trounin.ru

Лучше нет того повествования о человеке, нежели он решился рассказать сам. Сколько бы не было правды в его словах, к какому бы он не прибегал обелению себя перед потомками — он должен создать именно тот образ, по которому его и требуется запомнить. Среди трудов Обинье есть повествование, названное довольно странно, однако полностью передаёт суть содержания. Но, уже с первых строк становится понятным, данный текст не предназначался для широкого доступа, наоборот Агриппа настаивал на запрете оглашения кому-то кроме семьи. За сто лет и не такие просьбы перестают иметь значение, поэтому однажды описание жизни Обинье стало общедоступным, вместе с тем и прояснились эпизоды прошлого, особенно интересные в связи с французскими религиозными войнами второй половины XVI века.

Агриппа родился восьмого февраля 1551 года близ Понса. Его мать — девица Катерина де л’Этан — умерла при родах. Несмотря на частую смену наставников, Обинье к шести годам знал четыре языка. Увлечение поэзией в совсем юном возрасте в тексте практически не прослеживается, зато заметен скорый переход в повествовании к 1562 году. Несмотря на юность, Обинье видел рост противоречий между гугенотами и католиками. Впрочем, собственному прошлому требовалось всё-таки придать элемент драмы. Пусть Агриппе шёл одиннадцатый или двенадцатый год, он уже странствовал по стране с бродячими людьми и как-то даже был приговорён к казни. Что спасло Обинье? Сам он утверждает, будто красиво исполнил танец перед правителем тамошней земли.

Судьба благоволила к Агриппе. Он один раз избежал смерти, после чего стал с презрением относиться к жизненным лишениям. В том же году он побывал в чумном Орлеане. Он говорит, что не боялся заболеть и принять неизбежное. И он заболел. Что теперь спасло Обинье? Агриппа постоянно повторял некий псалом, благодаря чему и пошёл на поправку. Именно так он объяснял это чудо своим детям.

Впрочем, Агриппа не всегда помнил, до кого он старался донести историю собственной жизни. Например, в 1563 году — ему шёл двенадцатый или тринадцатый год — солдаты водили его по притонам. В тех же годах отец Обинье был ранен и оказался удалён от королевского двора, а вскоре и вовсе убит. Потому с тринадцати лет над Агриппой поставлен опекуном Обен д’Абвиль. При нём же Обинье начал писать в обильном количестве стихи на латыни, но до 1567 года строго контроля за ним не велось, вследствие чего Агриппа успел самостоятельно побывать в Лионе, где задумался о самоубийстве, передумав и с той поры не переставал размышлять о Боге.

В 1567 — Агриппа заперт в четырёх стенах, бежит из-под домашнего заточения, спустившись на простынях. Сразу начинается его военная жизнь. К 1569 году он в числе осаждавших родной ему Понс. С 1570 — командир роты аркебузиров. О событиях Варфоломеевской ночи, случившейся в 1572 году не распространялся. С 1575 — служит в качестве телохранителя короля Наварры (будущего короля Франции Генриха IV), но в 1577 году попросил об отставке, сославшись на двенадцать ранений в живот — нанесённых в разных сражениях, чему не получил удовлетворения. Несмотря на участие во множестве боёв и осад, до конца жизни был опечален единственным пропущенным сражением при Монконтуре.

С 1618 года в Европе началась Тридцатилетняя война, на полях которой Обинье пожелал погибнуть. На этом заканчивается «Жизнь, рассказанная им его детям». Следует уточнить, что в 1610 году был убит Генрих IV, регентом при сыне — Людовике XIII — определена Мария Медичи. В результате усилившихся противоречий на фоне религиозных расхождений с 1620 года Обинье в опале, он покинул страну и до 1630 года жил в Швейцарии, где и умер.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Лучший образчик патерика — Киево-Печерский. Прочие жития святых отцов, составленные в виде сборников, сравниться с ним не могут. Но поскольку братии каждого монастыря позволительно писать о достойных памяти светильниках, то имели на то право и монахи града Волока Ламского, составившие в начале XVI века свой собственный патерик, возведя его к временам стародавним, ещё апостола Андрея Первозванного упоминая. Основными же лицами патерика стали Макарий Калязинский, Иосиф Волоцкий и Пафнутий Боровский.

Волок Ламский — город древний, ничем не уступающий Новгороду, а может и постарше его. Основан он на том месте, где суда по земле волочили. И ходил по той земле Андрей Первозванный, славян к вере во Христа призывая. Да забыты были его наставления, покуда не прошло лет с тысячу, и покуда не стал Новгород Великим, под властью варягов расцветший. Тогда же и Волок Ламский был принят во внимание, ибо не раз сходились к спору за него интересы княжеств соседствующих.

Первые храмы на земле волоколамской призвал строить пророк Илия, явившийся к местному князю, повелел он тогда и город возвести рядом с храмами. И было то чудо, ибо чудом было и иго на Русь пришедшее, до Волока Ламского не дошедшее. Сам архангел Михаил встал на защиту городу, отвратив взор орд Батыя от дальнейшего в его сторону продвижения. И всё же затронуло татарское племя храмы местные, правда опосредованно и во имя благопроцветания. Это исходило от Пафнутия Боровского, чей предок был крещённым татарином.

Что же до братии монастырей Волока Ламского, то среди оной мужей славных имелось предостаточно. Более прочих славить положено монаха Ефимия, всякий раз плакавшего. О чём бы не мыслил Ефимий, о светлом ли или о горьком он думу думал, молился ли за благо всеобщее или к Богу мольбы обращал о чём ином — всегда плакал он. А прочая братия, пусть и сказано о ней предостаточно, такой же славы не имела, если не говорить об особых светильниках, вроде Макария, Иосифа или Пафнутия.

Вот сказывается в патерике о Макарии Калязинском, основавшем Калязинский монастырь там, где жил бедняк Каляга. До седин Макарий оставался истинным светильником, не соглашавшийся принимать игуменство над братией. Но кого не ставил он игуменом, всякий плутом оказывался, столь высокого сана должный быть обязательно лишённый. Долго терпел Макарий, пока не согласился стать игуменом, заведя порядки, что Богу угодные. Заглядывая наперёд, вспоминая написанную в XVII веке Калязинскую челобитную, видишь, как светильником был один Макарий, тогда как прочая братия Калязинского монастыря всегда стремилась к непотребству. Славен Макарий ещё и чудесами, случавшимися после смерти его. Уже само то, что его тело через сорок лет извлекли… и было нетленно оно — чудо. Так и исцеление людей от мощей — чудо.

Прочие события, в Волоколамском патерике описанные, — повод для раздумий. Про Ивана Калиту сказывается, раздававшего деньги нищим, но получившего урок — не должен он думать за благость свою о себе свыше положенного. Про двух братьев, в плен татарский попавших, один из которых принял образ жизни их, а другой брат сопротивлялся, отчего и вышел из плена живым, не растерзанный, подобного брату, принявшему кару от татар разгневавшихся, на костре его поджаривших, будто свинью запечь решившихся. Про воров сказывается, у Пафнутия задумавших волов украсть, после в лесу заблудившихся, каявшихся в совершённом ими прегрешении.

Есть в патерике истории и совсем странные, сказанные для острастки паствы. Совокупился один мужчина со скотом, ибо жена отказала ему в близости, и умер вскорости. Другому мужу жена отказала в близости, возлёг он с другою женщиной, и умер он на постели её, ибо греховен был поступок его.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Что есть человек? Кто он? Откуда? Зачем об этом вообще задумываться? Какая разница, кому ты обязан жизнью? Разве это должно сказаться на совершаемых тобой поступках? Забыть былое и не вспоминать, видя в том утопию человечества — обретение одинакового счастья для всех. Но не так просто это осуществить. Не пытался и Морис Дрюон. Он отчаянно искал следы прошлого, уходя в поисках на просторы Южной Америки и даже находил отголоски былого среди населявших Хазарию иудеев. Стало очевидным следующее: далёкие предки не имеют значения, когда важнее оказывается понимание жизни ближайших тебе по времени поколений. Так, например, для Мориса огромную важность имело самоубийство отца в возрасте двадцати одного года. Имело значение и обстоятельство появления на свет — в Париже под обстрелом немецкой артиллерии. Всё прочее — эпизоды существования, имеющие важность только сейчас, поскольку в дальнейшем они станут всего лишь историей, которой, к сожалению, будут пользоваться потомки для отстаивания уже совершенно иных взглядов.

«Заря приходит из небесных глубин» — первая книга воспоминаний Дрюона, обрывающаяся в самом начале Второй Мировой войны. Становление Мориса прописано обыкновенным детством мальчика, сохранившего в памяти некоторые случаи с ним происходивших событий. Гораздо важнее достижение восемнадцатилетнего возраста, когда Дрюон всё-таки узнал о причинах гибели отца. После этого он уже не переставал думать о самоубийстве, всегда подводя к нему абсолютно все рассуждения. И было отчего задумываться о таком исходе, видя происходившее в стране и мире. Каждый отчётливо понимал рост итальянского фашизма в Европе, вот-вот готовый выродиться в немецкий нацизм. И это на фоне абсурдной политики доживавшей последние годы Третьей республики. Когда требовалось принимать решительные меры, французские политики занимались несущественными законодательными инициативами.

С высоты прожитых лет Дрюон понимал — будущее для него не является очевидным. Он прожил период человеческого существования, наполненный постоянным техническим прогрессом. Некогда казавшееся невероятным — стало обычным явлением. Потому и нельзя знать, каких свершений человек сумеет добиться за следующие сто лет. Оттого Морис сохранял уверенность — доставшееся на его долю останется забытым прошлым, мало кому нужным, стоит случиться хоть какому-то подобию, что ознаменовало середину XX века. В этом Дрюон безусловно прав. Как не помнит потомок о Первой Мировой войне, на самую чуточку лучше зная о Второй. Так следующий потомок, кому предстоит пережить Третью, и вовсе посчитает неважным всё то, что происходило с человечеством прежде.

Всё-таки, как начиналась Вторая Мировая война? Это было странно. Третий Рейх уверенно нарушал установленные против него ограничения, захватывая одну территорию за другой, не встречая сопротивления со стороны западных держав. Всякий политический лидер надеялся на благоразумие Гитлера, якобы он возьмёт нужное ему и тем насытится. Никто и помыслить не мог, будто Третий Рейх поведёт ещё более агрессивную политику. Конечно, на всякий случай меры предпринимались. Только оценить их толк не получается — излишне самоуверенными чувствовали себя западные державы. Нужен яркий пример? Дрюон сам говорит, что проходил подготовку в кавалерийской школе. Он на полном серьёзе собирался скакать во весь опор на танки с шашкой наголо. И это после Первой Мировой войны, печально прославленной неимоверной бесчеловечностью, поскольку на полях сражений применялись боевые отравляющие вещества.

Сам Морис Дрюон на страницах воспоминаний не пытался показать личную важность. Наоборот, читатель должен увидеть слепоту политиков, допустивших развитие истории по наиболее страшному сценарию. Есть на страницах и иные светлые моменты, вроде размышлений о жизни и творчестве Антуана де Сент-Экзюпери. Впрочем, даже Антуан пал жертвой человеческой глупости, исчезнувший, став жертвой жажды людей к самоистреблению.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Кажется, лучше родных о человеке никто не расскажет. Уж они-то должны знать всё, особенно так интересующее читателя. Никакой биограф никогда не скажет истины, обречённый записывать жизнь человека со слов других, а если является современником, то и делится собственными эмоциями. На деле это далеко не так. Насколько не будь близок, ты остаёшься человеком, наблюдавшим со стороны. Единственная твоя особенность — знание о каких-либо событиях, должных создать более полное представление. Но насколько это соотносится с пониманием непосредственно рассматриваемого? Вот, к примеру, Ксения, дочь Куприна, эмигрировавшая с отцом во Францию, прожившая там порядка тридцати пяти лет и вернувшаяся обратно в Россию. О чём она могла сообщить? Сперва о себе, а потом уже об отце, к тому же и не стесняясь говорить, что лучше понимать родителя она начала благодаря прочим исследователям его жизни и творчества. Осталось рассказывать о времени, поделившись воспоминаниями.

Ксения значительное количество лет прожила без гражданства. И даже имей она французское подданство, для французов всё равно продолжала оставаться иностранкой. Париж так и не принял её, хотя о ней говорили. Она — актриса и модель, известная под именем Кисса. Отец терялся на фоне такой дочери, он — как русскоязычный писатель — не мог рассчитывать на читательское к нему внимание. Но он — Куприн, а Ксения — его дочь. Не известный во Франции — он известен в России, а Кисса — наоборот. Может оттого воспоминания Ксении, пусть и с акцентом на отца, построены вокруг её собственного миропонимания, где большее значение придавалось матери — Елизавете Куприной (в девичестве Гейнрих), воспитаннице Дмитрия Мамина-Сибиряка.

У Ксении имелось сожаление. Не она должна была писать об отце, то полагалось сделать её матери. И Елизавета много говорила о желании написать воспоминания об Александре Куприне, чему, вероятнее всего, помешала её гибель в блокадном Ленинграде. Трудиться над сбережением творческого наследия мужа она уже не могла, покончив с собой. Зато мемуары написала первая жена Александра — Мария Куприна-Иорданская — осветив в них молодые годы Куприна, так и не рассказав об его жизни в эмиграции, чему свидетелем она не являлась. Вполне допустимо предположить, что Ксения взялась дополнить созданные Марией воспоминания, заполнив пустоты французским периодом жизни отца.

Но особенно рассказать у Ксении всё-таки не получилось. Она неизменно сообщала со слов других, и без того известное читателю, либо припоминала различные эпизоды приятных для неё моментов, никак не раскрывающих перед читателем Куприна в новом понимании. Александр остался точно таким же, нисколько не подверженным дополнительному изучению. Скорее лучше указать, как своими произведениями, написанными после эмиграции, он сообщил про себя больше, чем то смогли сделать Мария и Ксения. Он сам формировал собственный облик в представлениях читателя, отчего сторонние исследования ему вовсе оказывались без надобности.

Что же, Куприн и поныне — человек открытый, показывавший с ним происходившее, всегда стараясь писать произведения не о выдуманных обстоятельствах, а чему внимал сам, либо имел возможность услышать рассказываемую им же историю от других. То не сразу становится очевидным. Порою требуются дополнительные источники информации. Взять для рассмотрения хотя бы «Гамбринус». Вроде бы в занимательной манере описана судьба еврея-музыканта, развлекавшего посетителей одесского трактира. Но кто бы то знал, что сообщал Куприн обстоятельства жизни реального человека. Установить то помог, в частности, Константин Паустовский, поделившийся сведениями о том в одной из книг-воспоминаний о собственных молодых годах.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Воспоминания об Ахматовой ещё во втором томе приняли размытый вид, в третьем — Анна оказалась отодвинута на задний план. Перед читателем период слома старых традиций, когда требовалось переосмыслить понимание случившегося за последние десятилетия. Не утихали споры вокруг личности Сталина, имело значение и осознание минувшей Великой Отечественной войны. Срок для записок обозначен в три года — с 1963 по 1966 год. Прежде всего имела значение травля Бродского, после возвышение Солженицына и совсем незначительной стала судьба самой Ахматовой. Анна всё же умрёт, так и не став для Чуковской действительно чем-то важным, о чём она изначально бралась рассуждать. Важнее для Лидии стало смотреть на политические процессы, нежели отдать дань уважения человеку, рядом с которым периодически ей доводилось бывать.

Раз Солженицын — значит следует говорить о нём. Личность он для тех лет неоднозначная, сумевший выбиться за счёт ослабления партийной линии. Прежде и помыслить советский читатель не мог, чтобы героем произведения стал каторжник. Теперь же дул ветер перемен. Важен сам факт смелости, тогда как содержание того литературного труда не должно вызывать споров. Солженицын явил собой пример новой информационной составляющей, просто обязанной заполнить книжные полки, учитывая количество прошедших через лагеря людей. «Один день Ивана Денисовича» стал свежим бризом, хотя мог и обернуться для автора ледяным сквозняком. Чуковская отметила, что примелькайся Солженицын в те годы в европейской или американской литературе, тогда ему предстояло повторить судьбу Пастернака.

Второй главный герой повествования третьего тома воспоминаний — Бродский. Вот на него и обрушилась критика партии, причём не совсем обоснованная, как уверяет Лидия. Бродскому ставился в вину его подход к работе, то есть он будто бы недобросовестно переводил иностранных поэтов, пользуясь услугами переводчиков, делавших подстрочный перевод. Сама Чуковская пыталась переубедить общество, называя такую ситуацию нормальной, поскольку все так делают. Даже Анна Ахматова не являлась полиглотом, чего ей вовсе не требовалось. Задача поэта-переводчика — адаптация иностранной поэтики под особенности своего языка. Но Бродского это не спасло. Видимо именно потому, издательство «Художественная литература», бравшееся радовать советского читателя подстрочными переводами стихов от глубокой древности до наших дней, делало это на редкость отвратительно, может быть вполне опасаясь неблагоприятной реакции партии.

Партия не позволяла формироваться мнениям, если они заранее не утверждены. Ежели не одобрялось о чём-то писать, об этом следовало забыть. Оттого Чуковская и удивлялась замалчиванию Великой Отечественной войны. Советские партийные работники словно боялись, что на них ляжет тень, грозящая возникновением нестабильной обстановки. Только с чем это связано? Прошлого, как говорится, не перепишешь. Однако, прошлое как раз можно переписать, а лучше выдержать паузу, чтобы родилось достаточное количество предположений, за которыми уже никто и никогда не найдёт происходившего на самом деле.

Ахматова вновь становится важной ближе к концу повествования, когда она умирала. Её сердце постоянно давало сбои, смерть наступила от очередного инфаркта — четвёртого или пятого по счёту. Вновь не появилось на страницах Льва Гумилёва — сына Анны Ахматовой. Он как бы снова оказался в стороне от происходивших с матерью событий. Не упоминается и судьба наследия. Кому достались авторские права? Кто получил имущество? Может сложиться впечатление, что наследником выступил Гумилёв, однако биографы говорят об обратном, но считая важным сообщить про обиды Льва, не получавшего достаточного количества материнского внимания. В случае Чуковской скорее тому находишь подтверждение, так и не встретив желаемого к лицезрению.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Подойдём к пониманию Эмиля Золя с точки зрения Армана Лану. Золя не нуждается в представлении, если читатель знает о нём хотя бы самую малость, однако раз за разом находятся люди, желающие заново о нём рассказать. Как это сделал Лану? Он пошёл от считаемого главным — от жизнеописания отца, прожившего достаточно, чтобы о нём рассказывали без упоминания заслуг сына. Однако, Эмиль Золя излишне велик на литературном небосклоне, дабы упускать моменты его происхождения. Как бы не жил отец, Золя родился, чтобы в дальнейшем прожить собственную судьбу, наполненную борьбой с противоречиями общества и самого себя.

Франция — раздираемая изнутри страна. Поколение сменяет поколение, не находя поддержки в глазах друг друга. Отцы могут быть настроенными решительно, тогда их дети становятся пассивными, либо наоборот, у пассивных родителей рождаются активные дети. Про семейство Золя так однозначно не скажешь. Впрочем, с юности Золя рос в духе своего времени. Он ценил исторические моменты, гордый за Францию. Он явно не желал перемен, готовый существовать в предоставляемых ему возможностях. И Лану стремился это подтвердить, явно показывая читателю человека — не готового противиться обстоятельствам. Золя вполне любил творчество Гюго и прочих писателей-романтиков, вполне недолюбливавший какие бы то ни было проявления натурализма. И это-то самое интересное. Когда же мировоззрение Золя изменится?

И оно изменится. Жизнь заставит Золя иначе смотреть на действительность. Ему будет трудно, но он станет стараться. Его упорство принесёт успех, но довольно сомнительный, если основываться на мнении современников. Золя писал излишне об ужасном, пускай и придерживаясь всё того же романтизма. Эмиль трудился в жанре натурализма — немного не дотягивающего до реализма. Золя всё равно привносил в произведения элемент выдуманности, тем не менее шокируя читателя правдивостью.

Лану рассказывал про Золя, но не выдерживал линию рассказчика. Читателю приходится становиться очевидцем сцен, словно написанных беллетристом. Эмиль оживал на страницах, думал, беседовал и действовал. Когда пришло время рассказывать о цикле Ругон-Маккары, Арман предпочёл исходить с позиций наследственности, то есть подведя читателя к тому, о чём Золя станет твёрдо говорить лишь ближе к последнему произведению цикла. В целом, обозревая творчество Эмиля, Лану делал это поверхностно. Ежели читатель знаком с произведениями Золя — он заскучает. А если не знаком — ничего не поймёт.

Подробнее Арман остановится на деле Дрейфуса, постаравшись разобраться в мельчайших деталях. Вполне очевидно, Эмиль Золя сыграл в нём не последнюю роль. Тем лучше для читателя, поскольку он может и не знать всех обстоятельств, тогда как Золя действительно болел за положение Франции, ославившейся на весь мир подлостью судейства. Требовалось добиться справедливости, к чему и направлял Эмиль свои помыслы. Поэтому Лану посчитал довольно важным обсудить дело Дрейфуса, возможно считающегося особо необходимым к изучению и у нынешних французов.

Так или иначе, дело Дрейфуса, по основному мнению, привело к гибели Золя. Эмиль стал получать письма с угрозами расправы. И однажды он всё-таки отравился угарным газом. Осталось обсудить, как действовала французская полиция. Вполне очевидно, с тем же отсутствием профессионализма, какой был продемонстрирован при разбирательстве дела Дрейфуса. Оказалось, что проще закрыть глаза на очевидное, нежели пытаться искать истину.

Совсем немного Арман Лану уделил внимания личной жизни Золя. Однако, сделал вполне достаточно. Вполне больше, нежели то делали другие исследователи жизни Эмиля. Читатель сможет наконец-то понять о взаимоотношениях между женой Золя и его любовницей, от которой Эмиль и имел детей.

Автор: Константин Трунин

» Read more

В 1925 году советским издательством «Книга» выпущен литературный труд «Джек Лондон как поэт рабочего класса» в переводе А. Ариона. С течением времени ныне трудно установить, кем именно являлись Франц Юнг и А. Арион. Никаких выводов предлагается не делать, кроме как рассмотрения по существу. Представленный вниманию труд являет собой подобие расширенного предисловия к содержащимся на его страницах произведениям Джека Лондона. Построение повествования сформировано по принципу максимального цитирования с упором на революционную деятельность писателя. В качестве исходных данных Джек Лондон награждается эпитетом поэта рабочего класса, в том числе ставилась задача увидеть в нём рабочего, писателя и социалиста.

Джек Лондон — американец. Из понимания этого прежде всего и исходил Франц Юнг. А что такое американец конца XIX века? И существовали ли тогда американцы? Возникает сомнение. Не из каких-либо побуждений, призывающих вспомнить историю по заселению континента европейцами. Отнюдь, именно к концу XIX века в США сформировалось особое общество, разделённое на два класса — капиталисты и пролетарии. Они настолько отличались друг от друга, что не получается их объединить по национальному признаку. Эти люди жили во имя разных убеждений и стремились к различным целям. Вроде бы такое разделение не сильно отличало США от ведущих промышленных держав, однако Франц Юнг об этом размышлять не стал. Для него ясно, что США опередили в данном плане весь мир, потому требуется разделять людей не по национальности, а именно по их принадлежности к конкретному классу.

Усвоив это, читатель наконец-то станет понимать, почему Джек Лондон называется поэтом рабочего класса. Вполне очевидно, Джек Лондон — из среды рабочих, он — крепкий середняк своего класса. Он с юных лет проводил дни в тяжёлом труде, практически ни для чего другого не успевая найти времени. Его вхождение в литературу — своеобразное чудо. Тому причина — в той же занятости рабочих, у которых не хватало свободных минут для чтения художественной литературы, к тому же они не располагали деньгами, дабы позволить себе покупать книги. Поэтому в США литература о рабочих не пользовалась спросом. Тогда каким образом Джек Лондон сумел прославиться? Об этом Франц Юнг повествует дальше.

Слава к Джеку пришла не за произведения о пролетариях. Нет, успех ему принесли рассказы и романы, написанные вполне в духе романтизма. И уже потом, когда он стал действительно знаменит, он мог себе позволить писать произведения о текущем положении людей — о тяжести жизни рабочих. Революционный порыв продолжал нарастать внутри Джека, содержание его произведений соответственно изменялось. Он получил возможность громко освещать проблемы рабочего класса. Тогда-то он и стал его рупором, либо поэтом — смотря как нравится читателю. Не яркими красками Лондон красил жизнь, однако и не чернил без лишней надобности.

Новых обстоятельств жизни Франц Юнг читателю не сообщит. Всё это и без того известно. Читатель прекрасно представляет, как Джек с юных лет предавался труду, плавал по морям, бродяжничал, сидел в тюрьме. Исключение — Франц Юнг ссылается на Лондона, утверждая, что однажды Джек твёрдо решил: больше никогда он не займётся тяжёлым физическим трудом, поскольку в нём тогда истощатся человеческие силы, и он ослабнет к пятидесяти года, вскоре умерев. Что же, писательская деятельность оборвёт жизнь Джека Лондона даже раньше — на целых десять лет.

Теперь осталось установить, кем же являлись Франц Юнг и А. Арион. Если кто знает, огромная просьба сообщить.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Существование потустороннего мира — неразрешимый вопрос ввиду отсутствия соответствующих его познанию средств и технологий. Самостоятельно человек не в силах разобраться со столь тонкой материей, потому полагающийся на собственные чувства. Особенно интересен процесс умирания и отхождения сознания, на чём прежде всего базируется каждая религия. Чаще всего различия в деталях, тогда как определяющим моментом становится знание, куда именно отправится человек по смерти: в благоприятное место, где будет блаженствовать, или в ужасное, вынужденный терпеть пытки. Причём потусторонний мир — не сугубо рай или ад, это может оказаться перерождением, но опять же при соблюдении тех же условий. Кому присуще разумное осмысление сущего — тот понимает, что религия — инструмент для прижизненного влияния на людей, чтобы население следовало определённым установлениям, для чего сдерживающими факторами выступают обещания посмертных наград или наказаний. Но как относиться к словам умирающих людей, рассказывающих о посещающих их видениях?

Антоний Галичанин умер в 1526 году. Перед этим он рассказывал о посещавших его видениях. Просвещённый читатель найдёт в его словах сходство с «Тибетской книгой мёртвых». Согласно её текста оказывалось — душа вынуждена принять ряд испытаний, неизбежно осознав совершённые проступки. Затем следует перерождение. Антоний Галичанин о возможности перерождения не говорил, поскольку он был православным христианином, далёким от индийских философствований. Во всём же остальном, довольно наглядно, пусть и кратко, он рассказывал о перенесённых испытаниях, в которых старался не потерять чувство собственной личности, так как редкий индивидуум сохранит разум в столь сводящих с ума происшествиях.

Антония посещали демоны. Они приходили к нему и стращали его. Вида они были страшного, но страшнее вида их были их помыслы. Грозили демоны наказаниями болезными, вплоть до физического уничтожения разными медленными пытками. Одной их таких стала угроза разделить Антония на части пилой. Всякий раз Галичанина спасало пробуждение, иначе погибнуть ему от душевных мук прежде, чем смерть сама настигнет его. Быть ему моложе, смог бы бороться с демонами, подобно христианским светильникам, славных повествованиями об умелом сопротивлении воли демонов, к ним подобным образом приходящих. Повествуя, Антоний умирал, отчего-то забытый посланниками Бога. Впрочем, умирая, человек должен страдать от ошибок, совершённых за всю жизнь, именно потому душевные терзания перед самой смертью уступают место таким же терзаниям, только нравственного плана.

Всякий человек грешен. Грешен и Антоний. Ему припоминаются все проступки, начиная с пятилетнего возраста, когда он трогал срамное место спящей матери. В другой раз он замахивался на мать батогом. Хватало прочих прегрешений, осознавая которые Антоний страдал ещё больше, нежели от видений демонов. Оказалось, что не так страшно принять должное случиться, нежели принять факт уже тобою свершённого. Именно это гложет сознание умирающих людей, постоянно искавших право на оправдание собственной позиции, тогда как следовало озаботиться созданием права на позицию для других.

Погружение Антония в мрачные детали потустороннего мира заканчивается описанием пронзающего тело ледяного холода. Далее повествовать он уже не мог, уставший рассказывать и не имеющий слов для характеристики с ним происходящих изменений. Он предпочёл сказанное достаточным, в последующем не проронив и слова.

Полного доверия Антонию Галичанину у читателя не возникнет, поскольку жизнь сего мужа практически неизвестна, чтобы верить единственному отрывку из летописных свидетельств. В качестве любопытного эпизода чьего-то представления об умирании «Повесть о видении Антония Галичанина» уникальна. Опять же если не вспоминать про тибетские практики.

Автор: Константин Трунин

» Read more

Статья написана по случаю пятидесятилетия театрального поприща Михаила Семёновича Щепкина. Читатель получил возможность лучше ознакомиться с некоторыми аспектами становления талантливого актёра, к тому же выходца из крепостных. Особых биографических данных она не содержит, поскольку Аксаков собирался рассказывать непосредственно о деятельности в пределах театральной сцены. Может оказаться и так, что Сергей не мог знать всех моментов жизни Щепкина, к тому же нужно учесть и такой факт — Михаил Семёнович продолжал здравствовать. Следовательно, нужно было рассказывать, не допуская откровенности.

Театральное поприще для Щепкина началось задолго до отмечаемого пятидесятилетия. Оценённый помещиком, он отправился обучаться в специализированное учреждение, где успешно брался за исполнение поручаемых ему ролей. Дальнейшая его жизнь складывалась согласно способностям. Аксаков не расскажет, каким образом Щепкин снял над собою крепостничество, и снимал ли вообще. Это осталось за пределами и без того короткой статьи. А читателя всё-таки это интересовало, тем более учитывая, что Щепкин был дружен с Тарасом Шевченко, с которым его роднило социальное происхождение и огромная сумма откупных, выплаченная за снятие крепостного ярма.

1805 год — начало профессиональной карьеры, опять же с дозволения помещика. Горизонт для Щепкина становился необъятным. С этого периода и начинается отсчёт лет, определённых Аксаковым в качестве отданных Михаилом Семёновичем актёрскому мастерству. В 1822 году получена вольная. Тем же годом отмечается первое выступление на московской сцене, и не по чьему-нибудь произведению, а по пьесе Загоскина. С 1823 года Щепкин числился в составе одного из императорских театров.

Как же Щепкин готовился? Аксаков отметил своеобразное исполнение обязанностей перед театром. Оказывается, Михаил Семёнович не посещал репетиции. Не вообще, а непосредственно перед представлением. Он просто прочитывал роль накануне вечером, более никак себя не утруждая. И поступал он так всякий раз, когда предстояло играть. Неважно, сколько прежде он исполнял именно эту роль, от правила готовиться вечером он не отступал, неизменно принимаясь за текст.

И всё-таки — впереди пятидесятилетие театрального поприща. Публика волнуется? Отнюдь. Но почему? Стоит ли связывать недавнюю смерть императора Николая I с охлаждением интереса к театру? Или население страны волновалось перед планами Александра II, приготовившего к свершению ряд реформ? Тем не менее, про личность Щепкина стали забывать. Нет, Аксаков не описывает этого в статье, об этом он говорит адресатам в письмах. Вероятнее то, что все, кто был дружен с Щепкиным, в своём большинстве покинули сей мир, оставив друзей доживать дни без прежних встреч и обоюдной радости успехам.

Но пока Аксаков делился искренней радостью за друга. Щепкин продолжал играть, наполняя жаром сцену, хотя уже далеко не тем, чего хотелось от него видеть. Слабый голос не позволял ему претендовать на драматические роли. Он обычно представал в роли стариков, участвуя в комедийных представлениях. И Сергей этому не меньше рад. Для комедий требуются актёры в той же мере, в какой они нужны трагедиям. И зритель должен быть в восторге, видя на сцене не корчащего гримасу служителя Мельпомены, а простодушного человека, чьё лицо отражает ровно то, чему желается внимать.

Что же, Щепкин умел вытягивать провальные постановки. Он заряжал энергией партнёров по сцене и заставлял зрителя проявить внимание к ему представляемому. Другое дело, когда повторная игра этого же произведения уже не позволяла добиться повторения прежнего успеха, чтобы стало окончательно понятно — в третий раз лучше воздержаться и более не ставить пьесу на сцене.

Автор: Константин Трунин

» Read more

1852 год — это время смерти не только Загоскина, но и Гоголя. Аксаков ощутил невосполнимую утрату. Его друзья продолжали умирать. И Гоголь был одним из тех, кого Сергей считал наиболее важными деятелями русской литературы. Требовалось задуматься о сохранении воспоминаний, чем Аксаков и занимался до собственной смерти. Результатом его измышлений стал труд «История моего знакомства с Гоголем», открывающий для читателя ряд особенностей жизни сего писателя. Помимо него потомку доступна переписка Гоголя с Аксаковыми, достойная отдельного подробного рассмотрения.

Сергей имел первое знакомство с Гоголем в 1832 году — году издания «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Николай выглядел не совсем хорошо — это можно назвать словом «отталкивающе». Бритые виски не способствовали лучшему восприятию, да и хохол смущал, потому и характеристика дана Аксаковым однозначная: перед ним явил себя хитрый хохол. Вскоре Сергей узнал и о проблемах Гоголя со здоровьем, невзирая на цветущий вид. Эти проблемы станут притчей во языцех. Они о поныне порождают неопределённости с трактовкой жизни Николая, особенно касающиеся смерти.

Литературная деятельность Гоголя переполнена схожей загадочностью. Он писал на важные темы, при этом не ограничиваемый цензурой. Все удивлялись, как удалось осуществить публикацию «Ревизора», но ещё большее изумление вызвала вернувшаяся от цензуры рукопись «Мёртвых душ», где ничего не было зачёркнуто, чего, кажется, ни с кем и никогда не случалось. Аксакову и прочим казалось — тут не обошлось без императора. Впрочем, в данную сторону Сергей размышления не направлял. Он просто выражал радость за друга.

Особое удивление — манера Гоголя писать. Вернее, в какой наряд он облачался. Вполне то может оказаться случайным совпадением. Однако, Аксакову довелось лицезреть Николая в момент творения. Одет Гоголь был по-украински. И ладно бы только это. На голове Николая возвышался кокошник.

Помимо постоянного общения и переписки, Гоголь отправлялся с Аксаковыми в путешествие. Николай постоянно таскал за собой мешок с вещами, нигде его не оставляя. А ежели находил возможность пошутить — обязательно всё обращал в смех.

Сергей — один из тех, кому Гоголь читал второй том «Мёртвых душ». Об этом он рассказал в «Письме к друзьям Гоголя» за 1852 год. И теперь, вместе со смертью автора, Аксаков предложил не ссориться друзьям над могилой, поскольку никто доподлинно не знал Гоголя, раз не всякий соглашается довериться составленному Николаем завещанию. В 1853 году Аксаков написал «Несколько слов о биографии Гоголя». Прошёл год с печальной даты, нашлись минуты вспомнить отошедшего в лучший из миров друга.

Всего и не упомянешь, если бы оно вообще требовалось. Достаточно знать, что «История моего знакомства с Гоголем» сыграла важную роль и высоко ценится даже сейчас биографами Николая Гоголя — таковой она останется навсегда, так как повествует от лица очевидца, знавшего и любившего Гоголя, высоко ценившего его литературные дарования. Другое дело, что творчество самого Аксакова — удел редкого читателя, решившего заглянуть далее «Аленького цветочка». Особенно изысканных произведений он там всё равно не найдёт, зато окажется в окружении обилия из воспоминаний — в них он и найдёт одно из первых жизнеописаний Гоголя, ведь прочие имена ему скорее всего ничего не скажут.

Из прочитанного делаем вывод: каждый писатель заслуживает людей, способных о нём когда-нибудь в будущем рассказать. Таинственность — это хорошо, но всё-таки лучше остаться понятным человеком, нежели быть источником непроверенных слухов. И пусть Аксаков сообщил достаточно, всё же именно он заронил семена сомнения, не позволяя читателю придти к единому мнению.

Автор: Константин Трунин

» Read more