толпы, становясь её душою. Ему по силам было направлять людской поток в угодную ему сторону, благо сам поток желал как раз туда стремиться. Троцкий агитировал и за границей, особенно примечательным выглядит его деятельность в местах, где немного погодя случится убийство австрийского эрцгерцога Фердинанда, вслед за чем начнётся военный конфликт, теперь именуемый Первой Мировой войной. И всё же Троцкий считал себя гением убеждения, включая случай провальных переговоров с представителями Германской империи, тем спровоцировав временную утрату Россией огромных территорий. Пусть Троцкий продолжал убеждать людей, побуждая их бороться и в гражданской войне. Однако, стоило бурному морю из человеческих волнений успокоиться, сразу он оказался без надобности. Умея зажигать сердце толпы, Троцкий не умел убеждать лицом к лицу с одним собеседником, потому, за какое бы дело он не брался в новообразованном государстве, подвергался игнорированию подчинёнными.

Волкогонов не говорит, но читатель, знакомый с текстом автобиографии «Моя жизнь» знает, какие отговорки находил Троцкий, объясняя политические провалы, случившиеся с ним в последние годы жизни Ленина, в том числе и все последующие за тем несчастья. Ему оказывалось проще сказаться больным и проиграть заочно, нежели он станет непосредственным очевидцем собственного унижения. Во многом вследствие этого и складывалось дальнейшее существование Троцкого, ставшего вынужденным эмигрантом.

Но для Волкогонова труд о Троцком позволил объяснить читателю, вследствие каких причин советское государство не могло воплотить идеалов революционеров, думавших построить коммунизм. Объяснение свелось к банальному: революция приводит к единственному результату — к смене власть имущих. Ничего существенно не изменяется — наоборот, происходит угнетение населения, должного принять обязательства по удовлетворению аппетитов новых властителей. Вновь следует закабаление, ничем не лучше приснопамятного крепостного права. Так на долгие годы советские граждане оказались в плену, тогда как их предки ежели и боролись за представления о счастье, то никак не в том понимании, каковое случилось в действительности.

Автор: Константин Трунин

» Read more