trounin.ru

Простые люди великими не рождаются, они приходят в мир, будучи порождением воли высших материй. Разве мог Платон, сын Аристона, внук Аристокла, сам прозываемый с колыбели Аристоклом, возмужать и стать тем, кто поистине должен происходить напрямую от Аполлона, ибо ясно, как фебово дитя Эскулап пришёл к людям излечить тела, так и Платон, такое же фебово дитя, дан человечеству для врачевания душ. Потому и существовала легенда, сохранённая Олимпиодором для потомков, согласно которой получалось, что однажды Аполлон возлёг с женой Аристона, запретив ему к ней прикасаться до рождения ребёнка. Так родился тот, кого в скором времени прозовут Платоном, ибо ширина его воззрений далеко превосходила пределы его же спины, послужившей причиной прозвища.

Юный Аристокл учился всему, полагающемуся для древнего грека. Он занимался гимнастикой и совершенствовался в ораторском искусстве, должен был заниматься и игрой на музыкальных инструментах, согласно предъявляемым к культурному члену общества требованиям. Но гораздо важнее отметить знакомство Платона с Сократом. Оказывается, афинский софист перед первой встречей видел сон о лебеде, чьи крылья прорезываются, после чего он улетает. Вещее видение нашло воплощение в юном Аристокле, сохранившим в трудах свидетельства о жизни Сократа, сформировав тот самый образ, ныне известный каждому с ним осведомлённому.

Жизненный путь Платона только начинался. Смерть Сократа станет для него важным событием, давшим возможность дальнейшего развития вне рамок спора ради спора. Он станет учиться у Кратила, последователя Гераклита. А позже окажется среди пифагорейцев, трижды побывав на Сицилии. Именно там он вступит в противоречие с одним из местных тиранов, отчего едва не погибнет, оказавшись на положении раба. Это не остановит вольный афинских дух, побуждающий идти наперекор обстоятельствам. Платон обязательно побывает на Сицилии снова, ибо обладал авторитетом, поскольку однажды его уже выкупили из рабства, значит он всегда может рассчитывать на обретение свободы.

Насколько допустимо опираться на слова Олимпиодора? Жил он едва ли не спустя тысячу лет. При этом составил жизнеописание, более похожее на миф. Он определил Платона в божьи сыновья, увидел его великое предназначение, дополнив прочее сухими фактами, имевшими место быть согласно разным источникам. Углубляться в философские размышления он не стал, да и объём текста не позволял дать расширенную версию понимания существования великого философа, создателя уникальных предположений, одарившего мир идеями, на которых зиждется человеческое понимание бытия. Ведь если не признавать существование идей, то всё перестаёт иметь смысл, поскольку сама идея порождает представление о чём-то, становящимся вторичным, так как самостоятельно без идеи оно существовать не сможет.

Исходя из этого Олимпиодору осталось поддержать жителей Афин, считавших Платона сыном Аполлона, ставя его в равное положение с Эскулапом. Душа требует особого подхода, чему до сих пор не уделяется достаточного внимания. Как лечили душу через тело, так и продолжают лечить, хотя частично доказано, что излечение души способствует оздоровлению тела. Достаточно поверить, чтобы суметь избавиться от любой хвори. И достаточно усомниться, чтобы притянуть хворь к себе. Получается, правы были древние в отношении признания заслуг Платона. Нужно думать, дабы мыслью порождать изменения существующего! К чему стремится тело, то под силу лишь душе. И когда человек это всё-таки поймёт, тогда он перестанет стремиться к преобладанию желаний над возможностями, так как возможностей нужно желать, в душевном порыве приближая требуемое. Пока же такого не происходит — потребности тела остаются в приоритете у обитающих на планете Земля.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Не всё светло, что таковым кажется. И не всё темно, если того желается видеть. Отнюдь, окружающая действительность серая до безобразия. И с этим приходится считаться, принимая без возражений. Остаётся единственное — поделиться мыслями обо всём увиденном, чему стал свидетелем. Хотя Даррелл и прежде не скрывал от читателя дум, он решил поделиться сокровенными историями, способными задеть чужие чувства. Но зачем скрывать правду, какой бы нелицеприятной она не была. Да, люди убивают друг друга из-за крамольных интересов, порою делают это по прозаическим причинам, бывает они же женятся, а то и совмещают веру в божественный промысел, допуская вероятность поклонения богам азарта. Придётся рассказать и о таком, с чем читателю нужно смириться.

Но для начала о светлом. Отец Джеральда рано ушёл из жизни, оставив жену и четверых детей. Дальнейшая судьба хорошо известна по написанным Дарреллом мемуарам, в том числе и трилогии о юных годах на Корфу. Но ранее не было упоминаний, будто его мать грустила от одиночества и искала мужского внимания. Теперь же оказалось, что иногда она о том задумывалась. Вернее не она, а дети, будто бы страдавшие от невозможности испытать на себе Эдипов комплекс. Якобы они не могут стремиться к лучшему, пока не станут ревновать мать к человеку, заменившему им отца. Не угадаешь, где в тексте юмор. Случалась ли подобная ситуация вообще? Во всяком случае вскоре становится ясно, насколько детям желалось иметь отчима, а матери пылать чувствами к мужчинам.

Продолжить Джеральд предлагает менее светлой историей. Как-то во Франции он пировал, и к нему прибилась свинья в ошейнике. Сразу он понял необходимость вернуть сего зверя хозяину. Он это обязательно сделает, узнает много интересного, найдёт ароматный трюфель и растворится в безвестности, пока не настанет час вернуться назад. Вот тут-то и исчезает налёт сказочности, всегда недоговариваемый читателю: кто-то умрёт, кто-то предаст, а кого-то отправят в тюрьму. Кто бы об этом подумал, слушая историю о ласковой свинье и добряке Джеральде.

И совсем уж мрачной становится история про английского пьяницу, допившегося до галлюцинаций. Не зная об особенностях склада ума, Даррелл не станет жалеть алкоголь, делясь припасами. Получается нечто вроде детектива, только истину ему откроют посторонние люди, а более подробно пропойца расскажет о себе сам. Вот тут-то и ожидает читателя история хладнокровного убийцы, вешавшего людей повсеместно, где ему приходилось бывать. Немудрено после жить в горькой печали и испытывать угрызения совести. Причём не за то, что убивал людей, ибо они заслуживали смерти, а за необходимость примириться с волей сограждан, считавших его поступки противными обществу. И это при том, что он брался за столь грязную работу по их же настойчивой просьбе. Читатель наверное уже догадался — речь о палаче. Но Джеральд знает, о чём он ещё не поведал. Дело в припасённых напоследок верёвке и зрительных местах. Вот тогда-то и можно будет поставить точку во всех воспоминаниях, позабыв о необходимости прибегать к созданию художественных образов.

Прочее в сборнике автобиографических рассказов «Мама на выданье» имеет ещё меньше оттенков, уподобляясь серости обыденной жизни. Может подуматься, будто Даррелл приготовился стать крепким беллетристом, раз взялся повествовать в столь интригующих тонах. Уже не истории о приключениях, заботы о состоянии дикой природы и рассказы для детей, а полноценные повести, достойные пристального внимания.

Автор: Константин Трунин

» Read more

С момента создания Джерсийского зоопарка минуло тридцать лет. И недолог тот момент, когда сам Даррелл навсегда закроет глаза. Он о многом успел рассказать, но желает ещё раз поведать о том же, дополнив повествование описанием проблем и событий, ранее с такой подробностью не описанных. Вновь повествование начинается с детских лет, когда Джеральд задумал изменить понимание предназначения зоопарков. Он помогал наполнять зоологические сады, пока сам не создал собственный, стараясь сделать его образцовым. И всем известно, насколько хорошо у него это получилось.

Старые знакомые снова на страницах: тот самый Пифагор и тот самый Клавдий. Перед глазами читателя возникли картины из прошлых книг. Некогда ковчег был перегружен, после он был в постоянном пути и вот теперь у него юбилей. Значит следовало вспоминать, не задумываясь, как то будет воспринято. Даррелл был уверен, что не так важно наполнение его книг, как полученные от их продажи средства, шедшие на содержание Джерсийского зоопарка, а также в Трест (он же Фонд охраны дикой природы). Данную мысль понимал и читатель, считавший представления Джеральда правильными, вне зависимости от того, каким образом деньги будут использованы.

Наконец-то Даррелл рассказал о встрече с Ли. Он посещал с лекциями США. Однажды он увидел её. Она рассказала, что занимается исследованиями, выясняя, как животные между собой общаются. Почему-то Джеральд этому удивился, чем поразил и читателя. Стало непонятно, чем всё-таки Даррелл занимался всю сознательную жизнь, если решил подобным образом пошутить. Но не это интересно: уверен Джеральд. Потомки будут вспоминать совершенно другое. Например, как семейство Рокфеллеров помогало в трюме наводить порядок, добровольно помещая на место разлетевшийся по кораблю груз.

Самые важные темы оставлены на вторую половину «Юбилея ковчега»: бюрократизм, браконьерство и контрабанда, адаптация животных в дикой среде.

Про тяжбы с властными структурами Даррелл говорил не раз. Допустим, он не мог ввезти в Англию карликовую свинью из-за предубеждений британцев, касательно их боязни потерять собственных чистопородных свиней. Мексиканские бюрократы мешали спасению видов, игнорируя письменные запросы. Но особый гнев вызвало поведение чиновников штата Флорида, из-за чьей халатности вымер вид, спасти который было ещё возможно. Джеральд не желал слушать возражений, будто перекрёстные скрещивания не приведут к восстановлению утраченного, а подобие не будет являться тем же самым видом, как бы того ему не хотелось.

Проблема браконьеров и контрабандистов казалась и кажется не решаемой. Нельзя перебороть человеческую страсть к наживе, какие методы не прилагай. Захотят вывезти панду: перекрасят и представят в качестве обыкновенного медведя. Могут продавать редкое животное, причём в таком количестве, которое может составлять порою половину всей сохранившейся популяции. Если же это всё увязать с бюрократическими проволочками — ситуация окажется без разрешения.

Ясно, ежели животные всё-таки будут изъяты, тогда их переправят в зоопарки. Хорошо, коли те будут готовы. А если нет? Тогда их можно отправить обратно, если будет куда. Всегда может оказаться, что природные условия более не предназначены для обитания. Такой ход рассуждений побуждает вспомнить о животных, выросших в зоопарках. Как их выпускать на волю?

Даррелл приводит наглядный пример. Сможет ли выжить человек, если его поместить в дикую среду или даже на помойку? Ответ очевиден. Он применим и к животным, никогда не бывавшим вне стен зоопарков. Требуется кропотливый труд, направленный на адаптацию. И тут возникает ещё одна проблема — предназначенное для обитания животного место может быть переселено представителями его вида. Тогда нужно думать, куда его лучше поместить. Порою существуют такие места, только живут там другие виды, ранее завезённые человеком.

Хочешь сделать лучше, а в итоге всё получается хуже некуда. Дабы сделать счастливыми одних, приходится устранять других. Пусть кажется кощунственным, как Даррелл прилагал усилия к истреблению коз и кроликов, обосновывая острой необходимостью, прежде чем они не лишат себя кормовой базы и не умрут от голода. Чему-то всё-таки стоит чинить препятствия, коли природа сделала их такими приспособляемыми.

Автор: Константин Трунин

» Read more

И в мерзости найдётся прелесть. Особенно то заметно по восприятию детства, чаще мерзкого, но в воображении обычно воспринимаемого в светлых тонах. Разум взрослого может проанализировать былое и выдать негативную оценку, тогда как неизменно останется представление, будто всё не так было плохо. Опираясь на стихотворение Набокова про мёртвого пса, Надежда Гусева изыскала в собственном прошлом тридцать эпизодов, предоставив их на суд читателя. Ничего позитивного, но ничего и отрицательного — тогда советское государство послужило перегноем для новой жизни. Вот в те годы и училась в школе Надежда, о чём она и рассказала в сборнике воспоминаний «Зубы-жемчуга».

Редкий человек наберёт такое количество примечательных случаев из школьных будней. Все они давно слились в один ком, не требуя быть отдельно рассмотренными. Но иногда хочется потревожить покой, разбередив зажившие раны. А может Надежда не успокаивалась, желая исповедоваться, рассказав о так её до сих беспокоящем былом. И захотелось ей более того, она понимала важность придать прошлому налёт осознания неизбежности. Не столь мерзкими оказываются оставшиеся позади дни, есть в них своя прелесть — требующая дополнительного раскрытия.

Надежда не скрывает от читателя, насколько являлась сообразительным и начитанным ребёнком. По интеллектуальным способностях она превосходила одноклассников, добивалась побед на викторинах, но порою случались обидные промашки, редко связанные с нею самой. Как же не поведать о случае на географии и упавшем на пол карандаше, из-за которого она получила двойку по знанию предмета и за поведение, хотя специально злить учителя не планировала. Были и пробелы в знаниях, связанные с естественными науками, вроде физики. Не всякий соберёт радиоприёмник — не могла и Надежда. Потребовалось старательно во всём разбираться, прежде чем из определённого количества предметов собралось требуемое. Пусть в итоге радио заработало — так и осталась неясной природа сего явления.

Представший перед читателем автор — не ангел: за обиды она мстила разрушением школьного имущества, спокойно могла переесть порученные к раздаче ученикам аскорбинки, не чуралась присвоить неведомо кем оброненное кольцо, могла в душе посмеяться над робостью подруги. Ангелов в её окружении вообще не было. О том не может быть и речи, если воспоминания касаются подростков. Жестокие к окружающим, они больно ранят, ибо возраст требует именно такого поведения. Стоит оговориться, как прилипнет кличка, причём на всю оставшуюся жизнь. Насмешки возникают по всевозможным поводам. Достаточно придти в школу с чем-то необычным, и быть опозоренным. Да не только одноклассниками, своё слово скажет какой-нибудь учитель, не способный задуматься, насколько он, по способности мыслить, соответствует выбранной им профессии.

От налипших воспоминаний не избавиться. Рассказывая о них другим, придётся смириться с некогда происходившим. Но вместе с тем выходит так, что воспоминания — единственный способом показать склонность к литературному труду, ведь иногда нет иной возможности, если не делиться мыслями. Неважно насколько отрывается внутренний мир, чаще наглухо закрытый. Никто не говорит об искренности, проверить которую не представляется возможным. Достаточно знать, в каком тоне автор рассказывал о прошлом, дабы решить, чему следует верить, а в чём необходимо сомневаться. В случае Надежды Гусевой важно отметить склонность автора не обелять себя, чаще очерняя.

Остаётся сожалеть об ушедшем времени. Сделанного не воротишь, того и не хочется делать. Всё осталось в прошлом, оно уже не повторится в будущем и никак не влияет на настоящее, значит о том допустимо сказать и забыть, более не позволяя памяти жить с грузом прожитого.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Понимание жизни исходит от предъявляемых к окружающим тебя процессам требований. Достаточно смириться с происходящим, дабы уже в том найти счастье. Порою приходится высказывать недовольство, будто тем способствуя улучшению имеющегося. На деле всё должно восприниматься проще — нужно найти такой уголок планеты, где твои представления о должном быть найдут отклик в сердцах проживающих там людей. Для Екатерины Марголис таковым уголком оказалась Венеция, заменившая понимание Отечества. Просто получилось так, что пребывание в городе на воде — много лучше, нежели осознание существования в пределах Советского Союза и России, где человек никогда не ценился в качестве человека, а становился воплощением единицы, обязанной служить сомнительным идеалам. Выразить душевную боль Екатерина взялась через произведение «Следы на воде». Она заручилась поддержкой Полины Барсковой, Людмилы Улицкой и Михаила Шишкина, показав им фрагменты написанного труда.

Для начала требовалось рассказать о себе. В памяти оживают картины Пражской весны и оттепели, перед глазами страницы «Доктора Живаго» и разговоры родителей о неприятии советской действительности. Отец Екатерины не выражал одобрения политике власти, называл Ленина убийцей, но считал необходимым смириться и жить не высовываясь, находя в том возможность для жизни без эмоциональных потрясений. В такой обстановке происходило становление мировоззрения Екатерины, вынужденной мириться, пусть и выражая недовольство близким людям. Естественно, лучшим выбором стал исход, когда из Латвии наметился путь в иную реальность, далёкую от стремления к коммунистическим идеалам. Так Екатерина окажется в Венеции, где увидит, как люди стремятся соответствовать возлагаемым на них ожиданиям, а не показывать собственную исключительность, возводя стены вокруг себя, чем будто бы способствуют той самой исключительности.

Венеция — удивительное место на Земле. Тут множество достопримечательностей: снаружи и внутри. Город живёт согласно занимательных правил, где бесполезно говорить про принцип передвижения без колёс. Местные жители предпочитают слушать звуковые сигналы, информирующие об уровне воды, ибо иной раз требуется надевать резиновые сапоги, поскольку улицы могут быть затоплены по колено. Важнее же духовное преображение, происходящее в венецианских стенах. Изменяются американцы, боснийцы и русские, либо приходят уже такими, так как нашли соответствующее их представлениям место.

Екатерина Марголис не сообщает, насколько изменилась сама. Скорее следует думать, таковой она была всегда. Её тяга помогать людям нашла отражение в деятельности, в которой значение имела склонность к благотворительности. Екатерина стремилась помогать тем, кто лишался физического и душевного покоя. Например, она собирала деньги на лечение онкобольных детей. Может поэтому текст сопровождается заметкой о деяниях Галины Чаликовой, стоявшей у истоков благотворительного фонда «Подари жизнь»: человеке, жившем ради других, и умершем, не сумев перед Богом найти признания заслуг, забравшим её, может быть для себя, наоборот оценившим старание, посчитав количество сделанного достаточным.

Многое вместили страницы, включая истории о венецианских евреях, узниках концлагерей, больных онкологическими заболеваниями, даже подробный пересказ произведения Германа Гессе «Сиддхартха», не считая восхищения творчеством Пастернака и Бродского. Имеются в тексте сны Екатерины, добавленные для одному автору понятной надобности. Всё это создаёт портрет Екатерины Марголис, всегда живущей для кого-то и один раз посчитавшей нужным это показать, выразив мысли о наболевшем.

Важно поверить сказанному, тогда не будет возводимых напрасно обид. Ведь человек — такое существо, не способное доверять созидающим добро. Не соглашаются принимать чистоту помыслов и католические священники, находившие в добром начале Екатерины обязательное устремление ко злу, выраженное через прикрытие богопротивного желанием делать благо.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Когда Пушкин умер, Достоевский перешагнул семнадцатилетний рубеж, а Лев Толстой — десятилетний. Они жили и творили, находясь в зависимости от таланта почившего для них современника. К 1898 году Достоевского уже не было в живых, Лев Толстой продолжал жить и творить, став основной фигурой для критического взгляда Мережковского. Требовалось понять, о чём думали эти люди, как писали художественные произведения и какими были их религиозные воззрения. Об этом и размышлял Дмитрий, приоткрывая завесу над тайнами или придавая налёт таинственности.

Для начала Лев Толстой. Лучше о нём сразу сказать, как он боялся наложить на себя руки, о чём в молодости непрестанно думал. Муки заставили его убрать с глаз все предметы, способные прервать существование. И охотиться Толстой отказывался, опасаясь пасть случайной жертвой. Тогда же он установил определённые правила, которых старался строго придерживаться. Желая военной награды, Толстой отправится воевать, что входит в противоречие с ранее рассказанным. Создавая произведения, Лев удостоится хвалебный слов от Тургенева, сказал своё слово о нём и Достоевский, благодаря чему Мережковский получил возможность рассказать и о нём.

Манера изложения Дмитрия отличается непоследовательностью. Говоря о Толстом, он мог разбирать разные жизненные отрезки, порою связанные мимолётной единой чертой. Так же мог оказаться среди рассматриваемых писателей и Достоевский, о котором у Мережковского нашлось достаточное количество слов, чтобы Фёдор Михайлович оказался в названии рядом с Толстым. Такое же право могли получить Наполеон и Ницше, не скажи о них Дмитрий немного меньше.

Достоевский примечателен отношением к деньгам. Для него они были бумагой. Если бы не жена, влачить ему жалкое существование. Это не мешало оное всё-таки влачить, скрываясь от кредиторов за пределами России. Не обошёлся Дмитрий без упоминания эшафота и приступов падучей, как наложивших отпечаток на творчество Достоевского моментов. Осталось подумать, в чём Лев и Фёдор имели сходство. Для Мережковского то очевидно — Толстой и Достоевский многим обязаны жёнам, державшим семейным быт крепкой хваткой, не дозволяя пребывающим в мыслях мужьям ощутить полноту тяжести безнадёжного бедственного положения.

Будучи склонным к поиску смысла в деталях, Дмитрий старался отыскать подобное и в отношении произведений являвшихся для него современниками классиков. Казалось бы, нет существенной разницы, какой манеры придерживались писатели, описывая округлости или острые углы, придавая всему признаки больших предметов или низводя каждую вещь к мелочи, позволяя действующим лицам говорить разнообразно или придерживаясь однотипного способа выражения мыслей. Для Мережковского во всём этом есть нечто важное, о чём он спешит поделиться с читателем. «Анна Каренина», «Война и мир», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание» теряют всякое значение, поскольку Мережковский стремился увидеть в них ему близкое. Ведь было замечено, что Дмитрий при построении повествования в собственном художественном творчестве отталкивается прежде всего от деталей, таким же образом он стремится понять труды прочих писателей. Проще говоря, Дмитрий страдал от буквоедства.

Осталось разобраться с религией. Русская православная церковь оказалась парализованной после воцарения Петра, поставившего себя выше патриарха. Подобное случилось и с Наполеоном, желавшим отождествления с Богом, но боявшегося насмешек подданных. Информация об этом понадобилась Дмитрию, дабы он настроился на волну понимания толстовского Царства Божия. Как случилось, что Лев в воззрениях опустился до нигилизма Базарова из «Отцов и детей»? Он считал нужным утверждать мнение самого Христа, не считавшегося сыном Бога. Христос никогда подобного не говорил! Толстой видит лишь обман жрецов, создавших удобный для них инструмент для влияния на людей, именуемый религией. Потому не стоит удивляться, наблюдая за сравнением философии Толстого и Ницше, имеющих общее понимание, склоняющее их мысленный поток к буддистским представлениям о должном быть.

Всё написанное Мережковским, как он сам постоянно выражается: серединка на половинке. Дмитрию хотелось о чём-то говорить, и он не останавливался.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лев Данилкин взялся рассказать о товарище L, человеке печальной судьбы, ибо ему ныне не купить одежду по размеру в интернет-магазине. И пусть товарищ L давно умер, он не знал о творчестве Пелевина: всё это не помешало постараться его понять так, словно жить ему пришлось не на рубеже двух предыдущих веков, а буквально вчера, только в иллюзорном мире. И показан он, будто Чернышевский действительно написал великое произведение «Что делать», а не ткнул читателя носом в его же тупость. Осталось найти в тексте товарища L, чего сделать не получится. Если кто и есть на страницах, то сугубо пантократор солнечных пылинок, живший в определённое время, ставший его современником и более о нём ничего знать не нужно.

Ещё не L, и даже не Ленин, а мальчик Вова, постоянно бившийся головой, заставляя сомневаться в ином грамотном применении мыслящей части тела. Кто он? Еврей, калмык, русский? Для чего биографы с таким остервенением стараются показать корни исследуемого ими человека? Не зная точно, не следует и начинать. Гораздо важнее показать, какой отпечаток на характер может наложить казнь старшего брата, случившаяся на пороге наступления совершеннолетия Владимира. Для Данилкина то досадный факт, не требующий иного понимания, как возникновение трудностей с получением образования. Революция иначе влияла на будущего товарища L, ибо ею был пропитан каждый окружающий его человек. Более ничего не скажешь! Коли масло кто разлил на трамвайных рельсах, значит кому-то предстоит потерять голову.

За огромным величием фигуры Ленина нет самого Ленина. Стремясь показать происходящие в Российской Империи процессы, Данилкин опирался на повзрослевшего Вову, показывая на его примере обыденность тех дней. Позже это станет более очевидным, когда катания на велосипеде окажутся настолько важными, что можно забыть о России на добрый десяток лет. В топку русско-японскую войну, малозначительную деталь на полотне истории, сыгравшую значение в росте революционных настроений, но не имевшей роли для Данилкина, прошедшим мимо сознания Льва бесполезным эпизодом былого.

Ленина не будет в границах России, значит она перестаёт иметь значение. Перед товарищем L Германия, Англия, Франция и Швейцария — потенциальные места, где революции суждено произойти. Начнётся подпольная работа, почему-то направленная в сторону Российской Империи, тогда как мысль устремлялась в подготовившую почву для социалистического переворота Европу. О чём Ленин думал и к чему всё-таки стремился? Неужели он, на самом деле, предпочитал крутить педали и ругаться с оказавшимися на пути зеваками? Он тем и занимается на страницах, написанных Данилкиным. Иногда кажется, что к революции товарищ L не имел отношения — просто так сложилось.

И вот 1917 год! Настала пора борьбы за власть над Россией. Где Ленин? Он спешно пробивается в Петроград. Зачем ему это? Он должен там оказаться. Чем он займётся? Претворит в жизнь убеждения, против которых прежде выступал. Случилась требуемая ему революция? Нет. И как он поступил? Стал проводить собственную политику, далёкую от представлений Маркса. Как это показал Данилкин? Именно так и показал, снова забыв о Ленине. Ни чувств и эмоций, лишь человек-машина, живший ради чего-то, только не по той причине, что человеку полагается дышать, питаться и отвлекать мозг от чрезмерных дум. Потому товарищ L дышит, питается, но отчего-то не думает, полностью отдавшийся течению событий.

В конце Ленин наконец-то умрёт, запертый в возведённом для него иллюзорном мире.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Если имя Валентина Катаева для читателя ничего не значит, не приобретёт оно веса и после знакомства с биографией в исполнении Сергея Шаргунова. Так и останется непонятным, почему этот человек возвеличивается потомками, когда к тому нет никаких веских причин, опираясь на тот же текст биографии «Катаев. Погоня за вечной весной». Но причины есть. Это не столько важное место среди советских литераторов, сколько влияние на мир печатного слова вообще. Исследуемый Шаргуновым человек никому не подчинялся, в том числе и Сталину. Особое значение он получил много позже, став «отцом шестидесятников».

Про Катаева ли данный труд? Такого не скажешь. Сергей описывал определённые события, где истории отводилась главная роль. Перед читателем постоянно мелькают люди, приходя и уходя, ничего не привнося и не оставляя следа. Связующим элементом выступил Валентин Катаев, внимавший этому потоку, редко оказывая не него влияние. О литературных заслугах можно не упоминать. Если они и были, то Шаргунов предпочёл цитировать стихи, будто показывая красоту слога и на свой лад излагая их уместность. Писатель из Катаева на страницах биографии никак не желал получаться.

Валентин воевал, он отравился при химической атаке немцев и был ранен, после жил в Одессе, стрелялся на дуэли, краснел, белел и снова краснел, сидел, мог быть расстрелянным. Существовал за счёт участия в литературном объединении, за присутствие на выступлениях которого зрители расплачивались продуктами. На жизненный путь повлияли встречи с Буниным, определившие дальнейший образ мышления. Только Катаев предпочитал уходить от прямых ответов, выбирая для действительности аллегоричные сюжеты. Дальнейшие события будут связаны уже с Москвой.

Где же слова о писательском ремесле? Оказавшись в столице, Валентин писал фельетоны под псевдонимом Оливер Твист. О чём они? Для Шаргунова то не имеет значения. Гораздо лучше показать прочих писателей, имевших с Катаевым дело. Их гораздо лучше получается понять. Сергей объясняет почему. Оказывается, Валентин не жалел сюжетов для других, делясь ими, оставаясь будто бы безучастным. Вот потому и ценится Катаев потомками, оцениваемый обычно через чьё-то творчество, но только не его самого.

Особенно Шаргунов отмечает роль Валентина в создании периодических изданий «Новый мир» и «Накануне», объединивших вокруг себя лучших литераторов тех дней. Ближе к окончанию биографии Сергей таким же образом станет упоминать про работу Катаева над журналом «Юность», повлиявшем на становление шестидесятников. Шаргунов готов причислить Валентина и к вдохновителям выпуска «Метрополя», настолько ему понравилось описывать образ человека, делавшего всё для развития литературной мысли. Один раз Сергей сказал, отчего для Катаева многое складывалось благоприятно, когда упомянул Сталина, считавшего полезным выпуск вредных для советского государства изданий, так как это помогает поскорее определиться с неблагонадёжными элементами общества.

Опять не писатель. Чем дальше продвигается по жизни Валентина Шаргунов, тем более описывает вольный нрав исследуемого им человека, забывшего о существовании берегов. Катаев любил выпить, забывая о правилах приличия, задевая чувства обращающихся к нему людей. Он спокойно перечил первым лицам страны, не опасаясь последствий. Его не трогали. Возможно, не считали того достойным. Даже в собственной биографии он получил роль сквозного персонажа, не находя возможности занять место ведущего исполнителя.

Годы пройдут и Валентина Катаева не станет. Он знал многих, чтобы через них теперь помнили и его. Остаётся надеяться, что кто-нибудь в необозримом будущем отложит дела в сторону и возьмётся понять, каким Катаев был писателем. Ведь прежде всего именно это интересовало читателя, взявшего в руки биографию. Но Шаргунов действительно писал много о чём, кроме самого важного.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Медицина держится на редких людях, исключительных по дарованным им способностям. Не каждый может применить полученные знания с достоинством, совершая ошибку за ошибкой. Алексей Моторов представил обратный пример, описав самого себя. Не имея высшего образования, испытывающий недостаток важной для работы информации, он выполнял все функции, позволяющие возвращать людей к жизни. Если он был действительно настолько умел, как описывает в воспоминаниях, то почёт ему и уважение. Судьба оказалась жестокой за успехи прежних лет, лишив Алексея главного инструмента — нормально функционирующей руки. Так провидение приняло плату за право наконец-то поступить в медицинский ВУЗ. Спустя время родилась на свет книга «Юные годы медбрата Паровозова» — набор историй, вроде как имевших место быть в действительности.

Моторов — еврей. Он об этом излишне часто напоминает читателю. Либо не еврей, но создаёт именно такое впечатление. К тому же, он — уроженец Москвы, имеющий жилплощадь и живущий для себя, жены и сына. Мечтает стать врачом, против чего выступала советская образовательная система. Отчего имея отличные мыслительные способности, Алексей постоянно проваливался — непонятно. Не для красного ли слова он рассказывает свои истории? Или допустимо сказать по этому поводу типичное для медицины утверждение, что главный человек в больнице — санитарка? В нашем случае таковым является медбрат Паровозов.

Он всё умеет, ему всё доверяют, он трудится как проклятый, не различает дней и ночей, принимает одного пациента за другим, постоянно перестилая постели, находя минуту на перекур, всегда готовый к проведению реанимационных мероприятий. Одно плохо — вокруг Алексея сплошь олигофрены. Один главный врач больницы — человек стоящий, к остальным такое определение отношения не имеет. Именно на сумасбродстве медицинского персонала и пациентов Моторов решил сделать акцент. Получается в меру смешно и даже занимательно, но почему-то обидно видеть, как людей без стеснения мешают с грязью. Тут бы сказать о чёрном юморе, только нет его в произведении. Скорее автор эмоционально выгорел и ничьих авторитетов признавать не собирается, особенно спустя большое количество прошедших лет.

Не ошибается только Моторов, остальным везти не должно. Терапевт введёт бабушке новокаинамид для снижения давления и снизит его до нулей, хирурги перельют пациентке кровь не той группы и приблизят её неизбежный летальный исход, сотрудники скорой поставят больному анальгин и получат анафилактический шок, медсестра решит ввести аминазин вместо димедрола, будто бы не понимая, насколько отличен эффект от требуемого при его применении. Зато Моторов наберёт в шприц мыльную воду и введёт её в сердце пациенту, находящемуся в клинической смерти более сорока минут, как у того сразу восстановится гемодинамика, а после пациент и вовсе вернётся к нормальному существованию, хотя должен был остаться до скончания века живым трупом.

Алексей разбавил повествование вольными лирическими отступлениями. Он вспоминает приезжавших в Москву за машиной «Волгой» туркменов, свои съёмки в кинематографе, испытывает ностальгию о поездке в Абхазию. И тут ничего не скажешь — это всё юные годы медбрата Паровозова. Но зачем-то в тексте присутствуют широкие размышления о режиме красных кхмеров, диктаторах Анголы, лопнувшей гайке в отделении при связи этого с происходящими во Вселенной явлениями. Стоит упомянуть и Минотавра, постоянно идущего следом за главным героем описываемого действия.

Автор всё-таки поступил в медицинский ВУЗ, на том остановив желание вспоминать о прошлом. Он уже не мог трудиться в реанимационном отделении, в душе появилась тяга к саморазрушению, выливавшаяся в мысли о возможности прекратить существование. Похоже, вместо себя, Моторов решил опорочить память о всех тех, кто с ним вместе некогда работал. Пусть написал он с задором, с таким же успехом собственные истории может рассказывать любой медик, умеющий травить байки.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Необходимо сказать о нескольких работах Сумарокова, ничем не связанных, но настолько малых, что отдельно их разобрать не представляется возможным. Стоит начать с повествования «О думном дьяке, который с меня взял пятьдесят рублей». Случилось то, когда Александру исполнилось двенадцать лет. Был он умом смышлён, поэтому имел некие отношения с думным дьяком, как ранее называли обер-прокуроров. Вообще-то за взятки в России полагалась смерть, что никогда и никого не останавливало, ни в Империи, ни в позже возникавших государственных образованиях. Мало дать требуемое, нужно пробиться на приём. А как это сделать, если дворня не пускает? Пустив же, заставляет собаке поклоны отдавать. Не повезло тогда Александру, дьяк оказался в мыльне. Когда получилось добиться приёма, тот день предназначался специально для пьянки. Пришлось настаивать решительнее. Только толку-то… русским бояться нечего, для того они себя вениками в бане и хлещут до одури, подготавливая тела к будущим поркам, излюбленному на Руси способу наказания.

Второе малое произведение «Сон счастливое общество». О желаниях лучше говорить так, будто они приснились. За это никто наказывать не станет, мало ли какая нелепица во время отдыха привидится может. Увидел Сумароков в том сне государство справедливое, практически в духе поэтов восточных стран, где правитель справедлив и думает о благе народа, он честен и в помыслах страдает за боль, причинённую его подданным. Всякий начальник схож с правителем, воплощая идеалы государя на вверенной ему территории. Каждого отрока со склонностью к обучению отдают для обретения соответствующей его устремлениям специальности. И самое главное! Каждый в деле своём начинает с малых должностей. Так, дабы управлять армией, должен начинать службу в звании рядового.

Третье произведение «О копистах». Бывал Александр в Париже, принимал там восторги местных жителей, знавших о достойных комедиях, им лично написанных. Во всём почёт и уважение среди ценителей театральных представлений. Да вот какое произведение не попадёт в руки копистов? Им же надо скопировать текст, то есть перенести собственноручно на чистые листы. Надо полагать, Александр приметил в парижских копистах интересную деталь, они вооружены шпагами, ибо так по их служебным обязанностям полагается. Видимо на тот случай, когда разъярённый автор станет предъявлять претензии и грозить отправить на тот свет, хватаясь за похожее оружие. Кроме копистов в Париже шпаги никому не полагаются. Может где-то Сумароков не так понят был, поскольку иной раз говорил он языком архаичным, довольно трудным для усвоения.

Таковы малые произведения, сообщающие несколько занимательных фактов, чуть лучше представляя мысли Александра, его томившие. Сказано им вполне достаточно, чтобы понимание было о тяготивших переживаниях. Остаётся досадовать о невозможности установить точную датировку, дабы полнее проследить становление мировоззрения. Но чего нет, того не требуется. Стоит сказать спасибо людям, собравшим сочинения Сумарокова и объединившие их в собрания, никогда после не переиздаваемые. Не знает потомок даже толики произведений Александра, вынужденный обращаться к текстам дореформенным, если сумеет получить к оным доступ и уделит достаточно для их изучения внимания.

Приходится сожалеть и о многом, Александром так и не сделанном Помимо драматургии было в чём ему себя проявить, хотя бы в той же исторической науке, известной нам по обрывкам, среди бумаг сохранившимся. Пока рано ставить точку. О Сумарокове не всё ещё сказано. Нужно продолжать изучать его творчество, и творчество людей, творивших с ним в одном времени.

Автор: Константин Трунин

» Read more